Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[29-12-02]
Лицом к лицуНиколай КараченцовМарина Тимашева: Сегодня у нас в гостях народный артист России Николай Караченцов. Вот этих волков, зайчиков, Дедов Морозов, в театре просто для приработка никогда не играли?
Николай Караченцов: Нет, я в детский сад пошел для приработка, сыграть Деда Мороза. Мне сказали, что заплатят по 15 рублей. Я должен был две елки отыграть. И я попросил в театре халат. Мне дали бороду, я вызубрил с музыкальным работником этого детского сада всю елку: "Елочка, зажгись!" и "А теперь не забыть подарки от родителей передать..." Вот обложил себя тремя подушками (я был очень худой) и в поту, в мыле работал. После первой елки меня кормили детскосадовским обедом, чему я был очень рад, котлеты вкусные были. Марина Тимашева: Вопросы Николаю Караченцову задают Карстен Покайзер, московский корреспондент немецкого информационного агентства "РУФА", и Эрлен Бернштейн, обозреватель журнала "Новое время". Ведет программу Марина Тимашева. И, по обыкновению, мы начинаем с биографии, которую излагаю я, а вы, Николай Петрович, следите за тем, чтобы я не ошиблась и ничего не перепутала. Николай Петрович Караченцов родился 27 октября 1944 года в Москве. В 1967 году закончил школу-студию Московского художественного академического театра и был приглашен в Московский театр Ленинского Комсомола, где и работает по сей день. Театр называется, правда, "Ленком". Николай Караченцов был и остается одной из несущих колонн репертуара этого театра. Он играл в "Тиле Уленшпигеле", в "Звезде и смерти Хоакина Мурьеты", "Юноне и Авось", "Чешском фото" и "Сорри", в "Жестоких играх", "Оптимистической трагедии", "Трех девушках в голубом", "Диктатуре совести". Последняя работа - роль Меньшикова в спектакле по произведению Григория Горина "Шут Балакирев". В кино дебютировал в 1970 году фильмом "Красная площадь". Снялся более чем в 40 картинах, в том числе в "Старшем сыне" и "Собаке на сене". Последние роли сыграны в телесериалах "Петербургские тайны", "Досье детектива Дубровского", "Дворцовые перевороты" и "Идеальная пара". Николай Караченцов - автор песен к фильмам и кинофильмам. Его песни записаны на многие компакт-диски. Он же озвучивает мультипликационные фильмы. К тому же Николай Караченцов является председателем жюри конкурса актерской песни имени Андрея Миронова. С 1989 года народный артист России. В 1991 году был секретарем Союза театральных деятелей России. Женат. Есть сын и внук. Правильно ли? Есть ли что-то, что можно изменить, добавить, исправить? Николай Караченцов: Чтобы быть честным, никогда в жизни не писал ни музыки, ни стихов ни к одной песне. Потому что считаю, что каждый должен заниматься своим делом. И даже если мы когда-то что-то в рифму удачно сложили, это не значит, что ты уже поэт. Тем более что в России когда-то это было принято. Люди поздравляли друг друга в стихах, люди друг другу писали эпиграммы. Это была норма, но поэт был все равно Пушкин да Лермонтов. А люди вот так вот себя вели. И поэтому я очень боюсь влезать в чужие сферы. Фильмов у меня не более сорока, а более ста. И, к несчастью своему, не играл никогда в спектакле "Три девушки в голубом". Говорю "к несчастью", потому что, по-моему, это один из самых замечательных спектаклей Марка Захарова. Марина Тимашева: Тогда я начну не с того вопроса, с которого я планировала начать. Поскольку речь зашла о песнях, то было какое-то время, когда песнями в стране считались песни Высоцкого, Галича, Окуджавы, Визбора, можно продолжить этот ряд. Исполнялись песни на стихи выдающихся поэтов, каковыми были и люди, которых я перечислила, и, скажем, многие пели песни на стихи Вознесенского. Я сейчас не говорю о "Юноне и Авось", но очень многие люди пели на стихи очень больших, значительных поэтов. Так ли это сейчас, и чьи стихи вам как исполнителю близки? Николай Караченцов: Вы знаете, дело в том, что поэзия и песенные поэты, поэты-песенники, у них какая-то особая ниша. И это не значит, что этот жанр ниже или хуже, нисколько. Это просто особый такой жанр. Я думаю, что самым выдающимся поэтом-песенником, кого я знал, это был Леонид Дербенев, удивительный поэт. Сегодня замечательно пишет стихи к песням Илья Резник. Причем есть такие выражения, "шлакворд", то есть то, что потом западет, и люди потом начинают вот это соединение слов повторять много-много раз. И очень важно в песне начать, зацепить. У меня одна песня начинается словами "Опоила, ослепила, оплела". Уже обращаешь внимание, уже здорово. Или тот же Резник написал песню, которая на музыку Максима Дунаевского, тут так коснулись великих тем, такая молитва, исповедь:
Это хорошие стихи. И это сразу тоже привлекает внимание. Есть такой поэт Симон Осиашвили, недавно был его юбилейный вечер в Кремле. Эти люди, я с ними с удовольствием работаю, и мне нравится, как они складывают эти стихи. Карстен Покайзер: Скажите, пожалуйста, вы знакомы и с театром, и с кино, и с телевидением. У вас есть такое ощущение или, может, такой страх, что рано или поздно люди перестанут ходить в театры и будут смотреть лишь у себя дома то, что показывает телевидение? Николай Караченцов: Вы знаете, смерть театру предрекали всегда. Начиная с появления кинематографа, говорили: "Все, театр уже..." Потом - телевидение, теперь видео, теперь DVD. Но ни в одном виде искусств нет вот этого живого контакта между зрительным залом и актером. И, я думаю, это будет питать людей вечно. Если когда-то два человека на площади разложили коврик, и это уже считалось театром, то сегодня громадная сценическая инфраструктура сложилась, сложнейшие декорации, сценография. И все это ради того, чтобы в центре всего этого находился человек, сердце которого летело к сердцу того, кто сидит в зрительном зале. То есть вот этого я не боюсь. Актер боится быть ненужным. Актер боится отсутствия работы. Актер будет лезть на стенку, если в третий день не звонит телефон. Но он знает, что театр существует и будет всю жизнь, если он актер. Потому что, как говорят, актерское дело - это болезнь, это не профессия, он будет мечтать выходить и выходить на сцену. Потому что когда мы начинаем свою жизнь актерскую, мы сильно себя завышаем: играть только главные роли, только Гамлета. Сколько я знаю людей, я их знаю, - любую роль, два слова, но еще раз выйти на сцену. Это зараза. Эрлен Бернштейн: Вот вы сказали, что каждый должен заниматься своим делом. Я экономический обозреватель, поэтому я буду спрашивать о чем-то, что является моим делом. Скажите, пожалуйста, Николай, по моим представлениям, актеров можно разбить на две очень большие группы. Одни считают, что вот в наше постреформенное время искусство то ли погибло, то ли гибнет, потому что его не поддерживает государство и так далее, и живут ужасно. А другие, наоборот, расцветают. Что на самом деле происходит в этом смысле, как вам кажется? Николай Караченцов: Вы знаете, и то, и то - правда. Потому что если говорить об искусстве в широком смысле слова, скажем, включая туда все что угодно: театр, кинематограф, живопись, то... Вот кинематограф. Был момент года четыре назад, я снимался на киностудии "Ленфильм", и на всей студии (а это вторая студия страны) единственная картина, которая находилась в съемочном периоде, это была наша. Дальше наступил для меня момент, как сказать, печальный и трагический - отсутствие проката. Дело в том, что сегодня прокатчик, он побоится взять отечественную картину. Потому что основной зритель - это молодежь, а если еще у нашего возраста есть у зрителей ностальгия просто по актерам, вот хотят Чурикову посмотреть еще раз, Гундареву еще раз, Янковского еще раз и так далее, и так далее. Басилашвили. Это можно продолжать бесконечно. То молодежь... Вот был тот рубеж, когда все ходили в кино. Я помню себя мальчишкой: громадная простыня - "Сегодня в кинотеатрах Москвы". И я смотрел, где идет тот фильм, который я не успел посмотреть, чтобы поехать именно туда через всю Москву и посмотреть. Сегодня этого нет. Более того, я спросил у одной девочки, ей где-то двенадцать лет, стал называть имена ушедших актеров. "Леонов? - Нет, не знаю. - Смоктуновский? - Нет, не знаю". Живых, хорошо. "Ульянов? - Нет. - Янковский?" Сказала, что да, но перепутала, не того назвала. Но она прекрасно знает, кто такой Брюс Уиллис, она хочет замуж за Ди Каприо и так далее, и так далее. Это ведь и патриотизм, и все вместе: и культура, и история. Потому что люди гордятся тем, что вот у нас "Летят журавли" получили "Пальмовую ветвь" на Каннском фестивале, говорили актеры на русском языке. Зал был потрясен вот этим высоким произведением искусства. И люди так смотрели до войны того же "Чапаева" по сто раз, сто раз надеясь: может, все-таки выплывет, нет? И это передавалось из поколения в поколение, и этим жили. И я сейчас говорю даже не столько о любви к актерам или нелюбви, а о том, что мы прозевываем поколение. Как их вернуть в этот зрительный зал? Потому что, к сожалению, то, что идет в кинематографе сейчас, это, в общем, ширпотреб. Действительно, затрачены сумасшедшие деньги, но это все равно сказки, это все равно игрушки, за редчайшим исключением. А те фильмы, которые действительно стоят того, они высокое искусство, они и не очень-то прокатываются в кинотеатрах. Нет, идет ширпотреб, идет третьеразрядное кино. На этом воспитывается вкус, культура и так далее, и так далее. И покуда государство (вот это ответ на ваш вопрос) не поймет, что не хлебом единым, и что надо уделять невероятное внимание. В нашей стране про это уже пишут сто раз: так низко оплачиваются актеры, как у нас, так ни в одной стране такого нет. А ведь в Америке деньги платят не только за то, что он модный и популярный. Во-первых, этой профессии не научить, за уникальность профессии. Можно быть семи пядей во лбу, выучить от корки до корки Станиславского и не стать актером. А второе. Они несут определенную идеологию. И мы можем и не думать, что это такое - фильм "Охотник на оленя" или "Апокалипсис", но оттого, что там сыграл Марлон Брандо, оттого, что люди, у них был комок в горле, они только потом поняли, что это против, значит, "красного" Вьетнама. И это тоже немаловажно. Более того, они прекрасно понимают то, что вот атака - "Америка № 1 во всем" на весь мир, в том числе и на Россию. Вот как здесь отстоять себя? Тоже очень просто. Потому что во Франции есть государственный закон, по которому в прокатных кинотеатрах должно идти не более 20 процентов зарубежных фильмов, целиком зарубежных. И американский кинематограф, и итальянский, и японский. И они будут всегда чтить память Жана Габена, Эдит Пиаф, на руках носить Депарьдье, Алена Делона, Бельмондо и так далее. И мы будем знать, что Анни Жирардо у них есть, которая приезжает и которая играет. И, наверное, здесь многое зависит от позиции государства. С другой стороны, сегодняшнее время вроде как сумело снять все запреты, то, что раньше называлось цензурой, "литом". Залитована пьеса или не залитована. Если она не залитована, значит, она не может идти ни в одном театре страны. Надо сначала, чтобы пьеса получила лит, разрешение по ее идеологической выдержанности, и после этого ставить этот спектакль. Сегодня можно ставить все что угодно. С одной стороны, здорово. С другой стороны, многие художники растерялись: как найти то, что нужно, когда все можно. Раньше был объект, с которым боролись, а теперь, вроде, нет. И вот те люди, которые начинают говорить о каких-то, наверное, истинных, вечных вещах, понятиях, которые будут присутствовать всегда: любовь, ненависть, предательство, художник и власть, все что угодно, - и тогда это будет цеплять. Потому что вначале кинулись на запретный плод, и вот - чернуха-порнуха, потом быстро поняли, что зритель объелся. И это оказалось неинтересным, и побеждают именно те, которые говорят о вечных ценностях человеческих. И некая финансовая свобода. Потому что да, появятся меценаты. Надо же, в городе Днепропетровске молодой человек, один из очень богатых людей Украины, у него есть своя фирма, компания называется "Интерпайп". На деньги этой компании были созданы декорации к некоторым спектаклям театра "Ленком". Но это истинное меценатство. Это не отмывание денег, это не для того, чтобы себя прославить. А этот молодой человек, будучи студентом, он тогда этих денег не имел, он ездил со своего Днепра на каждую премьеру "Ленкома", он наизусть знал всех актеров. Он боготворил Марка Захарова и сейчас боготворит. Хотя сейчас он уже депутат Верховной Рады и так далее. Может быть и такое. То есть жизнь пестрая и разнообразная в искусстве. Но та часть, с которой я начал, отрицательная, меня очень волнует.
Марина Тимашева: Николай Петрович, опять возвращаясь к предыдущему вашему ответу. Очень многие люди считают, что телевизионные сериалы есть просто способ легкого заработка, что это такая коммерческая халтура для большинства российских артистов. Я очень много раз слышала, сама разговаривала с крупнейшими нашими режиссерами. Не далее как две недели тому назад я слушала Марка Захарова, до этого я говорила со Львом Додиным и с Петром Наумовичем Фоменко. Все они говорят о том, что после того как от них актер выходит на какое-то время в сериал, то возвращается другой человек, другой актер, с которого потом приходится стряхивать все то, что он там приобрел довольно быстро, очень долго и целеустремленно. Так ли думаете и вы? Очень ли вы разборчивы в тех телесериалах, которые вам предлагают, сценариях которые вам предлагаются? В ролях, которые вам прочат? Николай Караченцов: Дело в том, что ежели есть возможность выбирать, а она, слава Богу, у меня есть пока, то и есть возможность отказываться. И я пока соглашаюсь только на то, что мне интересно. Я не делю роли на "это вот в сериале, а это - нормальное кино". Или она интересная, или она не интересная. Когда мы "Петербургские тайны" начинали, я думал: "Господи, это ведь два года. Одна и та же группа людей, да как же мы осточертеем друг другу!" И когда вдруг когда-то сказали: "Вот и все, последний съемочный день. - Как? Все?" Поэтому так и не так. Потому что, безусловно, доля резона в ваших словах есть. Я не представляю, как можно снять серию, у которой 52 минуты, за 5 съемочных дней. Это значит, я буду смотреть как (вы правы!) на экране актер, простите, из кармана достает затертые свои два-три штампа и на них строит роль. Я понимаю, что это затертые штампы. Я вижу, что он плохо помнит текст, потому что он прибежал не готовый, а надо успеть все это быстро снять, а нет времени, чтобы он все это выучил и подготовился хорошо. Я вижу: дурно поставлен свет, потому что не успели точно поставить. Я вижу: грязный монтаж. Вместо того чтобы снимать с разных точек, сразу ставят две камеры, и потом из того, что наснимали, пытаются как-то это склеить. И это все видно. И ежели снимается дело серьезно и хорошо, то тогда может хорошо и получиться. И даже сегодня тот же актер, скажем, Марка Захарова из театра "Ленком" Саша Абдулов, по-моему, очень удачно снялся в картине "Некст", "Ледниковый период". И это не сделало его хуже актером, как мне кажется. Хотя - согласен, очень много бездарного сериала на экранах, очень много того, что наваливается на вашу голову всей пошлостью, со всей своей силой, халтурой, наспех сляпанностью, и это тоже очень хорошо видно. Поэтому сто раз отмерь, один раз отрежь, взвесь, нужно тебе это или нет. И все равно не застрахован. Бывает вроде все хорошо: и сценарий хороший, и режиссер, но не получился тот пирог, потому что дело такое, все очень шаткое. А почему я так довольно смело об этом говорю, потому что я снимаюсь и там, и там. Можно говорить: "Вот те, которые в сериалах, их перестанут снимать в нормальном кино, а это будет удел только великих, а это будет ширпотреб". Сегодня то время, когда и так, и так бывает. И этот же актер снимается. "Петербургские тайны" был первый наш ответ всем этим латиноамериканским сериалам, венесуэльским. И истосковавшиеся зрители ловили каждую серию. Когда был повтор, вдруг он прекратился, завалили: "Почему прекратили показывать?" И, поскольку я участвовал в этом деле, это фанатики работали. Денег - копейки. "Петербургские тайны", а денег нет, чтобы съездить в Петербург и там это все снять. Поэтому едет один оператор, снимает мосточки, виды Питера, а потом мы входим в этот павильон, и там работаем по три смены. Ну, я знаю, что все актеры, которые там работали, замечательные, Наташа Гундарева, Ира Розанова, Мишка Филиппов, можно перечислять, которые работали, заявив очень высокую планку мастерства и профессии. И поэтому я бы так не делил, как выдающиеся наши театральные режиссеры. А ежели такое случается, то надо поогорчаться, подумать, что, значит, больше в это не стоит влезать, и выбирать что-то то, к чему лежит сердечко. Карстен Покайзер: Я хотел еще раз вернуться к тому, что вы припомнили эту квоту французскую на отечественную кинопродукцию, хочу с вам поспорить. Действительно ли это полезно и действительно это так, что если нет квоты, то люди хотят посмотреть лишь какую-то там дешевую иноземную продукцию? Или, может быть, все-таки дело частично и в том, что российская киноиндустрия не знает, как делать так, чтобы людям понравилось? Николай Караченцов: Я думаю, что и это тоже, может быть, существует. Но сказать "не знает" довольно сложно, поскольку у нас все-таки, я думаю, довольно мощные корни. И, во-первых, я вообще верю в свою страну, что она не устанет рождать платонов. А во-вторых, появляется Шукшин. Вот самородок, но он, как никто, вгрызался в каждую киношную науку. Он последний уходил из ВГИКа, ему было важно, что там оттуда передадут ему. Но, хотите - не хотите, Эйзенштейн был у нас. И эта волна, она, надеюсь, неисчерпаема. Потому что, скажем, западный мир знает больше Никиту Михалкова и Андрона Кончаловского, а я что в этой же стране не менее ярко и интересно существуют такие люди, как Сокуров, такие люди, как Алексей Герман, и мне очень бы хотелось смотреть их произведения, потому что это еще и школа. Это не просто интересное кино, это некая авторская позиция, позиция не только социальная, а еще художническая. И мне интересно вот с этой гранью познакомиться и поговорить. У нас можно перечислять довольно много. Просто они были обрублены в какой-то момент. Если, скажем, Эльдар Александрович Рязанов, действительно, плачет, что он вынужден надевать пиджак и идти обивать пороги разных банков, чтобы ему дали деньги на кино. Вот дали, он снимает фильм, и вдруг прекратился этот поток по самым разным причинам. Он вынужден остановиться. Потом деньги появились, но уже ушла натура, природа. Значит, он снимает другой на эти деньги сценарий, в надежде, что потом появятся, потом доснимет предыдущий. А вот Ростоцкий, который недавно скончался, ему был стыдно ходить просить деньги. Он считал, что он своей жизнью и своей работой заслужил право дальше снимать кино. И его было не сбить с этой позиции. Он просто, как говорят, не сумел вписаться в сегодняшнюю экономику. А это далеко не так. Вот, предположим, я достал деньги и начинаю снимать кино. Я не имею на это права. Я недостаточно талантлив, я недостаточный мастер. Но я достал. А тот, который мастер, он не достал денег, и поэтому вы смотрите мое кино, а не чье-то другое. И поэтому я больше говорил о том, насколько государство должно сегодня принимать волевые решения. Потому что да, нам надо возвращать молодежь в кинотеатры, нам надо. Поэтому пусть снимается что угодно, но снимается как можно больше. Глядишь, в этом потоке мы увидим какие-то искорки таланта. Эрлен Бернштейн: Увиделось противоречие в вашем заявлении, что государство должно взять это на себя. Противоречие в том, что я за всю Одессу сказать не могу, я там не знаю, какое французское государство, как оно отбирает эти самые проценты фильмов. Но что такое наше государство, мы знаем много лет, и оно всегда давило искусство, и многие таки были задавлены. Булгаков, Эйзенштейн... Николай Караченцов: Тарковский, Мейерхольд... Эрлен Бернштейн: Да. И вдруг мы снова взываем к государству: "Помогите искусству!" Николай Караченцов: Я не вижу в этом никакого противоречия. Потому что я не прошу их давить. Более того, я тогда еще и говорил: когда давили, то художнику иногда и легче существовать, он видит объект, который вызывает у него... потому что он всегда должен находиться в некотором противоборстве. Тогда ему комфортнее существовать. А когда, вроде, как не против кого, то уже и ладно. Я больше говорил о том, что не какая-то высокая комиссия должна обсуждать, какие 20 процентов должны быть там. Да нет. Я говорил только об одном, что нельзя искусство финансировать, говоря вашим языком, по остаточному принципу. Эрлен Бернштейн: Вы не боитесь помощи этого государства? Николай Караченцов: Вот сегодня "Ленком", я думаю, его сегодняшнее (тьфу, тьфу, тьфу!) удачное положение в первую очередь зависит от лидера, от Марка Захарова. То есть лицо театра определяет его лидер. Он сумел создать такие спектакли, которые заинтересовали зрителей. Вот бывали театральные бумы, бывали спады, бывали кризисы - у нас ни разу не было, чтобы не было аншлага. На любом спектакле. Он сумел это сделать. Он собрал мощнейшую актерскую команду. Но наш театр - муниципальный, нам очень помогает Лужков, очень помогает Москва. Я бы чтобы это было нормой со стороны всего государства, и не только в Москве, а в самых разных городах. Эрлен Бернштейн: И все же мне кажется, что "Ленком" существовал бы и без Лужкова. Николай Караченцов: Думаю, что да. Но с Лужковым значительно комфортнее. Более того, сегодня у нас в театре стоимость билетов одна из самых дешевых, наверное. Самый дорогой билет в театре стоит 300 рублей. Стоит Лужкову перестать нам помогать, и мы потеряем смысл театра, как говорил Станиславский, общедоступного. Марина Тимашева: Для меня абсолютно непонятная ситуация. Вот столько лет существует театр, и кажется, что за все время из театра ушла только Догилева, Татьяна Догилева. Я сейчас не говорю о людях, которые умерли, о Татьяне Ивановне Пельтцер, о Евгении Леонове, о других. Чем вообще это можно объяснить? Что такое есть в Марке Анатольевиче Захарове, что от него не уходят по другим театрам артисты? Николай Караченцов: Человек меняет свою жизнь тогда, когда у него что-то не складывается, когда у него, значит, не очень хорошо дома. А что бежать, если хорошо? И я могу понять Таню Догилеву, потому что женская актерская доля, она тяжелее, чем мужская. У них, как говорят заключенные, год за три идет. А у нас сто человек коллектив. Таня - очень талантливый человек, она же пришла в театр, у Захарова есть такая позиция: проверка главной ролью, она сразу сыграла главную роль в "Жестоких играх" блистательно. Потом прошло несколько лет, она сыграла небольшой эпизод в спектакле "Революционный этюд", ждала, ждала, сколько можно ждать? Она испугалась. И до сих пор я не знаю. Марина Тимашева: Но ведь хорошо же и в других домах. Ну, например, там у того же Петра Фоменко, чай, неплохо. Слава Богу, какой режиссер, какой репертуар и какие роли. Повернулся лучший комик и вообще один из лучших артистов труппы Юра Степанов и ушел, снимается в сериалах. Повернулся Сергей Тарамаев и ушел, тоже снимается в сериалах или где-то еще. Вот что именно Марк Анатольевич Захаров такое делает, что вам там хорошо? Николай Караченцов: Я не работал с Фоменко, мне это очень жаль. Но Захаров... Вот я прихожу на репетицию "Шута Балакирева", я вижу, что у Марка Анатольевича, может быть, не очень хорошее настроение. Он делает все, чтобы мы этого не заметили. Более того, он исшутится. И уже вот когда один улыбнулся, второй, вот в этой атмосфере комфортно работать. Вот мы выходим на сцену - и все звания в гримерной остались, все ордена там. Мы репетируем. И в процессе репетиций мы видим друг друга иногда в очень некрасивом свете. Не часто у артиста с первой секунды все получается. Надо пройти через "не получается". И эта актриса, она не обаятельная, она бедная, вся зареванная, она некрасивая, а потом, через 8-10 репетиций, это место стало получаться, она заблистала, она стала... Но она знает, что я ее такой видел, мы уже все равно родные. Это очень сближает, очень связывает. Есть закон: никогда не радуйся неудаче товарища. Если у него что-то рядом на сцене не получилось, значит, это отразится негативно и на тебе самом. Радуйся его успеху, тогда тебе будет еще легче что-то творить самому. И чаще так и происходит. У меня случилась травма на спектакле, тот же Сашка Абдулов, он меня на руках носил по сцене. Ну как это? И я не забуду этого никогда. Карстен Покайзер: Для меня сейчас, когда Марина представила вас, было таким открытием, что вы озвучили мультфильмы. Как вы пришли к этому занятию, и как вы себя ощущаете, когда вы даете голос какой-то зверушке? Николай Караченцов: Случилось это случайно, простите за тавтологию. Пригласили - я и пошел. Но я работал с самыми разными актерами. Мультфильм: сначала записывается звуковой ряд, а потом уже под это дело рисуется изображение. Рядом Олег Павлович Табаков, серьезный артист, говорит: "Сейчас, подождите, я придумаю". Почему-то лег на пол около рояля, посидел, что-то попищал и "все, давайте снимать", стал записываться. Что там с ним произошло? Я смотрел, смотрел... А потом я получил комплимент от художников, была премьера какого-то мультфильма, "Пес в сапогах", была такая мультипародия на "Трех мушкетеров", только там были не мушкетеры, а собаки. А кардиналы, значит, это коты. И художники сели рядом за этим столом, говорят: "Коля, ты знаешь, нам не надо было его придумывать. Мы его увидели, какой он". Значит, это очень полезное актерское дело, значит, это надо въехать в образ той собаки, той кошки, того, я не знаю, волка, медведя, и попытаться талантливо рычать. Более того, хороший актер, он всегда очень точно ощущает природу комедийного, даже если это трагический актер. А мультфильм, он на этом стоит. В мультяшки заложена вот эта вот природа комическая, и это тоже очень полезно для актера - себя муссировать в этом направлении. Поэтому единственное, что я переживаю, что при этой занятости я вынужден отказываться часто от предложений, которые до сих пор приходят. Хотя и мультфильм тоже стал пожиже. По тем причинам, о которых мы говорили, потому что они стали не столь популярны. Вспомните все эти "Ну, погоди!", которые у нас были. Дело не только в смерти Котеночкина, а в том, что это надо же время, это надо деньги, это надо сто раз рисовать. Ну хорошо, мультяшки. А вспомните, какое у нас было документальное кино. Что за событие было - "Легко ли быть молодым?", "Так жить нельзя". "Обыкновенный фашизм" снимает Ромм. И мне жалко, что это уходит. И дубляж. Сейчас чаще закадровый текст. То есть мы слышим голоса актеров-иностранцев. И хотя это тоже довольно тонкое дело - чтобы, с одной стороны, не наиграть так, чтобы, значит, не разрушить то, что тот создал, потому что его слышат, и сделать это как-то достаточно скромно, интеллигентно и тактично, но и в то же время, не засушить, а все-таки существовать в том же режиме. Но мне было очень интересно заниматься чистой воды дубляжом. Во-первых, надо сыграть роль. Это же не просто так. Во-вторых, уже сыграть не так, как я бы ее сыграл, а как сыграл уже этот актер (тоже, скажем, не очень плохой). Потом, французская речь, она в 4 раза быстрее русской. Значит, надо успеть попасть во все эти смыкания, не потеряв органики, правды, всего, чего угодно. Безумно интересно. Причем я тогда тоже пришел, еще молодой был. А там тоже свой клан - мастера-асы. "Красный звук", артель. Они, значит, из одной киностудии в другую, и все дублируют. Они киношники, а я театральный актер, значит, у них хлеб отбираю. Я уже в одной маечке стою и понимаю, что мой затылок сверлят сейчас тысячи глаз, которые думают... Я не имею права промахнуться, я должен быть лучше всех, я обязан был все это вытащить! Безумно интересно. Марина Тимашева: Николай Петрович, вот когда вы пришли в Центральный детский театр школьником еще, в группе "Актив", да? Вы так, глядя на сцену Центрального детского театра, на эти спектакли, вы кем себя видели? И вообще, например, когда профессор Манюков вас принимал на курс, он же, наверное, думал, что вы характерный актер? Николай Караченцов: Я благодарен Виктору Карловичу, конечно, потому что взять меня в лучший институт мира по актерскому мастерству, это большой риск был. Но взял. Вначале, с первого курса, у меня все получалось легко. Потом вдруг как застопорилось, и ничего не идет. А у нас отсев идет на первых трех курсах. И есть такое понятие - "профнепригоден". Фью-ить - и домой. И вдруг мне Виктор Карлович Манюков сказал: "Коля, задумайся". Я задумался. После второго курса я уже стал получать качаловскую стипендию, потом диплом с отличием. Детский театр дал очень много. Что значит "Актив"? Это повязка с красными буквами, и чтобы мальчики не курили в уборных, чтобы не распивали спиртные напитки, чтобы прилично себя вели в зрительном зале. А если у кого малая нужда, у маленьких детей, аккуратно вывести. И мы пересмотрели весь репертуар. Потом там, в этом "Активе" для школьников был Клуб искусств. Там лекции читали школьникам. Сегодня вы такое найдете? Марков, Филиппов, Эфрос... И это делали честно, со всей душой, чтобы как-то увлечь. И там вот тоже самодеятельная студия была организована, Геннадий Михайлович Печников и Валерия Николаевна Меньковская, и вот мы выучили все по стиху-то, и я туда попал. Там стали советовать поступать. Марина Тимашева: А вы хотели играть характерные роли или героев? Николай Караченцов: Не был зациклен никогда. Вот хотелось играть. Вы-то уж такого актера не помните, был такой Василий Иосифович Топорков во МХАТе. Не совсем Стриженов, если по лицу говорить. И я на первом курсе пришел в Дом актера, который тогда еще был на улице Горького, дом 16, и он там играл большой отрывок из спектакля "Последний дни". Булгаковская пьеса про Пушкина, где Пушкина нет. И там есть такая роль - Битков, тот, который везет гроб с телом. Я хотел так же играть. Вот это что-то было запредельное. Для меня еще один из критериев, когда вот я так не умею. Я не понимаю, как сделано. Потому что часто я вижу: я так умею, я знаю, как это сделано, я там приблизительно. А здесь я вообще уже ни о чем не думал, только: "Мама, вот я так хочу!" И мне было не важно, что это не Ромео, не Гамлет, не герой, не трагик. Мне было все равно. Потом уже какие-то появились другие ориентиры. Поскольку МХАТовская школа, естественно, я знал всех МХАТовцев. А там что ни имя - это событие. Тот же Топорков, тот же Станицын, тот же Ливанов, Андровская, Тарасова. Ну, какие актеры! Сейчас понятие такое: чем больше слов, тем лучше артист. А я знаю, что Остужев снимал шляпу и пропускал в театр актера Сашу Манипольского, который всю жизнь играл только эпизоды. И вот я так не умею. "Я так никогда в жизни не сумею сыграть", - говорил сам Остужев. А Сашу Манипольского мы можем помнить, он играл отца в картине "Анна на шее". Марина Тимашева: Николай Петрович, поскольку наша программа, к сожалению, близка к завершению, а мы выйдем в канун Нового года, расскажите мне честно, много ли раз в своей жизни вы принимали участие в столь любимом у актеров театров виде деятельности, как всякие новогодние елки и праздники? Если много раз, то чьи роли вы обыкновенно исполняли, и как впечатления? Николай Караченцов: Вы знаете, когда-то я несколько новогодних огоньков даже был ведущим. И причем я находился тогда в том состоянии актерском, когда хватался за все. И считал, что это правильно. Потому что мы зеленые, мы неопытные, и самого разного рода материал, который я как актер обязан переварить, может добавить мне в мою копилку. То есть это может быть для меня школой. И мне было это тоже интересно, хотя потом мне сказали, что были сложности, что вот "не надо этого актера снимать на телевидении". Потом говорили: "если снимать, то только не в положительных ролях". И "гноили", было такое... А потом одна из дам, которая руководила телевидением, посмотрела: "Ой, какой обаятельный мальчик ведет "Огонек". Оказывается, это и здесь тоже сработало. И потом тоже сидел где-то, какую-то мы получали премию очередную, и один из крупных телевизионных начальников говорил: "Коля, ты знаешь, вот приносят из какой-то студии заявку на телевизионный фильм, и написано "Караченцов". И мы уже знаем, что это будет хорошее кино, мы всегда разрешаем". Он мне говорит, а я знаю, что он меня уже 3 раза запрещал, вот именно этот человек. Думаю: "Ну как же у него язык-то поворачивается?" Ничего себе, сидит, улыбается, готов меня обнимать и целовать. И через это надо было тоже, наверное, пройти. И дабы завершить тему, скажу, что на ТВЦ в новогоднем огоньке 2003 года артист Караченцов будет вести огонек. И выбран был я по той линии, о которой мы с вами говорили в начале нашей беседы. Потому что на ТВЦ они решили (Аркадий Инин писал сценарий) сделать Новый год на планете Шансон. К сожалению, в русском языке нет эквивалента этого слова. Потому что "песня" - это не совсем точно. Это что-то такое, песня-переживание, песня, которую надо сыграть, проиграть, где слово важно. И вот они меня избрали ведущим, и на ТВЦ пройдет огонек под этим флагом. Марина Тимашева: А вот этих волков, зайчиков, Дедов Морозов в театре для приработка никогда не играли? Николай Караченцов: Нет, я в детский сад пошел для приработка, сыграть Деда Мороза. Мне сказали, что заплатят по 15 рублей. Я должен был две елки отыграть. И я попросил в театре халат. Мне дали бороду, я вызубрил с музыкальным работником этого детского сада всю елку: "Ну-ка, елочка, зажгись!" и "А теперь не забыть подарки от родителей передать..." Вот обложил себя тремя подушками (я был очень худой), и в поту, в мыле работал. После первой елки меня покормили детскосадовским обедом, чему я был очень рад, котлеты вкусные были. А после второй сказали: "Все-таки вы недотянули в мастерстве, поэтому мы вам не по 15 рублей, а по 10 заплатим". Я так обиделся, думаю: "Я старался, как лошадь, - думаю. - Что же эти... тогда не надо было..." И потом прошло 3 года, я случайно встретил эту женщину, которая заведовала музыкальной работой этого детского сада. И она сказала: "Вот сижу и думаю: "Как пригласить? Ведь теперь-то вы уже не пойдете". И мы так с радостью вспомнили, значит, тот Новый Год. Было и такое. Марина Тимашева: Промахнулась. Николай Караченцов: Да. Марина Тимашева: Теперь, по традиции нашей передачи, мои коллеги впечатлениями делятся от беседы. Карстен Покайзер: Мне кажется, что я, к сожалению, очень часто встречаюсь с людьми, которые готовы на все, лишь бы сделать какую-то блестящую карьеру, и всегда, когда я имею честь беседовать с людьми, которые, мне кажется, по-другому построены, мне это очень приятно. Поэтому и сегодня было очень приятно. Конечно, этим людям в детском саду должно быть стыдно до... не знаю, до конца своих дней! Николай Караченцов: Да ладно. Нормально. У них просто не хватило денег, я так понял. Эрлен Бернштейн: Я хочу сказать, что эта беседа не стала для меня откровением. Вы знаете, вот я так и представлял себе. Мне очень приятно, что я теперь представляю себе это не по экранному образу, а вживе. Мне просто приятно. Спасибо. Николай Караченцов: Ура-ура. Мне тоже. Марина Тимашева: Вообще, как это ни странно, я должна совершенно под вашим мнением подписаться, потому что очень часто человек разочаровывается. Он создает себе кумира вне зависимости от того, что на эту тему написано в вечных книгах. Он помнит Николая Караченцова, как он пел "Мартин Лютер с Римским папой ходят к девкам тихой сапой. Хочу и я...", как он стоял в этом самом "Тиле" на авансцене и говорил: "Пепел Клааса стучит в мое сердце", и слова эти стучат до сих пор всюду - в сердце, в ушах бьются. И ты думаешь, что потом ты увидишь человека, и вдруг он как-то не будет соответствовать. Это ужасно. Вот ты сам взрослый человек, как ребенок, ты боишься, что этот дед Мороз окажется, вдруг, ну... вот что-нибудь у него будет не так - подол оторванный, колпак одет не так, и черные волосы, например, выглядывают. И поэтому это, конечно, совершенно поразительная способность и умение - впечатление о себе как о личности, как о профессионале, как о человеке невероятной дисциплины, невозможного обаяния сохранить даже внутри радиостудии. И еще я хотела сказать, что петербургский театральный журнал задавал разным людям, разным театральным людям очень разного возраста и совершенно разных эстетических воззрений вопрос о том, что они помнят как моменты любви на сцене в театре, любви не в общехристианском смысле этого слова, а любви мужчины и женщины. И надо сказать, что люди отвечали очень искренне и очень благородно, и при этом фамилии все тасовались, как карты. То есть оказалось, что именно любви мужчины и женщины на сцене театра аудитория видела не так уж много, и вообще все это было в прошлом. И довольно странные были фамилии мужчин, которые назывались. Это были не классические герои-любовники, не красавцы писаные с тонкими чертами лица и пальцами. А это были Ульянов и Лавров, это был Луспекаев, это были Константин Райкин и Николай Караченцов. Два человека из опрошенных, что, в общем, очень много (я использую вашу терминологию - в процентном отношении), они все назвали Николая Караченцова и говорили при этом о "Тиле Уленшпигеле" и о "Юноне и Авось". И я сама тоже должна сказать, что это была еще одна из великих интонаций, когда Тиль Караченцова говорил, обманывая свою возлюбленную, что, когда он шел с другой женщиной к роще, он думал, что это она, Нелли, а только когда пришел в эту рощу, понял, что это не она, Нелли. Так и любимый человек остается этим голосом и любимым человеком. Николай Караченцов: Зазнаюсь. Вы столько наговорили мне добрых слов, что надо тихо пойти поспать быстро и все позабыть, что вы говорили. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
