Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[25-03-02]
Далеко от МосквыРига: Кафе и Коты. Клипмейкеры и литераторыВедущая Елена Фанайлова Елена Фанайлова: Шестого марта в Риге наступила весна. По крайней мере, так казалось путешественнику, который сошел с московского поезда. Через три часа повалил снег. "Если вам не нравится рижская погода, подождите пять минут". Эту местную шутку вспомнил Сергей Тимофеев, поэт, ди-джей и лидер литературной группы "Орбита". Мы шли обедать. В старой Риге находится заведение под романтическим названием "Полковнику никто не пишет". Сергей Тимофеев: Это место - одно из первых частных клубов и кафе, которые открылись в Риге. По-моему, это было аж в каком-то 94-ом, что ли, году. И за это время оно пережило несколько эпох. Оно начиналось тогда, когда в моде был индепендент-рок, потом пришло время АC-джаза, сейчас уже, по-моему, здесь царит такая полная музыкальная эклектика. И, в принципе, сам дизайн особенно не менялся, но всегда появлялись, время от времени, какие-то маленькие детали, которые как бы соответствовали этим музыкальным эпохам. Такое заведение должно быть в каждом городе, которое меняется вместе с тобой, вместе с твоими вкусам. Ты можешь быть с ним быть как-то связан в том, что ты делаешь, можешь быть совершенно не связан, - просто приходить сюда, как гость или посетитель, - но ты чувствуешь, что ты изменился, и что-то, может, здесь изменилось. Вот это, наверное, и есть какое-то свое место. Как раз мы, наверное, и начали с друзьями эту эпоху более джазового, фанкового - в этом месте. А сейчас я играю здесь по понедельникам, в самый такой спокойный, "ненапряжный" день, потому что я не очень люблю пятницы и субботы, когда у людей получается такой истеричный драйв, что надо обязательно отдохнуть. В понедельник все происходит гораздо свободнее, и люди приходят просто послушать музыку. Но всегда где-то к полуночи начинаются какие-то безумные танцы под Джеймса Брауна или под какие-то интересные ска, регги, потому что мой партнер, он такой настоящий растаман, человек у которого папа с Багамских островов, мама - англичанка. Он приехал сюда, познакомившись с одной рижской девушкой, которая встретила его в этом сумасшедшем месте на Ибице, и, видимо, много ему там рассказывала о Риге, и вообще ему очень понравилось, и он приехал к ней и здесь остался. И вот теперь он здесь работает поваром, готовит всякие багамские блюда. В этом же клубе по понедельникам мы с ним играем музыку. Елена Фанайлова: Сергей Тимофеев - младший из поэтов, которые печатались в рижском журнале "Родник". Журнал представлял русскую неподцензурную литературу на рубеже восьмидесятых-девяностых. Сергей Тимофеев: Если раньше ты был русским литератором в Риге, то у тебя было очень много контактов, и должно было быть много контактов в Москве и Петербурге, чтоб ты чувствовал себя как-то нормально, то сейчас ты можешь, в общем-то, больше существовать за счет каких-то местных, локальных взаимоотношений с какими-то латышскими художниками, например. Это как бы такая среда, которую я знаю, в которой я живу. В ней действительно не чувствуется никаких национальных ограничений, особенно в моем поколении, которому от 25 до 35. В принципе, когда образовалась "Орбита", как проект (это произошло в 99 году), конечно, это было на таком довольно грустном фоне того, что собственно на русском языке здесь почти ничего, по-моему, интересного не выходило, за исключением журнала "Даугава", который существует уже очень давно, и который все-таки более ориентируется на какую-то традиционную культуру, и поэтому у него и соответствующая аудитория. Ну и что? - еще русские газеты, которых здесь довольно много. Но все-таки газета есть газета. Очень давно уже были какие-то идеи насчет какого-то издания. И собственно "Орбита", наверное, и появилась, потому что надо было как-то объединиться для того, чтобы это сделать. И хотя мы начали с каких-то просто живых чтений, которые мы стали преподносить несколько по-иному, чем это было принято обычно, то есть мы это делали с музыкой, с каким-то видео. Это происходило в клубах, а не в каком-нибудь там Союзе писателей. Я думаю, мы создали определенную моду на такие чтения. Появились какие-то молодые латышские поэты, которые тоже так организовывали свои выступления. И как бы поэзия стала какой-то актуальной вещью. Наша аудитория - абсолютно не стопроцентно русская, я даже думаю - где-то пятьдесят на пятьдесят. И это, наверное, еще потому, что мы пробуем все время разные формы. Каждый раз, если это какое-то издание, то должна быть какая-то другая концепция, другой дизайн. Мы даже получили за последнюю работу специальный приз на конкурсе "Самая красивая книга" национальной ассоциации книгоиздателей здесь, в Риге. Мы сделали в прошлом году фестиваль видеоработ, связанных с поэтическими текстами. Ну, это как бы интересно людям, интересно, наверное, не зависимо от национальной принадлежности. Елена Фанайлова: В том, что творчеством группы "Орбита" действительно интересуется и русская и латышская молодежная аудитория, убедиться пришлось немедленно - молодые поэты выступали на ярмарке балтийской книги. Сергей Тимофеев: Добрый день, нам очень приятно здесь быть. Это проект "Орбита", и мы сейчас будем читать свои тексты вместе с музыкой, нам будет помогать Гош, он стоит у своих пионеров, а музыка будет, в основном, от латвийского лейбла "Колка". Вообще нас пять человек в этом проекте. Это Артур Пунте, Жорж Валек, Сергей Тимофеев и еще двое ребят, которых сейчас нет с нами, они в Москве. Мы будем стараться вам представить каким-то образом и их тексты тоже. И, наверное, я просто начну.
Море отступает от берегов Елена Фанайлова: Говорит участник группы "Орбита" Александр Заполь. Александр Заполь: Рига - это такой средний город. В нем трудно разминуться и трудно встретиться. И, конечно, это такой город - специальный, для сидения в кафе. При этом множестве кафе всегда очень трудно найти любимое. Хотя ты можешь проводить там очень много времени, но есть ли вообще свое место в Риге у кого-нибудь? Предположить можно, но доказать как - не знаю.
Всю ночь меня искали в подворотнях, Елена Фанайлова: Конечно, мы неизбежно заговариваем о местных нравах, об отношениях русских и латышей. Сергей Тимофеев: Я помню, когда Латвия выиграла у России в хоккей, где-то год назад на каком-то чемпионате, одна русская газета вышла с заголовком "Наши выиграли у наших". Конечно, существует некая каша в голове на этой почве, но, тем не менее, начинает возникать взаимопонимание латышской и русскоязычной части общества, на которой возможна какая-то общая самоидентификация. До этого, конечно, существовали определенные вот эти половинки, и очень четко это чувствовалось, особенно, когда процесс получения независимости был в самом разгаре, и когда все столкнулись с этой ситуацией экономического выживания, национальные какие-то конфликты явно ушли, я даже думаю не на второй, а даже на третий план какой-то. Помню в году 92 или 93 какие-то сцены в троллейбусах, какие-то перепалки - этого нет больше, этого действительно нет.
Если бы я был моряком,
А что хранить - пару-другую спальных
Впрочем, есть еще
Я люблю этот город,
И мы в нем тратим свои дни, как Елена Фанайлова: Говорит Сергей Тимофеев. Сергей Тимофеев: В какой-то степени это такая идеальная модель города. То есть в нем есть эти какие-то интересные контрасты, которые создают какие-то интересные отношения. То есть, если этот город мы ощущаем как какой-то европейский город, то в нем происходят некие вот такие европейские вещи, но на самом деле не европейские, а просто человеческие. Может быть, ты помнишь такой первый клип Мумий Тролля, который снимался в Риге Витей Вилксом, нашим рижским режиссером и клипмейкером. И вот там такой кадр. Все происходит в супермаркете. Это какой-то опыт выживания в супермаркете. Ну, с чего начался капитализм? С бензозаправок сначала, которые были первыми такими блистательными и совершенно нереальными объектами в Латвии, и потом появились супермаркеты. И они просто вырастают до совершенно безумных каких-то размеров. Вот я вчера был в одном из них, который разместился в бывшем заводе по производству военной и космической электроники. Причем - даже не поменял название. Завод назывался "Альфа", и супермаркет называется "Альфа". И вот ты бродишь там, и это совершенно нереальное ощущение. Это потолки где-то в три этажа, эти полки, улицы колбас, улицы сыров, улица кроссовок - и продавцов нет, есть только товары. Ну, вот как-то надо с этим жить. И, наверное, вот об этом мы как бы делаем то, что мы пишем. Елена Фанайлова: Сережа Тимофеев снимался в клипе, который сделал Виктор Вилкс, поэтому не было ничего удивительного в том, чтобы довольно быстро оказаться в студии Вилкса, которая, кстати, расположена рядом с кафе под романтическим названием "Полковнику никто не пишет". Студия Виктора Вилкса делала видеоклипы российским группам "Сплин", "БИ-2", Бутусову и "Дэдушкам", Земфире. А все началось с Мумий Тролля. - Ну, это как хобби у нас, в принципе, музыкальное видео. Первый клип "Ранетка", он вообще на наши деньги был сделан. Новая группа какая-то, Мумий Тролль. Надо сделать ей ролик. Ну, просто хотелось, действительно. Мы как раз вот передали кассету, и с этого момента началось все это. - То есть это был гусарский такой жест. Нам с самого начала понравился Мумий Тролль. Елена Фанайлова: А что вы делали до музыкального видео? - Всякие рекламные ролики для латвийских рекламодателей. То есть прошли вместо ВГИКа школу кино через рекламу. - Ну, до этого панк был, извините меня, в кожаной этой самой, "Depeche Mode" он пел. Елена Фанайлова: Это про Вилкса. - Да. У него была своя группа, прекрасные звукооператоры. И если бы он не сделался кинорекламщиком, то у него и голос, и все дела. А у нас главный набор людей - это три-четыре-пять талантов нужно иметь сразу. Например, Чижик у нас поет, танцует. Елена Фанайлова: Чижик, это кто? - Ну, он как бы один из ведущих хип-хоперов и рэперов Латвии. - Это супер-человек, на самом деле. И плюс - предлагает свой музыкальный талант. Чижик поет еще в хоре. То есть получается такое, прямо, супер-радио, которое иногда можно включить, если он сам захочет. Елена Фанайлова: На вопрос о любви или нелюбви к Риге Виктор Вилкс отвечает так. Виктор Вилкс: Трудно сказать, что такое - Рига вообще. Несколько серых домов. Вообще такого никогда вопроса не стояло, что надо ехать в какую-то Москву. В Сирию вот хочу уехать. Хотел попутешествовать по Сирии вместе с семьей. Вообще надо менять места, где жить. Там, сям. Но я такого места не встречал, где бы мне хотелось окончательно поселиться. Елена Фанайлова: И оставаться на одном месте в Риге мы тоже не будем, а попадем в кафе оранжевого цвета, о котором расскажет Артур Пунте, еще один участник группы "Орбита". Артур Пунте: Стены здесь действительно оранжевые. Мне самому очень нравится этот цвет. Но я думаю, что больше он нравится тому человеку, которого мы видели, Бетерсону. Он возглавляет факультет новых медиа в Академии художественной нашей, и практически все его художественные объекты - они оранжевого цвета. Но сначала это было поводом для какой-то иронии там критиков и публики, но потом все поняли, что это очень серьезно. И я думаю, что он тоже уютно себя чувствует здесь именно потому, что здесь все оранжевое. Елена Фанайлова: В оранжевом кафе мы заговорили о нравах рижских котов. Родоначальником и патроном всех местных котов является скульптура на одной из рижских башен. Рассказывает поэт Сергей Тимофеев. Сергей Тимофеев: Есть у нас дом, на верхушке которого большой черный кот, отлитый, не знаю, может быть из какого-нибудь чугуна, с поднятым кверху хвостом и такой изогнутой спинкой. Этот кот появился очень давно, и заказан он был одним купцом. Дело в том, что прямо напротив этого дома строилась рижская купеческая гильдия, и в эту гильдию почему-то этого купца не брали. И тогда он, являясь человеком достаточно богатым, решил показать свое "фе". Выстроил дом и поставил на верхушку этого кота, который своей, грубо говоря, задницей с поднятым хвостом был направлен именно на эту гильдию. После этого, конечно, произошли бурные дискуссии, в результате которых он все-таки был принят в гильдию, а кот был повернут хвостом в другую сторону. Современный опыт видения и общения с кошачьей нацией нам может рассказать Артур, который проживал на улице Альберта. Здесь традиционно очень много кошек и котов. Артур Пунте: Коты обращают на себя внимание количеством и какой-то такой человеческой своей природой, и жизнь их, конечно, полноценна. Можно даже подумать, что в этом городе живут в большей мере коты, чем люди. Я года три, наверное, жил на такой тихой, короткой улице, домов в 12-14. Все эти дома были построены такой гордостью Риги - архитектором Эйзенштейном, папой того самого Эйзенштейна, которого мы знаем по "Броненосцу Потемкину" и прочим фильмам. А вот эта улочка - это как бы такой закуток, она как-то так зажата между другими улицами. Машин там ездит мало, люди там живут такие тихие: либо дипломаты, либо алкоголики. Как-то там все контрастно, но в то же время очень спокойно. Поэтому коты почувствовали, что эта такая вот улица, которая принадлежит им. Практически у каждого кота там есть своя профессия. Именно там я стал различать котов по характерам, по лицам, буквально. Потому что не было так, что вот какой-то кот там рыжего цвета пробежал. Когда ты их видишь каждый день, встречаешь, они становятся твоими знакомыми, и ты как-то так понимаешь, что это - вот именно тот рыжий кот, а вот тот - полосатый кот. Так вот у каждого кота там была своя профессия, каждый каким-то образом зарабатывал. Был, например, кот, который подкарауливал старушек, возвращающихся с рыбного рынка, и падал перед ними на спину и начинал так как-то перекатываться. Старушки умилялись, так охая и чуть ли не проливая слезы, доставали свою рыбку, которую они несли. Может быть, они даже ее уже специально несли именно для этого кота. Другой кот сидел возле входа в магазин, так очень солидно, как будто он занял рабочий стол, и так аккуратно ждал по несколько часов неподвижно, пока кто-то из выходящих даст ему что-то и вынесет из этого магазина. И еще я заметил некую такую конфронтацию. Коты, которые жили в домах, и коты, которые жили на улице, между ними существовал какой-то конфликт такой неразрешенный. Они думали: были ли счастливы голодные или кастрированные. Мне кажется, что в их глазах существовал такой вопрос. Елена Фанайлова: Рассказывал Артур Пунте. Продолжает поэт Петерис Драгунс. Перерис Драгунс: Два года назад я делал один проект по культурному обмену. Группа латышских поэтов ездила в Минск, Белоруссию, а потом с ответным визитом сюда приезжали белорусы. Первым делом они почему-то заметили котов, которых я, наверное, уже не замечаю. По-моему, их становится все меньше и меньше. Может санэпидемстанция их там ловит, я не знаю. Сергей Тимофеев: Мне кажется, в старой Риге просто произвели такую зачистку на самом деле. Действительно в самом центре туристическом они исчезли. Хотя их там было очень много. Я сам отлично помню, как где-то в году 90-ом мы с одной девушкой гуляли всю ночь по старой Риге, и где-то в четыре часа утра, вот еще именно до дворников (потому что дворники появляются часов в пять, в полшестого) был какой-то час исключительно кошачий. Они вываливали на улицы просто толпами, и было очень странно наблюдать, как происходила такая совершено кошачья жизнь: какие-то ссоры, какие-то любовные сцены, какие-то объяснения. В общем, шла такая очень бурная итальянская жизнь. И мы вот два человека, гомо сапиенса - бродили среди этих кошек, которые на нас поглядывали так искоса, и продолжали заниматься своим делом. Елена Фанайлова: Рассказывал Сергей Тимофеев. Новая буржуазность добавляет элемент абсурда Старому Городу. Говорит Андрей Левкин, русский рижанин, писатель, в конце 80-х начале 90-ых - редактор журнала "Родник", теперь москвич. Андрей Левкин: Ну, представить себе центральную улицу, она всю жизнь была центральная, она вот застроена вся вполне шикарно. Там было такое кафе небольшое, длинное, уходящее в глубину здание. По одной стороне стекла, в таких аккуратных латунных рамочках, стоечка тоже латунненькая, напротив - тоже стекла. Все это - модерн, абсолютно чистенький. А эти ребята первое, что сделали после того, как у них эта самая независимость произошла, они это кафе, которое стояло лет семьдесят, по-моему, они его переделали в пиццерию американскую. Поставили какие-то крашеные столы. Они вот что-то вылизывают, ставят что-то такое зеркально-блестящее, при этом совершенно не ощущая стилистики. То есть это придумано, это позаимствовано, а вот это мы забабахаем как вот там "у Парижа", а это вот у нас будет что-то такое аргентинское. В общем, какой-то ужас. Естественно им виднее, как им жить. Диктор: "Вообще, это даже красиво: какие-то постоянные сумерки, весной и осенью почти не бывает солнца, пейзажи центра города, особенно - неподалеку от канала - схожи с пейзажами многочисленных городских кладбищ, к которым в Латвии относятся с пиететом и художественно. На берегу канала стоит схожее с крематорием здание Национальной оперы, сходство усиливается громадной трубой неизвестного назначения рядом и статуей командора-композитора Калныньша через канал. И в этом мелком Стиксе давно уже не плавает вечная ранее стайка белых советских лебедей. Центральная часть Риги теперь как бы европейская: там не осталось практически ни одной лавочки-магазина-заведения, которые обслуживали бы обыденные нужды квартала (я уж и не знаю, где жители закупаются, на рынках, что ли?). Все первые этажи заняты фирменными лавками, чем центрее - тем более гордых названий. У них широкоформатные витрины, ослепительное холодное освещение, цветные глянцевые вещи внутри и - пустота". Андрей Левкин: В городе Рига есть специальный район, старенький, он недалеко от железной дороги. Там просто великолепное место для того, чтобы было мерзко в какую-нибудь оттепель. Там домишки такие одно- и двухэтажные, там, рядом опять же железная дорога, там живет какой-то совершенно непонятный народ, такие сизые все, качающиеся. То есть там летом тоже неплохо, но вот когда начинаются всякие оттепели и прочие гадости - вот это идеально. Там еще дровяное отопление, то есть дрова стоят во дворах. Кругом всякие ужасы советского быта, он там до сих пор таким остался из чего следует, что он вовсе никакой не советский, а просто вот в таких районах всегда так бывает. Какие-то магазинчики, которые пахнут просто не понятно уже чем, видимо мешковиной какой-то. После этого можно ехать в какие-то другие места, уже не важно, что там тоже мерзко. Там уже как-то так вот спокойно. Уличный музыкант: В основном - про любовь, печальные песни. Да, такие меланхолические песни. Ее поют везде во всей Латвии. Мы играем только старинные песни уже начала девятисотых годов. Елена Фанайлова: Как-то вам удается на жизнь зарабатывать? Уличный музыкант: Всего лишь, а чего-то накопить, уже нет. Андрей Левкин: Там все люди - они немножко слишком характерные актеры. У них одежда - это не одежда, которая была бы та, которую не видно просто на человеке. Нет, наоборот. Им надо сделать что-то такое, чтобы через это как-то себя изобразить. Как будто этот человек выступает в самодеятельности где-то вечером, идет по дороге на этот спектакль. Елена Фанайлова: Коллега Андрея Левкина по работе в журналах "Родник" и "Даугава", перебравшийся в Москву десять лет назад философ Вадим Руднев, иначе помнит и Ригу, и рижан. Вадим Руднев: Я вспоминаю, прежде всего, конечно, Даугаву, потому что это был один из самых счастливых периодов в моей жизни. Причем я помню просто даже визуально, это вот такое стеклянное здание финское, и окно из моего кабинета выходило прямо на старый город. То есть вот река Даугава, старый город - такая просто открытка. И я буквально приходил туда просто - чтоб полюбоваться. Так это было красиво. Эта западность сказывалась и в людях. Потому что рижские и латышские русские и московские русские очень сильно отличались. Рижане были, с одной стороны, более сдержанными. Это как бы такой особый суб-этнос. В них нет такой московской византийскости. Я вот очень не сразу привык к этому, что в Москве говорят не то, что думают и вот надо продираться, что он имел в виду. В Риге как бы вот этого совершенно нет. То есть говорится все прямым текстом, правда, многое при этом может не говориться. Но вот это очень такая подкупающая особенность этого города. Русский рижанин - это, в общем, нечто очень симпатичное. Елена Фанайлова: А еще какие-нибудь психологические черты русского рижанина? Вадим Руднев: Ну, это его такая специфически провинциальная образованность. Вообще вот в такой западной провинции всегда были разговоры очень серьезные, очень эмоционально наполненные, очень концептуальные. И вот это тоже, для тех времен, во всяком случае, было очень характерно для тогдашнего провинциала. Елена Фанайлова: Из воспоминаний Вадима Руднева: Вадим Руднев: Вы знаете, Рижское взморье для меня было примерно тоже, что сейчас для богатого человека Канарские острова. Но только до этих Канарских островов было 25 минут на электричке. Это было совершенно удивительное пространство. Оно, в каком-то смысле, было одномерным. На взморье можно было двигаться только вперед или назад, то есть туда или обратно. Двигаться в сторону было некуда, потому что между железной дорогой и самим взморьем было очень мало места. И поэтому, выйдя из электрички, человек шел просто по берегу моря. Шел долго-долго, пока ему не надоедало, и он не заходил там в какое-нибудь кафе. И вот вы знаете, вот это хождение вдоль, оно чем-то было совершенно уникально. Вот в Москве я этого совершенно лишен. Я не знаю такого места, где вот так можно долго-долго-долго идти, и чтобы тебя вот это пространство само вело. И специфика этого пространства - оно создавало очень ментальную нагруженность, такую сильно медитативную. Вот думать на ходу я разучился. И вот эта такая вытянутость, она создавала вот такую как бы длину мысли. Вот эта длина мысли - это было нечто очень хорошее, вот такое специфически юрмальское. Елена Фанайлова: Вадим Руднев - о рижских литературных журналах эпохи перестройки. Вадим Руднев: И "Даугава", и - в особенности - "Родник", конечно, они отражали латышскую поэзию в полной мере, в какой это было возможно. Но, как бы их заслуга перед культурой была в другом: они, как это не странно, из рижской провинции знакомили весь Советский Союз с русской поэзией и с русской прозой, и с русской наукой. Случилось так. Это было, по-моему, начало 91-ого года. Вот тогда было такое очень странное событие, когда рижский ОМОН захватил здание латышского Дома печати и потребовал как бы подчиниться, не понятно чему. И естественно, что ни "Родник", ни "Даугава" не подчинились, и им пришлось просто эвакуироваться оттуда. И я помню, когда я уже из Москвы приезжал, где-то очень вскоре после путча, то есть, наверное, в сентябре 91-ого года. Приехал и обнаружил их в совершенно каком-то захудалом особнячке, недалеко от этого Дома печати. Елена Фанайлова: Журнал "Даугава" сейчас выходит тиражом всего лишь пятьсот экземпляров. Мы разговариваем с заместителем главного редактора журнала Борисом Равдиным. Борис Равдин: Когда-то наша редакция находилась в Доме печати. У нас было там, как в нормальной редакции, 12 человек, 6 комнат, секретарша, уборщица, машинистка и т.д. Постепенно, в связи с оскудением средств и с повышением цен на жилплощадь в Доме печати, мы сворачивались сначала до трех комнат, потом до двух, потом до одной комнаты. Потом выяснилось, что и оплата одного помещения нам слишком дорога, и поэтому журнал мы сегодня делаем, как говорится, на коленках. То есть в двух домах: в моем доме и в доме главного редактора. Елена Фанайлова: Мы назначили встречу с Борисом Равдиным в кафе "Стабуракс". Борис Равдин: Мы находимся на углу улицы, если говорить в старой традиции - Марининской и Столбовой, в новой традиции это на углу улиц Чака и Стабу. Улица Чака названа в честь латышского поэта Александра Чака - кровного, коренного рижанина. И город - это его постоянный персонаж. Пересечение улиц - это улица Стабу, здесь раньше стоял столб, к которому приковывали нарушивших закон, чтобы каждый горожанин имел возможность предметно увидеть наказание. Все эти местные символы, их на самом деле не так много, но, в общем, они постоянно обыгрываются или в литературе, или в беседах. Это такой код для рижанина, потому что не каждый живущий в Риге имеет право, обладает правом, достоин - называться рижанином. Это не просто место, это еще и культура. Елена Фанайлова: Лучшими рижскими поэтами поколения сорокалетних Борис Равдин считает Олега Золотова, Григория Гондельмана и Алексея Ивлева. Вот стихотворение Ивлева.
Здесь не услышать собственных шагов.
Здесь дети не пинают хлеб ногой, Елена Фанайлова: Борис Равдин - о специфике поведения рижских поэтов. Борис Равдин: Ну, скажем, спиваются, становятся постоянными клиентами дома скорби, исчезают. Но, что характерно, не отказываются от представления о своем поэтическом предназначении (и как говорил Бабель, помните: "Мы созданы для того, чтобы смотреть на жизнь, как на луг в мае, по которому ходят женщины и кони") и не предпочитают нищенство и все сопутствующие бедственному, а также романтическому представлению поэта о себе. Елена Фанайлова: Другой модели поведения придерживается Григорий Гондельман, который присоединяется к нам в кафе "Стабуракс". Григорий Гондельман: Я считаю, что человек должен работать, зарабатывать, то есть вести нормальную, порядочную, филистерскую жизнь. Это не мешает творчеству, творчество не может мешать этому. День не мешает ночи, ночь не мешает дню. Творчество - оно, может быть, где-то такое ночное, а жизнь - она дневная.
Просто Время со слепенькой тростью,
Пленные звуки умрут в гортани, Елена Фанайлова: Миф о жизни поэта-дервиша воплотил недавно умерший Юрис Куннос. Рассказывает поэт и переводчик Кунноса Сергей Морейно. Сергей Морейно: Он жил с мамой и папой, потом родители как-то быстро умерли, платить за электричество стало нечем, и его выселили в такой трехэтажный дом, где жили бомжи. Там были сухие сортиры, не было электричества, поэтому писать приходилось при свечах. Зато это была истинная, настоящая Рига. Вот кость от кости, плоть от плоти и кровь от крови. Рига - такая слоистая, шелушащаяся, со своими булыжниками, крашеными деревянными стенами. В Риге было две литературных улицы. Одна - это улица Горького, ныне улица Кришьяна Волдемара или Рукта ("рукта", по-латышски - горькая). У Кунноса есть такое стихотворение "Горькая улица", где он описывает эту улицу. Эта улица всего, на которой был и рижский "пентагон", и рижское "дворянское гнездо", то есть дом для партийных деятелей, и дом союза писателей, и где жили все подпольные поэты, которые то выходили на свет, то прятались, где жили практически все основатели современной издательской системы Латвии. Одна из дорог, как писал Куннос, по которой рижане прорываются в рай. Это как бы все-таки такая экстравертная линия, а интровертная, то есть улица алхимиков, улица высоких чердаков глухих, улица витых лестниц - это была улица Авуто. Они - параллельные улицы, просто они как бы ограничивают Ригу. То есть Рига, она в своем ядре, в зерне - такая длинная. И ее вот такими двумя параллельными линиями обрезал кто-то. В стихотворении "Горькая улица" Куннос писал: а из окон мезонина глянешь на овощной магазин, грейпфруты разбавляют сладкую жизнь, а дыни горькую подслащивают немного. А там были улицы, прилегающие к Авуто, где колонки такие железные стояли, старинные, с какими-то непонятными ручками, носиками. Вот, собственно, там он и жил, читал газеты, оттуда были все его сведения, причем не то, чтобы он в них верил. Вот как люди просто смотрят телевизор, потому что это динамические сведения о мире. Водка и платоническая любовь. Это дама сердца, которой он дарил мороженое с редких гонораров.
...А тут у нас не кончилась война еще.
...разляжемся когда по домовинам,
...и вот, когда последние венки. "Я - плохой рижанин. До сегодняшнего дня - а я уже живу в Риге двадцать пять лет - я плохо запоминаю названия улиц, а теперь и имена людей, также я несведущ и в "объективной" истории города. Став своим (а редким маршрутом в городе мне удается пройти, не встретив знакомых), я все равно не могу сказать, что город бы что-то потерял, если бы меня здесь не было. Притом я совершенно не желаю скрываться дома - скорее, я бы хотел, чтобы меня оставили в покое, позволив вести свой рассказ за кулисами, такими, какие уж они случились, а менять их мне кажется занятием, стоящим слишком больших усилий. Более того, места, в которых "я" был свидетелем каких-то событий, кажутся мне как будто из какого-то другого рассказа. Здесь в 1991 году стреляли. До этого на улицах были баррикады, за два года до этого я здесь лез через кусты, скрываясь от милиции, на этой скамейке я просидел всю ночь, вместе с другом пропивая потерянную любовь; здесь рано утром, когда встают дворники, я, словно кирпичи, нес шесть томов словаря... Ригу я знаю в той мере, в какой могу почти совсем не обращать на нее внимание. Это я говорю сейчас, а в городе "до того", в тот самый первый раз, когда я оказался в Риге сам по себе. Я немедленно заблудился в Старом городе, разыскивая радио, среди слушателей которого я вошел в число победителей конкурса "Широка страна моя родная". Бармен включает радио, там передают новости, он крутит ручку настройки. А потом, неудовлетворенный поисками, ставит звук почти на минимум. И это помогает вам слушать дальше". (Отрывок из интервью редактора журнала "Рижское время" Улдиса Тиронса). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
