Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[22-06-02]
Корреспондентский часВ этом выпуске: В эфире Улан-Удэ, Александр Мальцев: Таисии Шкет тяжело говорить о военном времени, ее детство закончилось с началом блокады Ленинграда, в 41-м Тасе было 11 лет. "Над Ленинградом самолеты появились на вторую ночь. Что мы испытывали? Панику, страх. Старались скрыться". В первые недели войны детей эвакуировали в пригород. Тася вместе с младшим братом попали в пионерский лагерь, но очень скоро стало ясно, что линия фронта приближается. Начались массированные бомбежки, и детям было предложено вернуться домой. В одну из ночей, под грохот артиллерийской канонады, Таисия с братом на попутном поезде добрались до города. Вскоре кольцо блокады сомкнулось. Она вспоминает о том, что люди, поначалу боявшиеся бомбежки, со временем потеряли чувство страха. "Поначалу войны мы спускались в бомбоубежище. Когда под обстрелами фугасками дом разрушался, живые люди были заживо погребены. Там стоны стояли, земля дрожала от стонов. И когда извлекали людей, тоже в наши обязанности входило, мы разгребали вручную. Кого мы могли спасти, если не было уже мужчин? Кому удавалось выбраться из бомбоубежища, они были седыми. А потом уже не спускались в бомбоубежище, уже наступило отупение от голода, от страха, мы ничего не боялись, нам всегда хотелось есть. Голод, страшнее голода ничего нет". После того, как в 42-м погибли родители, они с братом остались одни в полуразрушенной, обстреливаемой квартире. Прибавив себе возраст, чтобы получить не 125, а 250 граммов хлеба, девочка тем самым стала военнообязанной. К тому времени в госпиталях начала ощущаться острая нехватка медперсонала. "Наша обязанность была такая - разбинтовать, забинтовать после операции, накормить без рук, без ног, без глаз. Раненых было столько, что мест не было. День мы учились, как сделать перевязку, как сделать укол, а ночью мы не отходили от постели, потому что - стоны сплошные. Каждый держался за жизнь, хотел жить". В 43-м Ленинград стал готовиться к уличным боям. "У нас в квартире были устроены пулеметные гнезда, меня научили (я была постарше), как стрелять из пулемета "Максим". Когда начинали зенитки бить, у нас осколки летели, холодно было и страшно было. Мы ходили на речку, землю собирали, воды доставали, посолим эту воду и пили, чтобы желудок заполнить". Летом Таисию и других подростков отправили на торфоразработки, нужно было топливо для танкоремонтного завода. "Четыре человека звено, нам 16 тонн торфа. А там раньше были свинофермы, сколотили нары; постели, конечно, не было. В шесть часов утра поднимут, 125 грамм хлеба, а это не хлеб, а жмых и бумага и баланда. Баланда - это просто вода, замутненная какой-то из круп. Торф - он черного цвета, солнце, жара, ни воды, ничего, а нужно было сделать норму. Вечером у нас не было сил, мы брались друг за друга и цепочкой, чтобы не упасть где-то на болотах, шли до этого свинарника, до нар. И кто как заползал, в какой позе заполз, так и оставался, но уже без еды. И так мы в течение месяца поставляли этот торф". Кажется непостижимым, но ленинградцы, пройдя через все испытания, не утратили чувства сострадания даже по отношению к врагу. "В Ленинграде было очень много пленных немцев. Получишь этот хлеб, а их вели строем мимо нас, у них настолько жадные, голодные глаза были, мы делились, мы отламывали этот кусочек хлеба и давали, кто протягивал руку. И стали очень быстро забывать, злоба как-то исчезала постепенно". Таисия Шкет выжила, как она считает, благодаря доброте людей. Много раз ее и других детей, оставшихся без родителей, спасали незнакомые люди. После войны младшему лейтенанту медицинской службы приказали работать в Бурятии, здесь она и осталась. Лишь спустя несколько лет она узнала, что ее наградили медалью "За оборону Ленинграда". В эфире Магадан, Михаил Горбунов: В годы войны они были одним целым - Колыма, "Дальстрой", ГУЛАГ. Огромная территория, более полутора миллионов квадратных километров, на которой добывалось золото. Добывалось заключенными десятков зон системы северо-восточных лагерей НКВД. Рассказывает магаданский историк Давид Райзман, он родился здесь, на Колыме, в семье вольнонаемных "дальстроевцев", в 1941-м году: "К началу войны на предприятиях "Дальстроя" трудилось 217 тысяч работников, в том числе более 175-ти тысяч заключенных". Кормили заключенных по-разному. Были пайки для ударников, были для штрафников. С началом же войны целые лагеря перешли на положение штрафных, их и кормили как штрафников. "Суточная норма штрафного пайка, установленного в июне 41-го года: хлеб ржаной - 350 грамм; мука ржаная - 40 грамм; крупа - 60 грамм; жиры растительные - 8 грамм; овощи сухие - 5 грамм; овощи свежесоленые - 100 грамм; сельдь - 80 грамм; соль - 15 грамм; томат-пюре - 5 грамм. Рабочий день на Чукотке длился 11-12 часов. Понятно, что высокие производственные показатели обеспечивались за счет весьма интенсивной эксплуатации заключенных, поставленных на грань физического выживания". В архиве историка Райзмана хранятся записанные им лично десятки воспоминаний очевидцев, именно тех, кто выжил в суровых условиях колымских лагерей. Вот один из свежих примеров. Вспоминает Борис Николаевич Лишняк, он рассказывал: "Шла первая военная зима, на лагере это сразу сказалось - снабжение сократилось предельно, питание стало еще более скудным, обеспечение одеждой и обувью вообще прекратилось. Не было валенок. На лагерных промкомбинатах и "инвалидках" плели из веревок лапти. Бурки из старых телогреек на шинном ходу стали предметом роскоши. Пытались тесать из лиственницы деревянные башмаки. План золотодобычи резко возрос, а режим в лагерях резко ужесточился. Голодные, истощенные люди умирали от общего переохлаждения организма, умирали от дистрофии, авитаминозов, пневмонии, дизентерии. Холод в бараках заставлял спать, не раздеваясь, в обуви, в бушлатах, в шапках. Нередко на утреннем разводе кого-нибудь не досчитывались, и находили потом на нарах уже окоченевший труп". Валерий Ладейщиков был в страшном лагере - высокогорном, оловянно-урановом Бутугучаге. Он свидетельствует: "Из полутора тысяч среднесписочных здешних зэка каждую военную зиму переживала едва ли половина". Австриец Верман Кресс вспоминает: "Нормой за смену в годы войны было сто стокилограммовых тачек золотоносной породы. Их возили от шахты к промывочному бункеру по узким трапам из гнилых досок. Тех, кто не мог выполнить норму, оставляли на вторую и третью смену. Нередко доходяг, умерших от непосильного труда и недоедания, так и закапывали у безымянных штолен". Но в те же военные годы Колыма ежегодно давала рекордное количество химически чистого золота - более 70-ти тонн. Это почти в два с половиной раза больше, чем в нынешнее время. И первые из тех, кто добывал это "военное золото", были реабилитированы только спустя восемь лет после победы. В эфире Подмосковье, Вера Володина: Семья Марии Кузнецовой к началу войны жила под Малоярославцем. Старший брат только начал службу в армии, младший был школьником, родители работали в местном райфинотделе. Правда, за пару месяцев до войны отец ее был осужден за прогулы. "У меня как папа попал в тюрьму? Потому что он на работу дня три, наверное, не вышел, ему дали полгода. В Москве отбывал. Его война застала там, он два месяца отбыл. Папа был жив, но мы не знали и потом не узнавали. Он работал на военном заводе, но мы туда, во-первых, не ездили, полгода - срок не большой. И оттуда нам сказали - сразу на фронт. Или он без вести пропал, или его убили, а, может, он жив. Он, может быть, и писал, а мы были в оккупации. Винят некоторых, что мы остались в оккупации. После приехали, нас вызывали. А куда мы должны двинуться и как мы двинемся, когда все уехали руководящие работники, они на транспорте, а простые, что, пешком куда пойдут? Так и оставались. Нас немцы не били, сидели мы дома. У нас картошка была, мы сажали, и свекла была. Гоняли чистить картошку на кухню нас молодых. Я один раз спряталась у соседки, а, видно, который собирал, он видел, что я туда пошла. Приходит, она немецкий знала, и она ему объясняет, что нет меня. А он ей говорит - я-то, мол, знаю, что она здесь. Чуть ухватом меня оттуда не согнал. Не хотелось ходить чистить им картошку. Немцы начали жечь дома факелами. Народ выгоняли. Много очень домов сгорело. Наша улица не попала, торопились очень уходить. Была зима такая снежная, морозы крепкие. Погнали снег нас чистить, взрослые и дети. Как-то они сказали - своим дорогу чистите. Мы еще говорим - своим, так можно и почистить". По очищенной дороге в районный центр пришли в начале декабря 41-го года сибиряки. Как запомнилось 15-летней Марии, были они в белых полушубках. Оккупация не продлилась и двух месяцев. Мария с двумя подружками отправилась сначала в Подольск в ремесленное училище, а затем, через десять месяцев, в соседний Климовск работать на патронном заводе. "Нам сделали льготу, мы карточки сдавали свои и питались, у нас трехразовое питание в столовой - завтрак, обед и ужин. Я токарем была, вкалывали, по-русски говоря. Я сначала жила одна в общежитии, а потом мне дали комнату в бараке, и я маму к себе забрала. Сейчас говорю ребятам: мы с бабушкой получали кило 300 хлеба, не дай Бог, откусишь раньше, чем до дома дойдешь и будешь идти и жевать. Главное, не начинать кусать". Младший брат Марии учился в том же ремесленном училище, но вместо работы на заводе был отправлен пилить лес, в нарушении приказа о трехлетнем использовании выпускников только по специальности. "Они сделали нарушение свое, а ребята сбежали и не стали пилить. Тоже наказан был, посадили. И вдруг от него не стало писем, поехала я в Москву на Охотный ряд, в организацию, где все на учете осужденные. Когда я приехала узнать - что, один остановился - а кто вы ему? Я говорю - сестра. Он говорит - он умер 7-го января, заболел и умер. Я посидела немножко и поехала. Маме я сразу не говорила - тяжко, сказала, что все в порядке, просто, наверное, письма не доходят". Младший брат умер в Сибири, а старший воевал с первого до последнего дня, был ранен, лечился недолго подмосковном госпитале, где по воскресеньям его навещала Мария Кузнецова, а в будние дни всю войну ждал ее токарный станок - с семи утра до семи вечера или во вторую смену с семи вечера до семи утра. В эфире Саратов, Ольга Бакуткина: В сентябре 42-го у Валентины Борисовой умерла от голода дочка. Ей было четыре месяца. Маленький гробик стоял на столе в комнате, и каждый раз, когда начинала выть сирена воздушной тревоги, Валентина зачем-то прятала мертвую девочку в погреб. Немецкие самолеты бомбили железнодорожный мост под Саратовом. Утром всех, кто был в состоянии держать лопаты в руках, вывозили за город рыть окопы. Возвращались к ночи, засыпая в пути от голода и усталости. Валентина запомнила непомерную для хрупкой женщины тяжесть работы и кровавые мозоли, не сходившие с рук. Она осталась сиротой в пять лет. Вначале от голода умер отец, затем мама. Старшие сестры, Таисия и Клавдия, вышли замуж. Валентина жила в их семьях по очереди, боясь стать обузой. Когда началась война, ей было 17. "Все жили по-разному, - говорит Валентина, - но нам было особенно тяжело. Мужья сестер ушли на фронт, Клавдия сразу получила похоронку, ее муж погиб в эшелоне под бомбежкой, так и не успев повоевать. Осталось двое детей, два и четыре года. Потом в 44-м погиб муж Таисии". Ушел на фронт и муж Валентины. Впрочем, расписаться они в суматохе первых военных дней не успели, а вскоре оказалось, что она ждет ребенка. Валентина училась на бухгалтерских курсах и нянчила маленьких племянников. А вечерами они ждали с работы Клавдию. "Она работала в пищеторге, - рассказывает Валентина, - иногда приносила домой еду. Было очень голодно. Мы мечтали о хлебе, а есть приходилось колов. Его привозили на машинах на Верхний базар. Попросту это был корм для скотины, но были рады и ему. Казалось вкусно - семечками пахнет". Весной 42-го у Валентины родилась дочка Тамара. Она тогда работала бухгалтером в бане, брала девочку с собой, укладывая новорожденную на стол среди бумаг. Из-за воспаления груди пропало молоко, и кормить ребенка было нечем, девочка таяла на глазах. "Она вся покрылась морщинами, высохла, - рассказывает Валентина, - я принесла ее в поликлинику, а мне говорят - она умирает от голода". Детей у Валентины Борисовой больше не было. Муж-фронтовик вернулся с войны с орденами и с тяжелым ранением в пах. Он умер десять лет назад. 78-летняя Валентина по-прежнему живет в его домике в старом Волжском районе Саратова. В доме есть газ, но за водой приходится ходить к колонке. В палисаднике цветут яблони и пара вишен, как и тогда, в мае 45-го. "Мы шли с сестрой по улице, когда сказали, что кончилась война, - вспоминает Валентина. - Тогда на столбах висели большие черные громкоговорители, собрались много народу, все слушали сообщение о победе. А мы с сестрой плакали. Надо бы радоваться, а мы все плачем". Валентина Борисова по-прежнему работает, она инспектор отдела кадров детской инфекционной больницы № 5. Сестры ее умерли, племянники на пенсии, поэтому она считает своим долгом помогать им, ведь у нее, кроме пенсии, есть еще и зарплата. В эфире Благовещенск, Антон Лузгин: В Приамурье готовились отразить удар японской армии, захватившей Китай. Многие деревенские дома в приграничной полосе были переоборудованы в огневые точки. Хотя до боевых действий дело не дошло, окончание войны многие деревенские семьи встречали в полуразрушенных домах. Вспоминает Николай Бессмертный, его военное детство прошло в амурском селе Крестовоздвиженка: "Топить нечем, там роща была - все вырубили. Заготавливали бурьян, солома на полях, привозили и топили этим. Мой старший брат возил дрова на собаке. Я помню, что начали разбирать сенце у дома, к концу войны уже остался один только сруб от дома. Сенце разобрали, все истопили". Какими бы тяжелыми ни были жизненные условия, главным была помощь фронту. Посылки на передовую собирали и взрослые, и дети. Рассказывает Татьяна Шевченко, которой в год начала войны исполнилось 13 лет: "Председатель говорит - ты хоть напиши, кто прислал эту посылку, они же так рады этим теплым вещам. Я положила записку. Приходило письмо благодарственное. Благодарил: "Спасибо, мы будем бить фашистов. Ответьте мне, кто вы, сколько вам лет, как вас зовут. Я потерял все семью, бомба упала в дом, вся семья погибла. Может быть, я к вам приеду". А я не ответила". Несмотря на столь юный возраст, Татьяне пришлось освоить профессии тракториста и комбайнера. "Мужчин всех забрали, остались три деда на колхоз, девчонки и мальчишки. И на тракторе я работала, и на комбайне работала, всю колхозную работу мы делали, девчонки и мальчишки. На тракторе, например, я работаю с утра, мальчишка в ночь. Потом пересменка, до обеда он отработал, я заступила в обед и до утра. В случае, если поломался, мальчишек обучали ремонт делать, а мы не умели ремонт делать, да и сил не было. Если не заводится, вручную завести я уже не могла. Какая там силенка у девчонок?" По словам Татьяны Шевченко, во время войны в деревне праздники почти не отмечали. Отметили только окончание войны. "Война кончилась. У нас радио не было, по телефону позвонили в контору. А я как раз с паспортом шла в город, собрались мы несколько девчонок, ходили пешком 25 километров, собрались в город. Вышли за деревню, я и говорю: вот бы кто-нибудь нам встретился и сказал - девчата, война кончилась. Я бы подпрыгнула под небеса. Одна девчонка была в конторе и знала, что война кончилась: прыгай, война кончилась. Я говорю - не болтай. Подходим к городу, только в город вошли, тут и слезы, и песни, и пляски, и радость, и обнимают нас все и целуют - девочки, война кончилась. Столько было радости!". В эфире Ростов-На-Дону, Сергей Слепцов: Через юг России в начале Великой Отечественной войны впереди отступающих советских войск двигались громадные колонны беженцев, с Украины, Белоруссии. К ним присоединялись жители донских и кубанских городов и станиц. Они направлялись через Северный Кавказ, перевалы главного Кавказского хребта, чтобы пересечь Каспийское море в Туркмению, Узбекистан, подальше от полей сражений. 14-летней девочкой Анна Косупа оказалась в этом потоке. Война застала ее вместе с матерью и братом в Кисловодске, где они отдыхали в санатории. Анна часто вспоминает, как на открытых грузовиках они вместе с сотнями других беженцев добирались до Тбилиси. А в предгорьях Кавказа, в Кабардино-Балкарии, в окрестностях Нальчика вдоль шоссе молча стояли раненые солдаты Красной Армии из местных госпиталей. Было ясно, что эвакуировать раненых уже не удастся, слишком быстро наступала на Кавказ германская армия. Очень немногим из этих красноармейцев удалось выжить в оккупации, спрятавшись от гестапо у местных жителей. А по Военно-Грузинской дороге навстречу караванам беженцев к фронту шли колонны советских солдат. Самым ярким штрихом в памяти Анны Косупы остался случай, когда кто-то из беженцев выбросил на дорогу протухшее яйцо, и из солдатского строя бросились к нему сразу несколько человек. А потом был долгий путь на барже через Каспийское море в Красноводск. В первый же день оккупации фашисты убили 92 человека, в основном это были женщины и подростки. Их расстреляли в центре города на Театральной площади. В ростовской синагоге уже много лет ежедневно зажигаются свечи у мемориальной стены в память о трех с половиной тысячах ростовчан-евреев, которых гитлеровцы расстреляли в Змеевской балке на окраине города. Ростовчанка Дарья Первеева рассказывает, что спастись от расстрела или угона в Германию можно было только одним способом - написать мелом на двери дома на немецком языке "Осторожно - тиф". Впрочем, и это спасало не всегда, бывало, что немецкие солдаты забрасывали такие дома гранатами и поджигали. А в знаменитой ростовской тюрьме зондеркоманда СД в течение двух дней в начале марта 43-го года расстреляла около 14-ти тысяч ростовчан, схваченных эсэсовцами по подозрению в причастности к подполью. Зондеркоманда состояла в основном из уголовников, добровольно ставших палачами. Бежать буквально из-под прицела удалось только одному узнику ростовской тюрьмы Ивану Горяеву. Тогда ему было всего 13 лет. Незадолго до своей кончины Горяев рассказывал мне, как выбрался из ямы, заполненной трупами, и сумел с прострелянным плечом перебраться через высокий забор. Ростовчанка Аэлита Герасимова до сих пор не может слышать немецкую речь. Летом 41-м года поезд, в котором она со своими сверстниками возвращалась из пионерлагеря, был перехвачен немцами и направлен в Германию. Четыре года лагерей, концентрационных и рабочих, изнурительных работ, пытки, насилия, голод оставили неизгладимый след в ее душе, как и в душах сотен тысяч ростовчан. В эфире Пенза, Наталья Ратанина: 76-летняя жительница Пензы Мария Макеева до сих пор не может забыть ужасов прошедшей войны. На ее руке остался полустертый номер 10924, который получила она в концлагере промышленного Брауншвейна. Кого только не было в Брауншвейне - и поляки, и евреи, и украинцы, и французы, и русские. До сих пор Мария помнит этих людей. По воспоминаниям Марии Макеевой, полякам и евреям приходилось совсем уж тяжело. Их истязали, давали работу, выполнить которую было просто невозможно. Если, например, на разгрузку вагона с углем немцы ставили шестерых, в число которых могли попасть и французы, и украинцы, то евреев и поляков ставили исключительно по двое на вагон. Естественно, никаких норм они осилить не могли, чем вызывали страшный гнев лагерного начальства. Били их, вспоминает Мария, чем попало, переносить на нары запрещали, так и умирали эти несчастные под открытым небом. Именно там, глядя на страдания обреченных, Мария дала себе слово, что обязательно станет врачом или медсестрой, если выживет в этом аду. В ноябре 1944-го года американскими авиа-налетами был уничтожен ненавистный лагерь, много заключенных погибло при бомбежке, Мария же спаслась. Долго с пятью товарищами по несчастью брела она по дорогам Германии, пока ее, совсем обессилившую, не подобрала немецкая крестьянка. Наконец войска союзников заняли окрестности Брауншвейна, и Мария оказалась на фильтрационном пункте, хотя спасительница девушки уговаривала ее остаться. "Я не могла остаться, - вспоминает теперь уже пожилая женщина, - а как же мой дом, моя мама?" Марию передали советской стороне, и трое особистов трое суток подряд допрашивали ее и стыдили лагерем. Мария вернулась на Украину и узнала, что ее отец погиб, а мать серьезно больна. К ней тоже приходили особисты и мучили упреками в плохом воспитании дочери. Мария переехала к родственникам в Пензу, но осуществить мечту стать медработником так и не смогла. В медицинское училище девушку не приняли, как раз из-за концлагеря. Долго она плакала и скребла всякими острыми предметами по руке, стараясь избавиться от лагерного номера. Потом она поступила санитаркой одной из больниц Пензы, вышла замуж. Свекровь Марии, боявшаяся за судьбу молодых, все-таки сумела наполовину свести ужасные напоминания о прошлом - лагерный номер 10924, прикладывая к руке снохи горячую вареную курятину. В эфире Омск, Татьяна Кондратовская: Когда началась война, Любе Захаровой было 16 лет. В Омск она приехала из деревни, чтобы окончить школу и поступить в институт, но все ее мечты перечеркнула война. "Был хороший солнечный день. Мы со стадиона идем такие счастливые, веселые. Репродуктор что-то орет. И мы обратили внимание на ребят на военных, а они сидят, и все понурили головы. Когда прислушались, а выступает Молотов - война". С первых дней войны ее мобилизовали на завод. Там, в литейном цехе, девушки делали формы для снарядов, каждая из которая весила почти 150 килограмм. "В основном девушки были сильные, крупные, для литейного цеха подобранные из Омска, мобилизованные. А вот из Петрозаводска Колпакова Маша и две сестры Фроловых были. После войны нас не отпускали сразу. Они очень хотели уехать на родину, но их не отпускали. И потом дошел слух, что им пришлось поплатиться, чтобы уехать, откупались". Сейчас Любовь Эммануиловна уверена, что пережить войну ей помогло крепкое здоровье. Почти все ее подруги по литейному цеху умерли вскоре после войны. Изнурительная работа без выходных по 12 часов в день и плохое питание могли подкосить любой организм. "Платили очень много, большие деньги, но они не имели значения. Буханка хлеба стоила 400 рублей, я получала в то время тысячи. Мы жили полуголодные. Нам варили суп перловый, хлеба килограмм мы получали, его ударь в стену, он прилипнет - и не отдерешь. Ходили в ботинках на деревянном ходу, в комбинезонах - и вся одежда. Если идешь, три картошки в котелке - ты счастливый, а если нет, то ждешь эту баланду, когда дадут". Ярче всего Любовь Захарова помнит, как ей удалось не опоздать на работу и избежать суда. "Мне на работу надо бежать, весь дом ищет валенок, не можем найти валенок. Десять минут осталось, выпал из тулупа. Как я бежала до завода, я влетела в дверь и упала в землю. Пот, грязная. И ко мне подбегает начальство, поднимают меня, а я как черт черная. Но я не опоздала. В войну же судили". Воспоминания о победе до сих пор вызывают у нее слезы. Трудно сказать, сколько в них радости, а сколько горести. "Сейчас говорят, в концлагерях тяжело, но ведь мы в литейном цехе, мы не легче выдержали, как в тех лагерях. Не легче. Мне не было 18-ти лет, 16, 17-й, но я вся искалеченная". В эфире Псков, Анна Липина: Мария Ивановна Скромен до войны была женой офицера-политрука. Муж служил в Пскове, здесь же жила и Мария Ивановна с матерью и двумя маленькими детьми - сыном Толиком и дочкой Люсей. В первые дни войны мужа призвали на фронт, а Мария Ивановна, как и многие офицерские жены, с детьми была срочно отправлена в эвакуацию в Горьковскую область. Однако в спешке маленький сын с матерью Марии Ивановны потерялся. "Мне тогда было только еще 20 с чем-то лет. Когда война началась, мать с Толиком - в бомбоубежище, а мы с маленькой пешком на вокзал, с вещичками. И мы разошлись. Ехали, Толика нет, матери нет". Маша начала искать потерявшихся мать и сына. Писала письма и запросы в детские дома, больницы, куда предположительно могли попасть ее родные. Поиск продолжался целый год. "Я писала в город Богоруслан, и там мне ответили, что сын находится в детдоме в Горьком, а мать в больнице. Я поехала за сыном и за матерью". Маша привезла свою семью в деревню Вашурово Городецкого района Горьковской области, в колхоз имени Буденного. "Жили у хозяйки в доме, а после меня назначили уборщицей в правлении колхоза Буденного. Убирала, топила, а через стенку жила с ребятами". Однако уборкой помещений в правлении колхоза Мария занималась в вечернее время, а днем городская девушка наравне с колхозниками трудилась в поле. "Я была агитатором среди женщин, я же комсомолка была. Кидали лен, картошку копали и сажали, надо было навоз тягать. Вот я утром встаю и по всем нашим комсомольцам стучу в окно - выходите с салазками возить навоз. Было нас четыре семьи, жены военных. Они тоже в поле работали. С утра и часов до восьми работали все. Отдыхали в поле. А зарплату нам платили трудоднями, молоко я получала с фермы. Было трудновато. Я сама ездила 20 километров от нашей деревни, там хлеб брала, хлеба здесь не было, покупала хлеб, сахарин покупала сладенький. Я сама картошку сажала, мы с сыном пололи. Толик тоже подрастал, выкапывали с ним все. И капусту, и огурцы". В эвакуации в Горьковской области Мария Ивановна пробыла всю войну. Ждала писем от мужа. "Писал письма, приезжал в отпуск и помогал работать колхозникам, сено грузил". После окончания войны, не дождавшись мужа, Мария Ивановна с детьми самостоятельно вернулась в родной Псков, где до войны работала секретарем в городском суде. Ей предоставили маленькую комнатку в одном из немногих уцелевших после бомбежек домов. В этой комнатке 85-летняя Мария Ивановна Скромен живет и по сей день. В эфире Хабаровск, Марина Ильющенко: Иван Мельников после окончания уссурийской школы военных техников был отправлен вместе с женой и сыном на советско-польскую границу, где строил крупный укрепрайон. Именно здесь семью Мельниковых застала война. Вспоминает сын Ивана Мельникова Эдуард: "Я хорошо запомнил, когда началась война. Знали, что война начнется, потому что он все время приходил и говорил: хоть бы успеть достроить. Он же был командирован специально укрепрайон строить в Староконстантинове, на границе с Польшей. Когда первая бомба разорвалась, у нас все повылетали стекла, и он меня собой накрыл". Вскоре после начала войны Лариса Мельникова с сыном уехали на родину мужа в Хабаровск. "Мы, наверное, на четвертый день под бомбежкой были эвакуированы окружной дорогой через Астрахань на Сталинград, со Сталинграда три месяца до Хабаровска добирались на эшелонах в теплушках". Отец Эдуарда остался на передовой. Тогда, в 41-м году, он верил, что война будет недолгой, о чем писал в Хабаровск горячо любимой жене Ларисе. Там же на передовой Иван Мельников узнал, что его жена ждет второго ребенка. "Почти не было ни одного дня, чтобы не приходило с фронта письмо. Они очень друг друга любили. Каждый день с фронта написать письмо, почти каждый день, хоть четыре строчки - "жив, идем на Запад. Обнимаю Любу, Эдика, сына". В 42-м году родилась дочь, Лариса назвала ее Любовь. С дочерью Иван Мельников увиделся один-единственный раз, когда после ранения приехал на пять дней в Хабаровск. "Когда ему после Курской дуги дали отпуск в дом отдыха, то он прилетел и побыл здесь пять дней. Каждый день ходил с мамой в театр". Это была последняя встреча Ларисы, Эдуарда и Любови. Эдуард Мельников и по сию пору помнит дни после того, как они получили похоронку, в которой сообщалось, что подполковник инженерных войск Иван Гордеевич Мельников погиб в боях при освобождении города Пружное. "Как ее ни успокаивали, она всю неделю, замолчит и опять плачет и плачет, ни на работу, никуда не ходила". После гибели мужа Ларисе пришлось одной поднимать двоих детей. Она работала в две смены учителем в школе. Позже пришлось еще труднее - заболела дочь Люба. А спустя 20 лет Лариса Мельникова похоронила и ее. Но как бы тяжело ни было, она не допускала мысли о замужестве. Всем своим поклонникам Лариса Мельникова отвечала прямо: "Спасибо за предложение, но у меня к тебе будет пустая душа, - как она говорила. У меня, говорит, Ваня унес душу мою с собой". В эфире Краснодар, Иван Петров: В городе Кропоткине Краснодарского края похоронили солдата Великой Отечественной войны Владимира Василенко. Почти 60 лет его останки пролежали не захороненными недалеко от станицы Ниберджаевской. Памятник с его фамилией, оказывается, долгие годы стоял над пустой могилой. Останки солдата обнаружили поисковики из краснодарского клуба "Набат". Во время раскопок они нашли старую траншею, в которой находились лопатка, фляга и человеческие кости. В самодельном медальоне находилась бумажка с адресом солдата. Нашедший медальон поисковик Дмитрий Бураков едва успел записать адрес на рукаве своей рубашке, бумаги под рукой не было, а записка через несколько секунд рассыпалась. Тем не менее, по архивным данным удалось восстановить имя погибшего, им оказался сержант Владимир Леонтьевич Василенко, 23-го года рождения. Но самый большой сюрприз ожидал поисковиков на родине солдата в Кропоткине. Оказалось, что адрес семьи Василенко, записанный в медальоне, за 60 лет не изменился, по этому адресу до сих пор живет младший брат погибшего солдата Андрей Леонтьевич. Когда поисковики из клуба "Набат" рассказали ему о своей находке, Андрей Василенко сначала им не поверил. В семье привыкли считать, что Владимир похоронен недалеко от станицы Ниберджаевской, где над его могилой стоит памятник с фамилией Василенко. И только сейчас, через 60 лет, выяснилось, что товарищи не успели похоронить сержанта Василенко, а просто оставили его тело в траншее, прикрыв обезображенное лицо каской. В похоронке, полученной семьей Владимира Василенко, сообщается, что он первым ворвался во вражескую траншею и погиб от разрыва бомбы. Останки солдата решено было похоронить на родине в Кропоткине рядом с могилой его матери. Накануне Дня памяти и скорби с отданием всех воинских почестей останки сержанта Василенко были преданы земле. Однако следует сказать, что для поисковиков такой случай - большая редкость. Установить личность погибшего солдата, а тем более найти родственников, удается в одном случае из нескольких сотен. Солдаты Красной армии с предубеждением относились к посмертным медальонам, по этой причине в медальонах поисковики сейчас находят все, что угодно, кроме записок с фамилией. По данным специалистов, на территории Краснодарского края пока не захоронены останки 300 тысяч советских солдат и около 200 тысяч солдат противника - немцев, румын, итальянцев. Краевой центр поисковых работ, деятельность которого финансируется местной администрацией, на протяжение нескольких лет занимается захоронением останков советских солдат и ликвидацией взрывоопасных предметов. Ежегодно около двух сотен профессиональных поисковиков успевают найти и перезахоронить в среднем по несколько сотен солдат. При таких масштабах поисков в горах и плавнях Кубани еще много десятилетий будут лежать под солнцем и дождем кости солдат Второй Мировой войны. В эфире Обнинск, Алексей Собачкин: Расхожий лозунг, посвященный памяти солдат Великой Отечественной войны, - "Никто не забыт, ничто не забыто", к сожалению, имеет малое отношение к действительности. В ней - в действительности - все не так. Примером тому - кости сотен тысяч советских солдат, лежащих на полях сражений до сих пор не похороненными. Поиском и захоронением останков занимаются энтузиасты, зачастую на собственные деньги, практически не получая поддержки ни от государства, ни от бизнеса. "Сколько я ни ходила по нашему богатому городу Обнинску, по нашим банкам, по всем своим комсомольским приятелям, знакомым, - к сожалению, никто и копейки не дал". Так описала Галина Слесарева свои мучения, когда ее отряд "Обнинские следопыты" в очередной раз нашел останки советских солдат, которые нужно было захоронить. Стыдно говорить, но мешки, в которые временно складываются останки, члены отряда промышляют на свалках. Дальше - больше. У отряда был музей, в нем экспонировались находки, сделанные на раскопках - оружие и предметы военного быта. Это был уникальный музей, так как в нем доподлинно показывалось, как жили на войне советские и немецкие солдаты. Рассказывает Галина Слесарева, командир отряда "Обнинские следопыты": "Такой расчет на детишек особенно, на их психологию, на их понимание. То есть когда они приходят ко мне в музей, полусумасшедшие, бросаются портфелями, кричат, уходят они как шелковые. Потому что совсем другое отношение появляется. Они даже представить себе не могли, что есть такой мир - мир войны". Теперь этого музея нет. В марте этого года его выкинули из здания российского оборонно-спортивного технического общества, так как не платилась арендная плата. Музей был общественный, денег у него не было. Один из крупных обнинских бизнесменов приютил музей отряда "Обнинские следопыты", дав ему большое помещение бесплатно. Но вновь откроется музей нескоро. На то, чтобы развернуть богатую экспозицию в новом здании, нужно немало времени. Главное в работе отряда "Обнинские следопыты" не только захоронить останки павших, но и найти их родственников. При этом происходят удивительные истории. Однажды во время раскопок рядом с останками солдата поисковики обнаружили ложечку, удалось установить фамилию солдата. Далее рассказывает Галина Слесарева: "Приезжала дочь за останками отца из Татарии, она увидела эту ложечку, была потрясена. Она вспомнила свое детство, когда он уходил на фронт, он у нее попросил эту ложечку на память. И вот таким образом мы с останками нашли эту ложечку". Галина Слесарева занимается поиском останков и установлением имен погибших более 20-ти лет. Вот как она это объясняет: "Поскольку мой дед тоже участвовал в войне, он был в плену и бежал из плена, и все это трагически сказалось на его судьбе, он умер от ран, которые нанесла ему война. Может быть, что-то во мне осталось, поэтому я и стараюсь помогать людям". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
