Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Не ждавшая Годо: К столетию со дня рождения Нины БерберовойВедущий Иван ТолстойВ сентябре 1989 года в Ленинграде с волнением ждали приезда Нины Николаевны Берберовой. Ни с чем не сравнимая была пора: казалось, уже все произошло в стране, уже такие значительные слова сказаны, столько всего печатается, так идет кругом голова от радостных идеологических перемен! И вот в дополнение ко всему - приезжает знаменитая Берберова. Вы читали? Нет, мы еще не достали. Непременно прочитайте: во-первых, «Железную женщину», это про любовницу Горького и Герберта Уэллса, она агенткой была. Потом воспоминания «Курсив мой» - про всю эмиграцию. Очень зло пишет. Такие разговоры были повсеместно. Встречали Нину Николаевну на Московском вокзале, «Красная стрела» доставила ее на берега Невы, откуда она уезжала 67 лет назад. Маленькая, сухонькая, готовая к любому разговору и любым впечатлениям, Берберова почти выпорхнула из вагона и быстро осмотрелась. Знакомства, улыбки, цветы и реплики. Машина от Союза писателей и проезд по центру города. Подъехали к дому на улице Жуковского, сопровождающие писатели беспокоятся, как почти 90-летняя изгнанница перенесет встречу с родным жилищем, слегка поддерживают под локоть. Нина Николаевна смотрит на фасад, ее взгляд почти безучастен. Сопровождающие переглядываются: она что, не узнает? Может, она совсем га-га? Берберова поворачивается к спутникам: «Ну, что мы застыли здесь, едем дальше!» И, усаживаясь назад в машину, саркастически прибавляет: «Несмотря на революцию, парадная дверь в мое время заколочена не была». Все опять переглядываются: а старуха-то еще хоть куда! Нина Николаевна Берберова, дочь обрусевшего армянина и русской матери, родилась в Петербурге 8 августа (по новому стилю) 1901 года. Десятилетней девочкой она раз и навсегда выбрала себе дорогу - поэзию. В четырнадцать познакомилась с Анной Ахматовой и Александром Блоком, в двадцать присутствовала на заседании поэтической студии «Звучащая раковина», руководимой Николаем Гумилевым, в двадцать один уехала в эмиграцию с Владиславом Ходасевичем. Бойкости Берберовой можно было позавидовать. Все вопросы она решала сама: «Я никогда не ждала Годо», - говорила она, намекая на бездействующих героев знаменитой пьесы Сэмюэля Беккета. И в то же время ее способность к литературной переимчивости поразительна. Десять лет, прожитые бок о бок с Ходасевичем, дали ей не только знание писательской среды в ее лучшем воплощении (Андрей Белый, Алексей Ремизов, Иван Бунин, Марина Цветаева, Владимир Набоков, Марк Алданов, Максим Горький), но и уникальный литературный опыт - присутствие в творческой лаборатории Ходасевича, глубокого и едкого критика, трагичнейшего поэта, образованного и тонкого пушкиниста. Ее смелость еще и в том, что она, когда понадобилось, ушла от почти классика Ходасевича к никому неизвестному художнику Макееву. У самой Берберовой к тому времени был литературный опыт: социально-драматические рассказы «Биянкурские праздники», романы «Последние и первые», «Повелительница», многочисленные стихи. Ей, кстати, принадлежала строчка, перелетавшая в эмиграции из уст в уста: «Я не в изгнании, я в послании». Многие ли могут похвастаться тем, что их строчка стала символом времени? Грянувшая в 1939 году война разрушила европейскую жизнь первой волны русской эмиграции. Бежали Бунин, Набоков, Алданов, кто на юг Франции, кто за океан. Париж опустел. Оставшиеся попрятались и затаились. Нина Берберова никуда не уехала. Самостоятельная и волевая, она решила, что мирных граждан, ничего против оккупационных властей не учиняющих, трогать не будут. И была по-своему права. Поселившись с мужем в домике под Парижем, она изредка приезжала в город на своем видавшем виды велосипеде, как литератор замолчала, в группы и объединения не входила. Так рассказывала она сама в мемуарной книге «Курсив мой». Но были и другие документы, письма, о которых Берберова предпочитала не вспоминать. В нашей передаче участвует московский историк Олег Будницкий, обнаруживший в американских архивах интересные свидетельства. Олег Будницкий: В период Второй мировой войны, которая расколола и так не отличавшуюся единством эмиграцию, о позиции Берберовой сложилось мнение, во всяком случае, у людей, которые жили в Америке, что она симпатизировала нацистам и даже предпринимала какие-то шаги, чтобы склонить к этому других людей, в частности, Ивана Бунина и Георгия Адамовича. Писатель Марк Алданов, который, как известно, в период войны жил в США, писал Марку Вишняку (бывшему секретарю Учредительного Собрания и редактору журнала «Современные Записки»): «О русских в Париже известий нет. Воображаю, как трясутся теперь Гиппиус, Берберова, Сургучев и Шмелев». То есть имя Берберовой было названо в одном ряду с прогитлеровским писателем Сургучевым и Иваном Шмелевым, публиковавшимся в пронацистских «Парижском вестнике» и берлинском «Новом слове». А в январе 1945 года в нью-йоркском «Новом Русском Слове» была напечатана статья свояка Алданова библиографа и публициста Якова Полонского «Сотрудники Гитлера», в которой был опубликован длинный список русских эмигрантов, запятнавших себя сотрудничеством с нацистами. Наряду с именами Мережковского, Гиппиус, Сургучева, Лифаря, Ильина в нем были названы Николас фон Макеев (именно так) и Берберова-Макеева. В эмигрантских кругах ходили разговоры о том, что как я уже упоминал, Берберова писала на юг из свободной зоны Бунину, Георгию Иванову и Адамовичу, приглашая их вернуться в оккупированный Париж. Репутация у Берберовой была достаточно одиозная, и вскоре после окончания войны 30 сентября 1945 года она написала письмо Марку Алданову, копии которого разослала Владимиру Зензинову, известному деятелю-эсеру и публицисту, Георгию Федотову, Марку Вишняку, Софье Прегель - издатетельнице журнала «Новоселье», Михаилу Карповичу - одному из редакторов «Нового журнала», Михаилу Цетлину и Александру Полякову, в котором она попыталась объясниться и оправдаться в том, что с ней происходило в 1940-41 и последующих годах. В этом письме Берберова отрицала возводившиеся на нее обвинения в симпатиях нацистам и в том, что якобы она и ее муж Макеев жили припеваючи в годы войны и что якобы Макеев (а он был сотрудником Лувра) продавал немцам картины. Картины, по большей части конфискованные у евреев. И вот на этом, вроде бы, и строилось их материальное благополучие. Кстати, сама Берберова писала, что она не заработала ни копейки в годы войны и что нигде не публиковалась. Но, в общем-то, жили они по тем временам безбедно. И вот в этом письме, в котором она отрицает возводившиеся на нее обвинения, она, в частности, писала: Нина Берберова, из письма: Да, в 40-м году, вплоть до осени, то есть месяца три до разгрома библиотек и первых арестов, я (как и девять десятых французской интеллигенции) считала возможным в не слишком близком будущем кооперацию с Германией. Протестовали тогда одни только эписье (бакалейщики) по случаю того, что мало бифштексов. Мы были слишком разочарованы парламентаризмом, капитализмом, третьей республикой, да и Россия была с Германией в союзе, это тоже обещало что-то новое. Олег Будницкий: Поясню, что речь идет о союзе Гитлера и Сталина, заключенном в 1939 году. Далее, писала Берберова: Нина Берберова, из письма: (Далее) мы увидели идущим в мир не экономический марксизм и даже не грубый материализм. Когда же через год выяснилось, что всё в национал социализме - садизм и грубый империализм, то отношение стало другим, и только тогда во Франции появилось Сопротивление. Так судила я, так судили многие вместе со мной. Олег Будницкий: Как отреагировали на это оправдательно-покаянное письмо Берберовой, точнее, я бы сказал не покаянное, а оправдательно-агрессивное? Она не столько оправдывается, сколько клеймит своих разоблачителей, критиков последними словами. Алданов отреагировал следующим образом. В письме Вишняку: «Удивительно, что основной факт - свою «ориентацию» в 41 году - признает. И в какой форме! И очевидно, совершенно не понимает, что же тут было дурного?» Для Алданова русский литератор, который был способен увлекаться нацистами даже короткое время, был фигурой, с которой нельзя было поддерживать отношения. В то же время Алданов подчеркивал, что доказать обвинения, возводившиеся на Берберову для него невозможно. Речь шла о таком «эфемерном» понятии, как репутация, а доказать, с какими-то фактами в руках, что действительно Макеев продавал картины, конфискованные у евреев, и они на эти деньги с Берберовой жили, и Берберова симпатизировала нацистам, - это все были разговоры. Она на самом деле ничего не напечатала. Тем не менее, Берберова сама в этом призналась. Надо сказать, что она немножко лукавила, когда писала о том, что увлекалась нацистами в 40-начале 41 года. На самом деле и в 42 году она писала Иванову-Разумнику, появившемуся из небытия, из Советского Союза и всплывшего в Германии, что некоторые из ее друзей сражаются на восточном фронте. То есть на стороне немцев. Трудно себе представить, чтобы Бунин и многие другие люди, могли называть тех русских, которые пошли служить нацистам и сражались на восточном фронте, «друзьями». И вот возникла такая интересная полемика между Алдановым и Марком Вишняком по поводу позиции Берберовой, ее письма. Вишняк считал, что письмо Берберовой очень умно составлено. Алданов считал, что напротив, письмо это на редкость глупо и «для самозащиты она должна была отрицать все: отроду не была за кооперацию с нацистами, все гнусная клевета. Вместо этого она, как вы правильно пишете, созналась в том, что держалась немецкой ориентации. После чего шли ценные мысли о шкурниках и бифштексах. Ведь Александр Федорович Керенский говорил, что она и вправду за немцами не была. Я в мыслях не имею писать ему об этом. Но что бы он мог сказать теперь?». Вывод Алданова, который в плане общественном не считал возможным поддерживать отношения с Берберовой, был такой: «Личные отношения довоенные, прежде очень добрые, у нас с ней кончены. Не говорю навсегда, так как навсегда ничего не бывает. Вероятно, со временем будет амнистия всем, всем, всем, ведь не Геринги и не Штрайхеры, а ведь стольких людей мы сами амнистировали за 30 лет». Как мы знаем, так действительно, и произошло и Алданов полагал, что возможная публикация Берберовой в «Новом журнале» привела бы к уходу сотрудников. Но как мы знаем, Берберова впоследствии публиковалась в «Новом журнале», никто никуда не ушел, все всё забыли. Но, тем не менее, Берберову это жгло всю жизнь, воспоминание об этой ее ориентации и, самое главное, о том, как она вымаливала прощения у одних, в то же время обвиняя в клевете других, и когда 20 лет спустя в переписке с тем же Вишняком возникла тема ее ориентации во время войны и Вишняк задал ей какие-то вопросы, это вызвало взрыв ярости у Берберовой. И она писала ему, с которым была к тому времени в вполне дружеских отношениях: Нина Берберова, из письма: «Примиритесь с тем, что у вас есть знакомая, которая хотя и не состояла в нацистской партии, не работала в гестапо и, как выяснил Аронсон, не печаталась Париже, одно время имела иллюзии, что Сталину было плохо от немецкого вторжения. Но ему стало еще лучше, чем было. Теперь, я думаю, можно закончить этот диалог. Просьба: не слишком много рассказывать вашим друзьям, которые мне приходятся клеветниками, о моих нынешних успехах. Они причастны к тем анонимным письмам или их жены, которые пишутся обо мне». Это уже письмо 1965 года. Нетрудно заметить, что если сравнить текст письма Берберовой 1945 года, где она объясняла свою позицию, она писала, что союз России и Германии - это нечто новое. 20 лет спустя, как бы позабыв об этом, она пишет, что имела иллюзии от немецкого вторжения. Она немножко запуталась. Иван Толстой: В Америке Нина Николаевна начинала жизнь заново. Пришлось учиться английскому языку, вождению автомобиля, университетской жизни на кампусе, где требовалась не оригинальность, а общедоступность. Она и это преодолела. Фикшн, проза вымысла стала у нее постепенно вытесняться всамделишными историями о тех, кого все чаще и чаще приходилось вспоминать в некрологах. Прошлое не отпускало ее, и поразительно признание, которым Берберова поделилась уже в конце 1980-х: оказывается, она, эмигрантка, до 1953 года, до самой смерти Сталина, никогда, ни на один день не могла избавиться от страха перед тираном, она всей кожей чувствовала его проникающую власть! С начала 1960-х Берберова взялась за мемуары. «Курсив мой» считается ее главной книгой в этом жанре - книга о Петербурге Серебряного века, о Берлине, горьковской вилле на Капри, о Париже и норвежских фьордах. Но ничуть не менее мемуарны и два других тома - биография Муры Будберг «Железная женщина», повествование о русской авантюристке, любовнице Брюса Локкарта, Максима Горького и Герберта Уэллса, агентке как минимум трех международных разведок, которую Берберова хорошо знала лично, и исследование «Люди и ложи» - полубиографическое, полудокументальное эссе о русских масонах в революции и изгнании. Воспользуемся архивами радио «Свобода». У нас сохранилась запись выступления Нины Николаевны на наших волнах осенью 1961 года. Ведет передачу писатель Владимир Юрасов. Владимир Юрасов: Говорит радиостанция «Свобода». У микрофона Владимир Юрасов. Рядом со мной в студии сегодняшний гость радиостанции «Свобода» - известная русская писательница Нина Николаевна Берберова. Нина Николаевна, русская зарубежная литература получила новую книгу благодаря вам. Книгу «Собрание стихов» поэта Ходасевича. Расскажите, пожалуйста, об этой книге нам. Нина Берберова: Книга только что вышла в Мюнхене. Это собрание стихов Владислава Ходасевича, который родился в 1886 году и умер в 1939-м. В ней 240 страниц и кроме стихов, которые занимают, конечно, большую часть книги - стихи с 1913 по 1939 год - кроме этих стихов еще есть комментарии, сделанные лично Ходасевичем к своим стихам. Есть две фотографии, из которых одна чрезвычайно редкая - просто уника - и библиография краткая и краткая биография. Владимир Юрасов: А фотография - это только портрет Ходасевича? Нина Берберова: Нет, фотография группы. Снимались в 1923 году в Берлине - Ходасевич, Борис Зайцев, Андрей Белый, Ремизов, Муратов и я. Владимир Юрасов: Нина Николаевна, а не можете вы рассказать подробнее о поэте Ходасевиче. Потому что в Советском Союзе среди литературных кругов его поэзию знают, но, главным образом, поэзию первого периода до 22 года, а эмигрантского периода очень немногие знают. Нина Берберова: Его можно причислить к последним символистам, но он сочетает в себе и русский классицизм в пушкинской традиции. Он выпустил несколько книг еще в России, а в 1927 году в Париже вышел сборник его стихов уже более объемистый. Да, его в Советском Союзе знали, и он каким-то образом очень тесно связан с первыми годами после революции. Когда жилось тяжело, во времена военного коммунизма, голода, холода и всяких испытаний. У него много стихов этого периода и об этом периоде. У него есть поэма «Сорентинские фотографии», которые были написаны в Сорренто, когда он гостил у Горького. Он там жил три зимы - 1923, 1924 и 1925 год. В это время как раз он очень был дружен и близок с Горьким и его семьей. Ходасевич делил свой труд между поэзией и критикой и между прочим историко-литературными книгами. Было у него очень много интересных статей о Пушкине, у него есть книга «Жизнь Державина» - замечательная книга, которая в Советском Союзе имела бы громадный успех, если бы ее там знали. И книга воспоминаний. Очень интересных. О Брюсове, о Белом, о Блоке, о Гумилеве, о Горьком. Владимир Юрасов: Нина Николаевна, насколько я знаю, Ходасевич был вашим первым мужем. Я говорил о том, что его поэзию знают в Советском Союзе, но не знают его стихов последнего эмигрантского периода. Я надеюсь, что книга, которую вы издали и редактировали с такой любовью, дойдет в Советский Союз. Нина Николаевна, думаете ли вы, что ваши книги доходят в Советский Союз? Нина Берберова: Кое-что доходит. В Советском Союзе у меня есть старые друзья, с которыми я начинала. Они, конечно, знают и помнят меня, как и я их. А затем есть молодые. Тут я могу вам рассказать один маленький случай, который я только на прошлой неделе узнала. Приехал один мой друг, который был в Ленинграде. И там встретил двух молодых людей. Они себя называют русскими битниками. Русскими сердитыми молодыми людьми. Они ходят в синих холщовых штанах и бороды даже отпустили. И они обо мне спросили. Я даже написала стихи по этому поводу. Они кстати называются «Передача на ту сторону». Владимир Юрасов: Спасибо, Нина Николаевна. Я надеюсь, что ваши незнакомые вам молодые друзья в Ленинграде услышат наш разговор сегодня. Иван Толстой: Трудно сказать, что больше всего привлекло к фигуре почти девяностолетней писательницы маленькое французское издательство «Акт Сюд» из города Арля. То ли перестройка в Советском Союзе и мода на все русское, то ли привычка находить оригинальную личность и «раскручивать» во вселенском масштабе, то ли недавний успех другого эмигранта - Иосифа Бродского, ставшего нобелевской звездой. Но как бы то ни было, в конце 1980-х за Берберову французские издатели взялись, да как! Книга за книгой, плакат за плакатом, телепередачи, интервью. Ее возили всюду, распахивали двери, ни на минуту не отпускали специально приставленного камера-мэна. Она скончалась в 1993-м, слабая и признанная, всего добившаяся и резкая до последней минуты. Ей больше не нужны были никакие подпорки в виде чужих авторитетов и заемной славы. Она прошла собственный путь, гордый и независимый, когда рассчитывают только на себя и не ждут Годо. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
