Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[03-06-02]
Далеко от МосквыМеждународный фестиваль театров СНГ и Балтии В Петербурге. Новосибирск: нетрадиционные художественные пространстваВедущая Елена Фанайлова Елена Фанайлова: "Встречи в России". Так называется международный фестиваль театров СНГ и Балтии, который в четвертый раз проводится в Петербурге. Наш петербургский корреспондент Татьяна Вольтская подготовила передачу о том, как встречаются друзья и коллеги из бывшего некогда единым советского театра. А еще это рассказ о встрече новых художественных смыслов, которые появились на постсоветском пространстве, о новых языках исчезнувшего театрального Вавилона. Татьяна Вольтская. Свободный роман. Татьяна Вольтская: В апреле в Петербурге прошел IV Международный фестиваль русских театров СНГ и Балтии "Встречи в России". Все эти театры когда-то существовали в едином культурном пространстве, а теперь оказались в разных странах. Фестиваль - воображаемое путешествие, возможность приоткрыть двери, некогда раскрытые настежь, а теперь ревниво запертые. За этими дверьми кипит жизнь, в окнах горит свет, звучит музыка, по стенам мечутся тени... - А у вас, однако, острый язычок. Разрешите вас пригласить? - А вы разве не хотите танцевать свой первый танец с женой? - Разумеется. - Я бы хотела потанцевать с господином Гансом. - А я с кем? А вы танцуете? - Нет. Нет. Моя жена еще свистеть начнет. - Я останусь одна. - Тогда придется с вами потанцевать. Татьяна Вольтская: Это танцуют на свадьбе: спектакль "Мещанская свадьба" по пьесе Бертольда Брехта - визитная карточка ташкентского театра "Ильхом". Впрочем, я забегаю вперед - это пока не спектакль, это репетиция, и мы с режиссером Марком Вайлем, создателем "Ильхома", сидим на пустых еще скамейках для зрителей и говорим о Ташкенте. Марк Вайль: Это - абсолютная проекция большого города, где все есть. Как положено - от ночных клубов до баров и ресторанов. Это город четырнадцати театров, из них четыре русскоговорящих театра. Другое дело, что стриптиз-бары помягче, гей-глубы позакрытее, дискотеки полояльнее; все - с поправкой на Восток, все помягче. Татьяна Вольтская: А ваши актеры участвуют в этой бурной жизни? Марк Вайль: Это уже индивидуальное дело актеров. Театр - очень мощный фактор в городе. "Ильхом" - культовый театр. Он сам имеет программы не только театральные, то есть это - постоянно действующий выставочный зал, это парад диджеев, это фестиваль альтернативной моды, наконец, это крупнейший фестиваль современной музыки и театра. В Ташкенте очень сильная композиторская школа. Но для западного слушателя, допустим, "Кронос-квартет" американский - это такая культовая команда; бывший мой заведующий музыкальной частью, Дмитрий Яновский - просто один из авторов этого культового американского "Кронос-квартета" с премьерами в Карнеги-Холл и Линкольн-центре. Вот он и сделал этот супер-фестиваль. Такого фестиваля в рамках СНГ нет. Татьяна Вольтская: Ну, а если все-таки взять отдельно ваш театр - как ему живется в Ташкенте? Марк Вайль: "Ильхому" живется, наверное, так же, как и любому театру. Было бы, наверное, сильным преувеличением сказать, что судьба "Ильхома" трагичнее, драматичнее, чем у других. Наверное, есть свои оттенки, потому что этот театр находится в столице новых стран, русскоязычный театр. Татьяна Вольтская: "Ильхом" - театр необычный, он родился за 10 лет до перестройки. Это был первый в СССР негосударственный, профессиональный театр - поэтому его так хорошо знают в бывшем СССР. Марк Вайль: Это случилось, потому что власти и контроль в Ташкенте были мягче, чем в Москве, и этому - по тем временам диссидентскому - театру удалось состояться. Хотя, когда мы уже приехали на гастроли в 82 году в Москву, - и начались все скандалы. Это уже московские чиновники навели наше руководство в Узбекистане - кто у вас там вырос под носом, а вы не заметили? Татьяна Вольтская: "Ильхом", так сказать, "подснежник перестройки", ее преждевременное дитя. Так что странность и нестандартность заложена в нем самим рождением. Марк Вайль смеется, когда его коллеги вспоминают, что у них когда-то запретили какую-то пьесу. Марк Вайль: "Ильхом" родился совершенно как аномальное явление. Все, что мы ставили, было не залитованое. То есть, когда вдруг чиновники поняли, что в репертуаре одновременно идут - "Сцена у фонтана" Злотникова, "Дорогая Елена Сергеевна", "Архивные материалы Шварца", которые даже в перестроечные времена до сих пор не напечатаны, когда шел "Магомет Момет Мамишчин" Гусейнова, незалитованная инсценировка этого романа... То есть - это было невозможно. По тем временам это классифицировалось как антисоветская деятельность. Сегодня студентам я об этом рассказываю, они не понимают, как можно там запрещать какую-то пьесу. Поэтому это был самый настоящий скандал. Самый лестный комплимент в моей жизни был, когда на Пленуме ЦК партии Узбекистана Акила Мурзакович Салимов (я помню имя этого секретаря) сказал, что я делаю карьеру по примеру академика Сахарова. На самом деле, все было не так, и я бы очень приукрасил свою историю, сказав, что я играл роль диссидента. Я просто был тем поколением, которое уже не хотело жить по-старому. Это было просто новое поколение, которое не хотело работать в государственных театрах, хотело делать что-то свое. Татьяна Вольтская: Мало ли кто хотел - и сидел на кухне. Театр - это не стихи, не роман, его в стол не положишь. Марк Вайль согласен с этим. Но свой успех он объясняет цепью потрясающих совпадений, главные из которых - обилие талантливых студентов из театрального института и вовремя подоспевшее постановление ЦК КПСС о работе с творческой молодежью. Оно вышло после того, как Барышников и еще несколько молодых артистов остались на западе. Тогда-то Вайль и сказал, что хочет создать экспериментальную театральную студию во Дворце творческой молодежи. Там театр находится и поныне. Марк Вайль: Мы начали работать. Вдруг повалил зритель, вдруг появилась реакция, вдруг - резонанс громадный в Союзе, потому что Ташкент был такой любимой столицей. Татьяна Вольтская: Тогда театру угрожала советская власть, теперь - астрономическая арендная плата: времена меняются, но Сцилла и Харибда бессмертны. Рычало на "Ильхом" и еще одно чудовище - национализм. Марк Вайль: Это были, конечно, смутнейшие времена конца 80-х начала 90-х годов. Тогда были жуткие ферганские и волжские события, столкновения турок-месхетинцев и узбеков, узбеков и киргизов. Это был, прежде всего, националистический угар - раз, плюс - исламский фактор, который стал поднимать голову. И вдруг выяснилось, что "старший брат" и пришельцы - империи больше не угодны. И вдруг - сильно "наехали". С буквальными угрозами - подожжем театр и прочие дела. Может быть, потому, что "Ильхом" был действительно очень популярным театром, все-таки была альтернатива в зрительском мнении; может быть, потому, что мы стали много ездить на запад. Наверное, если бы мы были заперты, это была бы смерть. Татьяна Вольтская: Слава Богу, этого не произошло. За счастливый исход событий Марк Вайль склонен благодарить климат. Марк Вайль: Все-таки Узбекистан - это не жесткая Прибалтика и даже не Закавказье. Узбеки очень гостеприимны. Вот этот фактор 37-го года, который я привожу всем в пример: Надежда Мандельштам, которая приехала в Ташкент и которая, по идее, должна была последовать за мужем: расстрелянный муж репрессированный, следом - жена. То, что она преподавала в университете - это невероятно. Может быть, жить еще было можно, но не работать на идеологическом фронте. Если бы Марина Цветаева доехала до Ташкента, возможно, ее бы не ждала такая судьба. Татьяна Вольтская: Все это "сработало" и сейчас. Марк Вайль: Появилось новое поколение, и присутствие русского языка в городе - настолько внятное. Как Нью-Йорк - не Америка, и Москва - не Россия, также Ташкент - не Узбекистан. Это столица Узбекистана, но фактор этого города - это Вавилон. Татьяна Вольтская: У "Ильхома" - юбилей, 25 лет, и он привез на фестиваль не один, а целых три спектакля. Среди них - "Счастливые нищие" по пьесе Карло Гоцци - причудливое смешение комедии-дель-арте с узбекским площадным театром Карабозом. Там есть и Панталоне, и Тарталья, и царь Узбек, и всесильный чиновник Маджохед. "Счастливые нищие" - это царство свободной импровизации и буффонады, где древний сказочный сюжет спокойно соседствует с джазом. Рассуждения же чиновника о законе, видимо, одинаковы во все века. - Закон, который я вот только что придумал, не любит женские капризы. Какое-то приданное? - С собою я привезла тридцать тысяч червонцев. Они все - в руках того, кто виноват во всех моих мучениях. - И весь этот свой капитал ты хочешь отдать какому-то нищему? - Да. - Нет. Закон не позволяет, и поэтому ты свободна, он свободен, ты пока еще его жена. А нищий пусть уходит. Елена Фанайлова: Четвертый фестиваль театров СНГ и Балтии в Петербурге. Рассказывает Татьяна Вольтская. Татьяна Вольтская: Есть еще один гость фестиваля - Национальный академический театр русской драмы имени Леси Украинки. Это - Киев. Его руководитель Михаил Резникович говорит, что театру живется сложно, прежде всего - экономически, хотя он вместе с двумя украинскими коллективами признан национальным театром. И все же главные проблемы для Михаила Резниковича - творческие. Михаил Резникович: Когда Украина обрела независимость, и особенно - когда президентом стал Леонид Кучма, можно по-разному относиться ко многим проблемам, которые сейчас существуют на Украине. Но то, что он каленым железом уничтожил цензуру - это для нас, безусловно. Поэтому мы ставим то, что мы хотим, мы ставим то, что мы понимаем, мы разговариваем о том со сцены, что у нас болит, и поэтому наши творческие проблемы - это проблемы внутренние. Татьяна Вольтская: "Настоящий мужчина в начале тысячелетия" - спектакль по пьесе немецкого драматурга Танкреда Дорста. Его любят в Киеве, с огромным успехом он был показал в Мюнхене. Пьесу можно считать современным прагматичным парафразом лермонтовского "Маскарада". Фернандо Крапп придумывает измену своей жены, доводит ее до сумасшедшего дома. Михаил Резникович: Что действительно существует - что сегодня в России немножко меньше, хотя тоже существует, а в Украине больше - нет серьезной современной украинской драматургии. Это действительно проблема, которую надо решать. Но зато есть великая классика. Татьяна Вольтская: Слова Михаила Резниковича еще звучали у меня в ушах, когда я пошла на один из самых интересных спектаклей фестиваля. Его привез Государственный русский драматический театр Эстонии из Таллинна: "Анна Каренина - 2" по пьесе молодого московского драматурга Олега Шишкина. На сцене сбывалось одно из самых невероятных "если бы": что было бы, если бы Анна Каренина не погибла под поездом? И вот - она не погибла. Каренин все ей простил. Она разъезжает по сцене в инвалидной коляске, без руки, ноги и глаза. Немецкий чудо-мастер с повадками фокусника доставляет ей протезы. - Итак, госпожа Каренина останется довольна этим произведением человеческой мысли. Все изделия сделаны из нержавеющей стали, произведенной на заводах Круппа. Итак, господа - нога. - Госпожа Каренина, остаются считанные секунды до того момента, как вы предстанете пред нами в новой научно-механической красоте. А теперь, господа - глаз. - Господин Мюллер! Да вы просто - бог в своем деле! Татьяна Вольтская: Находка режиссера Владимира Епифанцева - декорации, стучащие и гремящие, как поезд, соответствует замыслу автора пьесы Олега Шишкина, который считает "Анну Каренину" Толстого первым технороманом. Олег Шишкин: Меня волновала проблема моральных ценностей в современном обществе. И то, как наши технические достижения, достижения цивилизации, меняют принципы человеческой морали. Поэтому не случайно взято продолжение "Анны Карениной". Толстой очень емко и интуитивно угадал эту ситуацию. Это ведь не случайно, что Анна гибнет под поездом, как предлагает Толстой, а у меня Анна, благодаря разным обстоятельствам, снова оживает. Не случайно - этот поезд, не случайно - этот вариант сведения счетов с помощью вот такого самоубийства. Мир цивилизации человеческие чувства отвергает. Есть ли какая-то альтернатива? Да, Толстой предлагал альтернативу Левина: идти в народ, возделывать ниву, отучать мужиков от пьянства. Но, мне кажется, альтернатива заключается в самом чувственном мире человека и в его внутренней гармонии. Татьяна Вольтская: Гостиная. Разговор о страсти. Левин. - Я думаю, господа, что во всем виноваты паровозы. - Это резонно. - Господа, разве паровозы не сделали нас более импульсивными? - О! - Разве они не скрепили нас с Европой. Так вот, будьте добры признать тот факт, что вся наша страстность - от железнодорожных котлов. А не будь их, все наши браки совершались бы по расчету. Так ведь удобнее. - Опять две эти взаимосвязи. - Интересное предположение. - А это не предположение, это утверждение - и причем, бесспорное. Татьяна Вольтская: Заканчивается спектакль посещением супругами Карениными синематографа братьев Люмьер. На зрителей с экрана мчится паровоз. - Господа, позвольте представить вам новое чудо техники, изобретенное во Франции. Оно называется "синема", от греческого - "кинематос". Оно совместило в себе преимущество фотографии и иллюзию жизни. Мы предупреждаем вас, что эффект воздействия этого аппарата столь силен, что способен вызвать нервный припадок и обморок, особенно - у чувствительных дам. Поэтому будьте осторожны! Берегите себя! Ну вот, собственно, и все. Татьяна Вольтская: Почему такой искрометный авангардный эксперимент российских драматурга и режиссера осуществляется в Эстонии? Олег Шишкин считает, что это стечение обстоятельств. Олег Шишкин: Мы с моим приятелем Владимиром Епифанцевым поехали в эту замечательную республику, в этот замечательный Таллинн. Я-то себя изначально считаю драматургом эстонским, потому что первая постановка у меня была на эстонской земле. Татьяна Вольтская: Художественный руководитель русского драматического театра Эстонии Эдуард Томан считает ситуацию нормальной. Эдуард Томан: Русский театр, оставшийся сегодня за пределами своей корневой театральной системы, попытался понять, что происходит сегодня в российском театральном процессе. Татьяна Вольтская: Скажешь "Таллинн" - и сразу представляешь кафе, прогулки, богемную жизнь. Она у театра есть? Эдуард Томан: Честно говоря, богемной жизни для актеров в русском театре не то чтобы нет - вопрос в том, используют ли они эти возможности. По большому счету, не очень, у меня такое ощущение. Татьяна Вольтская: С чем это связано? Эдуард Томан: Моменты, связанные со знанием или незнанием эстонского языка. Их жизнь ограничивается тем, что они работают в театре, играют роли, которые им дают, после этого уходят домой, смотрят российские телеканалы. Татьяна Вольтская: То есть - ваши актеры в Таллинне живут российской жизнью, русский театр - островок России? Эдуард Томан: Есть этот момент, никуда не деться. Менталитет, темперамент привязан к той жизни, и люди невольно как бы делают перевес в ту сторону. Татьяна Вольтская: Анна Каренина - в Таллинне; Панталоне и Тарталья - в Ташкенте, тень Арбенина - в Киеве. Разные культуры продолжают тянуться друг к другу, но когда они не связаны узами государства, это уже не долг, это, так сказать, свободный роман. Я подумала об этом за кулисами, где на моих глазах встретились - очевидно, после долгих лет разлуки - два старых актера, он и она. "Я тебя сразу узнал, по первому слову, по первому жесту!" "И ты все такой же!" Они держали друг друга за руки и плакали. Антракт кончался. Елена Фанайлова: Новосибирск. Художественные события в нетрадиционных пространствах. Программу подготовила Лиля Пальвелева: Лиля Пальвелева: Дом моего детства стоял на главной улице Новосибирска - Красном проспекте. Дом был большой, основательный, добротной сталинской архитектуры. В нем имелись; кочегарка, парикмахерская, ателье по пошиву мужской и женской одежды, детский сад и бомбоубежище. Хотя на уроках по гражданской обороне нам рассказывали о том, что в случае начала атомной войны надо бежать в укрытие, совершенно исключено, чтобы кто-нибудь мог бы воспользоваться нашим бомбоубежищем; спуск в него был завален до уровня земли плотно спрессованным за долгие годы мусором. От бомбоубежища всегда несло помойкой.
Угрюмый генерал-ребенок
Он проиграл свою войну.
(сквозь дырку в танке
осатаневшая от крови муха
(Олег Бертолло) Лиля Пальвелева: Оставшихся со времен холодной войны, просторных и заброшенных подвальных помещений - в городе много. Одно из них находится в самом центре Новосибирска, рядом с известным всем местным жителям магазином "Под строкой". Несколько лет назад этот подвал переоборудовали в культурный центр под названием "Бункер". Некоммерческая организация "Фонд имени Кондратюк", которая арендует помещение "Бункера", проводит в нем самые разные акции, порой странные и неожиданные. Рассказывает координатор фонда Яна Глембоцкая. Яна Глембоцкая: Все началось с архитектурного конкурса, открытого среди студентов Новосибирской архитектурно-художественной академии, которые предлагали идеи дизайнерского решения и концептуального решения бомбоубежища. Это были фантазийные, скорее какие-то полубезумные идеи. Литературные там вечеринки какие-то проходили у нас, танцевальные. У нас там съемки фильмов идут, потому что очень нравится всем вот эта фактура тем, кто делает видео, какие-то видеодансы снимает. Всем нравится бомбоубежище. Но даже не это важно, а важно, что началась такая своеобразная инвентаризация площадок, которые в принципе способны стать культурными центрами в Новосибирске. Есть замечательное здание на другом берегу, где сейчас находится какой-то из каналов телевизионных, это бывшая водонапорная башня. Потрясающе она выглядит и снаружи, и внутри. Очень неожиданно - в городе, в современном ландшафте. И там, внутри, все устроено очень странно. Какие-то лестницы крутые, без всякой логики, лифты, которые соединяют не все этажи . И вот таких местечек заповедных - множество. Есть какие-то легенды о подземных сооружениях, недалеко от оперного театра, с огромной высотой потолка. Мы когда, например, рассказали об этом Жене Гришковцу (он только что приезжал на гастроли): "Вот там бы сыграть "Дредноуты" было бы потрясающе!". И этого всего - много. Люди про это очень любят рассказывать. Более того, к нам приезжают из других городов, где тоже что-то такое хочется сделать и не зависеть при этом от тех зданий, помещений, в которых все уже устоялось. Там сидят люди, получают зарплату десятки лет, и туда невозможно попасть. А лучше что-то свое такое освоить. Лиля Пальвелева: Вот такого рода помещения, изначально не предназначенные для какого бы то ни было рода культурных проектов, - они на эстетику этих проектов влияют? Яна Глембоцкая: Конечно, потому что пространство определяет самочувствие, в этом нет никакого сомнения. И, конечно, это культура независимая, это культура другая. И это культура - тревожная, наверное, все-таки. Лиля Пальвелева: И в самом деле, длинная цепь необжитых помещений "Бункера" (иногда кажется - слишком уж необжитых, только стены побелены, и в одном месте сквозь побелку проступает красная надпись "Соблюдайте порядок") мало располагают к зрелищам безмятежным и гармоничным. Свет в "Бункере" тусклый, над головой нависают толстые трубы принудительной вентиляции. А вот видеофильм Александры Архиповой "Проект война" здесь вполне уместен. Фильм, как признается автор, и снимался специально для показа в "Бункере". Яна Глембоцкая: Война - это очень общее понятие и рассуждать об этом можно долго и в разных направлениях, но то, что будет премьера фильма в "Бункере", это навело меня на мысль, что все люди, которые участвуют в этом проекте, авторы фильма - это такой проект людей, которые работают в фонде Кондратюка. Каждый из них подготовил свой фильм, и вот "Бункер" продиктовал идею, которую я собственно нанизала - все эти фильмы и интервью. Это - поколение "холодной войны". Все мы примерно одного возраста. Мы росли в одно время, и у нас должны быть какие-то ассоциации, пересекающиеся друг с другом. Лиля Пальвелева: В основном ведь там детские воспоминания, детское восприятие войны? Яна Глембоцкая: Там проходит эволюция от восприятия ребенком, мой фильм "Back in USSR", я там в главной роли, маленькая девочка - это я. Это впитано с молоком матери. Жизнь в закрытом городе, и "холодная война" в закрытых городах ощущается гораздо сильнее, чем в больших городах. Там все этим пронизано, ты в этом живешь, ты принимаешь естественно. Сейчас это странно, но тогда это казалось естественным. Город за колючей проволокой. И когда мы приезжали к бабушке в Новосибирск. Например, я у родителей спрашивала: "А где КПП, где мы сейчас будем эти жетоны оставлять? Где паспорта?" И все это эволюционирует через воспоминания детей, школьников, потом подростков - вот эти все ГО, подготовки, учения, до армии. Когда люди сначала говорят, что они очень хотели, чтобы война началась, потому что нас воспитывали на примере пионеров-героев. И как бы мы готовились к подвигу. И как это эволюционирует к тому, что человек, который говорил, что он хочет, чтоб началась война, говорит, что он очень не хотел идти в армию, и как только мог от этого "откашивал". Конец фильма, собственно, полный абсурд. Он показывает, как мышление перевернулось у людей, когда они хотят войны, а в конце они не хотят войны, они вообще готовы заниматься чем угодно - сексом, клоунадой, и вообще ничего ни знать, ни слышать об этом не хотят. Лиля Пальвелева: В вашем фильме использованы учебные фильмы по гражданской обороне. Для чего это нужно было? Яна Глембоцкая: Мы эти фильмы, наверное, все смотрели в школе, и потом прочно забыли, потому что уже в 80-х годах, в начале даже, уже этого не показывали. И мне было очень любопытно еще раз на это посмотреть, а потом еще любопытно показать это людям, как лично я, например, вижу учение, что это такое. Это тоже полный абсурд, когда люди собираются, идут куда-то, сидят в бомбоубежище, чего-то пережидают и потом дальше ведут обычную жизнь. Бред. Стойкое ощущение бессмысленности затраченных каких-то усилий. И потом - вот ведь еще что главное. Как бы детей не пугали вот этим всем, они боятся, но при этом для них это какая-то игра, в том числе. Страшная, может быть, но они в это играют, потому что все дети играют в войну. А тут вот настоящее что-то. Побежать, надеть этот вонючий противогаз. С возрастом приходит осознание того, что это пустая трата времени, ерунда полная, потому что так, как мы спасаемся, мы не спасемся никогда. Лиля Пальвелева: Среди причин, по которым помещения, подобные "Бункеру", используются для разного рода культурных акций и художественных экспериментов, - конечно же, бедность. Были бы доступны другие, более комфортабельные, объекты - не исключено - выбор пал бы на них. Но дело не только в этом - убежден новосибирский архитектор, редактор журнала "Проект Сибирь" Александр Ложкин. Александр Ложкин: Используются эти помещения, конечно, прежде всего, потому что других нет. Новосибирск - город молодой, и здесь нет каких-то старых заброшенных зданий, которые никому не нужны. За все сразу хватаются, все это недвижимость, то есть город все-таки каким-то образом развивается. Особенно в центре таких помещений просто, наверное, нет. Поэтому те же самые подвалы приходится отбивать с достаточно большим трудом, но это легче, чем отбить какую-то коммерческую недвижимость. Это - с одной стороны. С другой стороны, конечно, когда после этого туда входят художники, то осмысление этих пространств - принципиально иное, чем осмысление коммерсантами. Художник по-другому на это место смотрит. Он не пытается его победить, он пытается реализовать свой взгляд через это помещение. Лиля Пальвелева: По мнению Александра Ложкина ярким примером успешной реализации такого взгляда является новое помещение драматического театра имени Афанасьева. Именно помещение, а не здание, потому что театр находится в бывшей котельной жилого дома. Память о прежнем предназначении пространства сознательно сохранена. Если присмотреться, заметишь - окрашенные в черное лестничные перила сварены из водопроводных труб, а скамейки в маленьком фойе расставлены полукругом около внушительных размеров топки. Александр Ложкин: А зачем вообще брать пространство, зачем делать в подвале некое подобие пентхауса? Подвал - подвал, котельная - котельная, все правильно, все по-честному. И нам в нем хорошо. Кстати, в части этого театра - там есть подвал, где рождалась новосибирская бумажная архитектура. Такая есть преемственность, хотя она случайная. Я вот лазил по этому помещению, когда-то очень давно, оно было совершенно в жутком состоянии, заброшенное и прочее и прочее. Большая часть театра находится под двором жилого дома, под улицей. И сегодня там реализована минимальными средствами концепция маленького камерного театра. Место культовое получилось. Стильное и культовое. Получилось на самом деле хорошее европейское пространство. Лиля Пальвелева: Театр Афанасьева нередко предоставляет свою площадку другим, близким по духу, коллективам. Кемеровский театр "Ложа" недавно показал здесь спектакль ''Волиум''. Впрочем, это не совсем спектакль - говорит актер театра Константин Голдаев. Константин Голдаев: Это не спектакль, мы называем это - программа "Волиум", от слова "объем, или "громкость". Это как бы сборная программа смешных номеров. Мини-спектакли, смешные номера - в общем, вы поймете все. Это не спектакль цельный. Рождается это по-разному. Придумывается какая-нибудь абсолютно сумасшедшая идея или вещь. А начнем мы нашу программу с серии коротких пантомим, которая называется "Советский плакат". Мы все помнит этот чудесный жанр живописи, где можно было увидеть человека, который лежит вот так - уже мертвый, а сквозь него идет провод высоковольтных электропередач. А другой стоит с доской к проводу и надпись "Успей освободить товарища". Я вот недавно тоже видел плакат, надпись такая "Помни о колесах!" Лиля Пальвелева: Помимо убийственно смешных пантомим на тему "Советский плакат", в спектакль вошла композиция под названием "Воздух". Банальность подлинного текста из учебника английского языка (в дословном переводе на русский) доведена до абсурда абсолютной серьезностью исполнения. У актеров, одетых в комбинезоны и шлемофоны, выражения лиц - предельно честные и жизнерадостные. Как на советских плакатах. Константин Голдаев: Я всю кухню открываю легко. Вообще если нужны какие-нибудь тексты авангардные, нужно вот заняться английским языком. Там вот эти упражнения. Когда начинаешь читать, такое получается, такая крутизна, такой абсурд. Сцена из спектакля: Хотя мы не можем видеть этого воздуха везде вокруг нас. Если помахать рукой перед своим лицом, то можно почувствовать воздух, проходящий "за" так. Мы не могли бы жить без воздуха. Воздух - везде. Когда он движется, мы называем это - ветер. Когда мы говорим, что бутылка пуста, у людей нет ничего. Говорят: это неправда, так как бутылка полна воздуха. Если отпустить бутылку по городу, то можно увидеть воздух, выходящий наружу. Это очень полезно для летчика. Когда случается катастрофа. Например, "пожар, господа, воздух". Ужас. Ужас. Ужас. Летчик может выпрыгнуть из самолета и падать на землю медленно с помощью парашюта. Самолеты могут летать из-за силы воздуха. Самолеты - больше и тяжелее, чем автомобили. Лиля Пальвелева: Во всем мире бесхозные промышленные, торговые, и военные объекты уже очень давно успешно осваивают художники, музыканты и прочие творческие люди. Новосибирцы здесь - далеко не первые. Важно другое. Ничего подобного в Новосибирске прежде не было. Не приживалось. Трудно сказать, почему. Быть может, все дело в атмосфере. Подавляющее большинство предприятий и научно-исследовательских институтов города работали на военно-промышленный комплекс, а это значит, что подавляющее большинство трудящихся привыкли к жесткой дисциплине и строгой секретности. Все необычное и нетрадиционное город отторгал. Сейчас оборонные заказы сведены до минимума, о секретности никто не вспоминает, и Новосибирск перестал восприниматься его жителями как замкнутая система, как большой, но оторванный от цивилизации населенный пункт. И это - считает молодой новосибирский художник Олег Шелодяков - благотворно сказалось на культурной жизни, которой в традиционных рамках стало тесно. Олег Шелодяков: Возникло какое-то движение, в какой-то момент появилась группа людей, достаточно активных, и на мой взгляд, вписанных в контекст современной культуры, не отличающейся, в общем-то, принципиально от европейской культуры. Это не есть некий маргинальный областной региональный центр. Это появилось, и это существует. Это действительно был революционный прорыв в культурной жизни. Я не могу сказать, что я нахожусь в самом эпицентре той культуры, которую мы более-менее условно можем назвать альтернативной, но, в принципе, ряд проектов, конечно, был осуществлен, достаточно масштабных, и которые вызвали определенный интерес. Наверное, самое запоминающееся для меня, ну и для ряда людей, насколько я знаю, это был проект, который мы называли "Черный куб". Это на Обском море, которое в марте еще покрыто льдом. В этом белом пустынном пространстве был воздвигнут куб высотой пять метров и обтянут черным полиэтиленом. Все это называлось "трансакция". Идея была такова, что человек в течение буквально нескольких минут несколько раз меняет как бы контекст своего существования, то есть из мира природы, поскольку это делалось на море (притом, белое зимнее море - это абсолютно белое пространство) он вдруг оказывался в черном. В этот куб можно было зайти внутрь, то есть человек из белого попадал в черное. Он попадал из открытого пространства в замкнутое пространство. Внутри были развешаны картины, человек из мира природы попадал в мир искусства, то есть - в некий искусственный мир. Лиля Пальвелева: Там были ваши работы? Олег Шелодяков: Да, конечно. Там было несколько человек, несколько художников, организаторов. Каждый повесил несколько своих картинок. Это на самом деле были абсолютно традиционные вещи - холст, масло, пейзажи, натюрморты, но контекст как бы менял их взгляд на это. То есть - не традиционное выставочное пространство, это не галерея и не музей, а такая открыто-закрытая площадка. Ведь у нас часто взгляд уже такой "замыленный", мы как бы ленивым оком проскальзываем на выставках по картинам, а изменение контекста заставляло человека как-то более свежим взглядом на это посмотреть. Лиля Пальвелева: Обское море - место достаточно пустынное, это за городом. А были какие-нибудь зрители у этой акции, помимо непосредственных участников? Олег Шелодяков: Да. Основные зрители - это были рыбаки, которые на самом деле представлены в большом количестве. Это весьма странные персонажи, имеющие очень странный внешний вид, который обусловлен тем, что им надо на тридцатиградусном морозе в течение нескольких часов сидеть, медитируя над лункой. Они приходят туда очень рано, в пять утра, уходят вглубь, а потом где-то днем, в 3-4 часа, возвращаются. Я представляю их впечатление от этого. Люди, которые приходят в этой абсолютно мерзлой пустоте ловить рыбу, и вдруг, возвращаясь, видят гигантский, черный куб, который появился из ниоткуда и стал точкой притяжения вообще всего. Конечно, они были очень заинтересованы, ходили вокруг, с удовольствием с нами выпивали и во всем этом участвовали. Они заходили внутрь, смотрели картинки. Конечно, у них там была и настороженность, и испуг, но в то же время такое очень неподдельное любопытство. Я думаю, в этом цель и состоит, чтобы людей растормошить, как-то развеселить их, заставить, может быть, и думать. Лиля Пальвелева: Для другой инсталляции, под названием "Восходящие тоннели", выбрали цех электровакуумного завода. Олег Шелодяков: Нам, при помощи администрации, был выделен гигантский цех площадью, наверное, порядка квадратного километра. Он был полностью предоставлен художникам на один день. Там была воздвигнута инсталляция из полиэтилена. Туда же был принесен концертный рояль, с большими трудами на самом деле. Это вот тоже к вопросу о смене контекста. Насколько человек, может быть, подчас лениво будут слушать ту же самую классическую музыку в залах филармонии, и как по-иному он воспримет, потому что в акции участвовало много народу, в том числе и люди из филармонии (они играли как раз на этом пресловутом рояле), совершенно по иному звучит. И может быть человек уже после этого даже пойдет в филармонию и уже другими ушам будет это слушать. Кроме того, там была такая вещь; принесли гигантское количество бумаги, длинных листов стометровых. Типография выделила нам достаточно большие объемы типографской краски. Кстати, много рабочих с этого же завода участвовали, просто раскрашивая, как дети, искренне радуясь творчеству, эти длинные листы бумаги. Это было коллективное действие, которое вроде бы при нетрадиционности и непонятности языка, в то же время находило абсолютное понимание, мне кажется, и у присутствующих там, в основном, рабочих завода; они совершенно легко отдавались такому творчеству, и для них это было интересно и радостно. Лиля Пальвелева: Не было такой реакции - "какая чушь, чем мы тут занимаемся"? Олег Шелодяков: Нет, я с этим не столкнулся. Единственное, когда все это уже закончилось, и когда мы вытаскивали, разбирали всю эту инсталляцию, они спросили: "Много вам за это заплатили?". Правда, немножко жестче это было сказано. Но все-таки - скорее доброжелательно, чем нет. Но, видимо, да. Где-то до конца люди не понимают, зачем это делается, но, наверное, каждого художника, если он сам себя честно спросит: зачем он это делает, наверное, не так легко ему будет найти ответы. А правильный ответ, видимо, - зачем вообще все существует, зачем мы это делаем. Это - жизнь. Лиля Пальвелева: В репертуаре Камерного хора Новосибирской филармонии под руководством Игоря Юдина только классические вещи, никакого авангарда. Тем необычнее воспринималось недавнее выступление этого коллектива в здании железнодорожного вокзала. Впрочем, среди слушателей нашелся человек, пояснивший; в концерте на вокзале нет ничего странного. Это возобновление старой, забытой традиции. Слушатель: Собственно, почему называется - "вокзал", вы ведь знаете? Вокальный зал был же раньше - еще в царское, далекое время. Пели-то только на вокзалах, и концерты проводили на вокзалах. Другое дело, что мы отвыкли от всего этого уже. А, в общем-то, Башмет тоже ведь проводит, "Вокзал" - у него, есть такая программа такая, когда он на вокзале поет. Также естественно. Но мы же понимаем, что это концерт чисто условный. Это же не тот концерт, который в концертном зале, положим, проходит. Понятно. Так что обстановка такая, какая-то пикантность есть в этом. Или оригинальность какая-то, что ли, вот такая необычная. Но так как мы знаем этот коллектив очень хорошо, так мы пришли послушать. Как же здесь звучит? Благо здесь акустика великолепная. Концерты на вокзале ''Новосибирск-главный'' проходят уже третий год подряд и всегда собирают большом количество публики. Похоже, любые художественные акции в нетрадиционных пространствах стали для города вполне привычными. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
