Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
С христианской точки зренияВедущий Яков Кротов Традиционная религияИрина Лагунина: Закон "О религиозных организациях", принятый в России в 97-м году и действующий сейчас, делит религии на традиционные и прочие. К традиционным причисляются православие, ислам и буддизм. Когда закон обсуждался, многие сторонники такого разделения говорили, что слово "традиционный" это просто дань вежливости, что никаких юридических последствий такое деление иметь не будет. Прошло шесть лет. И видно, что к традиционным религиям отношение в стране иное, чем к нетрадиционным. Иначе относится к ним и власть. Но закон не говорит, что такое "традиция", "традиционность", а сторонники свободы совести замечают, что если говорить о том, что традиционно для России, так это либо язычество, либо религия, описанная у Даля: "Авось, небось, да как-нибудь", три русских бога. Почему же слово "традиция" приобрело такое значение именно с проблемой религиозной свободы? И почему именно христианство относят прежде всего к числу традиционной российской религии? Яков Кротов: Этот выпуск нашей передачи будет посвящен традиции или преданию. В русском языке два этих слова означают одно и то же явление в церковной жизни, но не только в церковной. Когда мы читаем Евангелие, там основатель церкви говорит с упреком своим современникам, что они оставляют божьи законы, они оставляют то, что предано, самое главное. И вместо этого навязывают людям человеческие предания. Предания старцев. Предания старейшин. Сам Иисус, как говорили слушавшие его проповедь, возвещал свои истины, как власть имеющий, не как человек, который толкует какое-то предание, а как тот, кто дает предание. "Все мне предано моим отцом", - сказал Иисус, а затем посылает своих учеников, передавая им то, что получил от Бога-отца. В первое десятилетие христианской истории мы не найдем осмысления того, что же такое христианское предание, христианская традиция, только во втором столетии. Почему? Когда люди начинают размышлять над тем, что является естественным, что такое традиция, что такое предание? Говорит Юрий Шичалин, директор московской классической гимназии, где сочетают русскую православную традицию и греко-римскую традицию эллинистической античной культуры. Юрий Шичалин: Когда традиция становится предметом рефлексии, когда она грозит быть разрушенной или когда все до сих пор понимали, а оказывается, что на самом деле не понимают. Мы столкнулись с этим в нашей стране самым прекрасным образом. Традиция осознается еще и тогда, когда ее надо уничтожить. Единственная твердая традиция, которая в нашей стране всегда была и существовала, это была традиция церкви и традиция образовательная. И та и другая традиции действительно древнейшие, из рук в руки соединяют нас с образовательной традицией, прямо-таки самим Гомером через 30 веков, а церковная традиция непосредственно с самим Христом. И именно эти две традиции, то есть то, что действительно реально могло нарушить план создания абсолютно нового общества, новой культуры, новой идеологии и всего-всего, именно эти две традиции с 18-го года становятся предметом специфического и агрессивного такого нашествия, атаки, уничтожения и всего прочего. И мы видим, что эти две традиции сознают себя тоже таким же образом в этот период, потому что этот феномен новомучеников, он как раз подтверждение того, что до такой степени традиция себя осознала, как мы сумели воспроизвести ситуацию первых христиан. Как мы оказались близки к тому периоду, когда это все только создавалось, когда традиции только возникала. Что касается образования, то здесь дело было немножко сложнее, оно и есть, эта традиция продолжала теплиться, благодаря некоторым энтузиастам, но как только этот решительный и принципиальный протест против традиционного образования был снят вместе с коммунистической идеологией, тут же начинает восстанавливаться традиция классического образования. И школа петербуржская, и мы как раз стремимся к этому, к тому, чтобы эту традицию не то что заново по книжкам восстановить, а чтобы то, что непосредственно из очень немногих рук и уст сохранялось, чтобы это не оставить, не упустить. Поэтому петербуржцы так чтят свою абсолютно непосредственную, прямую связь со своими учителями. Точно так же мы чтим и Александра Николаевича Попова с его учебниками латинского языка, так же мы чтим Сергея Ивановича Соболевского. Сергей Иванович Соболевский чтил своего учителя Александра Николаевича Шварца. Мы точно так же прекрасно понимаем, что наша связь с Яковом Марковичем Воровским не такая сильная, как у петербуржцев, но мы чтим его учебник и не можем выпустить из процесса образования. Наше с ним общение - это такая же драгоценная связь предания, как и то, что мы учимся по учебникам Соболевского. А я учился у Клары Петровны Полонской, его непосредственной ученицы, и у Валентины Осиповны Мирошенко, его непосредственной ученицы, и мы издаем книгу "Записки Шварца. Воспоминания о государе и переписка со Столыпиным", который переписал его ученик Соболевский, то есть вот эти связи настолько тесные и живые, в этом состоит возрождение традиции. Яков Кротов: Когда традиция подвергается критическому осмыслению? Мнение Игоря Яковенко, культуролога и протестанта. Другие участники сегодняшней нашей передачи - люди православной традиции. Игорь Яковенко: Когда люди переходят из традиционного общества, где новое осваивается незаметно для нас самих, возникает сама динамика и проблема традиций. Она осознается, корпус некий осознается как ценность. Человек глубоко традиционный, он и не думает о ценности традиций, для него быть в традиции - как для нас с вами дышать воздухом. А вот когда мир начинает резко меняться в силу самых разных обстоятельств, возникает проблема, какую часть этого универсума я сохраню в себе самом, а какую часть я готов менять, отказываться. Дело в том, что мы не можем позволить себе жить абсолютно привычно и неизменно. Мы с вами десятилетиями подходили к крану, наливали воду и кипятили ее. Сегодня вода стала плохая по своей экологии, и для того, чтобы остаться здоровым, чтобы выжить, мы должны ее через какие-то фильтры пропускать, покупать баллоны с воды. То есть старый, глубоко традиционный стереотип поведения оказывается неэффективным, и надо менять свое поведение человеку для того, чтобы оказываться соответственным новой реальности. И так было во все времена. Ходит племя по одной территории, поменялся климат, пришли новые животные, новые растения, надо по-новому перерабатывать; новые соседи, от них берут какие-то манеры поведения, какую-то пищу. Все время культура меняется. Вопрос в том, в какой пропорции она меняется, что она берет за свою основу? Дело в том, что нельзя брать все подряд, нельзя взять вообще всю культуру. Менять можно только в том случае, если есть структура, если есть основание, к которому мы прибавляем, трансформируем. Я думаю, проблему традиции надо начинать с этого. Яков Кротов: С середины второго столетия среди христиан появляется определение традиции как того, с чем Христос послал апостолов проповедовать. Оно имело значение оборонительное, потому что тогда появляются христианские гностики, люди, которые утверждают, что они тоже веруют во Христа, но при этом изменяют учение Христа так, что его почти невозможно узнать, отвергая тело, говоря о том, что воскресение тела это только аллегория, этого не нужно. И вот эти христианские так называемые гностики утверждают, что они не просто открыли истину, они получили ее от учеников Иисуса, только эти ученики никому другому эту истину не открывали. В сегодняшнем мире, в сегодняшней России очень много людей, которые понимают традицию, как некоторую совокупность учений, которую хранят в тайне от толпы, в тайне от быдла, какие-то избранные, жрецы, особо уполномоченные люди. И тогда, отвечая гностикам, христианский богослов, один из первых - Тертуллиан - отвечал, что Христос послал апостолов проповедовать. Он ничего от них не скрыл, не заповедовал им что-либо скрывать. Поэтому все прочие ученья нужно считать ложью, ибо они противны истине церковной, апостолы не просто проповедовали, они основывали церкви, они основывали общины. И мы, христиане, продолжаем ходить в те же самые общины, слушать слово Божье в этих общинах, мы общаемся. И это общение - гарантия того, что апостольские предания, апостольская проповедь во всей полноте находится в христианской церкви, что никто где-то за занавесочками ничего секретного избранным не сообщал, все говорилось в церкви. В церковь, конечно, допускались не все, но кто допускался, кто принимал крещение, тот слышал полную истину, она не была записана. В современной России проблема предания часто стоит тоже очень остро, потому что большинство православных, во всяком случае, верующих, пришло в церковь недавно, в том числе и священники. И здесь традиция. Это, как правило, не то, что было услышано в церкви, а то, что было прочитано в книге. И вот уже в Троицкой церкви в московском Останкино священник, который был там настоятелем в середине 90-х годов, убрал целый ряд икон из иконостаса 16-го века, там были изображены Платон, Аристотель. Священник заявил, что это нехристианская, не православная традиция: язычников помещать в иконостас. Это сочетается с христианской, с православной традицией? Юрий Шичалин: Никак нельзя решить за другого человека и приказать ему жить по-другому, если мы говорим о традиции как о жизни. Но, с другой стороны, я считаю, что уж если так живем, то так живем, и можно это как-то формулировать. А здесь ведь это вопрос простой: зачем изымать Платона и Аристотеля из храма христианского православного, если это освящено очень длительной традицией, которая у греков поддерживается и теперь? Я сначала смотрел с некоторым возмущением, какие довольно аляповатые изображения Платона и Аристотеля, над ними Христос, апостолы и так далее. Потому я посмотрел: это же старинное византийское предание, что Христа первыми, кто его признали, были Платон и Аристотель, они первыми спаслись. Это мудрая традиция, живая, как всегда она не унылая, она живая. Но как мы можем своих родных Платона и Аристотеля, наших драгоценных греков, как мы можем их оставить кому-то? Этого не может быть, это действительно так и было. Когда в эпоху Возрождения шли споры между сторонниками Платона и Аристотеля, то разумные греки говорили: "Они оба наши, греки. Мы не можем никого из них прогнать". И это было правильно совершенно. Поэтому когда искусственно противопоставляется традиция античная традиции христианской и православной, то нужно смотреть, кто это делает, и с каких позиций. Когда это делает Ницше или это делает Хайдеггер, я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Ежели христианский бог умер, ежели Сократ и Платон это уже какие-то полухристиане, а христиане сумасшедшие, вроде героев Достоевского, то тогда, конечно, нужно обращаться к древнему персу, к досократикам и фантазировать, то есть создавать мысленный мечтательный образ полнокровных мощных героев. Но он исторически совершенно некорректен. Он научно просто забавен, этот образ с научной точки зрения совершенно некорректен. И поэтому мы не можем идти на поводу у Ницше. И мы не можем о такой античности мечтать, даже вместе с западным просвещением или немецкой классической философией, даже с немецкой школой. Почему так активно развивается традиция классической филологии в 19-м веке? Потому что свято место пусто оказалось. Огромная душевная сфера, которая всегда была занята полнотой церковной, оказалась вакантной. Яков Кротов: Многие неверующие люди отвергают христианство прежде всего как религию, выступившую против античной традиции. На этом стоял весь Ренессанс, который именно к античной традиции себя возводил. В противовес традиции церковной. И по сей день в популярных книжках можно найти утверждение, что христианство погубило античный мир. Христиане, православные императоры закрыли Афинский университет. Разве все это не было утверждением своей традиции за счет чужой? Может ли что-то христианин возразить и объяснить? Юрий Шичалин: Безусловно, здесь доля правды есть. Потому что есть традиция жизни, как во всякой жизни есть явления центральные, а есть явления периферийные. Ипатия, наверное, действительно была замечательным математиком, астрономом, и философией занималась. Это великое несчастье и для нее, и для растерзавших ее христиан - этот эпизод, но он не составлял традиции. Мы это прекрасно видим, что, наоборот, это эпизод, о котором мы тоже с возмущением вспоминаем. Когда император Юстиниан закрывал афинскую школу, то он, собственно, закрывал не школу афинскую, он запрещал нехристианам преподавать. И он предписывал покинуть пределы империи сколарху и приверженцам платоновской школы, они действительно ее покидают и обитаются на окраине византийского мира, возможно в Месопотамии, и тем самым христианство не хочет воспринимать эту традицию. На самом деле было все по-другому. Уже в 4-м веке император знаменитый, тот же Юлиан, ведь он жаловался: "Посмотрите на христиан, посмотрите, как они активны, посмотрите, как у них полны церкви, посмотрите, как они внимательны к культу, посмотрите, как они опекают бедных, нищих, убогих больных и так далее. Почему вы так небрежны по отношению к своим храмам? Почему вы не заботитесь? Почему нужно напоминать и уговаривать?" Что касается традиции, то могучая мощная живая традиция уже в 4-м веке была настолько очевидна для императора, отступника-язычника, что он об этом прямо говорит, он хотел бы учиться и восстановить угасающую, умирающую традицию. Жизнь умирает, это так бывает, неправильная жизнь умирает. И он хотел бы ее восстановить, опираясь на христиан, которых он хочет уничтожить. Хотя физически никогда этого не допускает, и вроде нет гонений и так далее. А Прокл, он упорен, он признает всех, он хочет быть иереем всего мира. Но почему ирей всего мира не хочет заметить Христа, почему, начиная с Явлиха, христиане вообще выходят из поля зрения неоплатоников? Потому что как раз эта традиция узкая и замкнутая, она становится все менее и менее живой, и поэтому для ее поддержания нужно очень много искусственных сил. Поэтому такой интеллектуальный фантастический всплеск и литературной активности, и рассудочной активности, и интеллектуальной активности. Ну а где же вот то, что стоит выше всего этого во всякой жизни? Где эта посредственность, теплота и так далее? Яков Кротов: Но, по крайней мере, не реже, чем в антитрадиционализме, христианство обвиняют в чрезмерном традиционализме, когда - только традиции и никакого движения. Особенно, когда речь идет о русском православии, часто говорят, что это менее динамичная культура, менее динамичная христианская позиция, чем западная. И указывают особенно на православное возрождение 19-го века, которое начинается со славянофилов, с Хомякова, с Киреевского, пытающимися положить идею предания традиции в основу новой христианской жизни. Насколько русское отношение к традиции, русский православный традиционализм связан с традиционализмом западноевропейским, общехристианским? Говорит Александр Михайловский, преподаватель Российского государственного гуманитарного университета, специалист по истории 19-го столетия. Александр Михайловский: Слово "традиционалист" звучит для русского уха несколько странно и чуждо. Та традиция, о которой говорят французские или немецкие традиционалисты, это не та же самая традиция, с которой имеем дело мы. Я не нахожу аналогов в России этому течению. Славянофильство не традиционализм в собственном смысле слова. Отличие традиционализма от славянофилов с их преданием заключается в том, что они имели дело с разным материалом и возникали в совершенно разных культурах. В частности, Бональд (как родоначальник традиционализма) считал возможным, скажем, рационалистическое построение политической философии. Здесь, несмотря на отвержение просвещения, присутствует акцент, который ставится на интеллекте, на разуме. В то же время он говорит о том, что необходимо строить социальное христианство. Мысль, которая была не совсем понятна, для православной традиции. У нас лишь в 2000-м году была принята социальная доктрина церкви, а на Западе она существует уже давно, о ней идет речь в энцикликах папских. Западный традиционалист говорил в начале 19-го века о воссоздании единого "мы" как семьи, корпорации, государства, чего опять-таки не было в России, потому что у нас славянофилы известно к чему апеллировали, к принципу соборности и общины, что весьма отличается от корпорации и политических традиций Запада. Яков Кротов: Славянофилы, в сущности, сделали то, что никогда не делалось до них в России, они облекли традицию, облекли предания, то, что не высказывалось в слова в книге. Они тесно сотрудничали с оптинскими старцами, помогая издавать им монашеские поучения, которые в течение веков были принадлежностью только монашеских келий. Предания, традиции оказались зафиксированными, а не только устным преданием. И это, конечно, был революционный переворот, не первый в истории христианской культуры, но первый в истории России. Потому что, скажем, святой Василий Великий, христианский мыслитель 4-го столетия, подчеркивал, что предание это то, что сохраняется в молчании и тайне, в сокрытых кельях, а не то, что следует проповедовать и уж тем более записывать и печатать, чтобы лежало на каждом прилавке. Как это новое отношение к преданию влияет на развитие России, влияет на развитие русской церкви и русского самосознания? Великий христианский богослов 4-го столетия говорил не о предании в единственном числе, а о преданиях, что они не должны быть понятны. "Та тьма, которой пользуются священные писания, это род молчания, дабы смысл учения для пользы читающих понимался без легкости". Не должно быть полной ясности, не следует все разжевывать и класть в рот, - такова позиция автора 4-го столетия. Для него священное писание это часть предания, это тоже то, что не следует давать каждому. Именно поэтому в продолжение Средних веков Библия являлась запретной для большинства людей книгой. Потому что надо знать, как ее читать, как ее понимать. И только взрыв протестантской Реформации изменил это положение. Так что теперь священные писания обязан, морально обязан знать, читать, изучать любой христианин. Таким образом появляется даже противопоставление писания и предания. Тогда как для ранней церкви писание это часть предания. Сперва жизнь в церкви, община, общение, а потом уже отбор тех текстов, которые составят впоследствии Евангелие, Новый завет. Так же и в России, предания на протяжении большей части российской истории, церковные предания, это нечто нефиксированное. Когда появляется "Домострой", фиксирующий и бытовые обычаи, и церковные предания, как себя вести в храме и так далее, это первая фиксация. Она совпадает с Реформацией на Западе. Случайно ли это? Традиция, предание из чего-то неочерченного, из предмета устной передачи превращается в фиксированный текст. Что это меняет? Игорь Яковенко: Фиксация традиции, безусловно, меняет ситуацию, традиция письменная, записанная, и традиции устные - это совершенно разные явления. Устная традиция, неосознанно для ее носителя, на самом деле изменчива. Любой специалист, фольклорист, этнограф знает, что текст, который передается и живет во времени, проходит неосознанную цензуру, он пересказывается и меняется. Люди слушают и некоторым образом его трансформируют. Причем это происходит чаще всего без сознания человека, помимо этого сознания. Мы что-то не так услышали, что-то из того, что вчера звучало сегодня для нас не очень, чуть-чуть поменяли. Написанный же текст, что называется, топором не вырубишь, письменное явлено нам в неизменной форме, и возникает огромная традиция переписывания. Даже если я сожгу, порву, уничтожу, солгу, то завтра где-то сохранятся подлинники этого написанного текста. Написанный текст переводит некую одномоментную ситуацию записи в разряд вечности. Если до этого момента истина, которая была потом записана, жила в пересказах, она пересказывалась, она варьировалась, то с момента записи она обретает устойчивый неизменный вид. Яков Кротов: Когда для христиан становится важным фиксировать традицию? Вот простейший пример: в символе веры у всех христиан Дух Святой назван Господом, он не назван Богом в отличие от Бога-Отца, от Спасителя Иисуса. Между тем, шли ведь горячие споры по этому вопросу, и все-таки это слово не ввели. В каких ситуациях христиане начинают фиксировать свою традицию и закреплять ее на письме? Юрий Шичалин: Для меня, если говорить о ситуации, когда абсолютно явственно проявилась традиция, эта ситуация возникла и ярко очень воплощена в 4-м веке, когда святитель Василий Великий пишет трактат "О Святом Духе", борется против тех, кто Святого Духа не признает. Он ясно показал противоположность двух моментов того, что есть в Священном писании, то есть то, что дано через непосредственное откровение, зафиксированное в священном тексте, и то, что есть в предании. И он вопрошает своих оппонентов, которые рассуждают о Святом Духе, что какие-то формулы есть, каких-то нет формул. Откуда мы знаем форму, не только форму, но и действие непосредственное самого характера службы, того же крещения, где об этом написано? И вот тут он подчеркивает роль предания как равноценного с писанием. Именно из рук в руки, именно от апостолов, и именно в такой-то церкви это так было принято. То есть, на мой взгляд, было подчеркнуто само существо традиции. Она, во-первых, никогда не противоречит Священному писанию, если речь идет о церкви единой, которая во времени должна себя осознавать и существовать во времени. Отсутствие противоречия не отменяет возможных различий. Традиция в этом и состоит, что некоторые отличия могут быть особенностью от той или иной школы, что не отменяет преемства, потому что разные ветви могут быть связаны с одним стволом и могут быть охвачены некоей сферой единого присутствия церкви. В чем была ситуация? Была прямая угроза нарушению традиций и непониманию Священного писания в непризнании Святого Духа. И вот когда эта угроза возникла, то возникает потребность и указания на то, что на самом деле есть эта традиция, и мы можем ее воспроизвести, мы все на самом деле ее знаем. Все, кто совершает литургию, все, кто совершает обряд крещения, мы ее все знаем. И эта ситуация все время возникает - необходимость осознать традицию. Из трактата настолько абсолютно ясна равночестность трех ипостасей, что об этом в каком-то смысле можно было говорить. Я не богослов, но в данном случае меня это не волнует. Потому что традиция - вещь, которая формулируется в рациональных жестких требованиях до очень незначительной степени, это даже не ее сердцевина, это только то, что позволяет нам рационально к ней приобщиться. Яков Кротов: Когда появляется письменная фиксированная традиция, тогда же появляются и ее интерпретаторы. Потому что жестко закрепленное описание чего-либо блокирует развитие, а дух человеческий свободен, дух человеческий творческий, он рвется. И тогда человек, пользуясь своим умом, начинает объяснять, что написано это, но понимать следует совсем по-другому. И вот это появление искусства толкования, книжничества, насколько оно совместимо с самой концепцией преданий и традиций? Игорь Яковенко: Я думаю, что традиция не может жить без интерпретации. В тот момент, когда традиция перестанет интерпретироваться, это будет означать, что она умерла. Жизнь традиции в том состоит, что кто-то к ней обращается как к ценности, как к актуальному. Но обращается не из некоего безвоздушного пространства, а из своей реальности. Значит, я живу в мире, этот мир рождает у меня настроения, мысли, переживания. Для того чтобы в этом мире жить, я обращаюсь к некоторой традиции. Я открываю перед собой текст или открываю компьютер, читаю этот текст. Но читаю я не механически, как машина, повторяющая слова, а ввожу этот текст в свое сознание. То есть я увязываю мир, в котором я живу, а он во мне отражен, с его проблемами, задачами, болями, неразрешимостями и воплощенной тексте традицией. Это увязывание - всегда интерпретация. Другого способа отношения к традиции, кроме интерпретации, как я полагаю, не существует. Она может быть в большей или меньшей степени осознана нами, но она все равно присутствует. Поэтому книжник - это один из типов отношений или интерпретаций традиции. Жизнь традиции только в интерпретации возможна. Она может быть нулевая: написанный текст священен, мы его сохраняем, ничего не меняем. На самом деле это не так просто, даже при декларации меняется. Но это один из типов интерпретаций, от этого она не перестает быть таковой. Яков Кротов: Традиционалистское сознание, которое свято верит (и довольно наивно) в то, что возможно найти какой-то общий универсальный знаменатель, оно оказывается источником всевозможных конфликтов. Нет выбора, есть предание, ты должен его принять во всей полноте, и нечего вертеть это предание и смотреть, что тебе нравится, что тебе не нравится. Насколько работает такое понимание предания в истории культуры? Игорь Яковенко: Утверждение традиционалиста о том, что человек не может быть никем кроме как традиционалистом и не может жить нигде кроме как в традиции, есть заклинение, прячущее, маскирующее факт выбора. Вот эти люди, избравшие традицию, совершили выбор. Другое дело, что это рутинный выбор, они ведут себя, как правило, как вели их деды и прадеды, они имеют на него полное право. Но они, совершив этот выбор, дальше заявляют, что больше выбора не существует. Они его сделали для себя, а уже для остальных выбора нет, ибо это грех - совершить выбор. Это, я понимаю, как я понимаю мир, в котором мы живем, что человек имеет право выбирать между добром и злом, и право это заключено в его природе, данной ему Создателем. В этом смысле, выбор неустраним и не снимаем, что традиция пытается себя самосохранять, а самосохраняет она себя универсальным для природы способом. Все, что соответствует традиции, говоря языком культуролога, сакрализуется, наделяется положительным статусом, а все, что не соответствует, профанируется или резко профанируется. Такая происходит демонизация альтернативы. Это естественно. Я не люблю крайностей, я не люблю революционариев, которые утверждают, что надо отбросить вообще все. И создавать мир на новом месте. Исторический опыт, опыт историка культуры и опыт жизни подсказывает, когда все сметают и якобы создают на новом месте, создается карикатура того, что было уничтожено, и, как правило, гораздо более печальное, чем было в прошлый момент. Я не признаю и чистого традиционалиста. На самом деле ему кажется, что он воспроизводит неизменный мир его традиций, он на самом деле участвует в рутинном процессе развития. И часто развития не позитивного. Яков Кротов: Возможно ли в рамках традиции какое-то новаторство? Извечный вопрос, особенно, когда речь идет о церковной традиции, где, казалось бы, новаторству не место. Как говорил протопоп Аввакум: "Положено оно до нас, так и лежи веки веков, аминь". Юрий Шичалин: Конечно, было бы странно спорить, что тут есть такая очень жесткая позиция. Но в то же время, если мы находимся в рамках традиции, то в рамках самой традиции, кто ею живет, по-моему, здесь противопоставления нет совсем. Есть противопоставление, когда мы хотим противопоставить что-то существующей традиции, к которой мы не принадлежим. Но в рамках традиции, наоборот, мне кажется, ведь когда ты осознаешь свою малость и осознаешь великость тех, кто был до тебя, и ты хочешь преодолеть свою малость, вместо своей малости хотя бы немножко соответствовать этому. Большего новаторства нельзя, чем новаторство немножко обновить себя. Но свою малость хотя бы немножко поставить в соответствие с тем великим, что было. Яков Кротов: Но вы, Юрий Анатольевич, являетесь директором классической гимназии, греко-латинского кабинета, вы античник. А мы знаем, когда в 17-м веке в России восстановили контакты с православными греками, завели Славяно-греко-латинскую академию, она подверглась жесточайшим нападкам и вскоре была закрыта. Мы знаем, что многие русские православные люди, вполне добросовестные, не приняли богослужебной реформы патриарха Никона, которая подгоняла православную русскую традицию под православную греческую, к тому времени уже значительно развившуюся, отошедшую от первоначальных каких-то эталонов. И старообрядцы этого не приняли, как и не принимают сегодня многие люди самой идеи о том, что классическое образование, изучение языческих античных авторов, тем более, изучение латыни необходимо или полезно сколько-нибудь для русского православного человека. Не является ли тогда классическое образование, которое вы представляете, оппозицией православной русской традиции? Юрий Шичалин: Почему мы должны обязательно с этой точки зрения смотреть, если, еще раз говорю, в наших храмах есть и Платон, и Аристотель, и Вергилий, и Гомер. Их изображают как приметы своей родной византийской традиции, которая своих никогда не отдаст, да и Вергилия не отдаст, потому что ничего в нем худого не было, "золотой век" предсказал. Почему мы должны отказываться от этого и видеть во всем нашем движении классического образования только оппозицию к православию и вообще к христианству, как это в значительной степени было на Западе. Прежде всего, когда мы начинаем смотреть, кто у нас реально занимался классическими азами классического образования, греческим или латынью, это всегда были монахи, это всегда были семинаристы. Это всегда были те, кто продолжал учиться в академии и потом соответствующими трудами заниматься. Но для нас эта традиция прежде всего какова: если вдруг в какой-то момент светское общество и светское сознание тоже оценило для себя мощь этой традиции и с первоначала пошло по пути западному, противопоставив языческую античность христианству, то почему мы должны находиться под обаянием этой картинки. Мы прекрасно знаем, что все, что дошло от античности, дошло ровно постольку, поскольку это сохранили христианские отцы церкви, показали замечательное достоинство и великую важность всего этого, и в дальнейшем и на Востоке, и на Западе это переписывали монахи. Яков Кротов: Старообрядцы, отвергая реформу патриарха Никона, не просто консервировали традицию, они ее, конечно, изменяли. Более того, старообрядческих традиций, "толков", как они называют, насчитывается не один десяток. Конечно, многие исчезли после революции, но многие существуют по сей день. И они резко расходятся друг с другом. Тогда что может сказать человек с церковным христианским опытом о соотношении традиции творчества в духовной жизни? Игорь Яковенко: Постоянное соотнесение себя с традицией писаной, неписаной, с практикой, есть постоянная проблема человека, живущего в истории. Религиозная жизнь создается общими законами человека, живущего в истории. Нельзя, живя в меняющимся мире, если мы уж живем законами рефлексии, не задаваться вопросами, что из традиции истинно, а что из традиции неистинно, что в этой традиции для меня приемлемо, а что для меня неприемлемо. Поэтому я принимаю прежде всего эту установку, человек должен, как мне представляется это его нравственный долг, задаваться проблемой: как я отношусь к традиции, что для меня в ней приемлемо. Я полагаю, что на самом деле ответ на эти вопросы лежит где-то в глубинах нашей религиозной и духовной интуиции. Другое дело, что эта интуиция принадлежит к каким-то законам и наш выбор отправляет нас к протестантам, католикам, православным; укладывает нас в некоторые устоявшиеся модели и структуры. Но этот вопрос, как мне представляется, личностный, и стоящий перед каждым человеком, как я отношусь к традиции, это один из принципиально важных, экзистенциально значимых вопросов, стоящих перед каждым человеком. Творец создал мир таким образом, что нам постоянно предъявлена какая-то совокупность интерпретаций. И они могут быть близкими, могут быть расходящимися, а могут полярно расходиться. И никто кроме нас самих не выберет тот вариант, который ближе к глубинам нашей интуиции религиозной и человеческой. И никто кроме нас с вами не ответит на Страшном Суде за этот выбор. Вот в этом я вижу суть феномена человека. Мы обязаны выбирать, мы обречены выбирать, и мы обречены нести ответственность за этот выбор. Интерпретации обязательно будут расходиться, такова природа вещей. Кто-то будет буквалистом, кто-то будет искать больше дух, кого-то будут занимать социальные аспекты, власть, воспроизводство. И это прекрасно. Именно эта разность мира, разнообразие тенденций и создает поле для выбора. Ведь выбор предполагает три вещи: субъекта выбора, а это каждый из нас, наличие альтернативы, то есть больше двух вариантов, и акт выбора. Чем больше вариантов интерпретации, тем, с моей точки зрения, ситуация в духовном смысле лучше, позитивнее, ибо тем выше наша с вами ответственность. Яков Кротов: Традиция в современной России, отношение к ней. Александр Михайловский: Воссоздание традиции видится мне главной задачей. Но воссоздавать традицию нужно внутри себя в первую очередь, ибо весомость этого разрыва слишком велика, чтобы можно было говорить о преемственности поколений. К сожалению, не все могут об этом говорить, положа руку на сердце. Но важной задачей возрождения и воссоздания традиции должно стать осмысление этого промежутка, этого молчания, в которое погрузилась русская мысль. К сожалению, этого не происходит. Мы видим, что общество и церковь очень часто наступают на те же самые грабли, на которые наступали и до революции. Нет, быть может, того потенциала, который необходим для того, чтобы осмыслить плодотворно это молчание. Молчание это не пустое место, оно нам должно о чем-то говорить. И в этом тоже есть возвращение к традиции, ибо наша традиция это не то, что было до 17-го года, наша традиция - это в том числе и то, что было после 17-го года, что есть сейчас. Нас никто не высылал из этой страны, мы в ней жили, в ней жили наши отцы и деды. Другое дело, что надо осмыслить это молчание, а не начинать писать историю с того момента, когда оно прекратилось в 17-м году. Яков Кротов: Все возвращается на круги своя. Недавно православный священник греческой церкви Иосиф Куперман рассказывал об общине православных в Святой земле, которая пытается восстановить древнюю еврейскую традицию, не покидая православия. Люди собираются не берегу озера и совершают евхаристию так, как (они полагают) совершал ее Господь Иисус, используя именно тот древний еврейский хлеб, иногда переведя песнопения на тот древний язык, на котором говорил сам Спаситель. Происходит возврат к давно утраченной ветхозаветной традиции, и люди видят в этом верность церкви. Вот этот пример понимания традиций современным русским православным христианином? Юрий Шичалин: На самом деле христианство особенно не должно рассуждать о традиции, если оно хранит верность церкви. Это совершенно достаточно, дальше можно не рассуждать. Но великое благо этой общине, которая восстанавливает колорит, чуть ли не ветхозаветный. Зачем? У них, значит, есть свободное время и свободные силы душевные, и они решили их направить в эту сторону. Потому что если мы живем полноценной церковной жизнью, у нас всегда много обязанностей. И мы всегда так по существу заняты, и мы в своем служении можем так мало сделать, мы это осознаем, что на какие-то экзотические, может быть, и прекрасные вещи просто не остается времени, в особенности здесь, у нас в России. Яков Кротов: Когда мы открываем, скажем, классическую статью священника Георгия Флоровского "Предания и преданья. Различные православные христианские традиции". Мы находим там, например, такое определение предания: "Оно не навязывает человеческой совести формальной гарантии истинной веры. Но раскрывает их внутреннюю достоверность. Предание - не содержание вдохновения, но свет его пронизывающий, но не слова, но живое дуновение, дающее слышанье слов одновременно со слушанием молчания, из которого слово исходит. Оно не есть истина, но сообщение духа истины. Итак, мы можем дать точное определение преданий - предание есть жизнь духа святого в церкви, жизнь, сообщающая каждому члену тела Христова способность слышать, принимать, познавать истину в присущем ей свете, а не в естественном свете человеческого разума". И здесь мало что можно понять до тех пор, пока мы не вспомним, что означает церковь, это не от слова "цирк", церковь - это собрание, это общение людей в молитве вокруг Христа, в которого они веруют. Церковь не интеллектуальное явление, а явление живое, социальное, духовное, душевное. Именно в этом смысле предание не слово, но живое дуновение. Предание - это и слово, и молчание. Дух Святой что-то сообщает в церкви не тогда, когда есть внешние видимые формы церкви, не тогда, когда есть церковная иерархия, а когда есть совместное общение людей в любви, к которому призывал Христос. Предание и Дух Божий не откроется тому, кто бежит от человеческих недостатков прочь из церкви и скрывается наедине со своими собственными недостатками. Предание, традиции становятся живыми и развивающимися тогда, когда человек выходит навстречу другим людям и начинает общаться с ними, позволяя менять себя. Тогда начинается и изменение традиций и начинается то обновление предания, то приближение предания к своему источнику, Духу Святому, к которому призывал и сам Христос. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
