Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Новый канон русской литературыАвтор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Александр Генис: Недавно в Москве вышла книга «Современная русская литература» с дерзким подзаголовком «Новый учебник по литературе». Смелость этого предприятия не трудно оценить. Авторы - Лейдерман и Липовецкий - кстати сказать, отец и сын, предприняли как раз ту самую попытку, о тщетности которой предупреждал Крылов - запрячь Лебедя, Рака и Щуку. Под одной обложкой, внутри одной концептуальной рамы, они объединили российскую словесность последних 50-ти лет. Кто может себе представить в одном учебнике Шолохова и Сорокина? Авторы смогли. В результате этой смелой выходки вышла книга, безусловно, спорная и, безусловно, полезная. Мы настолько привыкли, что отечественную словесность разделяет идейная и стилевая граница, что нам кажется нелепым считать современниками не только Булгакова и Фадеева, но и Евтушенко с Бродским. Отвага учебника в том, что он должен всех примирить хотя бы хронологическими рамками, создав новый канон, с котором должны будут считаться студенты XXI века, ибо книга рекомендована им министерством образования России. Последнее обстоятельство уже успело вызвать завистливую, похожую на донос рецензию. Еще сложнее концептуальные проблемы. Основной тезис книги, который разворачивается и варьируется на протяжении всех трех томов, можно выразить следующим образом: литература классического рода занималась описанием некоего упорядоченного состояния жизни. То есть космоса. В 20-м веке словесность открыла хаос и стала модернизмом. На смену ему идет постреализм, который ведет диалог хаоса с космосом. Это дорогое авторам положение, как каждый новый термин претендующий на универсальное содержание, конечно, труднее всего обосновать. Но об этом мы еще поговорим. А пока я хочу представить слушателям нашего гостя, одного из соавторов учебника, профессора Колорадского университета Марка Липовецкого. Марк, начнем с начала. Назвав книгу учебником, вы пошли на серьезный риск: учебник - не монография, он должен покрывать весь затронутый предмет. Как вы определяли список имен и названий? Какими принципами руководствовались? Марк Липовецкий: Во-первых, строго говоря, это не учебник, а учебное пособие. Но конечно, между собой мы с моим соавтором и отцом называли эту книгу учебником. Критерий отбора определялся двумя факторами. Первый фактор связан с тем, что мой отец в течение почти 40 лет и я, в течение почти 20 лет, преподавали различные курсы по этой литературе и естественно проводили своего рода отбор. Когда читаешь лекции, знаешь что что-то надо читать, а что-то можно оставить за пределами курса. Во-вторых, мы писали об этой литературе. Мой отец начал писать о современной литературе современную критику в 50-е годы, я начал писать в 80-е годы и, соответственно, у каждого из нас сложилась какая-то своя команда. Плюс, были авторы, которые, может быть, не входили в круг нашего зрения, но мы всегда за ними следили и писали о них, и это тоже определило наш отбор. Естественно, это субъективный учебник, и я даже не допускаю мысли о том, что может быть какой-то окончательный учебник о современной литературе, написанный на в общем небольшой временной дистанции от этой литературы. Но нам хотелось создать какую-то базу, от которой уже другие бы отталкиваться и говорить: «Вот Лейдерман и Липовецкий сделали это неправильно». Александр Генис: А что вы упустили? О чем вы жалеете больше всего? Марк Липовецкий: Вот нужно было бы написать главы о поздних Ахматовой и Заболоцком. Нужно было бы написать о Слуцком подробнее. Хотелось бы написать о Гандлевском, о Кривулине, о Седаковой. Сейчас бы я написал главу об Акунине. Но каяться легко, но у нас есть чем гордиться. Мы впервые написали в учебнике о Григорьеве, об Айги, о Казакове, о поэтах-лионозовцах, о Соколове, Венедикте Ерофееве, о Кибирове, Пригове, Рубенштейне, Сорокине, который так возмутил Павла Басинского, Пелевине. И это, мне кажется, составляет достоинство этой книги. Александр Генис: Теперь поговорим о вашей теоретической новации - постреализм. Судя по рецензиям, она многим кажется спорной. Скажем, вы отрываете Платонова от модернизма, гением которого, он был, на мой взгляд, и называете его постреалистом. Почему? Марк Липовецкий: Понимаете, Саша, наш взгляд несколько более сложный. Через все три книги мы следим за развитием трех тенденций. И наблюдаем за их мутациями. Одна тенденция - тенденция модернистская, авангардная и постмодернистская. Другая - тенденция, идущая от соцреализма и включающая его мутацию в том числе и в посткоммунистической России. А третья тенденция - идущая от реалистической традиции, которая на наш взгляд, постепенно, в течение 50 лет, начинающихся где-то в 50-е годы и до современного момента, все более активно вбирает в себя модернистские элементы и постмодернистские элементы. Почему мы отделяем Платонова? Потому что нам кажется, и эта точка зрения была разработана моим отцом, что Платонов, в отличие от многих модернистов, создает особого рода синтез гармонического и хаотического начала. Он говорит о том, что то, что кажется хаосом, обладает гармонизирующим потенциалом, и это несколько отлично от того, что традиционно понимается под модернизмом. Александр Генис: Надо сказать, что и в современной словесности употребление термина постреализм у меня вызывает сомнения. По-моему, под этим именем у вас фигурирует постмодернизм с человеческим лицом. Вроде Довлатова. Марк Липовецкий: Я тут не могу согласиться, и вы понимаете, почему. Действительно, постреализм это гибридный феномен. Это точка пересечения тенденций, идущих от реализма. И у Довлатова мы можем найти массу вещей, типа внимания к характеру, обстоятельствам, которые не описываются постмодернистской эстетикой. Еще более отчетливо это видно на примере Маканина, Петрушевской и целого ряда молодых прозаиков, которые тоже в этом направлении работают. Достаточно назвать Михаила Шишкина, автора «Взятия Измаила», Андрея Дмитриева или когда-то очень ярко начинавшего Александра Верникова. Они одновременно принадлежат и к реалистической, и к постмодернистской традиции. Но нельзя сказать: вот это элемент оттуда, это отсюда. Они создают очень сложный синтез, и именно это синтетическое образование мы пытаемся обозначить словом постреализм. Я бы хотел подчеркнуть, что глава о постреализме у нас называется: «Гипотеза о постреализме». Александр Генис: Я зря привязался к вам с «измами», потому что сам я в них изрядно разочаровался. Теоретические построения необходимы - они помогают нам переварить книгу. Как говорил Шкловский по этому поводу: «Читатель питается не тем, что съел, а тем, что переварил». Однако не стоит относиться к ним слишком серьезно. Литературоведение не точная наука, ибо она имеет дело с уникальными, неповторяемыми явлениями, а значит, не обладает и предсказательной силой. Все это не помешает мне задать вам вопрос: как вы оцениваете перспективы нашей новой словесности в 21 веке, наступлением которого оканчивается ваш учебник? Марк Липовецкий: Я могу сказать следующее, не рискуя показаться смешным. В России, как мне кажется, литература и искусство были всегда в состоянии опережать общекультурное развитие. И современная литература тому доказательство. Когда русский постмодернизм возникает фактически синхронно с западным постмодернизмом без всяких соцоикультурных обоснований, и авторы произведений, которых мы считаем классикой постмодернизма, тот же Венедикт Ерофеев или Саша Соколов, и понятия не имели о том, что есть такое слово, это происходит именно в силу этого странного закона, когда в России в умах происходят более значительные процессы, чем за окном. Но сегодня, мне кажется, наступил момент расплаты за это опережение. Потому что то, что раньше в 70-е - 80-е годы считалось актуальной или андерграундной литературой, сегодня стало мейнстримом и оказалось перед интересной дилеммой: либо вписываться во вкусы общества, чтобы приобретать популярность, продавать книги, получать хорошие гонорары, либо воздействовать на эту самую культурную атмосферу, которая совершенно не похожа на ту, в которой разворачивается и существует западная культура и западный постмодернизм. Эта дилемма очень острая. С одной стороны, есть опасность, что русская современная литература, завоевав пространство рынка, потеряет свою возможность опережать время и упростится, утратит свой потенциал. А что самое главное, пойдет на поводу у достаточно примитивных эстетических и идеологических состояний. А другая возможность состоит в том, что эта литература как-то будет пытаться влиять на общественный вкус и общественное мнение, в том числе, и по самым общим политическим и культурным вопросам. Скорее всего, будут обе эти тенденции сосуществовать. Но, какая из них возобладает, я не могу сказать. Это будет самое сложное и драматичное. Это и будет сюжет следующего десятилетия. Александр Генис: Марк, мы недавно, в этом августе отметили важный юбилей - десятилетие путча, десятилетие русской свободы. Вполне солидный отрезок времени. Чего добилась и чего не добилась за это время русская словесность? Марк Липовецкий: Русская словесность, на мой взгляд, кое-чего добилась. Во-первых, на существование, не как на зеркало русской революции. Это большое достижение. Во-вторых, она добилась разнообразных тенденций, которые сосуществуют друг с другом и даже как-то не ненавидят друг друга, что странно. Мы с вами, например, любим Довлатова и Сорокина. Это разные литературы. Александр Генис: А чего не добилась? Марк Липовецкий: Она не добилась того, о чем я уже говорил. В постмодернистской теории есть два термина: постмодернизм и постмодерность. Постмодерность - это общее культурное состояние, которое предполагает определенного рода этические и идеологические нормы. Краткий кодекс постмодерности называется политическая корректность. Все, что связано с политической корректностью, с феминизмом, мультикультурализмом, в России по-прежнему, и, что особенно поразительно, в кругах людей, хорошо понимающих, что такое сложная, интересная и трудная литература, вызывает глубочайшее раздражение. И это, мне кажется, очень опасным. Это большое упущение русской литературы, что она посчитала возможным пренебрежительно относиться к этим терминам, которые входят в базу современного и постсовременного мироощущения и современной цивилизации. Когда я читаю на интернете, где пишут сплошные постмодернисты, что феминизм - это когда женщины пытаются завоевать место мужчин, я просто не знаю, как на это реагировать. Такие суждения звучали на Западе в 50-60 годы. Александр Генис: Хорошо, давайте поговорим немножко о внутрицеховых вопросах. От Белинского до Лакшина критика не столько описывала литературный процесс в России, сколько диктовала его. Сегодня это очевидно не так. А как? Марк Липовецкий: Сегодня она продолжает делать все то же самое, только на другом пространстве. На коммерческом пространстве. Когда наши с вами коллеги создают репутации. Александр Генис: Я, честно говоря, не верю, что можно создать репутацию. Я много слышал от моих российских коллег, что того или иного писателя «раскрутили». Фраза мне эта омерзительна, и я в это не верю. Я не верю, что Пелевина можно было раскрутить. Пелевин появился и стал популярным. То же самое происходит и с Акуниным. Писатель, который очень популярен потому, что он интересен для многих. Но я не верю, что писателя можно раскрутить. Плохого писателя не раскрутишь. Марк Липовецкий: Я тут не соглашусь. Я абсолютно согласен относительно Пелевина или Акунина, или Сорокина, но, например, такой писатель как Павел Крусанов, которого в недавней анкете проведенной журналом «Знамя» чуть ли не 90% отвечавших назвали самым ярким литературным событием минувшего года, это результат искусной раскрутки достаточно влиятельными критиками. Павел Крусанов сразу же входит во все возможные комитеты и комиссии, уже сам присуждает премии и уже сам определяет, кому быть в почете, а кому в загоне. Александр Генис: Вы считаете, что критика по-прежнему направляет литературный процесс в России? Марк Липовецкий: Она его во многом симулирует, имитирует. При этом не всегда действуя добросовестно и не всегда реагируя на сколько-нибудь значительные произведения. Нередко главным принципом отбора становится принцип тусовки, дружественных отношений. И это, к сожалению, свидетельствует о деградации. Александр Генис: Марк, у каждого критика есть своя обойма имен. Писатели, за которыми он следит с особенно пристальным интересом, на которых он ставит свою репутацию. По этому списку критика и судят лет 20 спустя. Кто входит в вашу компанию? Марк Липовецкий: В связи с той книгой, о которой мы говорим, я должен сознаться, что нередко приходилось и мне и моему отцу писать не совсем о тех авторах, которые входят в нашу компанию, и в этом состоит особенность и трудность того жанра, за который мы взялись. Но я могу сказать, о ком мне было особенно интересно и приятно писать. У меня странная компания и очень непоследовательная. Например, в первом томе про 60-годы я с удовольствием писал об Олеге Григорьеве, в томе про литературу 70-х годов я получил удовольствие, когда писал, с одной стороны, о Вампилове, а с другой стороны - о Юрии Домбровском и братьях Стругацких. А весь третий том, за исключением нескольких глав, в частности, главы о Николае Коляде, написаны моим отцом. Весь третий том о литературе модернистской и постмодернистской, в сущности, там все мои любимцы. Я не могу сказать, что я, допустим, Еременко люблю меньше, чем Пригова, а Рубинштена больше, чем Пелевина. Мне все эти авторы интересны, и я за них всегда очень переживаю и очень радуюсь, когда у них получается что-то незаурядное, и очень огорчаюсь, когда незаурядное не получается. А если же менее ожидаемых авторов, то я всегда, еще в 80-х годов очень внимательно слежу за Маканиным, за Петрушевской. Возможно, в этом и состоит наша задача, чтобы был такой читатель, сидит где-то на белом свете, который расстраивается за писателя, когда у него не получилось. Нет, не ругает, не обижает его. А просто огорчается. И радуется, когда получается. Старое ведь деление на зоилов и аристархов. Я отношусь к аристархам. Но это, скорее, академическая склонность, чем критический темперамент. Александр Генис: Французы называли литературу, как напоминает нам Белинский, выражением общества. Если мы воспользуемся этой неуклюжей фразой, то выражает ли нынешняя литература нынешнее общество и как? Марк Липовецкий: К сожалению, выражает, потому что русское общество представляет собой сегодня какую-то дикую смесь культурных тенденций. Одни из них можно так или иначе связать с постмодерной культурой, другие - с агрессивной модерностью, третьи - с тоталитарным периодом. Четвертые с клановыми отношениями, братками. И это все существует одновременно. И литература все эти голоса очень тщательно воспроизводит, не давая себе труда сформировать отношение к этим разным голосам. Я не говорю о таких крупных явлениях, как Пелевин и Сорокин, которые всегда очень внимательно рефлектируют по поводу тех голосов и дискурсов, которые они вовлекают в свою речь или же, как это делает Лев Рубинштейн, очень тонко, глубоко и сложно. А вот когда идет такой «полив» от имени персонажа, который стал автором, от этого у меня встают волосы на спине, и я думаю, что лучше бы, чтобы литература так сильно не выражалась за общество. Александр Генис: Марк, мой последний вопрос. Вы давно на Западе, много преподаете для американских студентов. Скажите, как они относятся к современной русской литературе? Марк Липовецкий: Это зависит от того, какую литературу им дать почитать. Взрослые, серьезные студенты, учащиеся в аспирантуре, относятся с очень большим вниманием и тщательно изучают литературные тексты, которые мы, профессионалы, иногда просто одним глазом пробегаем, и я иногда чувствую смущение от того, что студент подходит ко мне с вопросами, показывающими, что он или она гораздо более внимательно читали тот или иной текст. И для них нет этих иерархических соединений, что современный писатель - это как бы и не писатель вообще. А вот если писатель умер, да еще и 50 лет назад, вот тогда им можно заниматься. А что касается студентов колледжей, то они очень непосредственно реагируют. Александр Генис: А кто им нравится больше всего? Марк Липовецкий: Совсем недавно я читал курс, и я могу сказать, что они у меня хорошо и с удовольствием обсудили «Свой круг» Петрушевской, «Кавказского пленного» Маканина, и «Омона Ра» Пелевина. Вот эти три текста у нас прошли на ура. Александр Генис: Что ж, не плохая компания. Спасибо Марк. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
