Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
24.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Русский языкАнатолий Стреляный: У многих религий есть свой особый язык богослужения. Тору, например, читают в синагоге только на языке древности. К модным сейчас восточным религиям иных людей привлекает как раз обилие непривычно звучащих слов, всех этих "мантр", "асан", "ом мани падме хум". А вот в русской образованной среде наоборот, давно выказывается недовольство тем, что язык православного богослужения церковнославянский. Да и в самой Церкви есть сторонники перехода на современный русский язык, чтобы все прихожане легко понимали, что они слышат и что произносят. Почему именно в христианстве идут эти споры? Что мешает Православной Церкви перейти на русский язык и что ее к этому подталкивает? Как относятся к русскому языку другие направления христианства в России? Яков Кротов: В современной России проблема русского языка и религии обычно ставится как вопрос: "А почему до сих пор в православных храмах служат на церковнославянском, почему не переводят на нормальный русский язык? Тогда бы все мы туда и ходили, а так не пойдем!". Но, конечно, вопрос к этому сводить невозможно уже по той простой причине, что в современной России есть тысячи, десятки и сотни тысяч, а, может быть, и миллионы христиан, католиков и протестантов, у которых уже богослужение совершается на современном русском языке. Почему же все время встает вопрос в России об отношении Церкви к русскому языку? И когда, собственно, появилась эта проблема? В сегодняшней нашей передаче будут участвовать представители всех трех основных христианских конфессий: православный Андрей Десницкий, сотрудник Института перевода Библии, филолог; католичка Ольга Кверквелиа, историк, лингвист, председатель общества "Вера и мысль"; и, наконец, протестант, баптист Игорь Яковенко, культуролог, филолог. Мой вопрос к православному Андрею Десницкому: почему русский язык для современного православия, для современного христианства в России представляет проблему? Андрей Десницкий: Мне кажется, что здесь прежде всего стоит сказать, почему это вообще проблема христианская, с моей точки зрения, а не иудейская, не мусульманская? Как сказал в свое время замечательный Сергей Сергеевич Аверинцев, христианство обречено на перевод. Обречено на перевод, уже хотя бы потому, что Священное писание дошло не на том языке, на котором говорил его основатель, а на греческом. И, во-вторых, потому что это веровоплощение. И если для мусульманина или иудея Священное писание это прежде всего некоторый текст, который существует на небесах и потом посылается в точности в таком виде в каком он существует на землю, но, конечно, там могут быть и другие представления, но два таких очень характерных и для мусульманства, и для иудейства представления о тексте, который появляется на Земле уже в какой-то абсолютно готовой форме. Для христианства это невозможно. И поскольку это так, то постоянно встает проблема перевода на современные языки. А почему именно для современного российского православия эта проблема стоит настолько остро, я думаю, что это тоже достаточно хорошо понятно. Она стояла и для католичества, но мы просто опоздали на 70-80 лет, у нас был не Второй Ватиканский, а у нас был Поместный 1917-1918 годов Собор, который в принципе предложил некоторые пути к решению этой проблемы, но, понятно, что не дошло до этого, просто уже не тем приходилось заниматься Церкви. И, наверное, именно для православия, а не для русского католичества или баптизма, или для чего-то еще, потому что, действительно, православие оно больше всего укоренено на этой почве. С одной стороны, очень традиционно, с другой стороны, оно сейчас ищет какие-то новые формы. И поэтому, мне кажется, вопрос действительно общехристианский, но всякий общехристианский вопрос он для кого-то стоит острее в определенное время, сейчас для Русской Православной Церкви. Для греков, например, этот вопрос не стоит, они говорят: вот мы служим и молимся на том самом языке, на котором молились и говорили апостолы. Мы этим похвастать не можем, поэтому для нас это тоже не совсем так, как для них. Яков Кротов: Русский язык - один из языков индоевропейской группы. Проблема христианства и языка, носит ли она какую-то специфику, именно когда речь заходит о русском языке или эта проблема одинаково ставится и одинаково должна решаться во Франции, Португалии, Греции, России? Ольга Кверквелиа: Мне кажется, что здесь есть пропасть, которая разделяет европейские языки от русского, причем, пропасть, на мой взгляд, непреодолимая. И русский язык никогда не станет в этом смысле подобием (в лингвистическом смысле) западного языка, не сможет. В чем эта разница? В очень интересной вещи. Если западные языки, практически все, с которыми я знакома, имеют очень большую систему глагольных форм и типов выражения действия и практически не имеют суффиксно-префиксной системы, то есть на уровне русского они просто нищие, то русский язык имеет прямо противоположную структуру. У нас предельно мало глагольных форм и очень богатая префиксно-суффиксная система. Это вещи несводимые. Мы все равно не сможем выразить так точно действие, как выражает итальянец, с таким безумным количеством оттенков, в итальянском языке 19 основных форм глагола. Мы никогда не сможем этого принять в русском языке. Но мы никогда не переведем адекватно на итальянский даже простейшего стихотворения, простейшей песенки. Разница здесь в огромном любвеобилии русского языка. Один наш общий знакомый иностранец говорит: "ну, конечно, сейчас мы нальем водички в чайничек, вскипятим, потом возьмем чашечку, положим сахарочек, заварим чаечек, помешаем ложечкой". Вот это стремление любить все на свете, ко всему на свете относиться эмоционально, а не отстраненно, как в большинстве языков. Ласковые суффиксы, и не только ласковые, вообще какие бы то ни было эмоционально насыщенные формы, они - только к людям, в крайнем случае - к домашним животным. У русского человека есть состояние любви вообще ко всему или ненависти, неважно, но он эмоционально един с миром. Это именно миросозерцание, а не мировоззрение, активное состояние по отношению к миру; нет, он един и это непреодолимо. Яков Кротов: Замечу, что в языке любого богослужения всегда присутствует довольно большое число мертвых слов из давно исчезнувших языков. Чем древнее, тем более распространены эти слова. Например, "аллилуйя" - это не греческий, это не древнееврейский, это даже не вавилонский, это слово, которое появилось еще у древних шумерских народов. И так оно кочевало от одной культуры к другой. Тем не менее, это, может быть, самое понятное из всех слов - "слава Богу". Значит, языки могут исчезнуть, оставив после себя вот это емкое слово, в которое вкладывает и вкладывает каждое новое поколение свой опыт. И в сегодняшней России иногда можно встретить стереотипный восторг, когда журналист или литератор пишет: "Я побывал на Западе, какой замечательный язык у русских эмигрантов! Они сохранили там, в изгнании то, что мы потеряли после революции...". Вспоминают, как высоко ценил Пушкин язык московских просвирен. Правда, писал он все-таки на другом языке. В чем здесь проблема? Церковь часто и призывают быть хранительницей эталонного языка. Такая вот "пробирная палатка" для русского языка. Как на это смотрит православный и (в то же время) филолог? Андрей Десницкий: Я расскажу сначала одну небольшую историю про Галича, который приехал в Париж, давал концерт. И вот некая княгиня или графиня из "первой волны" эмиграции сидит в зале, слушает, и когда поется что-то вроде: "Мент приедет на козе, зафигачит в КПЗ", она поворачивается к своему соседу и спрашивает: "А на каком языке он поет?". С другой стороны, давайте представим себе, что Галич пел бы языком романсов Серебряного века. Смог бы он спеть то, что он пел? Наверное, нет. А если бы попытался, то получилось бы что-то совершенно фальшивое. Вот когда, скажем, сегодня доводится слышать тропарей Кандакина прославленным святым, новомученикам, которые жили в этой жизни, описанной Галичем, и когда слышишь, что это все описано тем же самым языком, про бдение и прощение там говорится, хотя бдения состояли в том, что вертухай куда-то вел, а прощение в том, что просто не давали, может быть, и съел бы, если б дали, но не давали. Вот понимаешь, что здесь тоже чего-то не хватает, об этом опыте святости тоже, наверное, нужно рассказать иначе. И неслучайно, мне кажется, что не языком, конечно, песен Галича, не языком лагерного жаргона, но русским языком написан акафист "Слава Богу, за все". В общем-то, русским языком написана молитва последних Оптинских старцев, которую сейчас очень много и часто вспоминают и читают. То есть есть какая-то новая сторона опыта, и эта новая сторона опыта требует адекватной формы своего выражения. И, конечно же, эта новая сторона опыта человеческого не отменяет предыдущего опыта. И было бы действительно очень трагично, если бы теперь было сказано - да, романсы теперь не поем, поем все Галича в обязательном порядке. Да, вот теперь славянский язык убираем, начинаем петь все исключительно по-русски. Но то, что существование этой сокровищницы, этого кладезя, это еще не есть ответ на все вопросы настоящего и будущего, вот это, мне кажется, очевидно. А то мы со своей сокровищницей, по слову одного моего хорошего знакомого священника, напоминаем часто человека, который сидит на сундуке и говорит: "Вот у меня там алмазы-изумруды". Ему говорят: "А что у тебя там, покажи?". - "Не покажу". Яков Кротов: Католическая Церковь уже пережила переход на современный язык. В чем трудность, с точки зрения русского католика, для России? Почему здесь этот переход постоянно откладывается? В чем здесь проблема? Ольга Кверквелиа: Подлинное христианство, может быть, и не только христианство (я хуже знаю другие направления), это все-таки удел интеллигенции и интеллектуалов. Но если на Западе для интеллигенции и интеллектуалов критерием было знание латыни, то в России, как ни странно, не древнерусского, а тоже западноевропейских языков. Вот тут есть некоторая разница, что если язык веры Католической Церкви все-таки был уделом интеллигенции, соответственно, западных стран, то язык веры Русской Православной Церкви не был критерием интеллекта и интеллигентности русского населения. Русский человек отличается тем, что (по социологическим опросам, это не мое личное мнение, хотя оно совпадает) он значительно лучше знает западноевропейскую культуру, чем свою. Если, а такие эксперименты проводились, то есть на скорость, в течение десяти минут вы должны, допустим, написать как можно больше известных философов, композиторов, писателей, живописцев и так далее, соответственно, западных и русских, так вот скорость заполнения этой анкеты для русской культуры и для западной была огромна. Русский человек лучше знает западную культуру, соответственно, и западные языки. Яков Кротов: Часто проблема церкви и языка - это проблема молчания. Классический пример, когда в 4-м столетии епископ готов Ульфилла переводил Ветхий завет на готский, он специально не стал переводить Книги Царств, которые повествуют о завоевании Обетованной земли евреями. Потому что, говорил он, готы и так очень воинственный народ, и если им еще дать в составе Священного писания повествования о битвах и жестоких сражениях, они решат, что их кровожадность благословлена Богом. Значит, освоить религиозный язык иногда означает вычеркнуть для себя целую терминологическую сферу. В современной России есть сотни тысяч протестантов, которые молятся только на русском языке. Почему баптист, протестант обращается именно к разговорному языку, пренебрегая, и довольно сознательно, языком православных молитв, казалось бы, таким красивым и возвышенным? Игорь Яковенко: В тех обстоятельствах, в тот момент, когда я пытаюсь выразить очень важные, главные для меня вещи, значимые, то есть в моем общении с Создателем, я перехожу на естественный для меня и в высшей степени разговорный нормальный обычный язык. В этом состоит моя потребность. Я полагаю, что в общении с Богом человек открывается в своей сущности без корректировок, без каких-то наводок стилистических, вот он есть такой, какой он есть. Так как я думаю, как я чувствую и переживаю, так я, видимо, и должен общаться с Создателем. Этот импульс предполагает самый простой, самый естественный, самый обыденный язык, как язык религиозного сообщества, религиозного общения. Можно же понимать Бога совсем по-другому - он за завесой пребывает, он отделен от тебя, он инокачесвенен относительно тебя, он непознаваем. Это требует специального языка. Это упирается в разное понимание Вселенной. Язык религиозный развивается, он развивается постоянно. И сегодня мы наблюдаем момент очень сложный и для православного, ибо православие попало в новую ситуацию. Оказалось, что с ним бывает не часто, но оно оказалось, не доминирующим, не государственной религией и попало в конкурентную ситуацию. Как мне представляется, это для православия ситуация непривычная и в высшей степени болезненная. Когда я вспоминаю свои первые посещения московских баптистских молебных домов, храмов, приходов, отличие проповеди, отличие ее построения. Баптисты апеллируют к понятному каждому, к осязаемому опыту. Форма построения высказывания апеллирует к вещам понятным, осязаемым, сиюминутным, естественным для каждого человека. Бог понимается как нечто простое, понятное и радостное. Это совершенно другой Бог, нежели Бог православный, который "тайна есть, и тайна сея грозна, и мало выразима". Я думаю, что развитие языка подчиняется этим фундаментальным обстоятельствам. Яков Кротов: Недостаточно просто порвать с церковнославянским языком. И опыт 90-х годов в России, опыт католический показал, что было множество споров о том, как переводить латинские, польские тексты на русский язык. Было несколько конкурировавших переводов мессы, было два перевода актов Второго Ватиканского Собора. Ведь это колоссальный труд. В чем здесь причина? Ведь, казалось бы, в русском языке столько богослужебных терминов, перевод должен быть легким. Почему для католика проблема перевести на современный русский язык книги своего вероисповедания? Ольга Кверквелиа: Проблем было много разных. В частности, "замыленность" терминов, которые приходилось употреблять в русской православной литургии, которые вроде бы было глупо переводить, потому что плюс-минус этот смысл был передан, но он был передан именно плюс-минус. С другой стороны, слишком непривычно звучали нормальные переводы, например, "инкарнация" как "воплощение", было бы корректнее, наверное, перевести как "омясение". Потому что "карна" это все-таки "мясо", "плоть" - это немножко другое. Но, с другой стороны, "Праздник омясения Господня" звучал бы несколько сложно для восприятия. И, на самом деле, таких моментов было достаточно много. Второй момент, который вызывал некоторое напряжение, это, по идее, любая литургия, любая молитва должна укладываться в определенный ритм дыхания, потому что иначе не достигается соответствующее медитативное состояние, которое разное в разных кусках мессы. Вот выдержать очень отличающийся по ритмическому строю латинский язык в русском языке именно с точки зрения дыхания - это была очень большая проблема. Она, по-моему, не удалась в целом. А психофизиология молитвы, о которой говорится мало, но тем не менее она существует, и профессионалы это знают и понимают. Вот мы говорим: единым словом и единым духом. В принципе, "единых вздохом". И это очень сложная проблема. Это только кажется так. У каждого человека своя индивидуальная глубина дыхания, то есть, сколько звуков он может произнести на одном вздохе, от этого зависит сердцебиение, пульс, снабжение мозга кровью, соответственно, медитация, соответственно, концентрация взгляда на чем-то, то есть это довольно сложная проблема. Яков Кротов: Когда Кирилл и Мефодий проповедовали христианство в Моравии, они поступали вопреки мнению большинства своих византийских современников, которые считали, что есть греческий, есть еврейский, есть латынь, и эти три языка, на которых была сделана надпись над умиравшим Спасителем, они священны. Только на этих трех языках и может звучать слово Божие. Прошло 12 столетий, и теперь уже далеким потомкам тех, кого обратили к вере Христовой Кирилл и Мефодий, приходится объяснять, что нет какого-то ограниченного набора языков, на котором только и можно общаться с Богом. Почему же, начавшись как вера живая, вера разговорного языка, православие на территории славян постепенно пришло в языковом отношении к своеобразному старому католическому, когда есть латынь и только на ней. Что стоит за этими переменами? Что есть особенного, если есть, в русском языке, и отражается ли разница культур в русском языке? Какая здесь связь с православием, традиционно наиболее распространенной религии в России? Игорь Яковенко: Когда мы говорим о русском языке, я всякий раз вспоминаю о том, что русский человек чистит зубы, а француз или англичанин чистит свои зубы, а это разные вещи, начнем с этого. В русском языке, в отличие от германских языков, и, по-моему, даже романских, утвердительное "есть", глагольная связка отсутствует, это очень важная и существенная вещь. Что русский язык специфичен, в высшей степени специфичен. Я убежден, что православная традиция влияла на русский язык и на осознанном, декларируемом, отрефлектированном уровне, и на некотором уровне глубинном, неосознанном, безусловно. В языке есть какие-то вещи, которые мы рефлектируем, которые мы осознаем, и есть вещи, которые мы не понимаем, не осознаем, но они структурируют язык, задают наше мышление, они - самые глубокие. Я полагаю, что православие в значительной степени задавало этот базовый уровень языка. Но, давайте, подумаем, что такое по-русски "частная собственность"? Слово "часть" означает "часть от целого", часть относительно целого в космосе русских представлений вещь ущербная изначально. А, скажем, по-английски "прайвед пропети", "прайвеси" - "приватность", принципиально другое по тем корневым смысловым полям понятие. Скажем, в украинском языке "частная собственность" выражается в понятии "приватная властнесть", это вам не частная собственность. Вот различие языков. Яков Кротов: Примечательно, что там, где православные говорят: "мы верующие", русские католики говорят "верный". Это совершенно официальный термин, термина "верующий" вы не найдете в католических документах. Почему, какая разница? Вот если, допустим, завтра Святейший Патриарх Московский скажет Папе Римскому: мы с вами соединяемся, одно маленькое условие, давайте, всюду, где вы пишете "верный", пусть стоит "верующий". Что для католика за различиями этих двух терминов? Ольга Кверквелиа: По-моему, тут действительно принципиальная разница. Это как раз то, о чем я говорила вначале, о разнице в ментальности, которая выражается в ментальности языковой. Это действительно принципиальная разница. Верующий - это состояние пассивное, верую и верую, это как бы я - верующий, я - историк, католик, неважно. Я - верный, это позиция бойца, это позиция активного преобразователя, потому что я верен Христу, соответственно, я могу быть ему не верен. А "верующий" - это даже причастный оборот, то есть он - верующий. А "верный" - это позиция очень активная. Кстати говоря, это то же самое, как креститься справа налево или слева направо, здесь такая же разница, на мой взгляд. Поэтому это действительно не пустое дело. Я, например, вообще утверждаю, что я неверующий человек, я - неверующий, потому что я - знающий, я вообще не понимаю, почему я должна в Бога верить, я не верю - я знаю, что он есть, и я ему верна, стараюсь быть верна в своей повседневной жизни тому Богу, которого знаю. А что такое "верующий"? Я могу верить, что вы сегодня завтракали, могу не верить, что вы сегодня завтракали. Но верить или не верить в Бога может только человек не воцерковленный, как бы ищущий, сомневающийся. Вот, чувствуете, даже морфема одинаковая - ищущий, сомневающийся, верующий. А я - верный. Яков Кротов: Католикам часто предъявляют упрек, что их язык суховат, слишком рационален. И хотя это по всем параметрам современный русский язык, но этот современный русский язык несколько казенно звучащий, причем, именно начальственно-казенный. Потому что если я беру в руки католическую газету и баптистскую, я сразу вижу, что у баптистов тоже язык немножечко казенный, но это язык бухгалтерии, стенгазеты, которая висит, ее делают ИТРовцы. А католическая газета "Свет Евангелия" - тоже казенный язык, но это газета, которую выпускают в ЦК КПСС чиновники для себя и для своих подчиненных, рангом повыше, очень иерархичный. И это относится не только к проповеди, но и к языку молитвы, в том числе. В чем здесь причина специфики русского языка у русских католиков? Ольга Кверквелиа: Молитвенный язык - это не особый язык. Допустим, молитва "верных", которая, в общем-то, должна быть нашей молитвой, молитвой зала, а не молитвой священства. Ведь только в очень маленьких общинах она действительно является молитвой конкретных людей, которые могут встать и произнести свое молитвенное призвание. В больших приходах, естественно, это невозможно, это получится кавардак. Поэтому эти тексты и являются суммарным и, соответственно, несколько упрощенным вариантом. Когда я говорила о том, что язык каждого человека так же индивидуален, как отпечатки его пальцев, я не упомянула, что - кроме передовиц в газетах. Наверное, у них есть автор, но они дают ровно норму языка, ровно. Вот если положено в русском языке 61 раз на тысячу букв встречаться букве "н", то у меня будет встречаться там 55, у вас 83, а в газетной статье будет 61. Вот в этом смысле литургия, направленная на людей вообще, она похожа на передовицу. Есть такая забавная вещь, доказано экспериментально, почему русские не любят католиков. Потому что католики - поляки, для русских самые близкие католики - это поляки. По частотному составу звуков польский язык находится на противоположном конце оси, у него просто принципиально другое распределение звуков. Для русского человека этот язык неприятный, польский язык шипит. В русском языке практически все плохие слова имеют в составе "ч", "ш", "щ" и свистящие. Это для русского уха неосознанно, я не говорю, что мы так думаем, мы об этом вообще не думаем, но, тем не менее, подсознательно это несет отрицательный заряд. При этом бедный поляк, который только и делает, что шипит, естественно, вызывает некоторую агрессивную реакцию. Соответственно, открытый, очень открытый русский, с большой доминантой "о" и "а", то есть звуков очень открытых, столь же неприятен, подсознательно неприятен для польского уха. Соответственно, для того, чтобы литургия была, я опять-таки вывожу на уровень якобы осознаваемого, это не осознается, естественно, самим носителем, чтобы русская литургия католическая была не противна ни русскому, ни поляку, она должна иметь частотность в середине. Вот она так ее и имеет. Яков Кротов: Откуда у протестантов, у баптистов вот эта казенщина и сухость языка? Конечно, всякая религиозная община создает свой жаргон, профессиональный язык. Он компактен, за счет определенных условных обозначений можно быстро сказать то, что неспециалист будет говорить длинно и занудно. Но казенщина и сухость - это необязательно черта жаргона, скорее наоборот. Игорь Яковенко: Казенные обороты, о которых вы говорите, это некоторые временные феномены, это свидетельства определенного этапа. В конце концов, русский язык, гражданский русский язык в 18-м веке был весьма странен и неказист. И язык русский, который мы с вами знаем, начинается с Пушкина, то есть с начала 19-го века. Сегодня баптистская среда, баптистская культура переваривает, она занимается выстраиванием нового языка и нового стиля, ведь церковь развивается, любая церковь развивается. Причем, поскольку это институт все-таки инерционный, то она часто развивается скачками. Кончилась советская эпоха, изменилась политическая ситуация, другая мера свободы, возможность активных контактов с зарубежными баптистами, в частности. И это меняет ситуацию. Приезжают проповедники, переводятся тексты, есть необходимость корректировки традиции. Она может быть либо такая замкнутая, российская, что было бы непродуктивно, либо она осваивает стилистику, которая принимается. В конце концов, давайте посмотрим на русских либералов, разве они не осваивали западную стилистику? Если явление своими корнями уходит за границы русской культуры, то оно, естественно, движется и выстраивает свое собственное пространство, свой рисунок, свою структуру, с одной стороны, опираясь на свои традиции, с другой стороны, на нечто заимствованное. Я думаю, что это нормальный процесс, и казенные обертона, которые вы слышите, они мне представляются временно приходящими. Яков Кротов: Язык русских католиков это ведь не только русский, но и польский, и латынь все-таки звучит в современных католических храмах. Хотя с середины 60-х годов 20-го столетия в католической церкви разрешено молиться на языках той страны, где совершается богослужение. А все-таки тянет к другому языку. Откуда вот эта тяга, часто превращающая католика в России в полиглота? Ольга Кверквелиа: То, как человек говорит, его звукоряд, его ментальный ряд является практически столько же индивидуальным, сколь и отпечатки пальцев. Но, тем не менее, есть некая норма, начиная с данного города и кончая данной страной, данным языком в целом. У человека, владеющего многими языками, постепенно норма размывается. И если традиционно, подсознательно, абсолютно неконтролируемо (это опять-таки доказано опытом, экспериментом) у человека возникает неприязнь к носителю языка, слишком сильно отличающегося от его норм и некая агрессивность, то для человека, владеющего многими языками, или хотя бы тремя, это размывается, у него этого нет, он более открыт, он более космополитичен. Многие русские католики посещают не русскоязычные мессы, а французские, английские, итальянские, польские, корейские. Потому что это как-то хорошо, это дает ощущение, именно то ощущение, к которому на самом деле стремится русский католик, ощущение единства с миром. Понимаете, как интересно, человек говорит на незнакомом мне языке, но я все знаю, что он говорит, и это здорово. Я понимаю, что происходит, я, может быть, не могу на корейской мессе участвовать словами, но я точно знаю, что говорится. И это здорово, это создает ощущение меня как человека мира. Яков Кротов: Единство с миром хорошо, но мы же живем не в абстрактном мире, мы живем среди конкретных людей. И вот передо мной "Евангелие от митьков" Михаила Штильмана, написанное в середине 90-х годов и вызвавшее в свое время бурю возмущения. Тщательно прочитав текст с точки зрения инквизитора католического, да хоть бы и православного, я не обнаружил здесь никаких погрешностей против вероучения, как ни удивительно, хотя очень хотелось. Но вслушайтесь, как в этом "Евангелии от митьков" звучит Нагорная проповедь: "Придя из пустыни, собрал Иисус сейшен из братушек и чуваков и учил сынков, говоря: "Не напрягайтесь, ни в жизни своей, ни в помыслах, ибо лишь оттянувшиеся кайфуют. Не одеваетесь попсово, ибо лишь те счастливы, кому до фени. Не водитесь с лохами и мажорами, ибо они суетливы. Не пренебрегайте петиемную, знаете, миру, не долбитесь без нужды, но для оттяга. Пусть вам все настолько будет по сараю, чтобы левая рука не знала, что делает правая. Не заботьтесь о еде и крове, ибо лишь без напряжения обломится вам. Не просите, и будет вам дано. Не ищите, и найдете. А тот, кто делает, тому - опоньки". И, конечно, это - "а тот, кто делает - тому опоньки", - это всего-навсего перевод на язык молодежного жаргона, обличения в адрес фарисеев, которые произносил спаситель Иисус, обличения в адрес законников, которые произносил апостол Павел. Тот, кто возлагает надежды только на закон, тому - опоньки. Тем не менее, "Евангелие от митьков" вызвало возмущение. И переводы такие редки, да и переводы на более традиционный, но все-таки современный русский язык в России тоже немногочисленны, а на западе их довольно много, переводят на жаргоны самых разных социальных и возрастных групп священные писания. С чем это связано? Владимир Кантор: В значительной "Евангелие от митьков" провоцируется отсутствием Евангелия русскоязычного, нормального. Хотя у нас, правда, сейчас есть, но как бы не очень действующее. Постоянные, бесконечные переводы - они характерны, когда-то это было написано по-гречески, потом это написали на церковнославянском. Одна, как говорил справедливо Федотов, из бед культуры, что мы получили не на греческом, а на церковнославянском языке всю религиозную литературу. Где найти ту грань, когда язык благотворен? В чем-то это было благотворно, в чем-то губительно для России, русской культуры. Благотворно, потому что многие еще понимали, тогда, во всяком случае, были ближе, очевидно, языковые ветви, и понимали больше. Но когда пишется "Иисус Христос - суперзвезда", к примеру сказать, написанная на молодежном сленге английском и прочее, лучше это, чем отсутствие полного понимания текста. Потому что, слыша это, молодежь потом может прийти и прочесть просто Евангелие на русском или английском языке. А вот уже на латыни, на церковнославянском она не прочтет. Яков Кротов: Прочту еще маленький кусочек из "Евангелия от митьков": "Спрашивают Иисуса: платить ли бабки Кесарю или послать? И Иисус им в ответ: "За подлеца меня держите, пипл. Ибо ясно - кесарю кесарево, а остальное на оттяг. А вы по мизеру тащитесь и ловите кайф на чужом напряге". Если это Евангелие будет звучать в каком-нибудь храме, не произойдет ли раскол? Да что "Евангелие от митьков", в 90-е годы шел постоянный спор в Русской Православной Церкви вокруг опытов перевода, связанных со священником Георгием Кочетковым. Это был далеко не такой перевод как "Евангелие от митьков", перевод на достаточно простой, литературный, нормативный русский язык, но и это вызвало дикое неприятие, провокации. И говорили о том, что если так будет, мы уйдем в раскол и так далее. Стоит ли тогда православным все-таки стремиться к переводу богослужения на русский язык или из боязни раскола лучше этим пренебречь и об этом вообще не думать? Андрей Десницкий: Во-первых, мы здесь не будем пионерами, те же наши славянские братья, на которых мы все время ссылаемся, болгары и сербы давно пошли по этому пути, введя современный болгарский и сербский в богослужения, и я не слышал, чтобы были расколы по этому поводу. Есть расколы, скажем, старостильные, когда это связано с реформой календаря. Потому что, может быть, календарь это что-то такое действительно радикальное, либо так, либо так, нельзя в одном месте жить по двум календарям. А что касается языка, опять-таки и в России есть опыт богослужения на национальных языках, не на русском, если не брать скандальные истории, связанные с отцом Георгием Кочетковым. На национальных окраинах России существует достаточно давняя традиция, уже более чем полуторовековая, например, на Алтае - алтайского богослужения. Алтайский язык - язык, на который начал переводить Священное писание, богослужебные тексты преподобный Макарий Глухарев, недавно канонизированный. Даже если это будет использовано, ситуация этого разнообразия будет использована, она наверняка будет, как любая другая ситуация, для (выражаясь современным языком) политических разборок, все что угодно может быть для них использовано. Но это уже вопрос не к языку, это вопрос о том, что такое церковь - казарма или клуб по интересам, где каждый делает что хочет или все-таки нечто третье, не казарма и не клуб по интересам. Проблема языка не изолирована, она не сама по себе, это в каком-то смысле всего лишь один из аспектов проблемы церкви и современного человека, давным-давно расцерковленного, в третьем поколении расцерковленного. Что с ним делать, как с ним общаться? И проблема двух моделей поведения: одна - поднести все на блюдечке с голубой каемочкой, тоже, наверное, неправильно. И вторая модель поведения - ждать, пока сам прибежит и будет долго и активно чего-то просить. И это, видимо, неправильно. А где золотая середина, не очень понятно. Идет речь, с моей точки зрения и с точки зрения наиболее радикальных сторонников русского молитвенного языка, богослужебного языка, идет речь не о какой-то реформе в лютеровском смысле или даже в духе "Второго Ватикана", а, скорее, о признании того, что все люди разные. Банальная вроде бы мысль, и что для разных людей могут требоваться разные пути. И что церковь, пока эти пути остаются в рамках необходимого единства, может позволить себе и даже должна, мне кажется, позволить людям иметь возможность этими разными путями идти к Богу. У нас уже существуют молитвенные тексты на русском языке и, наверное, не нужно долго об этом рассказывать. Скажем, молитва преподобного Силуана Афонского, прекрасные образцы русского церковного языка, которые вошли уже в молитвенный обиход современных людей. Нельзя сказать, что Пушкину нельзя было начинать писать свои стихи, пока не возникнет тот язык, который мы сегодня называем пушкинским. Он начал писать, этот язык возник. Наверное, что-то подобное получится и здесь. Если действительно эти опыты будут, а они уже начинаются, как там к ним ни относиться, но они существуют. И не только Георгия Кочеткова, но и издания дореволюционные - "Молитлослов" Нахимова, многое другое - это уже существует, это уже некоторый шаг. Понятно, что в дальнейшем этот шаг может быть скорректирован, может оказаться, что не все удачно, что что-то можно сказать и выразить лучше, но это жизнь. И если жизнь есть, бессмысленно спрашивать, имеет ли она право быть. Яков Кротов: В заключение передачи - образец перевода, о котором упоминалось - перевод митрополита Трифона Туркестанова, который всегда был на некотором подозрении у других русских православных архиереев, потому что он стал епископом в трудные революционные годы, с достоинством выдержал гонения, но все-таки оставался для них человеком из мира аристократии, дворянства, человеком светским, а был он из князей, любил театр и защищал эту свою любовь, когда остался архиереем. Его акафист на литературном русском языке: "Господи, хорошо гостить у тебя: благоухающий воздух, горы, простертые в небо, воды, как беспредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки. И птицы и звери носят печать твоей любви. Благословенна Мать-Земля с ее скоротекущей красотой, пробуждающая тоску по вечной отчизне, где в нетленной красоте зовут "Аллилуйя". И критики этого текста говорят, что все-таки здесь налет декаданса, здесь не очень-то хороший русский язык, лучше уж было бы на церковнославянском, там никто не поймет, где плохо, а где хорошо, а тут сразу видно, где, мягко говоря, пахнет Надсеном. Но ведь есть и другие примеры, и о них тоже упоминалось в сегодняшней передаче. Молитва последних Оптинских старцев, молитва, сочиненная незадолго до революции: "Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело придаться воле твоей святой. На всякий час этого дня меня наставь и поддержи меня, какие бы я ни получил известия в течение дня. Научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано тобой. Научи меня прямо и разумно действовать, никого не упущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моей волей и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь". Конечно, этот текст - лучшее доказательство того, что, с точки зрения христианства, русский язык не потерян для Царства Божьего, а с точки зрения русского языка христианство не так уж далеко, как иногда кажется. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
