Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Образ Христа в русской культуреАнатолий Стреляный: В прошлой передаче говорилось о Христе, каким его изображает Запад, где не только католики, но уже и православные, большинство православных, отмечают Рождество по Григорианскому стилю - до Нового года. В 20-м веке преобладающим образом Христа здесь стала не икона, не картина, а изображение, взятое с Туринской плащаницы. Христос лежит мертвый, с закрытыми глазами, но ощущение такое, что эти глаза могут открыться, как может, по вере христиан, открыться совесть в каждом человеке. А что же в России? Можно ли говорить, что за тысячу лет в русской культуре утвердился свой образ Христа? Как сложилась судьба изображений Спасителя, заимствованных из Западной Европы? Глядя на Христа в изображении русских иконописцев, художников, писателей, что можно узнать о России, о ее прошлом и будущем? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен образу Христа в русской культуре, в русской традиции. Прежде всего, конечно, когда мы говорим об образе Христа в России, вспоминается знаменитое стихотворение Федора Тютчева, написанное 13-го августа 1855-го года. "Эти бедные селенья, эта скудная природа, край родной долготерпенья, край ты русского народа. Не поймет и не заметит гордый взор иноплеменный, что сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной. Удрученный ношей крестной, всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя". Так писал Тютчев в середине 19-го века. Но начинается русская культурная традиция, если мы берем еще Киевскую Русь, совсем с другого, когда летописец писал: "Восторгаюсь русской землей, светло украшена ты, русская земля". Воспевал ее города, ее реки, отнюдь не говорил - "бедные селения" и "скудная природа", хотя и природа с 11-го столетия по 19-й и по наше время не изменилась. Но образ Христа, каким он утверждался в русской культуре за последние полтора века, намного более униженный, бедный, обобранный, чем тот образ Христа, с которого начиналась русская традиция. При этом, если Тютчев пишет о "гордом взоре иноплеменном", у истоков Руси мы видим призвание самых что ни на есть иноплеменников, варягов. Мы видим крещение, принятие христианства от иноплеменников-византийцев без всяких претензий относительно их гордости и нашего смирения. Весной этого года в "Независимой газете" известный писатель в жанре "фэнтези" Николай Перумов писал о том историческом моменте, когда Русь принимает христианство. Христианство погубило Россию. С точки зрения Николая Перумова, русский народ "переварил заморскую отраву и сумел создать из веры рабов то знамя Спаса Ярое Око, которое вывело нацию на Куликово поле. Здесь я почти смиряюсь с Русской православной церковью". Насколько, с точки зрения истории русской культуры и русского искусства, справедливо такое утверждение о том, что в истоке своем образ Христа в России - это образ именно полководца, предводителя в бою, Спас Ярое Око? Алексей Расторгуев: Во-первых, я не согласен полемизировать с Перумовым, потому что я читал его сочинения, которые заканчиваются полным разгромом толкиенской мифологии, то есть, в конце несколько человек, условно говоря - с огнеметами, добираются до святая святых мифологического мира Толкиена и громят его просто начисто, как отряд спецназа громит офис, у которого нет хорошей "крыши". В общем, все это производит достаточно ублюдочное впечатление. Это как бы не обсуждается. А микеланджеловский "Страшный суд"? Какой там Христос? Это - тяжелоатлет с гипертрофией не только мускулатуры плечевой, но с невероятным сечением торса. Плотский монолит, который, поднимая руку, соответственно составляет какую-то совершенно зримую телесную угрозу и ужас вот этого самого Страшного суда. Большая культура может содержать много разных акцентов, и Господа надо бояться, если правильно понимать сюжет. Если говорить о Спасе Ярое Око, выводить какие-то культурные серьезные последствия из той или иной иконы - это как-то менять направление разного рода равенств, которые существуют в культуре. А эти равенства могут быть необратимы, так просто в них не переставляются. В русской средневековой истории христианство отнюдь не мешало в истории предательств, низости и разного рода других вещей, которые вообще, по идее, не предполагаются христианством. Поэтому какую бы то ни было связь между этим образом Христа, который в России обладал "специальной русской мягкостью", я бы еще тоже поискал эту "специальную русскую мягкость", для начала. Все-таки удивительное свойство, мы сами себя так воспринимаем. Когда у меня был в гостях мой польский знакомый (я еще был студентом), я спросил, какое качество ассоциируется с русскими, просто какое-то одно, первое психологическое качество, которое ассоциируется в Польше с русскими. - Коварство, конечно. Причем, это мы унаследовали опять-таки от византийцев - византийское коварство. Это коварство можно воспринимать как политически сильное качество, если встать на точку зрения господина, предположим, Перунова. Но, во всяком случае, это показывает, что то, как он сам себя воспринимает, как его воспринимают со стороны, это, вероятно, очень разные вещи. Яков Кротов: Образ Спаса Ярое Око - какое место этот Христос занимает в русской культуре? Владимир Сарабьянов: Название "Спас Ярое Око" - это выдумка, романтическая выдумка 19-го века. Нет такой иконографии "Спас Ярое Око", есть икона, одна из двух икон, которая находится ныне в Успенском соборе московского Кремля, на самом деле эта икона, скорее всего, происходит из Новогорода, написана она в первой половине или в середине 14-го века. Ну, таких суровых изображений Христа довольно много, не только на Руси, на самом деле, а конечно же, это идет из Византии. Достаточно вспомнить знаменитый образ, купольный образ пантократора в храме в Дафни рядом с Афинами. Один из самых известных памятников мозаических византийской живописи рубежа 11-12-го веков. Можно вспомнить куда более сурового Спасителя, чем "Спас Ярое Око", который находится в куполе в новгородском храме Спаса Преображения, это - фреска Феофана Грека 1378-го года. И целый ряд можно еще вспомнить памятников. Это, конечно, одна из граней восприятия Христа. Спас Вседержитель, спаситель душ, но строгий судья, не безжалостный судья, а именно - строгий судья. И в Евангелии Христос перед нами предстает и как именно строгий судья, который пришел выполнить закон, как он сам про себя говорит, закон весьма суровый, закон, наказывающий грешников и, в то же время, это самый милосердный судья, который прощает человека за любое проявление добра. За одно проявление этого добра он готов забыть все его страшные грехи. Это все в Евангелии присутствует, Христос евангелиевский абсолютно. Просто невозможность человека показать в образе сразу все эти грани, приводит к тому, что в одном случае показывается одна грань, в другом случае - другая. На самом деле для русских икон как раз характерно другое: не строгость, а наоборот - мягкость Христа, которая идеально воплощена в звенигородском Спасе Андрея Рублева. Апофеоз такого доброго, именно всепрощающего Господа. Русскую икону на самом деле трудно спутать с чем-то другим, в русской иконе все мягче, в ней мягче колорит, всегда строится на смягченных тонах. В греческих иконах колорит более невероятный, у греков более невероятная художественная школа, которая идет от античности. У русских такого, конечно, нет, у русских всегда икона немножко напоминает раскраску. Но эта раскраска всегда нежная, то есть, не всегда, но в идеале. Она нежная, она сглаженная, она смягченная, она не режет глаз. Контур в русской иконе тоже не имеет острых углов, он волнообразный. Есть удивительная особенность на этих иконах, что голова скользит по этому контуру и как бы ни за что не цепляется. Это в хорошем смысле не за что не цепляется. Яков Кротов: В 19-м веке у Лескова в повести "На краю света" архиерей рассказывает, как он встретил русского Христа. Когда однажды к нему пришел монашек и рассказал свою жизнь. Главное произошло в детстве, когда однажды его должны были выпороть за плохое поведение, и он спрятался в бане под полку и молился: "Господи, хоть нельзя, чтобы меня не пороть, но сделай так, чтобы меня не пороли". "И так усердно об этом в жару веры молился, что даже запотел и обессилил. Но тут вдруг на меня чудной прохладой тихой повеяло, и у сердца как голубок тепленький зашевелился, и стал я верить в невозможность спасения как в возможное. И покой ощутил и такую отвагу, что не боюсь ничего, да и кончено". Когда на утро мальчик проснулся, оказалось, что приехал ревизор и всех отпустил гулять, наказание миновало. Простое чудо, но, говорит монах, так ведь и сама Троица во единице - простое существо. И с неописуемым блаженством во взоре добавил: "Да ведь как я, владыка, его чувствовал, как пришел он, батюшка мой отрадненький, удивил и обрадовал. Сам суди: всей вселенной он не в обхват, а видя ребячью скорбь, под банной полочек к мальчонке подполз, в дусе хлада тонко и за пазушкой обитал". И дальше лесковский архиерей комментирует: "Я вам должен признаться, что я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего русского Бога, который творит себе обитель за пазушкой. Тут что нам господа греки не толкуй и как не доказывай, что им обязаны тем, что и Бога через них знаем, а не они нам его открыли, не в их пышном византийстве мы обрели его в дыме каждений, а он у нас свой, притоманный, и по-нашему, попросту всюду ходит и под банный полочек без ладана в дусе хлада тонко проникнет и за теплой пазухой голубком приобаркается". Вот здесь действительно - русский язык и русский Христос. Другое дело, что Христос приходит, когда ребенок страшно боится, что его выпорют. Неужели только тут может русский человек обернуться и найти Спасителя? Неужели нужно, чтобы висела такая вздорная, людоедская жестокость и угроза? В 17-м веке в России происходит культурный переворот. То, что описывает Лесков, сохранилось, скорее, как остаток от прежней допетровской Руси, тоже очень униженной и забитой. Как формировалась вот эта русская духовная традиция по отношению ко Христу? И так ли она монолитна, как может показаться с первого раза? Для протопопа Аввакума, который возмущенно писал, что современные ему иконописцы Христа Спаса пишут "яко жидовина", для него каким был Христос? Какого Христа искал русский человек на протяжении свой истории? Иван Лупандин: Конечно, есть распятие в каждой церкви - и было, безусловно. Но все-таки акцент - на победе, акцент - на Пасхе, акцент - на Вознесении, на Троице. А, допустим, Рождество, младенец Христос в яслях, вот эти вещи как-то, сейчас, наверное, все смешалось, но, наверное, для Аввакума главный был все-таки побеждающий Христос. Почему он так и в драку лез, почему он стремился постоянно воинствовать, - именно потому, что он знал, что за ним Христос-победитель, мощную поддержку чувствовал. Было очень важно, что Христос с ним, именно этот сильный Христос. А такой как бы страдающий, переживающий, как, скажем, комплексующий Христос Казанзакиса - на него не обопрешься в трудную минуту, когда тебя окружили, как он говорит, "сонмом на меня навалились", как Аввакум говорит, "аки мертв был и ожил потом снова". Когда драка идет такая, тут хочется все-таки иметь сильного Христа - и уж тем более не Христа фильма "Последнее искушение". Такой Христос, который сам еще не знает, что он собой представляет, он меня поддержать не может. Отсюда такая болезненная реакция в России по поволу этого фильма. Мы хотим сильного Христа, мы верим в сильного Христа, все-таки это осталось от Аввакума. Яков Кротов: Если культура жива, если она проживает какой-то срок больший, чем одно поколение, то, видимо, в ней находится место для разных образов Христа. И общее в этой палитре именно не в каком-то одном типе - вот Христос Рублева, вот Христос Крамского, а в их диапазоне. И может быть тогда жив образ Христа в каждой культуре, в каждом народе, когда вокруг него идут споры, когда он воспринимается по-разному. Были ли в русской средневековой, скажем, истории конфликты вокруг того, каким должен быть образ Христа? Вообще возможен ли такой конфликт внутри иконописной традиции, которая вроде бы всегда стоит на едином каноне? Владимир Сарабьянов: Пожар в 1547-м году, был страшенный пожар, в котором выгорела половина Москвы, и выгорел весь Кремль. И юный тогда еще Иван Грозный и его наставник и воспитатель митрополит Макарий - они вдвоем, юноша и умудренный жизнью старец, разрабатывают новую программу. Эта программа направлена на подтверждение русской империи. Известное судебное разбирательство по поводу этих икон - это уникальный случай в истории человечества, когда по поводу содержания икон собирается специальный церковный собор, один из министров Ивана Грозного, министр иностранных дел, тогда он назывался "дьяк", Иван Рисковатый, он как истинно православный человек написал Макарию, митрополиту, главе русской церкви, такое гневное письмо, где обвинял иконописцев в мудрствованиях, в латинских мудрствованиях. И собор его наказал, прямо скажем, он с тех пор исчезает из анналов исторических, его судьба никому не известна. Очень показательны ответы, которые дает ему митрополит Макарий. Когда тот говорит по существу проблемы, по существу именно богословского понимания иконы, то митрополит Макарий ему отвечает, что, мол, здесь изображение основано на таком-то изречении Иоанна Златоустова, а это изображение основано на таком-то изречении Василия Великого, Григория Богослова. Если этот самый дьяк Рисковатый пытается найти какое-то глубинное объяснение этим проблемам и не находит его и поэтому возмущается, то митрополит Макарий этого не пытается сделать, он дает официальную отписку тому, на основании какого текста основано то или иное изображение. Это говорит о том, что, действительно, в его сознании вот это аллегорическое представление о содержимом иконы взяло верх. В этом проявилось то, что средневековое мировоззрение себя исчерпало, икона вдруг превратилась в забавную картинку-ребус, она стала миниатюрно написанной, с мелким письмом, которую надо было рассматривать. И, как образ, она, несомненно, утратила первичный смысл образа, образа молельного, образа догматически наполненного. Знаменитая четырехчастная икона, которая в Благовещенском соборе сохранилась с 1547-го года, как раз относящаяся к поновлению Ивана Грозного и Макария, там чего только не нарисовано, мы ее реставрировали, мы ее раскрывали, поэтому я очень хорошо знаю сюжет. Там есть такое изображение, где Иисус Христос - в образе воина, в латах, в шлеме, с мечом сидит на кресте. Образно говоря, крест, который стоит, как в распятии, а Христос сидит сверху. И это символизирует его победу над смертью. Крест вдруг превращается в символ смерти, а не жизни. Для христианина всегда крест - это символ жизни. Яков Кротов: Тысяча сто лет русской истории, из на протяжении большей части этих веков образ Христа дан прежде всего в краске, в линии, в форме, как в иконе, так и в живописи. Но вот, начиная с Петра, с 18-го столетия, начинает появляться русская литература, и она перехватывает эстафету у истоков, традиций изображения Христа. В слове, видимо, стоит, как у истоков всей вообще русской классики, Гавриил Державин, который в своей оде "Христос", написанной незадолго до смерти, пишет: "Христа нашедший, все находим, Эдем свой за собою водим. И храм его - святы сердца. О все святы првечный сый, свет тихий, божеские славы. Пролей свои Христья красы на дух, на сердце и на нравы. И жить во мне не преставай. А ежели и уклонюся с очей твоих и затемнюся, в слезах моих вновь воссияй". Так начинался 19-й век. И в этом столетии происходит революция, когда Христос входит в русскую культуру, а через нее и в мировую культуру, уже в слове русских писателей. Что осталось в России от этой революции Христа 19-го столетия? В 19-м столетии образ Христа - это, прежде всего, не иконопись, а живопись, и здесь монументально стоит, конечно, картина Александра Иванова "Явление Христа народу", которая и в советское время простояла в Третьяковской галерее. О том, какое это часто имело значение, рассказывает московский писатель Сергей Зик. Сергей Зик: Мне трудно ответить на ваш вопрос. Мне кажется, что лучше всего мне прочесть небольшой отрывок из одного моего рассказа. Рассказ называется "Мессия в Лаврушенском" и повествует о том, как в войну, летом 1944-го года, когда я уже вернулся с мамой из эвакуации, двое старших мальчишек нашей большой коммунальной квартиры в арбатских переулках днем, в будни, уговорили меня идти в Третьяковскую галерею, о которой я, конечно, и слыхом не слыхивал, я был маленький мальчик. Нам категорически запрещалось покидать двор или ближайшие дворы, в крайнем случае, потому что матери наши работали, отцы все были на фронте, да уже и погибли, как мой, в частности. Мы, никого не предупредив, шли пешком от этого переулка до Третьяковской галереи довольно долго, по совершенно пустынной июльской Москве 1944-го года. Нас пускают бесплатно, естественно. Я - в маечке, в трусах и в сандаликах, а эти ребята постарше, соседские мальчишки, они как-то были одеты. Потом как-то сразу завернули за угол и попали в просторный зал со стеклянным матовым потолком. Сквозь него лился яркий дневной свет. Ух ты! Я даже зажмурился от неожиданности и не сразу заметил множество картин по бокам. А всю дальнюю стену заняла огромная картинища со множеством странно одетых людей. Самые ближние вообще голые, сидят на одежде. Купание в старину. Интересно! Одни мужчины, человек тридцать. Купание купанием, вот и вода видна в углу, но что-то не то. Я подошел к табличке: "Явление Мессии", а в скобках "Явление Христа народу". Непонятно. "Пошли дальше", - нетерпеливо тянет меня за майку Свет, но я энергично мотаю головой. "Еще знаешь там сколько! Ладно, найдешь нас". И мальчишки испарились, в зале остались я и пожилая смотрительница. Я решился спросить: "Тетя, а это настоящая?" - "Как это?" - не поняла она. "Ну, взаправду или придумано?" - я кивнул на картину. "Да, сынок, взаправду. Так было, только давно, две тысячи лет почти что". - "Две тысячи?!" Я и представить себе не мог такую груду времени. "Они в шкурах ходили, да? Они первобытные?" - "Ну как тебе не стыдно, сам ты первобытный! - засмеялась тетка - Они умнее нас были в сто раз". И вздохнула: "Кто в шкуре - его Иоанн Креститель звали, он в пустыне долго жил уединенно, Богу себя посвятил. А ночью там холодно, вот он шкуру и носил. Мессия - это Христос, Сын Божий. Отец Небесный посылает его к людям, и Он приходит как обычный человек. Никто еще не знает Его тайны, кроме Крестителя. Вот ты и видишь первое появление Христа, а по-старинному - явление". Она начала громко, а закончила тихо, как говорят с посвященными. Потом оглянулась и замолкла. Проходит жизнь, она задает каждому вопросы, на которые нет простых ответов, а отвечать приходится, хочешь не хочешь, значит искать и искать. Перед такой картиной мы можем стоять сколь угодно долго, размышляя о самом главном: как явление связано с моей судьбой? Потому что меняемся мы, а не истина. Яков Кротов: Отрывок из своего рассказа "Мессия в Лаврушенском" читал московский писатель Сергей Зик. Так воспринималась картина Иванова школьником в Москве в годы мировой войны. Но как, с точки зрения искусствоведения, охарактеризовать вот этот поток, нарастающий поток изображений Иисуса в творчестве русских художников, как академиков, так и их врагов передвижников. Это же не только русское явление, но и западное. В чем здесь различие, в чем сходство? Алексей Расторгуев: Несчастье 19-го века заключается в том, что на протяжении всей своей истории он воспроизводил (иногда - в ускоренном режиме) в области культуры и искусства многие вещи, которые на Западе происходили, начиная с 16-го столетия. То есть, в нашем ренессансном периоде длинном, европейском ренессансном периоде, образ Христа - и Дюрер, и Рембрандт. В национальной мифологии "Явление Христа народу" - это великая, великая, великая картина. На самом деле это большая постановочная картина 19-го столетия, каких - море на Западе. Ее тематика очень специфична для России.. Скажем, такая постановочная картина в 19-м столетии была бы характерна на историческую тематику в Германии, предположим, на часто национал-патриотическую тематику во Франции, так тоже бывало. Но принципиальное устройство этой картины ничего в себе особенно замечательного не несет. Это для школьных учебников хорошо, что "Три богатыря" или "Явление Христа народу", это то самое главное, что существует в мировой культуре. Это, к сожалению, не так. Это вещь, которая значительно интереснее в своих эскизах, где видно, как человек писал, где видно, как он относился к пейзажу, к поверхности ткани, как писал тело, и который много живее, нежели эта вся статическая, равномерная и в общем очень мало одухотворенная в результате театральная сцена, которую мы видим на картине. А русская культура 19-го века, а часто и 20-го, в поисках образа Христа почему-то считает необходимым упираться в русскую же традицию. Давайте смотреть на эту вещь и из нее воспринимать некоторое духовное горение, которого вне априори быть не может, потому что нет в живописи 19-го века. Мы требуем от нее того, что мы требовали бы от ренессансной живописи. Иногда запаздывание в культуре и необходимость выговориться быстро тогда, когда другие уже все сказали, может привести за собой очень хороший результат. Но я не очень уверен, что это произошло с наибольшей силой как раз в традиции изобразительного искусства. Мне кажется, что в литературной традиции это все-таки произошло значительно лучше. Скажем, у Достоевского, скажем, у Лескова, потому что образ Спасителя, в конце концов, для всех для нас - это образ каждого живого человека, в котором часть черт Спасителя видны всегда, потому что Господь создал людей как мозаику. И если мы говорим, что в каждом из нас живет образ Божий, то вряд ли существует человек, из которого этот образ Божий можно усмотреть прямо и непосредственно, как бы целиком, кроме самого Христа. А в остальных мы видим ту мозаику бытия, и в каждом живет, какая-то частица - нет, и все сразу и, наоборот, полное противление образу Христа, потому что мы смешаны по своей природе. И мы начинаем все это дело подбирать, рассматривать. И вот у Лескова возьмите, у Достоевского мы видим непосредственное обращение к образу Христа, скажем, у Толстого мы видим то внимание, я имею в виду "Войну и мир", конечно, то внимание к человеческой судьбе, жизни и человеческому существованию и переживанию, которое вызвано на самом деле гуманистическим открытием мира и человека, там далеко в ренессансных временах, но которая по своей действительно серьезности далеко превосходит, как мне кажется, постановку антропологического вопроса в европейской литературе того же времени. Потому что то, что с человеком происходит, настолько абсолютно существенно, настолько непоправимо важно, это все-таки возможно в христианской традиции, а без христианской традиции человек на самом деле не важен. Яков Кротов: Конечно, Христос в литературе - это мощное явление. Если уж искусствовед отдает пальму первенства литературе, как здесь спорить. Только у живописи все равно остается одно преимущество - легче один раз увидеть. Иисуса в изображении Крамского, усталого, задумавшегося человека, может быть всего лишь человека, но ведь сколько людей и при жизни Христа видели в нем всего лишь человека. Иисуса в изображении Крамского тиражировали, репродуцировали даже при советской власти. А Иисуса Достоевского, это надо прочесть еще "Братьев Карамазовых" и дочитать до этого места. Многие ли способны на это, особенно после школьной принудиловки. И вот эти образы Иисуса, созданные передвижниками, рассеянные по всей земле, часто воспроизводящиеся даже в храмах, и во многих русских церквах есть копии и Крамского, и Поленова, и Васнецова. С точки зрения церковной ортодоксии, имеют ли эти образы догматическое значение или это всего лишь какое-то уклонение, характерное для 19-го столетия? Ведь многие современные православные христиане призывают отказаться от этого и вернуться только к иконописи. Георгий Чистяков: Конечно, "Христос в пустыне" - картина Ивана Крамского из Третьяковской галереи, это одна из самых больших встреч с Иисусом для тысяч, тысяч и тысяч людей. Я просто вспоминаю, как в школьные и студенческие годы, когда я приходил в Третьяковскую галерею, сколько я видел людей, застывших перед этой картиной, которые проводили часы в зале, где висел "Христос в пустыне". И то же самое можно сказать о романе Михаила Афанасьевича Булгакова "Мастер и Маргарита". Сколько я знаю людей, которые пришли к Богу, которые открыли для себя Евангелие после Булгакова. Да, Булгаков был не слишком благочестивым человеком, но скольких людей этот грешник привел ко Христу - это меня всегда поражает. Да, допустим Булгаков сделал в своем романе множество богословских ошибок, да, допустим, Булгаков написал еретический роман. Я помню как профессор Гаврюшин разносил на страницах одного журнала, потом и устно, в разных лекциях, Булгакова. Можно вспомнить и других его жестких критиков. Но я бы все-таки сказал этим критикам: а вы подумайте, друзья, братья, отцы, вы, наверное, раз в десять меньше привели людей к кресту, чем этот человек, Михаил Булгаков. Он привел ко Христу, потому что они не остановились на чтении романа Булгакова, они, может быть, даже сегодня выбросили этот роман из своей личной библиотеки, как антихристианский, но они пришли в церковь, они начали читать Евангелие, они начали молиться, жить как христиане и так далее. Конечно, двухтысячелетний опыт изображения Христа в искусстве - это опыт встречи, опыт переживания, опыт передачи друг другу каких-то способов пережить ее. Потому что каждый из нас ее должен - и не может - не пережить заново. Булгакова выбрасывать, разумеется, нехорошо. Но ведь мы всегда так поступаем с учителями. Смотрите, надо было быть таким человеком как Данте, чтобы рыдать, расставаясь с Вергилием. Яков Кротов: Если же мы обращаемся к литературе 19-го столетия, то прежде всего здесь, конечно, Христос у Достоевского в "Легенде о Великом Инквизиторе". И когда мы обращаемся к тексту, мы видим, что ведь Достоевский цитирует все того же Тютчева: "Всю тебя, земля родная, в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя". И это - именно о русском народе. После чего герой Достоевского говорит о Христе: "И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, к мучающемуся, страдающему, смрадно грешному, но младенчески любящему его народу". Но ведь это же об испанцах, это вовсе не о русских. Здесь Достоевский как-то изумительно уводит вопрос от национальности, чтобы в чистом поле поставить эксперимент. Вот Христос, вот силы, которые видят в человеке только слабое, падшее существо, желающее только покоряться, желающее быть холопом, не способное к свободе. И от этого образа Христа, Христос, который молчит, более того, Христос, который целует великого инквизитора, прощая ему насилие, от этого образа Христа у Достоевского начинается мощная традиция в русской литературе. И эта традиция жива и теперь. Как с точки зрения современного русского литератора можно подвести итог развитию образа Христа в русской беллетристике, с Достоевского до Булгакова и далее. Феликс Ветров: Ведь мы не должны забывать о той простой и очевидной вещи, что на протяжении многих десятилетий беллетристика брала на себя функции, которые никакая другая общественная институция на себя взять не могла. Вот это распыленное, где-то пронизывающее ткань текста христианское сознание, она во много было для людей отдушиной духовной, суррогатной, но - церковью. Вспомним такого прозаика как Василя Быкова, его потрясающую совершенно повесть "Восхождение", там я найду вот образ Христа, человека, который кладет жизнь за других. Попавший в плен русский советский офицер, который сознательно идет на крест, идет на расстрел, на гибель - вместо кого-то другого. Та же самая тема, но, по-моему, недостаточно глубоко и точно развитая, встречается в "Плахе" айтматовской. А приходит ли Христос во всей полноте славы своей, скажем вот так? Мне бы очень хотелось вспомнить некий образец такой в литературе. Я думаю, что это даже не литературный герой, а это автор. Я думаю, это образ Ахматовой в "Реквиеме", человека христианского сознания, который прошел весь путь и претерпевший до конца, спасся. Через чудовищные испытания вот этих всех очередей, драмы разлуки с сыном, драмы, когда она была, ощущая петлю на шее собственного сына, писать эти трагические стихи, восхваляющие тирана. И все-таки сумевшая пронести через всю свою страшную человеческую литературную женскую судьбу человека христианского мировоззрения. Все-таки поднявшаяся над ужасом времени и спасшая своим подвигом может быть очень многие и многие души. Яков Кротов: В последние десять-двадцать лет, когда появилась свобода для творчества у христиан, свобода не в том смысле, что можно творить, творить можно и в подполье, а в том смысле, что можно выносить плоды своего творчества к людям, сравнивать, общаться и понимать, действительно ты творил или просто проецировал какие-то свои комплексы на полотно. Так вот за эти годы реальной свободы творческого общения, можно ли сказать, что появился новый образ Христа в русской традиции? Есть ли такой новый образ Христа теперь? Алексей Расторгуев: Я совершенно уверен, что он есть, но я совершенно уверен, что он не явлен в больших памятниках и он узнается совсем не так, как хотелось бы официальному церковному устройству или масс-медийной культуре. То есть, мы построим большой храм, нарисуем образ Христа и еще после этого объявим его главным. Я видел замечательные вышивки, в которых была масса душевной теплоты и такая стилистика немножко сниженная до раннехристианской, в которой что-то вдруг начинало брезжить совершенно другое, то, чего не хватало русской изобразительной традиции, вот эта вот детская простота, чуть-чуть "примитимноватая", но не специально, потому что как бы лучше не можем. И вдруг это оказывается стилистически куда более полноценным, чем вышивки, которые точно копируют грозненские, предположим, с их отточенной, рафинированной, каллиграфической линией, которая, будучи еще раз воспроизведена, умирает, это превращается в некое вышитое подобие фотографии, ты узнаешь то, что уже было. Вопрос этот не специфичен для искусства. Это если бы вы мне задали вопрос: как вы думаете, существует ли сейчас действительная духовная традиция в русском православии? Совершенно уверен в том, что существует. Совершенно уверен, что она избегает синодов, съездов генералитета, и она избегает вообще света, в том смысле слова такого юпитера, прожектора, она сама себе свет. Яков Кротов: В истории русской культуры 19-20-го веков постепенно образ Христа вытеснялся образом антихриста. Ведь и Достоевский прежде всего интересовался великим инквизитором, а не Христом. И хотя он хотел написать роман о Христе, а написал, прежде всего, серию романов о революционерах. Что уж говорить о Блоке, где во главе матросов, конечно, идет антихрист. На этом сходится большинство литературных критиков. Но вот к концу 20-го столетия этот соблазн антихриста, соблазн насильственного, принудительного добра под знаком креста постепенно все-таки уходит. Конечно, остаются ханжи, конечно, остаются инквизиторы великие и малые, но соблазна уже нет. Скорее, эти инквизиторы смешны, нежели трагичны. И происходит еще одно существенное изменение, хорошо видное именно на примере русской литературы, Христос всегда был объектом, Христа искали, его описывали. Но вот в литературе второй половины 20-го века в России Христос, как правило, в моменты творческих удач это не какой-то персонаж, это сам автор или главный герой, который отнюдь не называется Христом, Христос из кого-то внешнего превращается в часть тебя, меняется сама точка зрения и, конечно, это шаг вперед ко Христу. Не надо искать Христа вдалеке, в живописи, в революции, в политике, в литературе, потому что он теперь внутри и литератора, и читателя. И благодаря этому легче становится ответить на два главных вопроса человеческого существования, как их сформулировал Блаженный Августин, великий христианский богослов четвертого столетия: кто я и что я? Кто я, чем я отличаюсь от других людей? На это можно ответить и без Христа: я - сын, отец, учитель. А вот что я, чем наша человеческая природа отличается от природы всех других живых существ? Вот на эти вопросы обнаруживается ответ, когда человек обнаруживает во Христе человеческую природу на фоне другой, сверхчеловеческой, иной, не от мира сего природы. И тогда во Христе, который уже не во вне, не снаружи, а внутри каждого человеческого существа, получает человек возможность найти себя и понять, что такое человечество. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
