Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Из Ленинграда в Иерусалим.Беседа с писателем Марком ЗайчикомВедущий Иван ТолстойИван Толстой: Гость Праги - иерусалимский писатель Марк Зайчик. Ленинград, Иерусалим, Петербург, литература и литературные контексты. Бывший ленинградец, нынешний израильтянин. Редактор «Окон» - литературного приложения к газете «Вести». Вы только что съездили в Петербург и там читали лекции о политическом положении в Израиле. Означает ли это, что только человек собственно из Израиля может прояснить бывшим соотечественникам сложное положение в этой стране? Марк Зайчик: Мне кажется что да, хотя я не хотел касаться политики в разговоре с вами. Но раз уж речь зашла, я должен сказать, что, скажем, освещение ситуации в Израиле, то, что я вижу по местному кабельному телевидению, Си-эн-эн, Би-би-си, мне кажется односторонним и не адекватным ситуации. Как это ни странно, российские каналы, в частности НТВ, ОРТ и РТР, более объективны. Они, во всяком случае, молодые ребята, которые присланы в последнее время, которые знают арабский язык, они, по крайней мере, пытаются понять ситуацию. Для этого нужно минимальное внедрение в эту жизнь. Потому что она настолько сложна, как вы это уже знаете, что необходимо присутствие и некоторое знание быта. Я предполагаю, что у меня это минимальное знание есть. Иван Толстой: Сколько лет вы в Израиле? Марк Зайчик: 27 лет. Иван Толстой: Вы уехали одним из первых? Марк Зайчик: Из Ленинграда, наверное, да. Я помню, как Сережа Довлатов мне говорил: «Марк, ты не много учился, но я тебе достану за твои курсы деньги». Тогда платили выкуп за образование. Он меня познакомил с какими-то людьми. К счастью, тогда все отменили. Тогда было сложно уезжать. Я уехал в Таллинн, а потом в Иерусалим. Иван Толстой: Каким вы себя помните 27 лет назад? Марк Зайчик: Я не знаю. Я весил на 40 кило меньше. Иван Толстой: А в смысле мудрости? Марк Зайчик: Я стал поумнее хотя бы потому, что два языка и две культуры, да и возраст, наверное, прибавляют. Да и две действительности. При всей сложности это все-таки прибавляет и ума и мудрости, если мы говорим об одном и том же. Иван Толстой: Можно ли об этих двух мудростях вас спросить, но последовательно. Сперва - о мудрости первой. Вы можете формулу самого себя вывести начала 70-х или 60-х годов? Марк Зайчик: С формулами у меня проблема. Я не знаю, но я предполагаю, что на самом деле человек не изменяется. Есть такая мысль, что человек, каким рождается, таким и умирает. Все зависит от наполнения прожитой жизнью. Наверное, все изменилось. Я помню себя. Я был более антисоветски настроен, чем сейчас. Сейчас я к России отношусь намного лучше, чем тогда. Я одинаково хорошо отношусь к русскому слову и к русскому языку. Оно для меня, по-прежнему, столь же важно. Хотя я владею ивритом достаточно хорошо, но стесняюсь писать на нем. Но к русскому слову, написанному Андреем Платоновым или Михаилом Лермонтовым, я по-прежнему отношусь с нежностью и восторгом. Иван Толстой: Вы были писателем и тогда, 30 лет назад? Марк Зайчик: Сложно сказать. Но что-то там было. Потому что люди, которые были старше меня и мнение которых мне было важно, что-то такое находили в тех рассказах, которые я писал тогда. Иван Толстой: Вы печатались тогда? Марк Зайчик: Нет. Иван Толстой: Вы упоминали Довлатова. Это человек из вашего круга? Марк Зайчик: Скорее, я из его круга. Он старше меня на 8 лет. Мы довольно часто общались, и после больших возлияний мы приходили к нему домой, у него была такая огромная папка со стихами Мандельштама. Он читал вслух, и я сидел, и мы выпивали и плакали. И Нора Сергеевна и Лена была, и были еще какие-то люди. Но вот эти вечера позднего лета 67-68 годов запомнились мне надолго. Иван Толстой: Мотив отъезда? Марк Зайчик: Я мог уехать намного раньше - всякие фиктивные браки и прочее, но я отказывался от этого. К 71-72 году в Питере создалась, я бы сказал, тупиковая ситуация. Не в национальном смысле или творческом. Ощущение, что ты дошел до какого-то тупика, из которого ни вправо, ни влево, ни назад уже нет хода. Перед тобой стена. Я вспоминаю поездки с родителями в ОВИР, у меня был больной отец, полупарализованная мать. Я работал грузчиком, естественно. Ездил на эту улицу Желябова. Я помню эти ощущения. Я понимал, что я совершаю необратимую вещь. Я был достаточно молод, - мне было 25 лет. И при всем при том я понимал, что нужно сделать какой-то поступок для своего возраста - скажем, через 5 лет я бы уже не уехал, я полагаю. Иван Толстой: А вы помните, кто уезжал самым первым? Марк Зайчик: Я помню две фамилии. Я помню, как в одно время сначала погиб на охоте Леонид Аронзон, а потом через некоторое время, через пару недель, это 72 год, пришло сообщение, что уехал Бродский. Хотя с Бродским я не был знаком, я его видел один раз. А с Аронзоном я был хорошо знаком. Иван Толстой: Он собирался уехать? Марк Зайчик: Нет. Но он был в такой ситуации, которую я вам описал. Как я предполагаю, все дело в возрасте и в том, что называется прожитой советской жизнью, которую не всегда можно выдержать. Иван Толстой: То есть вы считаете, что когда ты находишься в некой психологической точке, когда есть некий баланс или дисбаланс между прожитым и будущим и ты на чем-то покачиваешься, человек способен уехать. Чуть раньше еще нет, чуть позже уже нет? Марк Зайчик: Совершенно верно. Иван Толстой: Какой смысл прожитых 27-и лет в Израиле? Как вы сейчас понимаете жизнь? Марк Зайчик: Я как-то не задумывался. Я жил. У меня были весьма туманные представления, как надо жить, и что надо делать, хотя они не всегда осуществлялись. Я прекрасно понимал, что служа на какой-то работе, сидя в каком-то районе Иерусалима, можно написать тот самый роман на русском языке, о котором мы всю жизнь говорили. Я не знаю, удалось ли мне написать этот роман, но у меня вышло несколько книг по-русски. Но некоторыми страницами или абзацами своими я доволен. Они, может быть не совершенны, но я доволен ими. Иван Толстой: Как вы отвечаете на такой традиционный вопрос: есть ли русская литература в Израиле? Марк Зайчик: Это риторический вопрос. Наверное, есть. Есть какие-то замечательные имена, которые при всем том, что там есть союз писателей, в котором огромное количество членов в разных секциях, со своими страстями, где люди хотят денег. Но делить там нечего, и это очень хорошо. Если я все правильно понимаю при своих 27 годах, прожитых в Иерусалиме, то, что мне удалось сделать почти полностью - это выжать из себя литературные амбиции. Я погасил в себе очень много надежд. Когда начинаешь заниматься литературой, думаешь: деньги, женщины, вино, цветы. Или это из-за возраста. Иван Толстой: Но в Израиле можно жить собственно писательским трудом? Марк Зайчик: Я предполагаю, что да. Но я служу в газете, занимаю там пост редактора литературного и общественного приложения, которое выходит в конце недели на русском языке в газете «Вести». Вот я слышал, что сейчас замечательная, на мой взгляд, писательница Светлана Шенбрунн романом, который она написала в 22 года (просто настоящее откровение этот роман), вышла на финальную стадию Букеровской премии. Она не получила ее. Многое говорит то, что получил премию человек, живущий в Швейцарии. Это часть современной жизни - вот такая эта жизнь. Иван Толстой: Будучи редактором приложения «Окна», вы реализуетесь какой своей стороной - писательской, общественной, редакторской, журналистской? Марк Зайчик: Я год этим занимаюсь. Я попытался все-таки сделать в соответствии со своими вкусами. Я максимально удалил это издание от политики и попытался максимально приблизить его к жизни. Я научился смелости и мужеству в отношениях с коллегами, что очень непросто. Невозможно каждый номер заполнять Мандельштамом, Набоковым, но стремиться к этому надо. На уровне публицистики и журналистики ретро литературы это может быть вполне прилично. Иван Толстой: Какой ваш собственный литературный круг общения? Марк Зайчик: Я предполагаю, что у меня его нет. У меня есть несколько близких товарищей: поэты Леонид Иоффе, Семен Гринберг. Мне очень нравилась проза человека, ныне живущего в Германии - Леонида Гиршовича. Но то, что называется общением - салон, вечер, выступления - это относится к той самой области, которую я так настойчиво выжигал и выжег. Иван Толстой: Как видится литературная жизнь России из Иерусалима? Марк Зайчик: По роду службы я получаю российские газеты, у меня остались отношения в Ленинграде в журнале «Звезда», вот этим и ограничивается. Говорят, что Нью-Йорк не Америка, а Москва не Россия. Наверное, журнал «Звезда» это не вся литература России, но все-таки приличная литература. Иван Толстой: Все говорят о том, что русский читатель отворачивается от беллетристики или, по крайней мере, в значительной степени отворачивается от нее и обращается к жанрам документальным. Происходит ли то же самое с читающей публикой в Израиле? Марк Зайчик: Мне очень сложно сказать. Со вкусами происходят большие изменения. Читатель читает то, что ему дают. Если это хорошо, то он потребляет хорошее. На уровне интереса я думаю, вы правы. Но я предполагаю, что газета и газетное приложение это все-таки еще не литература. Я думаю, литература существует на уровне книг и литературных журналов. Я борюсь с интернетом и компьютером всю жизнь, но неудачно. Старинное понятие литературы - сел, записал свои мысли и впечатления - оно первично, а вот документ, воспоминания и публицистика - это вторично. Это тоже литература, но вторичная. Иван Толстой: Александр Генис, наш постоянный автор, издал книжку под названием «Иван Петрович умер». С его точки зрения больше нельзя сесть за стол и написать: «Иван Петрович поднялся, подошел к окну...». Так писать больше нельзя, нельзя просто выдумывать. 20-й век запрещает выдумку на таком уровне, должна быть фантазия иного рода. Вы не согласны с таким тезисом? Марк Зайчик: Нет, я не считаю, что кто-то что-то может запрещать. Иван Толстой: То есть вы пишете про Ивана Петровича? Марк Зайчик: Да. Начало романа «Дар» интереснее, чем то новое, что придумает герой Александра Гениса. Иван Толстой: 27 лет назад, когда вы приехали в Израиль, в Израиле русского языка было мало. Но за 27 лет там уровень говорения на русском языке поднялся невероятно. А как изменилось в связи с этим ваше самоощущение? Марк Зайчик: Если сказать честно, меня это мало радует. Потому что этот язык, который занимал очень важную часть в моей жизни, несколько отличается от того языка, на котором говорят и пишут ныне приехавшие люди из центральных или южных областей нашей бывшей великой родины. И это несоответствие мне мешает. Хотя я понимаю, что это должно быть. Иван Толстой: Вы имеете в виду жаргонизацию? Марк Зайчик: Да. И новые слова. Я например много лет не мог понять, что такое тусовка. Вот когда я прихожу к кому-нибудь, мы выпиваем и потом бежим за второй бутылкой и потом появляется третий - это, наверное, называется тусовка. Выясняется, что нет. Иван Толстой: Что вы сейчас пишете? Марк Зайчик: Я пишу сразу два романа. Один называется «Жизнь Бегина» - это полу-документальный роман о жизни бывшего главы правительства Израиля, который, как известно, был узником советского ГУЛАГа. Иван Толстой: То есть все-таки документальная проза. Марк Зайчик: Не совсем. Я предполагаю, что некоторые куски художественной жизни Тель Авива, Иерусалима там будут. А второй роман, который я пишу на работе, - про отношения пожилого мужчины и не менее пожилой женщины, который еще пока не называется никак и пока благополучно дошел до некой центральной точки отношений - до постели, а дальше они будут разбираться с божьей помощью сами. Иван Толстой: Желаю здоровья вашему Ивану Петровичу. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
