Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[06-01-03]
Поверх барьеров300 лет петербургской поэтикеАвтор программы Александр Генис Александр Генис: 300-летие Петербурга - тот редкий юбилей, который празднует вся планета. Это праздник города, подарившего миру не только богатую, но и очень специфическую, именно петербургскую культуру. В этой передаче мы попробуем вычленить основные параметры этого феномена в беседе с Соломоном Волковым. При этом, Соломон будет выступать не в роли музыковеда, роли, так хорошо знакомой нашим слушателям, а в качестве культуролога, автора первой, и пока, единственной монографии на эту тему - "История культуры Санкт-Петербурга". Переведенная на пять языков, она не так давно вышла и по-русски. Соломон, я хочу сформулировать центральный вопрос нашей беседы в достаточно общих категориях. В чем специфика культурной истории Петербурга, в отличие от истории культуры страны и народа, национальной традиции? В чем культурологический смысл петербургского ландшафта? В чем, короче говоря, уникальность Петербурга? Соломон Волков: Я начну с категорического утверждения, что культурная история любого города является также и частью истории культуры всей страны. Причем, это будет выглядеть парадоксальным, по отношению именно к Петербургу. Потому, что именно к Петербургу, на протяжении всей его истории, постоянно предъявлялись претензии в том, что это город не типичный для России. И, более того, в том, что он враждебен России, русскому. Что он, как бы, внеположен русской национальной идее. Разговоры об этом притихли в последние годы не случайно, и об этом мы еще поговорим. Но я никогда с таким положением вещей не соглашался. Для меня Петербург всегда оставался частью национальной российской традиции. Но, сказавши это, я хочу подчеркнуть его уникальность. Уникальность, на сегодняшний момент, заключается даже не в культурных особенностях, как таковых, а в тех экономических предпосылках, которые эти культурные условия вызвали к жизни. То есть, уникальность Петербурга, как мы знаем, зависит от того, что этот город возник мгновенно. По мановению руки Петра Великого. Он вырос не на протяжении долгого времени, не органично. Он родился мгновенно, и основным условием для такого мгновенного появления этого великого города были экономические возможности, которые были тогда уникальными. Нигде в мире таких условий не было. И сейчас продолжают оставаться уникальными. То есть, построить город аналогичный Петербургу как было невозможно тогда, так невозможно и сейчас. Возможным это оказалось только для Петра Первого, который предпринял гигантские, сверхчеловеческие усилия, бросив, фактически, благосостояние, деньги, силу военную и рабочую на то, чтобы воздвигнуть этот один уникальный город. Он таким и получился. Александр Генис: Что ж, тогда перейдем к культуре. Какие перманентные особенности Петербургской культуры, не меняющейся три века истории города, можно вычленить? Соломон Волков: При том, что в понятие петербургская культура, как и во всякое огромное понятие, входят и взаимоисключающие культурные явления, они будут друг другу противостоять, как северный и южный полюса. Все-таки, для меня, основным признаком петербургской культуры является ее классицистичность. У меня убеждение в том, что определяющим для облика Петербурга и его культуры является некий классицизм, причем классицизм вневременной. Это классицизм, который существует уже действительно на протяжении трех столетий. Начался он в одной форме, еще при самом Петре, это уже тогда было искусство классицизма, как таковое просуществовало до начала 20 века, когда появился некий неоклассицизм. И, до сих пор, все-таки, наиболее типичным для Петербурга является вот такое классическое, если угодно, направление. Александр Генис: А как же быть с романтизмом, который у нас в представлении связан с белыми ночами, с романтиками, с Пушкиным, с Блоком? Соломон Волков: При всем при этом, мы всякий раз вспоминаем о величественности зданий Петербурга, его литературы, его поэзии и всего, что с Петербургом связано. Это, в первую очередь, город величественный. Если вы подумаете о Москве, что первое вам приходит в голову при описании Москвы? Что угодно, кроме слова величественная, потому что этот эпитет навсегда будет закреплен за Петербургом. Александр Генис: Мифология Петербурга. Всем известна роль, которую в ее создании сыграли Пушкин, Чайковский Достоевский, Андрей Белый. Но кто незаслуженно остался в тени? Соломон Волков: Вот тут я с вами хочу вступить в полемику, причем, сразу по двум направлениям. Начну с конца, с Андрея Белого. Я его очень высоко ценю, считаю гениальным прозаиком, именно прозаиком, а не поэтом. Поэт он не такой крупный. Но выскажу здесь еретическую мысль. Его роман "Петербург", который вы, вероятно, имеете в виду, когда говорите об участии Белого в создании мифологии Петербурга, имеет довольно косвенное отношение к мифологии Петербурга. Ничего оригинального в этом романе, никакого нового вклада в создание петербургской мифологии Белый этим романом не внес. Он повторяет здесь зады славянофильской полемики с Петербургом, который для него является городом временным, городом лживым, городом, который если он не столица, то и Петербурга нет, это классические слова Белого из этого романа. И сошлюсь здесь на такого авторитета, как Анна Андреевна Ахматова. Кстати, именно в разговоре с ней, еще в 60-е годы, я и получил подтверждение своим соображениям на эту тему. Когда я с ней заговорил об этом романе и сказал, что я отдаю должное модернистской технике и всему прочему, но по отношению к Петербургу Белый, кажется, тут несправедлив, Анна Андреевна, с величайшей охотой и готовностью, это подхватила и сказала: "Конечно, для нас, для старых петербуржцев, это роман не петербургский, роман враждебный по отношению к Петербургу". Именно поэтому, я Белого бы в этот список не включал. С другой стороны, вы говорите о том, что всем известна роль, которую сыграл в создании мифологии Петербурга Чайковский. Здесь я тоже с вами не соглашусь, потому что именно в этой части, как мне представляется, в построении истории мифологии Петербурга, по отношению к Чайковскому была допущена несправедливость. Его, как бы, не было. Он вообще отсутствовал в этой истории. Притом, что, по-моему, его роль в ней была решающей. Он был тем звеном недостающим между Петербургом Достоевского и Петербургом Мира Искусства, которое наши историки культуры пропускали просто по своей литературоцентристской ориентации. И у них как-то получалось, что сначала о Петербурге говорили плохо наши классики, и это правда. Если уж говорить о 19 веке, то, гораздо проще, подобрать антологию замечательных, по своему качеству, антипетербургских высказываний классиков, чем пропетербургских. Потому что после "Медного Всадника" решительно пропетербургских заявлений в русской литературе раз два и обчелся. А антипетербургских сколько угодно. Но, где-то, начиная с начала 20 века, ситуация резко меняется и, конечно, в первую очередь, благодаря Александру Бенуа и Миру Искусства, и всему этому кружку, включая Дягилева. Но вот тут-то люди и забывали о том, что вот такая резкая перемена во взглядах Бенуа, Дягилева и их круга на роль и значение Петербурга произошли под прямым влиянием Чайковского. Чайковский оказался вот этим недостающим звеном. Причем, произошло это, как в последних симфониях Чайковского, на мой взгляд, и я об этом пишу в своей книге "История и культура Санкт-Петербурга", так и благодаря двум таким монументальным произведениям для музыкального театра - балету "Спящая красавица" и, в особенности, опере "Пиковая дама". Мы вообще забываем о том, что Чайковский - петербургский композитор. Я вспоминаю, как Битов, взяв в руки первое, еще американское издание моей книги, и листая фотографии, остановился на портрете Чайковского и с некоторым изумлением сказал: "Как, разве Чайковский петербургский композитор?". И это вполне традиционное заблуждение, даже, и петербургской культурной элиты. Чайковский не входит в число ангелов-хранителей этого города. А я-то считаю, что без Чайковского, как раз, вполне возможно, культурная судьба Петербурга была бы совершенно иной. Потому что он первый пророчески предсказал в своем творчестве те величайшие катастрофы, которые Петербургу были суждены и которые резким образом вообще изменили миф о Петербурге, его судьбу. Потому, что, к тому моменту, к концу 19 века за Петербургом прочно утвердилась вот эта негативная оценка города-спрута, инородного тела, места, в котором подавляются все лучшие человеческие помыслы и желания, и так далее. И тут появляется, вдруг, Чайковский со своими гениальными симфониями, в которых предсказана эта страшная судьба Петербурга в 20 веке, которая и изменила отношение к Петербургу в России и, даже, в каком-то смысле, во всем мире, и послужила основой вот этому радикальному изменению петербургского мифа. Произошло это, помимо симфонии, в двух монументальных сочинениях Чайковского для музыкального театра. "Пиковая дама" для этого нового петербургского канона имела особое значение, потому что в этой опере есть все, что касается Петербурга. Здесь есть и мистика Петербурга, здесь есть и дрожь, и трепет страшных петербургских ночей, не белых, а также упоение, сладкие чувства, надежды, связанные с петербургскими белыми ночами, здесь есть и величие Петербурга и его трагедия. Это настоящее петербургское произведение. Александр Генис: В первой половине этой передачи, Соломон, говоря о величественности Петербурга и о том, какую роль играет именно это качество в петербургском мифе, мы не успели поговорить о другой составной части этого мифа, о маленьком человеке, который тоже родился на улицах Петербурга. В этой связи мне вспоминается Владимир Уфлянд. Когда мы с ним гуляли по Петербургу, он сказал: "Все хвалят Петербург, а на самом деле, здесь всегда дует и выпить негде". Так, может, мы найдем место для этого маленького человека в разговоре о ленинградском периоде в истории Петербурга. В чем специфика его вклада? Соломон Волков: Я бы не разделял ленинградский и петербургский периоды. Для меня ленинградский период - это прямое продолжение петербургского. И очень естественное продолжение, и без ленинградского периода того мифа о Петербурге, который мы знаем сейчас, не было бы. Потому что эта трагическая тема. Первый о маленьком человеке заговорил, в связи в Петербургом, Пушкин в "Медном всаднике". И вот эта тема, когда государство в лице этого медного скакуна преследует маленького человека, она была продолжена на исключительном художественном уровне в ленинградский период, хотя там действуют фигуры из предыдущей эпохи, вроде Анны Ахматовой, которая создала, может быть, свои величайшие произведения, "Реквием" к ним относится, и "Поэма без героя", и оба произведения сыграли огромную роль в становлении петербургского мифа в 20 веке. Но появились совершенно новые фигуры - Дмитрий Шостакович, о котором тоже наши литературоцентристско ориентированные культурологи забывают, когда они рисуют картину современного петербургского мифа. Без Шостаковича с его Пятой и Седьмой симфониями, тоже не было бы представления о петербуржце в 20 веке как жертве. А без этого представления о петербуржце как жертве не было бы и современного мифа. Вот почему мы сейчас не слышим, что Петербург - это враждебный России город. Потому что Петербург за это заплатил кровью. Он приобрел статус, именно в 20 веке, города мученика, которого ему так не хватало в 19 веке, потому что в 19 веке он олицетворял для деятелей культуры власть. А в 20 веке, когда столица переехала в Москву, то Петербург или Ленинград стал городом-жертвой и, вместе с ним, все его обитатели, конечно. И вот, Шостакович в Седьмой симфонии провел этот потрясающий эксперимент, типичный, как раз, для ленинградского или советского периода петербургской культуры. А именно, он эзоповым языком сказал все то же самое, что Чайковский мог себе позволить сказать в открытую в Шестой симфонии, назвав ее реквиемом по самому себе, или в "Пиковой даме". Седьмая симфония Шостаковича - это то зеркало, в которое смотрелся житель Ленинграда, который прошел через сталинский террор, через блокаду. И поэтому, когда исполнялась Седьмая симфония, то по всей стране эти исполнения превращались в ритуалы. Люди плакали. Об этом замечательно сказал Пунин. "Если бы были открыты церкви, - написал он в своем дневнике в связи с войной, - то люди бы приходили туда, и там бы плакали и молились". Церквей не было, а были концертные залы, где можно было слушать исполнение седьмой симфонии Шостаковича и точно также плакать и молиться. Александр Генис: Следующая тема, которую я бы хотел поднять в нашей беседе, - Петербург без границ. Каково влияние петербургской эстетики на Россию и на Запад? Соломон Волков: Без Петербурга, как я уже сказал, не было бы никакой истории русской культуры. Это ее составная часть. Половина, как минимум, величайших достижений русской культуры, приходится на долю Петербурга. Но я должен сказать, что он очень, очень повлиял на представления Запада о России. Причем, начиная даже с антипетербургских романов Достоевского, вроде "Преступления и наказания". С того произведения вообще началась популярность русской литературы на Западе. А дальше это все шло по нарастающей, и я должен сказать: что касается 20 века, то как раз культурная продукция петербуржцев, скорее, популярнее на Западе, чем творения представителей Москвы. Так сложилось еще и потому, что Петербургу всегда была свойственна прозападная ориентация и его культурные деятели, в известной степени, ориентировались также и на Запад. Вот пример. Что бы делала Америка без таких петербургских мастеров, как Стравинский? Без него бы вообще не существовало никакой новой американской музыки от Копленда и до Джона Аленса. Без такого писателя, как Набоков, который, конечно же, является типичным петербуржцем по всем своим культурным параметрам. До сих пор, каждый второй современный американский писатель скажет вам, что в числе его учителей есть и Набоков. И без Баланчина. Без него современного классического американского балета вообще бы не существовало. Он является его отцом. Вот три фигуры, которые решающим образом повлияли на развитие американской культуры в 20 веке. Александр Генис: Соломон, что ждет Петербург в четвертом веке его истории? Какое будущее вы ему пророчествуете? Соломон Волков: Мы когда-то на эту тему разговаривали с Иосифом Бродским. Он выдвинул любопытную теорию тогда, сказав, что петербургская культура через каждые 30-40 лет обновляется и осуществляет какие-то культурные выбросы. И он сам же сказал, что когда такой очередной выброс произойдет, что он вряд ли этот выброс узнает и сможет его оценить. Он, кроме всего прочего, до этого и не дожил. Но мне кажется любопытным, что в данный момент, культурный выброс Петербурга осуществляется не в собственно культурной сфере, а в сфере политической энергии. Вдруг, совершенно неожиданным образом, когда этого никто не ожидал, из Петербурга вышла большая плеяда активных политических деятелей. Здесь мы не оцениваем их деятельность ни со знаком плюс, ни со знаком минус. Это не наше дело. Но факт, что культурное наследие Петербурга вновь проявилось, хотя и в этой, как предсказывал Бродский, совершенно неожиданной сфере политической. Александр Генис: И, наконец, последний вопрос. Какой деятель искусства воплощает лично для вас, человека, который так долго занимался петербургской культурой, идеал ее? Соломон Волков:
Один человек для меня не является олицетворением всех замечательных качеств, связанных с Петербургом. Но вот четверо, с которыми мне посчастливилось быть знакомым, это Ахматова, Баланчин, Шостакович и Бродский. Если их взять в совокупности, то они и представляют собой, если можно так сказать, четырех пегасов петербургской культуры и одновременно некую идеальную петербургскую культуру, в которой есть все - есть величие истории, связанное с Ахматовой, есть элегантность и профессионализм, связанный с Баланчиным, есть честность и пронзительная жалость к маленькому человеку, которую мы ассоциируем с Шостаковичем, и, наконец, прозападная ориентация Иосифа Бродского, поскольку Петербург всегда был и всегда останется для нас городом, олицетворяющим для нас мост между Россией и Западом. Но интересно то, что когда я думаю сейчас о Петербурге, а я уже живу в Нью-Йорке почти 30 лет, то для меня этот город существует в стихах не в поэзии Бродского. Бродский впрямую о Петербурге совсем немного писал. Как, впрочем, не так много писал о Петербурге впрямую Александр Блок. А Петербург для меня существует в строфе совершенно другого поэта - Иннокентия Анненского, которого я очень полюбил с подачи Анны Андреевны Ахматовой. У него есть стихотворение о Петербурге, и в этой строфе живет для меня Петербург:
Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
