Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Культура и контр-культура. Гость программы - московский историк и теолог Андрей ЗубовВедущий Иван ТолстойАндрей Борисович, почему наблюдается такой катастрофизм и полярность оценок происходящего в культурной жизни Росии? Андрей Зубов: Иван Никитич, дело в том, что Россия вообще сейчас переживает эпоху резкого сдвига - вот эти последние 10-12 лет. И что греха таить, все почти, кто жили в советской России, привыкли думать, что это почти навечно. Покойный Алексей Федорович Лосев как-то говорил покойному Валентину Фердинандовичу Асмусу, когда тот его спросил, как же он думает вступать в партию, ведь это же все против наших взглядов. «Ну что ты, - сказал в 1949 году Асмус, - это на тысячу лет». И вот то, что эта тысяча лет вдруг закончилась совершенно обвально, это породило в большинстве голов полный кризис и непонимание того, как и что. И общество разделилось на тех, кто, чтобы встать твердо на ноги пытался оставаться в советском прошлом, в советской культуре, эстетике, в «советской», пусть и вывернутой наизнанку нравственности, и теми, кто попытался строить новую жизнь, в основном, с оглядкой и с попыткой установиться на западном стиле жизни, нравственных устоях и всем прочем, что связано с иной, заморской жизнью, которая казалась практически всем в России, как комммунистам, так и антикоммунистам гладкой и заманчивой. Но и то, и другое в течение 10 лет полностью не оправдало себя. И советское все больше и больше уходило в прошлое, и пусть сформированный советским временем человек, он доминирует, и этот тип сознания в общем-то объективно остается, но ясно, что той системы ценностей и эстетических критериев, которая была в советское время, ее больше не вернуть, ее больше не будет, и это понимают люди. С другой стороны, и такой вот однозначной ориентации на Запад тоже не получается. Тогда уж надо уезжать из России. Потому что все же русская культура, та цивилизация, которую Тойнби назвал византийско-российской цивилизацией, она отлична от Запада, и чтобы жить в России дальше, невозможно ее игнорировать. Так же, как невозможно, живя в Индии, игнорировать индийскую цивилизацию, какой бы ты конфессии не придерживался и какого бы цвета у тебя ни была кожа. Я думаю, что если говорить о культуре в узком смысле слова, то апокалиптические настроения не захватывают всего общества. Как раз здесь несколько тенденций. Дело в том, что те, кто нашли в этих новых явлениях посткоммунистической свободы себя, в первую очередь те, кто действительно жили, страдая от недостатка свободы, от недостатка возможности прочесть, поехать заграницу, посмотреть тамошнюю жизнь, поставить, что они хотят в театре, и отснять, что они желают в кино, пойти на ту выставку, которую они мечтают посетить, но которой отродясь не было в советской России, а если была, то на нее приходил Хрущев и дико хохотал, и после этого она закрывалась, - и к этому нужно добавить еще одну важную категорию людей, которые хотели себя реализовать в религиозной сфере свободно, -вот для них открылась возможность, и в первые годы до 95-96 годов среди творческой интеллигенции, которая жила в контр-культуре, это был период эйфории. Эти люди даже не замечали того, что жизнь - тяжелая материально, часто не удается сводить концы с концами, кормить детей, что общественно-политическое развитие идет совсем не так здорово, как мы мечтали и хотели. Но, тем не менее, эта свобода, возможность самореализации, возможность все прочесть, все посмотреть, хотя книги, билеты стоили дорого, но все же дешевле, чем на Западе, и можно было свободно человеку со средним достатком поехать заграницу. Этот период продолжался до 95-96 года. Совершенно в другой ситуации находились люди творческого круга, которые соединили себя в коммунистическое время с советской властью и делали советскую творческую карьеру. Вы помните, в последние десятилетия, начиная фактически с Хрущева и уж точно с Брежнева, любой уважающий себя мастер культуры, если он не хотел прослыть лизозадом, он всегда шел по такой грани - можно где-то покритиковать, где-то даже сделать что-то почти для партийного человека невозможное, но где-то и быть вполне лояльным, и тогда и тем будешь нравиться, и в «Новом Мире» будешь печататься, и в то же время будешь лауреатом и в президиумах заседать. Вот для этих людей, для которых это стало частью жизни, основной частью жизни, то, что все это закончилось и что больше их хитрая позиция карьерная никому не нужна, для этих людей то, что произошло, с самого начала воспринималось как катастрофа. Пошел 95-96 год, и все стало меняться. Те, кто были из контркультуры, если они не встроились в какие-то западные институции, не уехали или не подключились к каким-то западным фондам и международным культурным программам, они стали ощущать все более и более тяготы безмерной нищеты и трудности жизни. Легко ли писать книги, когда за спиной дети, у которых едва на один день и дальше нет денег и ничего. И вот после 96-го года начинается кризис вот в этой нон-конформной интеллигенции. Она начинает все более разочаровываться в системе и соответственно, хотя безусловно в высоком смысле сознание определяет бытие, но во многом и наше сиюминутное бытие определяет сознание. И интеллигенция во многом становится оппозиционной, алармистской, все идет не так, все плохо, опять она ждет чуда. А вот как раз другая интеллигенция, которая спешно встраивалась в систему, она после выборов 96 года, когда вроде бы упрочился режим Ельцина и потом Путина, вот она как-то в той степени, в какой умудрилась к нему подстроится, стала жить опять неплохо, и ее алармизм пошел на спад. Иван Толстой: Андрей Борисович, в чем причина того, что эмиграция с ее миссией сохраниения культуры все-таки не сыграла свою роль. Если эмигрантская литература, эмигрантская живопись, эмигрантская музыка в гораздо меньшей степени, но тем не менее, вернулись в Россию, то как быть с самой идеей сохранения самых чистых, самых светлых идеалов российских на протяжении нескольких десятилетий? Почему они все-таки не вжились, не вошли в, как теперь модно к биологии аппелировать, в генетический код нового поколения, новых взглядов? Андрей Зубов: То есть почему, как говорил Георгий Иванов, не удалось «вернуться в Россию стихами»? Иван Толстой: Стихами-то как раз удалось, а вот моралью, по-видимому, не удалось. То есть миссия эмиграции выполнена была в эмиграции, но для России это стало чем-то музейным. Эмиграция вернулась в виде музея. Андрей Зубов: И чужим. Иван Толстой: Отчего? Андрей Зубов: Я думаю, что вы коснулись самой больной в смысле общественного сознания точки. Дело в том, что за эти 70 лет, и мы это понимаем все лучше и лучше, как раз в последние годы, когда этот первый восторг эйфории свободы рассеивается, мы начинам все лучше и лучше понимать, что советские 70 лет, они абсолютно духовно видоизменили нас, наше общество. Наше согласие на зло и ложь в советский период, а в сталинское время - согласие на убийство, все это не могло просто так быть и уйти, и мы, как человек, вышедший из бани, смыв всю грязь после дня тяжелой работы, стали бы чистенькими и готовыми к свободному восприятию и Бердяева, и того же Георгия Иванова, и того же Ильина, и тех же политических мыслителей да и общественных политических деятелей русского зарубежья. Вот я вспоминаю слова Солженицина, сказанные в одной из его ранних речей, что в советском режиме виновны все, кроме тех, кто погиб сопротивляясь. Может, некоторые в эмиграции и не погибли, но они ушли в эмиграцию и для России в этом смысле тоже погибли. Они чисты от сотрудничества с большевизмом, с этой страшной, тлетворной властью, требовавшей отказа от бога, от веры, от совести, от всех десяти заповедей. И большинство людей здесь на это пошло. А вот теперь приходит вновь вся эта иная Россия, эмигрантская Россия, но ее воспринимают-то люди с совершенно исковерканными душами. Главное, что исковерканными не кем-то извне, а добровольно коверковавшими сами себя, потому что иначе выжить было нельзя здесь, как им казалось. И вот эти люди с исковерканными душами, они оправдывают себя, они говорят, что это нормально, что они делали, что нельзя им было делать иначе. После этого и Бердяев, и отец Сергий Булгаков, и Ильин, и поздний Георгий Иванов, и вся русская эмигрция, кроме тех, кто шел на компромисс с большевизмом, типа части евразийства, вся русская эмиграция их обвиняет самим фактом своего существования: вот она, другая Россия. И чтобы это обвинение не разрушало постсоветского человека, он старается не принимать в себя. Формально ведь эмиграция вошла. Какой-нибудь Рушайло цитирует Бердяева, ему там написали его спичрайтеры. Сейчас это просто модно, что-то процитировать из того. Все - от Путина до человека среднего политического звена - просят подыскать им цитатку. А люди-то остались советские, и в этом причина того, что пока эмиграция свою созидательную роль, к которой она себя готовила, не сыграла. Но я думаю, что еще время не прошло. Что если у России есть будущее, то новое поколение, морально уже не связанное с большевизмом, как поколение 60-х годов в Германии уже не связано было с нацизмом, вот это новое поколение сможет больше воспринять из эмиграции, больше востребовать, как раз обретая те самые корни русской цивилизации, которые были обрублены в 1917 году и без которых у нас нет будущего. Иван Толстой: То есть пока не «выпрямила», но еще, может «выпрямит»? Андрей Зубов: Надеюсь, что может быть. Иван Толстой: Андрей Борисович, а если все-таки закончить на положительной ноте? Проходят десятилетия, столетия, уходят цивилизации в историю, и как культура, в качестве культуры воспринимаются не только прямые культурные памятники, но и сам быт, сам уклад, идеи, настроения, дух общества, ушедшего от нас в историю. Есть ли что-нибудь такое в современном российском укладе, в современном российском духе, что сейчас, сегодня не воспринимается как культура, как бесовщина какая-то воспринимается. Но вот должны пройти необходимые десятилетия и столетия, и нашу эпоху тоже оценят положительно и увидят в ней гораздо больше, чем видим мы. Андрей Зубов: Я думаю, Иван Никитич, что ваша положительная нота, заключенная уже в самом вопросе, она абсолютно верна. На самом деле, как мне кажется, то время, в которое мы живем, это время трудного исцеления. И как раз культуролог будущего, который будет изучать постсоветскую Россию во всех ее малых проявлениях, он заметит вот несколько таких моментов, которые действительно ускользают от тех, кто читает рекламацию новых спектаклей и выставок и по этому определяет культуру. Они заметят такую вещь, что на всех практически уровнях, начиная от телевизионных программ для самого ширпотреба и рекламы и кончая, например, политическими выступлениями и выбором тем художественных произведений, сейчас все российское общество тянется к тому, что было до 17 года или к тому, что после 17 года было в контр-культуре. Опять же, и к эмиграции. Попытка перебрасывания мостов. Она происходит и на официальном уровне, и на уровне слоганов, рекламы и на бытовом уровне. Это тоже интереснейший факт бытовой культуры, что люди пытаются узнать как можно больше о своих предках и собрать, что еще осталось, что еще не уничтожено в советские времена, когда, как вы знаете, сжигали фотографии, дневники. Культуролог будущего отметит, что это связано в огромной степени с мифотворчеством. Люди выдумывают себе старую, дореволюционную жизнь, выдумыают своим предкам чины, имена и значение, которого они подчас и не имели. Это, конечно, на индивидуальном уровне смешно и постыдно, но на уровне культурного факта - это интересно и положительно. Это стремление связать себя с той цивилизацией, с той Россией. Вот это, например, один культурологический аспект. Второй аспект -это аспект быта. Я смотрю, как люди, которые могут как-то устраивать свой быт, они пытаются подражать некоторым образцам (это прошло, но это было в начале 90-х годов). Скажем, бытовая культура нового русского класса. Они поездили по Западу, поели в хороших гостиницах, вот они оформляют свои квартиры, как четырехзвездные отели. Очень наивно. Холодное, несимпатичное жилье. Вот этот период тоже проходит. И интерес к тому, чтобы опять появились предметы старого, дореволюционного быта или некоторой стилизации, это тоже особенность современной эпохи. То же самое в языке. Я сколько раз обращал внимание, что несмотря на весь поганый новояз, люди пытаются вворачивать слова старого русского языка. Тем самым, положительный момент нашей культуры в большом смысле этого слова, - это стремление всех слоев общества соединить себя с тем, что было до 17 года. И второй момент культуры в широком смысле этого слова - это возрождение религиозной и духовной жизни практически у всех конфессий нашей страны. От буддизма бурятского и калмыцкого до православия. Стремление возродиться, прийти в храм. Строятся храмы, открываются монастыри, появляются деньги. Это явно жизнь. И все больше и больше людей, путь хотя бы фактом крестика под рубашкой и крещением пытаются соединиться с этой традицией. Вот это второй большой факт культуры. Иван Толстой: Вашими устами, Андрей Борисович, да мед пить. Андрей Зубов: Выпьем мед вместе. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
