Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[Архив]
Поверх барьеровПраво убежища: Городская экологияАвтор программы Александр Генис Сейчас, как после 11 сентября, в Нью-Йорке не слишком уютно живется. Конечно, наш город - не исключение. Сегодня всем в мире несладко. Дело не только в Ираке. Начатая террором война, как не устает всем напоминать президент Буш, идет уже второй год. Хуже всего, что никто не знает, где проходит линия фронта. Живя без тыла, мы уже привыкаем ждать удара всегда и отовсюду. Хотя этот повседневный, ежеминутный груз тревоги стал обычной ношей, не замечать его нельзя. Особенно - в Нью-Йорке, который пострадал больше других, да и мишенью остается заметной - не промахнешься. Зная о своей уязвимости, город снимает психологическую усталость по-своему. Никогда на моей памяти здесь не были так полны музеи и так пусты рестораны. Люди ищут утешения в кругу либо муз, либо семьи. Но есть еще один способ ненадолго вырваться из плена военных забот, чтобы забыть об окружающем - природа. Вот об этом я и хочу сегодня поговорить. Заповедник, где я лечусь от стрессов военного времени, расположен между двумя транспортными артериями - шумной автострадой, привозящей пригородных жителей на городскую работу, и трудолюбивым Гудзоном, тесным от бесконечных баржей, сухогрузов и небольших танкеров. Трудно найти в Америке более густозаселенное место. Ведь этот пятачок зелени - часть того 14-миллионного Большого Нью-Йорка, который так привольно раскинулся на землях трех штатов, что никто толком не знает, где он кончается. До моста Джордж Вашингтон, соединяющего Манхэттен с Америкой (или Америку с Манхэттеном, как считают обитатели последнего) отсюда всего пять миль. Даже на велосипеде - полчаса. Тем удивительней контраст, покоряющий каждого, у кого есть ключ от ограды, охраняющей от внешней реальности эту часть нью-йоркской природы. Проволочная сетка в два человеческих роста - окружают кусок Америки размером в 60 футбольных полей (я специально перевел невнятные акры в более наглядные единицы). Забор нужен для того, чтобы не пускать посторонних внутрь, а своих (здешних зверей) - наружу. Вход только для членов клуба, которым в обмен за ежегодный взнос в 40 долларов торжественно вручается ключ и правила поведения. Строгий, как в монастыре, устав запрещает тут делать все, чем мы обычно занимаемся, когда выбираемся на природу. Здесь нельзя есть, пить, курить, лаять, сорить, загорать, слушать музыку, читать газеты, собирать флору и приставать к фауне. Категоричность запретов сводит наше воздействие на среду до того минимума, когда от человека остается одна тень. Даже следы не отпечатываются на каменистых тропах, заботливо проложенных так, чтобы не мешать птицам гнездиться, цветам расти и зайцам переходить дорогу. Скромность, а точнее смирение, которого требуют правила, радикально меняет наши отношения с природой. Не гордым хозяином, а робким гостем мы входим в чужой дом. Разницу чувствуем не только мы, но и они - звери. Дураков нет, во всяком случае, в заповеднике. Поняв, что к чему, сюда перебрался один Ноев ковчег животных. Только птиц - 245 видов, включая хлопотливую стаю диких индеек, выводок шумных дятлов, меланхолического аиста-холостяка и молодого белоголового орла, позволяющего фотографировать свой государственный профиль. В пруду живут карпы, размером с ванну, верткие нутрии и кусачие (это порода, а не характер) черепахи, откладывающие мягкие яйца (сам видел) на маленьком пляже. А в соседнем болотце одной лунной ночью мне повезло стать свидетелем романтической сцены - любовным ритуалом лягушек. Теперь я точно знаю, откуда берутся головастики. Такого вам в сексшопе не покажут. Есть в заповедники и хищники - одичавшие собаки, которыми ничего не стоит перебраться через забор, и семейство осторожных лис (весной их, как нас и тех же лягушек, обуревает любовь, и тогда в лесу пахнет ванилью - словно в пекарне). Но чаще всего мне встречаются в заповеднике олени. Многих я знаю в лицо, но они все еще не привыкли. Ходят за мной, как приклеенные, и рассматривают. Видимо, я им кажусь даже более интересным, чем они мне. Конечно, в этой идиллии, как и в нашем мире, не обходится без войн. То на кости наткнешься, то на перья. Как-то я даже видел змею, поглощающую угря. (Сюрреалистическое, надо сказать, зрелище: единоборство двух шлангов). Но хоть в эти схватки мы не вмешиваемся. На чужой территории нам приходиться воздерживаться от давней привычки - отделять зерно от плевел, защищать добра от зла и разнимать палача с жертвой. Весь этот карликовый Эдем называется "Greenbrook Sanctuаry". Первое слово - название ручья, игривыми зигзагами пересекающего лес, чтобы обрушиться скромным водопадом со скал, украшающих нью-джерсийский берег Гудзона. Со вторым словом - сложнее. "Sanctuаry" - не просто заповедник, это - еще и "убежище", причем в том древнем, дохристианском смысле, о котором мы давно забыли, а сейчас так кстати вспомнили. Первобытные народы отводили часть своей земли под заповедные участки, которые строго охранялись от всякого ущерба. Лес служил первым храмом, и богом в нем было дерево. Неразрывное сочетание корней, ствола и кроны - прообраз космической оси, протыкающей прошлое, настоящее и будущее. Молясь мировому древу, человек не сотворил, а нашел себе кумира в священной роще. Поэтому так дорого расплачивались те, кто решался оскорбить его действием. Так, у германцев всякого, кто сдирал кору стоящего дерева, ждало наказание, которое мог бы придумать начитавшийся Сорокина "зеленый". Бесстрастный хронист свидетельствует: Диктор: "Преступнику вырезали пупок и пригвождали его к той части дерева, которую он ободрал; затем его вертели вокруг дерева до тех пор, пока кишки полностью не наматывались на ствол, чтобы заменить засохшую кору дерева живой тканью человека". Александр Генис: Экологическая чистота, за которой так свирепо следили, оправдывало присутствие духов, населявших отведенные - или захваченные ими - места. Человек сам себе ставил переделы в своем неостановимом преображении природы в культуру. Объявив определенную часть мира неприкосновенной, он назвал ее священным убежищем - от нас и для нас. Даже попавшие туда преступники оказывались в безопасности. (Потом это право убежища перешло к церкви, которая пользовалось им вплоть до 18 века). Живущих в священной роще богов нельзя было раздражать видом кровопролития. Им не было дела до счетов, которые люди сводят друг с другом. Так, защищенную могучими табу природу не оскверняли ни корысть, ни трудолюбие, ни дрязги. Предоставленная сама себе, она жила по своим, а не нашим законам. Именно такой - архаический - статус охраняет и тот заповедник, о котором я рассказываю. Он служит убежищем не только для зверей, но и для людей, хоть на час убегающих сюда от культуры, которую они же и создали. Входя сюда, мы оказываемся по ту сторону цивилизации. И не только потому, что из всех ее примет здесь одна избушка натуралистки, следящей за не ею установленным порядком, но и потому, что соприкосновение с нетронутой природой меняет строй души, омолаживая ее на несколько тысячелетий. Конечно, ничего особенного в нашем "убежище" нет. Мириад подобных ему располагаются возле городов Америке. Удивления заслуживает то обстоятельство, что наш маленький заповедник расположен по соседству с другим, куда большим - Нью-Йорком. Дело в том, что из всех великих городов, где я бывал, а мне довелось повидать их почти все, Нью-Йорк - самый странный. В определенном отношении урбанизация этого гиганта до сих пор не завершена. Другие города обычно кончаются невзрачной заводской слободой, но в Нью-Йорке природа начинается сразу за околицей. 25 процентов территории - четверть города - остается незастроенной. (По этому показателю Нью-Йорк опережает все остальные города Америки). И ведь речь идет не просто о парках, которые есть повсюду. Это куски настоящей дикой природы, которая живет по-своему, не обращая внимания на соседство мегалополиса. Даже в тесном, как грудная клетка, Манхэттене, есть необитаемые со времен индейцев зеленые массивы. Трудно поверить, но в одном из них я нашел каменный наконечник стрелы - в десяти минут от Бродвея. Нью-Йорк умеет хранить память о своем сравнительно недавнем прошлом. Об уважении к нему свидетельствует удивительный памятник, устроившийся на шумном перекрестке между Сохо и Гринич-Вилледж. Это - небольшой, в десять квадратных метров, оазис, засаженный теми растениями, которые жили на острове Манхэттен до прихода европейцев. Заботливо лелеемый кусок старины - по-моему, самая трогательная деталь нашего городского пейзажа. Впрочем, лучше всего в преимуществах нью-йоркской экологии разбираются те, кто больше всего в ней заинтересован - животные. В городе можно встретить более трехсот видов недомашней фауны, не считая тараканов. Огромные болота возле аэропорта Кеннеди служат гнездовьям редких птиц - например, пеликанов, в Центральном парке живут совы, на лесистых холмах северного Манхэттена я видал фазанов и косуль, на крышах небоскребов селятся соколы, даже аллигатора однажды нашли в канализации. Уникальное сочетание природы с цивилизацией сделало Нью-Йорк главным центром новой научной дисциплины - "городской экологии". Она началась с того, что ученые пришли к парадоксальному выводу: Диктор: Вопреки тому, что было принято считать, именно города защитили окружающую среду от полного разрушения. Концентрация гигантских людских масс на относительно небольшом пространстве, освободила место природе. Если бы все наши шесть миллиардов были равномерно рассредоточены по поверхности Земли, жизнь на ней стала бы невозможно. Отсюда следует, что города - не губители, а спасители дикой природы. Александр Генис: Такой необычный взгляд на роль урбанизации заставил биологов внимательней присмотреться к городу не как к врагу, а как союзнику природы. Экологи вернулись из непроходимых лесов и спустились с недоступных гор, где они искали девственную натуру, чтобы заняться более реалистической проблемой - как совместить городскую жизнь с природной? Как помочь симбиозу естественного с искусственным? Как дать возможность человеку жить на природе, не покидая площадей и улиц наших городов? Эти вопросы Владимир Морозов обсуждает с одним из отцов-основателей новой науки, профессором Стивеном Хэнделом. Владимир Морозов: Профессор Хэндел, что такое "экология города"? Как появилась и чем занимается эта новая наука? Стивен Хэндел: Большинство людей сегодня живут в городах. Процесс урбанизации проходил так быстро, что ученые не успели во время задуматься над тем, как влияет город на флору и фауну. Теперь мы наверстываем упущенное. Раньше экологи вели свои исследования в лесах и горах, чем дальше от больших городов, чем экзотичнее, тем лучше. Но теперь мы поняли, что настало время вернуться в города, туда, где большинство из нас живет. Сделать так, чтобы наслаждаться природой можно было не только за городом, но и ежедневно в относительной близости от дома. Мы стремимся, чтобы из городов не исчезали различные виды животных и растений. А если город уже потеснил какие-то виды, то ученые пытаются вернуть их обратно. По-научному это называется биодиверсификация. Если в городе богаче животный и растительный мир, значит в нем чище воздух и вода, в нем лучше живется и человеку. Владимир Морозов: Но в городе тесновато, и здесь выживает сильнейший, то есть человек, а не флора и фауна: Стивен Хэндел: Некоторым животным и растениям нужны огромные сравнительно ненаселенные территории. В городском парке не увидишь оленя, енота или орла. Но есть, так сказать, более общительные виды, которые обитают бок о бок с миллионами людей. Например, в районе Квинс, в черте города Нью-Йорка, находится огромный птичий заповедник. Он располагается на берегу бухты Джамайка и ближайших островах и островках. Весной здесь можно увидеть, как вьют гнезда и откладывают яйца вальдшнепы. В менее доступных участках заповедника гнездятся многочисленные виды цапель, ибисы, совы. Сотни видов водоплавающих птиц отдыхают здесь во время весенней и осенней миграции. Им не мешает даже шум самолетов, которые то и дело садятся и взлетают с находящегося в нескольких километрах аэродрома имени Кеннеди. Я живу недалеко от Нью-Йорка. Это самая большая и густо населенная зона в Северной Америке. Но даже и тут можно увидеть сотни видов птиц и диких цветов. Им достаточно небольших парков и прудов. Владимир Морозов: Мистер Хэндел, а как меняется поведение диких животных в городе? Стивен Хэндел: Маленькие животные и птицы быстро привыкают к людям. Они не даются в руки, но охотно приближаются к человеку. Утки, гуси, белки любят, когда их кормят. Ведь это проще, чем собирать орехи, ягоды, искать съедобную траву и растения. Белки и голуби иногда просто бродят за детьми и подбирают то, что те уронят - печенье, бутерброды, кукурузные хлопья. Зверьки знают, что дети чаще делятся с ними своей пищей и поэтому охотнее приближаются именно к детям, а не к взрослым. Птицы слетаются на столы, где мы устраиваем пикники, и получают отличную пищу после того, как мы уходим. Владимир Морозов: Но не вся наша пища пригодна для животных. Да и люди все чаще страдают от ожирения, от холестерина и прочего: Стивен Хэндел: Ну, животным холестерин не опасен. Они много двигаются, и им трудно растолстеть. Но некоторые из наших продуктов животные не могут ни разжевать, ни проглотить. Во многих зоопарках висят таблички с просьбой не бросать животным и птицам жевательную резинку: были случаи, когда ей подавились пеликаны. Еще хуже, когда в парках или на прудах выбрасывают пластмассовую упаковку или полиэтиленовую пленку. Любые виды отбросов такого типа опасны для здоровья и жизни диких животных и птиц. Владимир Морозов: Что еще может сделать город, чтобы создать более благоприятные условия для братьев наших меньших? Стивен Хэндел: Мы стремимся улучшить почву и сделать ее, так сказать, дружественнее к различным растениям, которые в свою очередь нужны птицам, насекомым и животным. Добавляем в почву компост и органические удобрения, чем восстанавливаем более гармоничное соотношение химических элементов. Ученые предлагают городским властям не выбрасывать на свалку органические отходы, а вносить их в почву парков и скверов. Мы стараемся объяснить широкой публике, что сохранять в городе уголки живой природы не так уж дорого. Владимир Морозов: Профессор, и насколько успешна ваша просветительская работа? Стивен Хэндел: Если где-то создается новый микрорайон или промышленная зона, то, как правило, в план строительства сразу же закладывают небольшие зеленые зоны. Никто уже не стремится покрыть всю полезную площадь асфальтом и зданиями. В пригородах Нью-Йорка и других больших городов, где побольше земли, часто можно увидеть отлично вписанное в небольшую рощицу здание фирмы, а перед ним пруд, где плавают утки. Конечно, далеко не все инвесторы и городские чиновники такие уж эстеты, стремящиеся украсить землю. Но они понимают свою выгоду, когда им объяснишь, что толковый архитектор по ландшафту может заметно повысить цену их собственности, а потом покажешь цифры, которые эту мысль подтверждают. Так что сохранение, а где надо и восстановление природы в городах совпадает с интересами тех, кто вкладывают средства в новое строительство. Александр Генис: Городская экология учит тому, как включать в нашу жизнь - не нашу, как жить по соседству с дикой природой, делить с ней общий дом, учиться у нее уму, терпению и искусству приспосабливаться к любой ситуации - не меняя ни ее, ни себя. Уроки нечеловеческого бытия помогают склеить душу, расколотую страхом и сомнениями. Природа - своего рода бомбоубежище, где можно перевести дух в безучастной среде, прежде чем вернуться в наш переполненный эмоциями мир. Однако, для такого терапевтического воздействия лучше всего подходит та часть природы, к которой мы не имеем отношения - не клумба, а лес, не курица, а чайка, не пляж, а болото, не прирученная, а дикая природа, которую с такой предусмотрительной заботой американские города спасли от одомашнивания. Прекрасный австрийский писатель Йозеф Рот, чей сборник довоенных эссе только что вышел в Америке, очень точно определил, чего не хватает современному человеку в общение с природой. Диктор: Мне кажется, мы слишком много писали о природе, чтобы она осталось той, что была. На окраинах наших городов, вместо природы нам подсовывают идею природы. На опушке леса дама, защищая глаза зонтиком, осматривает горизонт в поисках места, знакомого ей по какой-нибудь картине, восклицает: "Как живописно!" Не значит ли это разжаловать природу в натурщицу? Такое унижение отнюдь не редкость, Наши отношения с природой стали извращенными. Природа приобрела цель - с нашей точки зрения. Ее задача развлекать и умилять нас. Она больше не существует сама для себя. Она существует, чтобы выполнять определенные функции. Летом она представляет нам рощи для пикников, озера для гребли, поляны для загара, закаты для экстаза, горы для восхождений и красоты как цель наших загородных прогулок. Мы "бедеккеризовали" природу. Александр Генис: "Бедекер", как всякий путеводитель, делает из природы достопримечательность. Он помещает ее в один разряд с музеями, дворцами и замками. Хотя с точки зрения природы, достопримечательность - скорее мы. Превращая лес и горы в объект осмотра, мы забываем, что она, природа, "не нашей работы", что главное ее свойство - нерукотворность. В Америке (как, кстати сказать, и в России) об этом легче помнить. В перенасыщенной культурой Европе, где уже давно не осталось места для всего первозданного, тяга к природе чаще принимала умозрительные формы. Америка же сохранила генную память о еще нетронутом континенте. Бродский, объясняя этим глубокое различие в ментальности Старого и Нового Света, писал: Диктор: Когда европеец желает встретиться с природой, он выходит из своего коттеджа и устремляется на вечернюю прогулку. Если ему встречается дерево, это дерево знакомо ему по истории, которой оно было свидетелем. Под ним сидел тот или иной король, измышляя тот или иной закон. Дерево стоит там, шелестя, так сказать, аллюзиями. Когда же из дома выходит американец и встречает дерево, то эта встреча равных. Человек и дерево сталкивается в своей первородной мощи, свободной от коннотаций: ни у того, ни у другого нет прошлого". Александр Генис: ... И настоящего, добавил бы я. У природы свое время - вечность. Она, в отличии от нас, была всегда. Мы для нее - случайная выходка эволюции. Может, она и не в силах исправить эту ошибку, но это еще не повод, чтобы нам об этом забывать. Робко приходя к ней в гости, человек встречается с миром, не предназначенным для него. От того природа и кажется безразличной, что мы на нее не похожи. Дерево не знает, что оно - часть пейзажа. Оно живет само по себе. И эта принципиально иная жизнь дает нам материал для сравнения. Безразличие природы лечит, меняя привычный нам масштаб. Мир был до нас и будет после нас. Человек в нем гость, причем незваный... Меня всегда поражает лечащее равнодушие природы. Она не рассуждает и нам не дает. Пропадая в ней, мы возвращаемся домой - в какие-то предыдущие состояния жизни. Безучастность природы выводит из себя. Благодаря ей, нам есть, куда вернуться. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
