Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[30-03-03]
Поверх барьеровСпециальный выпуск. Писатели Свободы. Встречи с читателями в Праге
Войтех Балик: Несколько десятилетий мы ничего не могли знать о большей части русских авторов-эмигрантов. Не могли читать их произведения, как не знали большую часть литературы народов, угнетаемых в бывшем Советском Союзе. Игорь Померанцев: Спасибо большое, дамы и господа, что вы пришли. Мне кажется, что, может быть, за последние полвека с лишним это впервые встреча писателей с читателями в Праге, организованная не союзами писателей и не министерствами, а частными лицами. И я рад, что за этой встречей резоны совершенно чистые. Я, как поэт-лирик, возьмусь утверждать, что самые чистые резоны - это коммерческие резоны. Нелли Павласкова: Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что это были исторические выставки и встречи в Праге. И для писателей - редакторов "Свободы", впервые за все время их заграничной жизни получивших столь представительные выставочные залы, с благодарной публикой в придачу, и для пражан, впервые, лицом к лицу, столкнувшихся с голосами из таинственной стеклобетонной громады, что высится в самом центре чешской столицы и охраняется заграждениями, полицией и армейскими автоматчиками. Первая встреча состоялась в Национальной библиотеке Клементинум по случаю выставки книг 50-ти русских писателей, в течение 50-ти лет выступавших на Свободе. Вторая - выставка-продажа во Дворце книги Люксор. Обе были связаны с выступлениями самих писателей. В брошюре, изданной пражской Славянской библиотекой к выставке в Клементинуме, организатор выставок Иван Толстой пишет, что Радио Свобода - это писательское радио. Я попросила его сказать об этом подробнее. Иван Толстой: Радио Свобода - действительно писательское радио. Так задумано изначально, самой структурой организации. В отличие от "Голоса Америки" или Би-би-си - с их мировым охватом и единой для всех информацией - у Свободы "мир" ограничивался тоталитарными странами. Здесь не было изначального ведущего языка (английского), с которого национальные службы делали свои переводы. На Свободе главным языком был язык данной редакции. "Голос Америки" и Би-би-си искали слушателя по всему свету, Свобода же знала: ее аудитория всегда на одном и том же месте, без права перемещения. Помимо языка, у Свободы были и свои темы: огромные залежи недоступной истории и непрочитанной литературы, накопившиеся за много десятилетий, все замолчанное и искаженное. Передавать это с помощью радиоволн - работы хватит на полвека. Так по существу и вышло. Свобода (до 1959 года - Радио Освобождение) предоставила свой микрофон сотням писателей изгнания. В Мюнхене, Нью-Йорке, Париже, Лондоне и Риме записывались классики русского Зарубежья и малоизвестные литераторы: Борис Зайцев, Гайто Газданов, Георгий Адамович, Владимир Вейдле, Владимир Юрасов, дочь Льва Толстого Александра и многие другие. С появлением Третьей волны эмиграции Русская служба Свободы превратилась, пожалуй, в самую писательскую службу среди журналистских организаций. У поступавших на радио была возможность примкнуть к писателям добровольно: в 1950-е при приеме на работу все служащие заполняли американскую анкету, где вакансий было, собственно, только две - "technician" для рукастых и "writer" для остальных. Но, всерьез говоря, Свобода помогла выжить и стала родным домом для тех, без кого нынче русская литература не представима. Василий Аксенов, Аркадий Белинков, Петр Вайль, Владимир Войнович, Александр Галич, Александр Генис, Сергей Довлатов, Виктор Некрасов, Борис Парамонов, Игорь Померанцев, Алексей Цветков, Сергей Юрьенен. Это они - Свобода. А недавно к этим писательским именам прибавилось еще одно - неожиданное: Марио Корти. Директор русской службы, итальянец по рождению и человек мира по своим культурным интересам, написал роман сразу по-русски. Нелли Павласкова: Выставку в национальной библиотеке открыл ее директор Войтех Балик. Войтех Балик: Название выставки в нашей Национальной библиотеке - "Писатели у микрофона". Это звучит непривычно для нас. Само название говорит об особой связи со слушателями, и оно заслуживает большего изучения, чем это было раньше. Эта связь со слушателями, читателями, по радио была обусловлена тем, что российские интеллектуалы, авторы выставленных здесь книг, были вынуждены покинуть свою родину и хотели что-то делать для нее за рубежом. Нам это явление знакомо и по нашей чехословацкой истории. Это не только российская специфика, но у россиян были масштабы большие. К нам тоже кое-что просачивалось, сочинения наших эмигрантов. Но целые десятилетия мы не могли ничего знать о большей части российских авторов-эмигрантов. Не могли читать их произведения, как не знали большую часть литературы народов, угнетаемых в Советском Союзе, где преобладала официальная литература. Русскую самиздатовскую литературы знало лишь ограниченное число чешских интеллектуалов. Другая же часть русской литературы была скрыта от нас, и теперь наш долг раскрыть эту, ранее запрятанную от нас, часть русской культуры, что создавалась в совершенно других условиях и не попадала в руки читателей. Я очень благодарен господину Ивану Толстому за то, что он взялся за организацию этой выставки и предоставил нам 250 книг из своей домашней библиотеки, которая, к сожалению, пострадала во время летнего наводнения в Праге. Я благодарен ему за то, что мы смогли познакомиться с этой тематикой, и верю, что это у нас не последняя встреча. Встреча всех нас - бывших обитателей стран за железным занавесом, стремящихся познать то, что много лет было нам недоступно. Нелли Павласкова: С ответным словом помощник директора русской службы Радио Свобода писатель, публицист, основатель программы "Поверх Барьеров" Сергей Юрьенен. Сергей Юрьенен: Радио было совсем молодым, когда в Париже, 25 лет назад, я впервые раскрыл рот перед его микрофоном. Это было трудно, голосовые связки были зажаты. Но шло время, я с этим как-то справился. Можно сказать, освободился благодаря этому радио. Я работал в Париже, работал в Германии. В 1995 году по приглашению писателя, который оказался на посту главы государства, мы приехали сюда, и я должен сказать, что известие об этом переезде воспринял с энтузиазмом, потому что пражская весна была универсальным опытом. И в середине 60-х годов я, например, не пропускал ни одного номера журнала "Социалистическая Чехословакия" на русском языке, потому что там публиковалась литература. Рассказы и фрагменты романов. Литература писателей, переживающих эту весну. Кстати, в то же время я впервые взялся за учебник чешского, чтобы читать, конечно, в первую очередь, Кафку. Так или иначе, Прага ассоциировалась со свободой и с литературой. И когда мы сюда переехали, ожиданий она в этом смысле наших не обманула. Потому что те, кто писали, те, кто жили новой elan vital, как я, например, обнаружив, что не все еще сказано и не все написано, другие обнаружили в себе писателей. Не единственный, но, пожалуй, самый сильный пример, это дебют в возрасте за 50 лет, книжка нашего нынешнего директора итальянца Марио Корти, написанная по-русски. Я хочу сказать, что у меня есть чувство, что мы, русские писатели, если не на своем месте, то вполне уместны здесь в Праге. Ничего плохого о Париже, хотя я не представляю подобной выставки, скажем, в Национальной библиотеке Франции. Ничего плохого не хочу сказать и о Мюнхене, который город не только Ленина и Гитлера, как об этом нам напоминает Леонид Ицелев в своей книжке, но и Томаса Манна и Патрика Зюскинда. И, однако, Прага замечательное место хотя бы тем, что в каждом уважающем себя книжном магазине, русская книга представлена здесь исключительно полно и богато. Не сравнить с теми городами, которые я знаю. И, наконец, здесь и потому нам так уместно, что и у Праги, и у Радио Свобода историческое призвание одно и то же. Быть медиумом, быть посредником между мирами и культурами. Нелли Павласкова: Сергей Юрьенен. Фрагмент из романа "Вольный стрелок", написанного во Франции в 1979 году. Сергей Юрьенен: Короче, по Ивану, Восток и Запад имеют шанс спасти друг друга, но для этого необходимо усилие любви. Новой любви. Навстречу друг другу. Вот маршрут спасения. И он, Иван, следуя за Буддой, как бы завещавшим человеку путь из родины в безродинность, следует Христу, отворачиваясь от своих мертвецов. Он выбрал себя эмигрантом. Хотел я было смутить его вопросом: а за кем, как он думает, следует ему навстречу в этом взаимном маршруте спасения его французская супруга? Но не успел. Звонок телефона заставил нас вздрогнуть. Мы очнулись, обнаружив себя под ворохом смятых свободных мыслей. Я снял трубку. Это был Никита, который забасил: - "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон". Чего ты там ухмыляешься? - Да уже не Пушкин виноват. - Переврал что ли? Не суть важно. Время подниматься из ничтожества. Зевс громовержец требует тебя, а также патриота нашего, которого вчера ты с потрохами заложил. Или забыл, гипербореец? - Помню. Он согласен? Я зажал ладонью мембрану и повернулся в Ивану: - Ты как насчет кино? - Сходить? - Нет, сняться. - Что, массу собой изобразить? - Нет, патриота русского. - Я? Патриота? Он с хохотом отбросил простыню, а я поспешил сказать Никите, что согласен с энтузиазмом. - Завтра тогда и двинем на натуру. Это он там надрывается? Хороший смех. Жаль, не комедию снимаю. Я положил трубку и, глядя на Ивана, засмеялся сам. Над нами реяли бумажки, а клопы недоуменно дребезжали с чего это мы вдруг? При всей его наивной серьезности в нем было спасительное чувство юмора. Но за обедом он развернул местную газету. Что там у них в синема? Я тоже был не прочь взглянуть, как это делают профи. Только на что? "Буденовку" мы оба отмели. "А у нас была тишина" - ну это сразу на пол шестого, как и "Белый Бим черное ухо". "Ветер надежды"? тоже не в наши паруса. Неплохое название "Быть лишним", про попытку подломить ювелирную заранее обреченную, увы, к тому же прибалтийский. "SOS над тайгой"? Имел подобное место и не раз. Летное время над сверхдержавой надо как-то скрашивать. Но это он ее увидит в "Эманюэль" на Елисейских. Сошлись на мосфильмовском "Вооружен и очень опасен" - Банионис, Броневой, Дуров. Из кинозала вышел он убитый: "Нам лучше не сыграть". Немного покатались по Подольску. Москвичу мой город не понравился. Сталинский мол, ампир. А я бы этот ампир уже сейчас бы взял под охрану государства. Ведь будут близорукие ностальгировать еще по титанизму зла. Ездить, собирать материалы для романов, сеттинг искать. Если наша глобальная экспансия не нарвется в конечном счете на их доктрину ядерной декапитации нашей верхушки, если не кончится все это в результате поголовным оверкилинг, то вполне предвижу что здесь еще развернуться съемки великих фильмов будущего. "Убийство Михоэлса", например, или "Освальд и Марина". В этом смысле, город ведь - музей. Ужин мы заказали в номер. Нелли Павласкова: Поэт, прозаик, эссеист, переводчик Алексей Цветков. Алексей Цветков: Много лет назад я жил в Советском Союзе и писал стихи, и меня не печатали. И тогда я подумал, что хорошо бы все-таки заработать какие-нибудь деньги единственным ремеслом, в котором я что-то понимаю. И выход, который я нашел, - я написал книжку стихов для детей. И я понес эти стихи в редакцию детского журнала. Книжка была простая, я решил писать про животных и назвал эту книжку "Бестиарий". И вот я пошел в редакцию детского журнала, и мне сказали, что эти стихи очень двусмысленные, и наши дети это не поймут. И после этого я уехал совсем в другое полушарие и жил там много лет. Я эту книгу забыл и забыл о ней. Теперь другие люди, опять нашли эту книгу, много лет спустя, и решили ее издать. И вот сейчас, может быть, уже рисуют к ней картинки. И она будут издана. Я прочту маленькие стихотворения из этой книги, которая была потеряна лет 30 с лишним. Эти стихи о животных, они так и называются. Мартышки.
Кенгуру
Нелли Павласкова: На выставки пришло много известных чешских общественных деятелей. Среди них - митрополитный протопресвитер, настоятель чешского Православного Кафедрального Собора Кирилла и Мефодия Ярослав Шуварский. Ярослав Шуварский: Я рад, что наша Национальная библиотека приблизила нам Радио Свобода, которое мы раньше настойчиво искали сквозь глушилки, чтобы узнать, что происходит в мире. Радио Либерти делало это очень хорошо. Теперь я выслушал выступления нескольких писателей. Они говорили, что в Праге хорошо себя чувствуют, и что Прага им близка. Важно, чтобы и наши люди узнали авторов, живущих здесь, потому что вы это знаете, здесь у нас был период темного времени, когда наши люди должны были читать много литературы из бывшего Советского Союза. А она не всегда была высокого качества и скорее отталкивала наших читателей. Я думаю, что эта выставка - поступок, достойный высокой похвалы. Нелли Павласкова: Если чешская сторона восприняла встречи с писателями Свободы весьма драматически, с чувством благодарности, даже некоторой вины за пробелы в образовании, то выступление свободовских писателей отличались легкостью, искрометностью и изрядной порцией самоиронии. У микрофона директор русской службы писатель, публицист, переводчик Марио Корти. Марио Корти: Вот я смотрю вокруг себя и осенило - мои коллеги-писатели все бородатые, кроме меня. А, значит, в этом смысле я, конечно, раритет. До того, как я поговорю о книге и почему я решил написать ее, я скажу два слова и о Радио Свобода. Скорее, о людях, которые работают в русской службе Радио Свобода. Сотрудники русской службы делятся на две категории. Те, кто украшают русскую службу, и те, кого русская служба украшает. Я, несомненно, причиняю себя ко второй категории, я считаю за честь, что я работаю с моими коллегами, я считаю, что это обстоятельство меня украшает. Я еще раритет не только потому, что я оказался единственным не бородатым, а еще вот почему: что делает итальянец среди русских писателей? Это странно для меня самого, я пытаюсь это очень давно понять, сам не пришел к определенному выводу, но я могу рассказать, почему я решил стать русским писателем. А это потому, что я не хотел быть раритетом и в этом смысле. Поскольку я окружен такими талантливыми коллегами, мне тоже хотелось, я был единственным не писателем. Мне хотелось не быть раритетом на Радио Свобода, и я решил тоже что-то написать. Книга называется "Дрейф". Если вам интересна личность говорящего, то покупайте и читайте. Нелли Павласкова: Писатель, публицист, переводчик Марио Корти. Фрагмент из книги "Дрейф". Читает автор. Марио Корти: Павел Иовий Новокомский общался с посланником великого князя Василия Ивановича в Риме, толмачом Дмитрием Герасимовым и аккуратно записывал его рассказы о России: ":Двина: несется в стремительном течении к Северу: море там имеет такое огромное протяжение, что, по весьма вероятному предположению, держась правого берега, оттуда можно добраться на кораблях до страны Китая, если в промежутке не встретится какой-нибудь страны". О толмаче Иовий пишет, что тот порядочно владел латинской речью и был весьма сведущим в Священном писании. Иначе и быть не могло. В Новгороде "Митя Малой толмачъ латынской" вместе со своим товарищем Власием, по поручению митрополита Геннадия Гонзова и под руководством доминиканского монаха Веньямина (чеха или хорвата), работал над переводом "Вульгаты" на русский язык. Результатом оказалась так называемая "Геннадиевская Библия". Геннадий пригласил Веньямина еще потому, видимо, что хотел использовать опыт доминиканцев-инквизиторов в борьбе с еретиками, в частности, с жидовствующими. В Москве Герасимов с Власием вошли в команду (как сегодня сказали бы) Максима Грека. Они не знали греческого, а Максим не знал русского. Потому они общались на латинском языке. "Ныне господине Максим Грек переводит Псалтырь с греческого толковую великому князю, - писал Дмитрий, - а мы с Власом у него сидим переменяясь: н сказывает по-латынски, а мы сказываем по-русски писарем". Герасимов, наверное, был автором "Повести о белом клобуке". Примерно за век до него в Италию приезжал со своей свитой московский митрополит Исидор, ставленник Константинополя, которого "боле всех греки мнели: великим философом". Собор проходил в Ферраре и Флоренции. Подписав унию греческой и римской церквей, Исидор вернулся в Москву, где был объявлен еретиком и заключен в Чудов монастырь, откуда ему удалось сбежать. Не установленный автор "Хождения митрополита Исидора" обошел во Флоренции вниманием купол Брунеллески, что, пожалуй, можно объяснить культурным расстоянием между русскими и жителями заморских стран. Через два с половиной века этого купола не заметил и Герасим Головцын автор "Записки путешествия: Бориса Петровича Шереметева: в Европейския государства:". Видимо, и тот, и другой не могли предположить, что они - в присутствии чего-то из ряда вон выходящего. Подумаешь, купол. Купол как купол. Нелли Павласкова: В нашей студии участник пражских встреч "Писатели Свободы" Игорь Померанцев. Игорь, какое у вас сложилось впечатление от выставок и от общения с вашими будущими читателями? Игорь Померанцев: Сама выставка - замечательное впечатление, хотя я испытывал на ней некоторое чувство неловкости, а может быть даже вины, поскольку лежит то, что ты написал, твои книги. Лежат рядом с другими книгами. Все это застеклено, все это каталогизировано. Более того, экспонаты книг других авторов - это уже исторические экспонаты, изданные в 50-е, 40-е, 60-е годы. Многие авторы умерли. И я, честно говоря, испытал даже чувство неловкости. Что я такой живой и веселый, рядом стоит стол с вином. Но поскольку проблема эта преодолима, я имею в виду, что ныне здравствующие писатели, в конце концов, присоединятся к усопшим писателям, то я как-то в конце, когда выставка завершилась, нашел себя и уже не испытывал чувства неловкости. Тут есть еще одна деликатная деталь. Все это звучит очень мило: писатели на радио, писатели на Свободе. Но, положа руку на сердце, это ненормально, чтобы так много писателей работало на радио. Конечно же, это результат той эпохи, которую принято называть холодной войной, так сложилась моя жизнь, я начал свою радио-карьеру на Би-би-си больше 20 лет назад. Я ветеран этой самой холодной войны. Отчасти, может быть, и жертва этой холодной войны. Но радио должно звучать, играть, разговаривать, а не бесконечно читать. Десятилетиями горлом радио прочли тонны литературы, и это было уместно только постольку, поскольку это была плачевная, жалкая, черно-белая эпоха холодной войны. Как только холодная война завершилась, радио нашло в себе и силу и талант и энергию стать взрослым настоящим радио. И к счастью, сейчас не чувствуется так в эфире, что мы перенаселены писателями. Хотя лично я, положа руку на сердце, был предателем литературы на радио. Я рано отсоединил и полюбил пластику и богатство радио языка, звуков, игру звуков, голосов, характеров, персонажей, и я, конечно, с удовольствием работал именно с этим самым радио языком. Поэтому я называю себя предателем литературы на радио. Нелли Павласкова: Давайте совершим двойное предательство и все-таки представим радиослушателям ваш новый рассказ "Стихийное бедствие в Праге", тот, который вы прочитали на встрече в Люксоре. Игорь Померанцев: Несколько дней в августе 2002 года Прага стояла в воде. Сначала по щиколотку. После по пояс. Потом - по горло. В теленовостях я увидел краем глаза дом на столичном островке Кампа, залитом Влтавой. Вернее, это был не дом, а черепичная крыша дома. Все прочее было напрочь затоплено. Я узнал эту багровую крышу. Года три назад, когда я жил еще на Шопеновой, я собирался снять романтичный домик на Кампе. Но, в конце концов, переселился в Катержинки, поближе к больницам и диспансерам. Я представил себе комнаты, которые я когда-то оценивающие рассматривал, представил, что я вселился туда, представил свои вещи, мебель, рукописи и диски, пухнущие в воде, и развеселился. Особенно меня радовали фотографии. Вышедшие из берегов лица близких и друзей, которые уже никогда не просохли бы, так и остались бы на дне жизни. Поздно вечером я спустился к реке. Ее оцепили, и подойти в набережной было невозможно. Я стоял в толпе зевак. У каждого второго в руках был фотоаппарат. Зеваки высоко поднимали руки и щелкали камерами наугад. Лампы и фонари не горели. В темноте группа людей, особенно подростков, выглядели подозрительно. Я трусливо вернулся домой. Мне захотелось послушать музыку. Не просто музыку, а струнный квартет ми-минор из "Моей жизни" Бедржиха Сметаны. По-чешски название этого опуса звучит смешно "З мехо живота". Композитор сочинял квартет почти глухим. Сочинительство отвлекало его от страха, боли, чесотки, всех кошмаров, сопутствующих сифилису. В 4-й части квартета есть назойливые звуки, воссоздающие глухоту, ее приход и нарастание, ее зуд и стрекотню. Я открыл настежь окно и включил проигрыватель. 23 апреля 1884 года Сметану привезли в сумасшедший дом в Катержинке. Мои окна в упор глядят на окна этого заведения, ныне отделение реанимации. Здесь Сметана прожил последних 20 дней. Семью он не узнавал. Приступы буйства чередовались с полной апатией. Он утратил дар речи, бредил вслух. Теперь окна бывшего сумасшедшего дома всегда прикрыты жалюзи. Но думаю, музыку они пропускают. Мне даже кажется, что с моим приездом дом напротив ожил. По его залам и палатам вечерами бродит музыка. В ту ночь я долго не мог уснуть. А в 6 утра над моим районом начали кружить вертолеты. Голоса спасателей, предупреждающих об опасности, были слышны так отчетливо, словно я забыл выключить телевизор. Чаще всего произносилось слово эвакуация. Я вспомнил сразу все фильмы про войну, про приход в город оккупантов, про евреев, которые решили не уезжать, потому что в первую мировую с немцами можно было поладить. Днем я пошел в старый город. Парижска, одна из самых элегантных и фешенебельных улиц Европы за несколько дней преобразилась в убогий проспект райцентра. На мостовой валялись автомобильные камеры, бочки, бревна, бидоны. Кто-то собирался спасаться на них, но то ли не успел, то ли вода отступила. Брусчатка воняла илом и тиной. На влажном песке лежали дохлые мальки и ящерицы. Я поднял одну, и она внезапно прокусила мне палец. Я достал платок, но он быстро разбух от крови. В те дни я переживал разрыв с женщиной, которую любил больше жизни. Так, кажется, принято говорить. На самом деле она и была моей жизнью, по крайней мере, входила в состав жизни. Входила естественно, без малейшего усилия, как будто мы познакомились уже не взрослыми людьми, а родились сразу рядышком. Если б не наводнение, я бы, скорее всего, умер. Нет, не скорее всего, а точно. Совершенно точно - умер. Нелли Повласкова: Редактор Радио Свобода Андрей Шарый. Писатель, эссеист, переводчик, автор книги "После дождя". Андрей Шарый: Слово Балканы в переводе с турецкого языка означает: горы, поросшие лесом. В том, что это правда, легче всего убедиться где-нибудь на юге Сербии, в Косово, на востоке Боснии или в Македонии. Гор, скал как таковых часто не видно, так надежно камень укрыт листвой и хвоей. Не встретишь голых отвесных склонов, нет островерхих пиков, и даже эхо в этих краях звучит приглушенно. Невероятным образом, по обе стороны извилистой дороги, сколько хватает глаз, вздымается лес. Мягкость его хвои и свежесть зелени обманчивы. Потому что чаще таят в себе опасность и вызов приключениям. Настоящий рубеж между двумя географическими терминами, между двумя регионами и между двумя мирами, пролегает километров на 700 западнее. Именно здесь остановилось османское наступление на Европу, здесь Балканы превращаются в Альпы, здесь вобравшая в себя сильное малоазийское влияние суматошная южнославянская цивилизация отступает перед совершенной в своей правильности но, увы, часто лишенной чувства полета германской рациональностью. Но все же, в местной словесной игре главенствует не обозначение гор и не название самих этих гор, а понятие система. Балканы в такой же степени символ слегка организованного хаоса, веселого безумия и неуемной, превозмогающей рассудок страсти, в какой Альпы - знак европейских сытости, самодовольства и рафинированности. Швейцария - это альпийские луга, Австрия - это горные лыжи. Не случайно, между прочим, на английском, элпин скиинг - альпийское катание. Юго-восток Франции и север Италии - альпинисты и альпинизм. Балканы, напротив, всего лишь и только балканские войны, пороховой погреб и необузданный темперамент. В Альпах принято играть на ладных гармошках и нежных тирольих дудочках, а на Балканах на визжащих скрипках и стонущих духовых. В Альпах дегустируют белое вино, иногда столь терпкое, что сводит челюсти, на Балканах пьют густое, почти как кровь красное. Альпы, наконец, - это царство нежных эдельвейсов и альпийских фиалок, владения благородного холодного камня и сверкающего чистого снега. А Балканы - дикие горы, поросшие лесом. На тысячекилометровой географической линейке от восточно-балканской вершины Ботеф до пика Треглав в юлийских Альпах к этим обстоятельствам относятся по разному. Сама идея привить, например, славянам и албанцам общие представления о географии, государственности, выглядит столь же причудливо, как одинаковые советские паспорта у эстонцев и туркменов. Не случайно на Дальнем Востоке Балкан принадлежностью к балканской цивилизации гордятся, а на крайнем западе той же системой тяготятся. Я не горный, я городской, равнинный человек, любые горы слегка смущают меня противоестественным вектором движения по вертикали. Может быть, потому, что страна, в которой я родился и вырос, так велика, а ее столичные города, горные высоты и морские берега столь отдалены друг от друга во времени и пространстве. Поэтому вот это я воспринимаю как экзотику. Жить и умереть в большом городе, раскинувшемся у подножья высокой горы на берегу бескрайнего теплого моря. На Балканах, в бывшей большой Югославии, нынешних независимых Македонии, Словении, Хорватии и Боснии эта система понятий вполне естественна, даже если речь идет о стоящем у слияния двух равнинных рек Белграде. Треугольник - город, море, горы - устойчив. Эта жесткая цивилизационная конструкция, у которой нет ни катетов, ни гипотенуз. Нелли Павласкова: Писатель, эссеист, редактор Петр Вайль. Отрывок из книги "Карта родины". Абрау Дюрсо. Петр Вайль: Долго казалось, что нет такого места Абрау Дюрсо. Как нет других, столь же волшебных - Вальпераиса, Аделаида, Антофагаста. Может, и не надо именам овеществляться. Но не за нами выбор дорог, о которых мы думаем, что выбираем. Абрау - это и озеро, и река, и красавица их удручающе цветистой легенды. Озеро и вправду прекрасно. Длинное, зеленое, в кизиловых деревьях и бордовых кустах осенней скумпии по высоким берегам. Есть и Дюрсо. Тоже красавец, но бедный. И тоже речка и тоже озеро. Вместе они - столица российского шампанского, основанная под Новороссийском князем Голицыным при Александре Втором, когда в России основывалось столь многое из того, что потом рухнуло. Вокруг холмы. Одни в щетине виноградников, другие острижены под ноль, словно 15-тисуточники в горячке борьбы с алкоголизмом. Шампанская штаб-квартира в полураспаде. Как и ее окрестности во все стороны. К Западу особо некуда, там море. А на Восток - до Камчатки. Из-под земли, из пробитых в скале спиральных тоннелей, где виноделы похожи на горняков, выдается нагора - напиток, по технологии не менявшийся с 19 века. На горе серые балюстрады, клумбы с виноградным рельефом напоминают не столько о голицинских, сколько о микояновских временах. У подножия широкой лестницы, сплошь засыпанной желтой листвой, пикник. Южная закуска, сыр, абрикосы, хурма, разложены на сорванной где-то по дороге вывеске "горячие чебуреки". Пьют водку миролюбиво, поглядывая на чужака с фотоаппаратом: "Да снимай, снимай, мы красивые, только сюда не подходи, а то боюсь". Мужчина в джинсовой куртке и темных очках кивает на лежащую рядом барсетку. Она раскрыта: виден мобильный телефон и пачка долларов толщиной в палец. Приятель из здешних шепчет в ухо: "Местные. Абраловская группировка". После знакомства хозяин барсетки Виталий проявляет гостеприимство. "Мы шипучку не очень, но ты должен все попробовать. Коляныч, сбегал быстро принес, только все чтоб". Тот бросается к фирменному магазину, поскальзывается и с размаху падает на четвереньки в лужу. Под общий хохот поднимает грязные ладони и кричит: "Мацеста". Все еще пуще смеются знакомой шутке. Поочередно пробуется полусладкое, полусухое, новый меланхолический сорт "Ах, Абрау". Виталий командует, чтобы после каждого вида прополаскивали горло минералкой. "Сейчас брют распробуем", - говорит он. Откупоривает бутылку Лазаревской, булькает, запрокинув голову, выплевывает с презрением: "Это не вода. Я прошлый год в Сочи Чвижепсинский Нарзан пил с Красной поляны. Вот вода! В Металлурге отдыхал". Кто-то почтительно уточняет: "Это где иммуно-алерги?". "Да нет, у Орджоникидзе. В Металлурге опорно-двигательный". Понятно, по специальности. Пикник благостно движется к сумеркам. Беспокоят лишь летучие клещи, с ноготь, серые с зеленоватым отливом, красивые, как все здесь. Овеществление имени происходит без спросу. Абрау Дюрсо - одно из ярких пятен в памяти. На теплоходе с этим неясно-волнующим названием приплыл в Новороссийск зайцем из Поти, стремительно выпил три литра черной Изабеллы из цистерны у морского вокзала, переночевал за два рубля на чердаке и отбыл наутро в Ялту с канистрой вина на том же Абрау Дюрсо уже с правом на палубное место. Канистру прикончил по случаю своего 25-летия со случайными одесситами. И в этот юбилей, выпрыгивая по низкой дуге вровень с кораблем, шли десятки дельфинов. Когда воспоминания сгущаются в абзац, получается Александр Грин с Зурбаганом и Алыми Парусами, хотя вино оставляет тупое похмелье и несмываемые пятна, на чердаке душно и колется тюфяк, волосы и ботинки в новороссийской цементной седине, команда не уважает и гоняет от борта к борту. Все рано, конечно, Грин, уж какой есть, какой был. Нелли Павласкова: А вот еще одно мнение чешского участника встречи. Владимир Быстров. Потомок русских эмигрантов. Председатель комитета "Они были первыми", защищающего интересы русских эмигрантов и их семей, насильственно похищенных и вывезенных из Чехословакии в Советский Союз органами НКВД в 1945-46 годах. Владимиру Быстрову принадлежит чешское издательство "Быстров и сыновья". Владимир Быстров: Ни одна из чехословацких эмигрантских радиостанций, свободно работающих за рубежом, не была так сильно ориентирована на писательские личности, как Радио Свобода. Для нас было абсолютной неожиданностью, что у Свободы были свои издательства. Мы об этом ничего не знали. Это совсем новая глава в литературоведении. Только сегодня мы узнали, что эти издательства меняли свои названия, чтобы книги русских зарубежных авторов могли проникать в Советский Союз. Для нас это открытие, и в этом смысле выставка имеет принципиальное значение. Нелли Павласкова: Я попросила Ивана Толстого подробнее остановиться на этом феномене - книжные издательства на Западе, принадлежавшие Радио Свобода. Иван Толстой: Иногда авторам предоставлялся не только микрофон, но и печатный станок. В 1950-е радиостанция выпустила несколько книг своих мюнхенских сотрудников, например, памфлеты Леонида Пылаева, а в 1960-е, с привлечением больших средств, издательская инициатива переместилась в Вашингтон, где от имени некоей "Inter-Language Literary Associates" стали появляться книги, о которых мечтал всякий образованный русский: собрания сочинений Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, двухтомный "Дневник моих встреч" Юрия Анненкова, "Стихотворения и поэмы" Иосифа Бродского и десятки других научно подготовленных изданий. Некоторую часть книжной программы взяло на себя и парижское бюро Свободы: здесь под фиктивными выходными данными "Editions Victor" и "Editions de la Seine" вышли "Защита Лужина" и "Приглашение на казнь" Владимира Набокова (впервые после довоенных изданий), "Незнакомец" Альбера Камю в переводе Георгия Адамовича, "Несвоевременные мысли" Максима Горького и даже маленький русский путеводитель по Парижу. У многих еще в памяти толстые томики Роберта Конквеста и Леонарда Шапиро, переведенные свободовскими писателями Леонидом Владимировым и Виктором Франком и выпущенные недолговечной флорентийской "Aurora". Не сомневайтесь: это все та же Свобода. Нелли Павласкова: Владимир Быстров продолжает. Владимир Быстров: Для меня лично на этой выставке состоялась очень интересная встреча с одним автором. Это Михаил Мондич. Его личность таинственным образом тесно связана с судьбами Чехословакии. Этот писатель был русин, вырос в Закарпатской Украине, которая между двумя войнами входила в состав Чехословакии. В начале второй мировой войны он учился в Праге, в русской гимназии, а потом исчез с горизонта, потому что НТС отправило его на учебу в разведывательную школу. А потом он проник в советскую армию, в советскую контрразведку, в отдел СМЕРШ. Работал там переводчиком, так как знал несколько языков, и вместе со СМЕРШем вошел в Прагу. Здесь он стал свидетелем ареста некоторых чехословацких политиков русского и украинского происхождения из рядов послереволюционных эмигрантов из России. Он присутствовал при их допросах. В 1946 году Мондич ушел из СМЕРШа и сбежал в ФРГ, где в 1948 году издал свой дневник в литературной обработке под названием "СМЕРШ. Год в стане врага". Книга вышла в литературном альманахе "Грани" и стала единственным свидетельством из не чешских источников того, что здесь происходило в 1945 году и у кого на совести эти зверства. Кто принес в Чехию новый страх и новые преследования. На этой выставке я впервые своими глазами увидел эту книгу под настоящим именем автора. До сих пор я ее видел изданной под псевдонимом Николай Синевирский. И еще. Эта книга - единственный источник достоверно рассказывающий о судьбе последнего свободного посла России в Чехословакии представителя Временного правительства России, профессора Дмитрия Рафальского. Это была легендарная фигура российской эмиграции. Он исчез 12 мая 1945 года. СМЕРШ увел его из дома, и он пропал. О его судьбе не было ничего известно. Только в позапрошлом году мы нашил книгу Мондича, где он пишет о его судьбе. И наконец-то сын и дочь Рафальского узнали о трагическом конце отца - во время допроса он выбросился из окна комнаты и погиб. Нелли Павласкова: Органы госбезопасности Советского Союза долго охотились за Михаилом Мондичем. На его жизнь неоднократно совершались покушения. Во время одного путешествия на пароходе была отравлена его жена. Михаил Мондич преждевременно скончался в 1968 году. И такие судьбы были у писателей Свободы. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
