Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[Архив]
Поверх барьеровТроицын день в театре оргий. В гостях у австрийского художника Германа НитшаДмитрий Волчек: Нижняя Австрия - самая большая провинция, исторический центр страны - район Вайнфиртель, винный уезд. Здесь любил гулять принц Евгений Савойский, а неподалеку откопали скелет доисторического крокодила. Чешская граница. "Куда едете? В замок Принцендорф? - переспрашивает таможенник. - На фестиваль? Какой еще фестиваль? Вы что, певцы?" Нет, это фестиваль другого сорта, религиозный - в некотором роде. "Едем праздновать Троицу", - объясняю я, и подозрительный таможенник вроде бы успокаивается. Хорошо, что, услышав про "замок Принцендорф", он не упал в обморок. Даже странно, что есть в этих местах люди, не слышавшие о замке современного Дракулы, замке Германа Нитша, Театре Оргий и Мистерий. Как невинно все выглядит: ни подвесного моста, ни зловещих стражников. Буколический пейзаж - у ворот замка - нескончаемое гороховое поле, по склону ползут виноградники - вино здесь кислое, терпкое. Стаи дорогих автомобилей с венскими номерами смущают крестьянскую дремоту. "Сливки столичной богемы, - негодовал двадцать лет назад бульварный журнал, - собираются в Принцендорфе, чтобы насладиться ритуальным забоем скота". Во внутреннем дворике - столы, как в простеньком биргартене, кувшины с вином и домашняя колбаса. "Вино и закуска - часть театра, - объяснял Нитш в своей лондонской лекции. - Драма сменяется праздником". Два этажа главного здания замка - театральные студии. Сотни фотографий, фиксирующих моменты постановок, акционов, хеппенингов - и тут же потиры, вазы с алыми и белыми лепестками, витрины с хирургическими инструментами, облачения католического епископата, зал с конвейером скотобойни, где во время представлений висят бычьи туши; анфиладу комнат завершает замковая часовня со сценами распятий, разыгранных актерами театра Оргий и мистерий. Муки Христа, гибель Орфея, ослепление Эдипа, ритуальная кастрация, жертвоприношение скота, - разыгрывая мифы, воспроизводя их, как живые картины, Нитш описывает историю сознания и параллельно вызволяет из бессознательного стремление к срыву, жестокости, немотивированному буйству, вакханалии (весьма русский, надо заметить, сюжет). Цвет праздника Троицы - желтый; яичный наплыв на огромном полотне - символика этого дня, но на других картинах и снимках преобладает красный. "Отчего повсюду кровь"? - мы уже на улице, сидим на чеховской белой скамейке. Мой собеседник, хозяин замка, Герман Нитш, похож на любавичского ребе - седой, марксистская борода, соломенная шляпа, черный балахон, очки. Герман Нитш: Оглянитесь - все тела, которые вы видите вокруг, полны крови. Кровь у нас внутри, но мы слишком редко ее видим. Вот назидание моей работы: "Не забывайте про кровь". Вам кажется необычным, что кто-то так много работает с кровью? Но подумайте о католических страстях, евхаристии - там тоже настоящая кровь. Сезанн рисовал яблоки, другие импрессионисты рисовали свет, а я рисуют кровь - и это не что-то там второстепенное - кровь есть повсюду. Дмитрий Волчек: В лондонской лекции Нитш говорил о символике ран в своих работах. В средневековой живописи раны репрезентируют сексуальность, вспомним хотя бы мучения Святого Себастьяна. История страстей Христовых - это отрицание, подавление оргиастического. Фрейдистская школа толкует рану на теле Христа как парадоксальный символ эротического возбуждения, фаллический бунт, доходящий до предельного искупления (т.е. распятия) греховного - кровосмесительной связи с матерью. О символике крови - подробнее - лондонский культуролог Евгений Горный Евгений Горный: Мы можем прочитывать это следующим образом: что кровь это не есть символ духа, это есть единственная реальность, которая нам дана в ощущениях. И если мы прочитываем это таким образом, то понятно, что не остается у нас уже места для веры в бессмертие души. Потому что через кровь, которая уравнивает в правах активность насилия и пассивность страдания и оправдывает связанную с ними сексуальность, человеческие существа причащаются не трансцендентной реальности, но миру животных инстинктов. Дмитрий Волчек: Сейчас движение венских акционистов, одним из родоначальников которого был Герман Нитш, называют самой значительной художественной группой в Австрии с 1918 года, то есть со времен цюрихских дадаистов. Однако 30-40 лет назад, когда акционисты работали в полуподполье (в основном, устраивали квартирные хеппенинги), они были объявлены вне закона - травля в желтой прессе сопровождалась полицейскими репрессиями - в середине 60-х Нитш даже провел несколько дней в тюрьме, а его выставка была закрыта по распоряжению мэра Вены. Британский искусствовед Малькольм Грин анализирует одно из главных обвинений - непристойность, порнографичность акций. Преступление, похоже, заключалось не столько в появлении тела в социальном пространстве, но в его появлении в неподобающем пространстве - подчеркивающем дихотомию того, что может быть названо телом социальным и телом физическим. Никого ведь не беспокоит присутствие обнаженного натурщика в классе Академии художеств, на операционном столе или в сауне. Тело, которое представили акционисты, не было просто реальным телом: в отличие от тела натурщика, его можно было трогать, оно позволяло использовать себя в артистической работе. Акционисты создали атмосферу очевидного эротизма, но не допускающую удовлетворения и содержащую свои противоположности - такие, как раны; они подвергли испытанию представления публики о равенстве и уважении, откровенно вынося напоказ столь интимные действия, как дефекация и мочеиспускание. Другое постоянное обвинение - в кощунстве, комментирует сам Герман Нитш. Герман Нитш: Это полный вздор, потому что я вовсе не против религии. Для меня это вид феноменологии. Я пытаюсь работать со всеми этими символами, сочетая их с иными символами, и вот это-то им и не нравится. Я многое почерпнул у Юнга; его теории коллективного бессознательного и архетипов очень важны для моего театра. Когда вы видите человеческие тела, залитые кровью - это кровь Христова, его стигматы, это все для меня одна линия, одна структура. Дмитрий Волчек: Движение венских акционистов распалось в начале 70-х, во многом повторяя траекторию звезд первой рокнролльной волны. Рудольф Шварцкоглер покончил с собой в 69-м, Гюнтер Брюс, после нескольких лет вынужденной эмиграции - обратился к новому жанру - изостихотворениям, Отто Мюль создал религиозную коммуну, основанную на идеях Вильгельма Райха и проповедующую свободную любовь. Только хозяин замка Принцендорф продолжает начатое сорок лет назад, постоянно усовершенствуя и шлифуя избранную раз и навсегда модель. Культуролог Евгений Горный говорит о реликтовости художественной стратегии Нитша. Евгений Горный: Нитш и его теория театра и мистерии - это наследие 60-х годов, когда распространение получили идеи гуманистической психологии с упором на самореализацию личности опять-таки в противовес отчуждающему обществу. Идея психоделической революции, преодоления рамок сознания, которые задаются культурой, и выход за эти рамки с помощью использования либо каких-то психоделических веществ, типа ЛСД, либо с помощью каких-то специальных практик, таких как танец, театр, различные праздники, где человек выходит из нормального модуса жизни. Параллельно с этим развиваются новые религии, которые предлагают различные синтезы опыта Запада и Востока, и на пересечении всех этих вещей возникают различные практики работы с телом и психикой. И здесь можно вспомнить массу вещей. Такие, как терапия первобытного крика или группы встреч, или рольфинг, то есть глубинный массаж, где задействуются не только мышцы, но и связки, и человек вспоминает какие-то очень глубокие воспоминания, и во всех этих случаях мы имеем такой антиментализм. То есть акцент делается на работу с телом и с первичными аффектами и эмоциями, такими, как секс, агрессия, страх, крик, слезы, смех, оргазм, экстаз и так далее. И мне кажется, что в этом отношении творчество Нитша представляет собой интересный реликт. Это 60-е годы, которые дожили до нашего времени. Очень немного вещей 60-х годов осталось, как реально действующие какие-то практики сейчас. Дмитрий Волчек: Сам Герман Нитш отказывается признавать, что его эстетика принадлежит 60-м. Напротив, он считает, что опередил время настолько, что художники новых поколений вообще не способны за ним угнаться. Герман Нитш: Мне уже 65, и я всегда был в первых рядах, авангардистом. И не так уж сильно изменился. Уже появилось много новых поколений художников, они делают разные вещи, но меня не покидает ощущение, что все повторяется. Все, что делают мои последователи и многие вокруг - всё это уже было, в этом почти нет никакой новизны: высокое качество, но прежнее содержание. Все повторяется и повторяется бесконечно, как венское бульварное кольцо. Самое сильное влияние я получаю не извне, а от своей собственной труппы. Я люблю, Баха, Ницше, Шопенгауэра, я люблю Будду, я люблю Бетховена, я люблю вот это! Дмитрий Волчек: Это вступил деревенский оркестр, услаждавший слух венской богемы, празднующей Троицын день, нехитрыми маршами. Сам Нитш написал уже семь симфоний, фрагменты последней, седьмой, и звучат в нашей передаче. Главное творение Нитша - шестидневная пьеса, повторяющая акт сотворения мира. Представление первого дня пьесы состоялось в незадолго до этого купленном замке Принцендорф - 75-ый год. Это был пятидесятый акцион. Первые три дня - десять лет спустя, в 84-м (восьмидесятый акцион), и, наконец, полностью пьеса была показана в 98-м. Эту постановку я знаю лишь по видеофильму, подготовленному в принцендорфской студии: камера, неспособная охватить гигантскую территорию, на которой одновременно происходят действо, и отразить все его планы - ловит оргиастическую дрожь, парализующую сотни окровавленных статистов, потрошащих бычьи туши, копающихся во внутренностях, топчущих горы виноградных гроздьев и тонны помидоров. Таких постановок в театральной истории еще не было, если не считать театром военные битвы и массовые беспорядки. В разговоре со мной Нитш не согласился с тем, что шестидневная пьеса - пик его артистической карьеры. Герман Нитш: Я всегда делаю что-то новое, я попытаюсь поставить новую шестидневную пьесу, но намного лучше, намного сильней. Я разрабатываю незавершенный сценарий, пытаюсь сделать его все лучше и лучше. Шестидневная пьеса не была абсолютным пиком моей жизни, работа продолжается и завершится только с моей смертью. Основные элементы, как лейтмотив в музыке Вагнера, они всегда на месте, но существуют множество вариаций и сочетаний. Дмитрий Волчек: В разговоре в Троицын день Герман Нитш продолжил рассказ специфике театра Оргий и Мистерий. Герман Нитш: Это традиция искусства и традиция сознания. На меня сильно повлияла греческая трагедия, Вагнер, Скрябин, традиции международных хепенингов и наш венский акционизм. С самого начала я хотел создать театр нового типа, и очень важно то, что в моем театре все происходит в действительности. Никто не играет Короля Лира, Пентесилею, Фауста или Макбета. Все, что вы видите, - происходит на самом деле. А все, что происходит на самом деле, можно понюхать, попробовать на вкус, увидеть и потрогать. Дмитрий Волчек: Великий соблазн - сыграть в постановке Нитша. Стать актером театра оргий и Мистерий проще простого - надо заплатить вступительный взнос, а потом изучать указания, полученные по почте. Одно лишь условие - нельзя быть настоящим актером, нельзя играть. Ну и нужно быть готовым к тому, что тебя разденут догола, привяжут к кресту или заставят пить бычью кровь. Пассивный актер, - это жертва, трагический герой, добровольно приносящий себя в жертву искупитель. Кровь используется вместо грима. Как таковой сцены нет, театр повсюду, процессии выходят из замка и на закате под колокольный звон вступают в виноградники - зрелище красоты необыкновенной - драма творения происходит во всей вселенной. Герман Нитш: У меня лучшая труппа на свете. Они не актеры, а живые люди. В основном, студенты. Совершенно никаких актеров. Если кто-то начинает играть, я его выгоняю. Конечно, есть репетиции. Но это как у пожарной команды - такие же тренировки. Мы не устраиваем настоящие спектакли, но мы должны научиться, как именно нужно работать. Но мы ничего не играем. Дмитрий Волчек: Зрители являются полноправными участниками постановок Нитша, с одним лишь уточнением - поскольку нет актеров в привычном смысле, то и обычных зрителей тоже нет. Все присутствующие в той или иной степени принимают участие в спектакле, испытывая при этом ощущения, которые вряд ли способен пробудить традиционный театр. Евгений Горный: Самое главное, что мне кажется, - это то, что Нитш действительно работает с очень базовыми для людей, для человеческой природы в целом вещами. Потому что тело, кровь, обоняние, осязание - это некоторые очень первичные вещи, которые мало задействованы в культуре. То есть в культуре они находятся на периферии. Нитш их помещает в центр. И именно поэтому люди, которые участвуют в его мистериях или даже просто их наблюдают, испытывают очень сильное чувство - возвращение к чему-то почти забытому. Интересно, что участники и зрители говорят одно и то же, описывая, как эти мистерии на них действуют. Они говорят о том, что они ощущают резкое повышение аппетита, сексуальное возбуждение, учащение сердцебиения. То есть, эффект очень освежающий. Дмитрий Волчек: В последний день шестидневной пьесы во дворе замка появились настоящие танки, завершающие дионисийский ритуал: под гусеницами погибали виноградные гроздья. Я спросил Германа Нитша, справедливы ли утверждения о том, что источник его проектов - полученная в детстве психологическая травма, с которой он пытается справиться, воплощая наяву свои страхи. Герман Нитш: Это правда. Когда я был маленький, шла мировая война, падали бомбы, мы сидели в подвалах и молились и боялись за свою жизнь. И выходя на поверхность, бежали смотреть - уцелели ли наши дома. И все вокруг горело. Это повлияло на меня, и, возможно, это и есть та самая травма. Но все-таки примитивно сводить мою работу к этому, хотя это и правда. Дмитрий Волчек: В книге "Падение Иерусалима" Герман Нитш подробно описывает свой опыт военных лет. В 1943 году жители Вены ходили в Шпитцер-парк, чтобы посмотреть на первые воронки от бомб. Вскоре эта жажда острых ощущений сменилась постоянным чувством смертельного страха, который становился все острее с каждым воздушным налетом. Я прекрасно помню этот бесконечный страх, полностью заполнивший все мое детство. Когда все было кончено, нам открылся сюрреалистический пейзаж. Мелкобуржуазный мир был полностью уничтожен. Вместо улиц - огромные курганы или воронки от бомб, дома разрушены, мебель и домашняя утварь беспорядочно валялись повсюду. И теперь мне порой снятся кошмары: снова началась война, самолеты бомбят Вену. Эти сны преследуют меня: объявление о воздушной тревоге, звуки сирены пронзают меня насквозь. Но эти воспоминания сопровождаются и приятными ощущениями. Стаи серебристых бомбардировщиков, летевших высоко в небе, были очень красивы. И красивым был звук вражеских самолетов, от которого всё вокруг начинало нежно дрожать. Так что, несмотря на страдания, которые она принесла, а, может быть, как раз и благодаря им, война приобрела эстетическую привлекательность, и принесенный ею соблазн прожить бурную жизнь в мире, полном страданий, тоже нельзя отрицать. Евгений Горный говорит о другом важном аспекте коллективной терапии, которую предлагают участникам в Театре Оргий и Мистерий. Евгений Горный: Прежде всего, конечно же, вся атрибутика нитшевских перформансов направлена на то, чтобы воссоздать процесс биологического рождения, потому что человек, который соприкасается со всеми этими кишками, мозгами, кровью, со всеми органическими теплыми, мясными субстанциями, конечно же, он как бы попадает обратно в утробу и рождается из нее снова. То есть, Нитш моделирует, как любой нормальный ритуал, моделирует процесс смерти и нового рождения. И психотерапевтический смысл участия в его мистериях - это снятие родовой травмы через ее вторичное переживание. Дмитрий Волчек: Печать, как желтая, так и белая всегда обыгрывала сходство имен - Фридриха Ницше и Германа Нитша. Сам Нитш тоже в разговоре в пивном саду упомянул Ницше, отвечая на мой вопрос - отчего он отмечает именно католические, а не, скажем, более близкие ему по духу языческие праздники. Ответил, впрочем, весьма уклончиво. Герман Нитш: По большому счету это случайность, это не было задумано. У религиозных праздников есть нечто общее с моими идеями - если считать, что католическая идея Троицы - это сорт озарения; такой подход меня вполне устраивает. Я не исповедую эту религию, но не отрицаю ее влияние. Да, это праздник озарения, но это нечто, что гораздо существеннее католицизма. Я религиозен, но не придерживаюсь конкретного учения, верю в космос, в природу, говорю "да" жизни. Я религиозен, как Ницше - он тоже был верующим человеком: не верил в Бога, но верил в природу и творение. Дмитрий Волчек: Австрийский искусствовед Конрад Оберхюбер говорит о святости акционистов, экстраполируя на их судьбы дзенские притчи о четырех мастерах. Маг востока - Мюль, воин запада - Брюс, северный мистик Шварцкоглер, и, наконец, - южный жрец Нитш, "стремящийся спасти собратьев, совершая ради них ритуальные жертвоприношения". Благородный старец, которого я встретил в Троицын день в замке Принцендорф, действительно похож на мистика и мага, он необычайно красив, и портреты его окровавленных актеров на стенах - красивы, а "физическая красота, - процитирую напоследок Сантаяну, - уже сама по себе душа". Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
