Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновОртега-и-Гассет в американском судеЯ недавно, в конце июня побывал под судом: ознакомился с американской правовой системой из первых рук: на собственной шкуре, что называется, испытал. Отделался чрезвычайно легко, да и дело, как сами понимаете, было пустяковым: я не в том возрасте и не в той, так сказать, экзистенциальной позиции, чтобы разыгрывать из себя, допустим, Раскольникова. Пострадал же я из-за нынешнего нью-йоркского мэра Руди Джулиани - человека, которого свободолюбивые американцы, с детства привыкшие качать права, под горячую руку сравнивают аж с Гитлером. Другие, правда, на такие сравнения негодуют и называют это тривиализацией зла. Почему многие, я бы сказал слишком многие, не любят Джулиани? Он решил навести в Нью-Йорке то, что называется полицейский порядок, и многого, надо признать, достиг. Например, резко снизилось количество тяжелых преступлений, в том числе убийств. Тактика была избрана чрезвычайно неожиданная, во всяком случае такая, от которой давно отвыкли в этом всячески либеральном городе. Чтобы ударить по серьезной преступности, Джулиани и вдохновляемое им полицейское управление Нью-Йорка взяли линию предельной нетерпимости к мелким проступкам, к малейшим нарушениям общественного порядка. К примеру, стали штрафовать (сорок долларов), если в сабвее вы положили свой багаж рядом с собой на соседнее сидение для вящего удобства - чтоб не держать его на коленях или не ставить на пол, заведомо грязный. Или еще: вывелись начисто громадные переносные радиоприемники (прозванные, помнится, "гетто-бастерс"), владельцы которых находили шикарным запускать их на полную мощность на улицах. То есть, вне всякой видимой логики, упала преступность вообще, когда появилась придирчивость к повседневным нежелательным и в принципе наказуемым мелочам. Оправдывается старинная и довольно-таки пошлая, как сказал бы Остап Бендер, доктрина, согласно которой если вы сегодня плюнули на пол, так завтра кого-нибудь и убьете. Мелкобуржуазная мораль - она, оказывается, не без резона была. Мой случай был несколько иным - связанным с ситуаций в общем серьезной. Есть в Нью-Йорке длинная и очень широкая, самая широкая в городе улица под названием Квинс-бульвар. Там есть где разогнаться автомобилям - не то что в Манхэттене, где они в основном ползут. Результат сказался: за десять лет на Квинс-бульваре погибло 73 человека, газеты стали его называть "бульвар смерти". Решили принять экстренные меры и в частности запретили переходить бульвар в иных местах, кроме регулируемых перекрестков. Я не уверен, может быть, это правило было и раньше, но точно знаю, что оно никогда и никем не соблюдалось. Нормой обычного, так сказать, права стал лозунг "пешеход всегда прав". Потом мне говорили, что информационная кампания велась месяца два - и в газетах, и по телевидению: предупреждали, что Квинс-бульвар запрещено переходить произвольно. Как-то получилось, что я этого не слышал - и поплатился. Полицейская машина остановила меня уже на тротуаре - но мне при этом не выписали тут же на месте штраф, а вручили повестку в суд. Нарушение мое, как выяснилось, называется jaywalking. Никогда раньше не слыхал такого слова, - по этой детали можете судить, насколько оно вывелось из употребления - означаемое исчезло как реальность. Наведя справки у знакомых, я выяснил, что в таких случаях нарушителей судят крупными партиями, а это значит, что в суде нужно будет провести едва ли не весь день, потому что повестки всем вручают на одно время, скопом. Так еще до суда я понял смысл и вес наказания: оно в том, что вы теряете время в казенном заведении. Так, кстати, и вышло: я пробыл в суде с половины десятого до трех часов, - даже на обед отпустили в час дня, и возвращаться было куда как неохота. Заранее зная, что буду там долго, я решил запастись каким-нибудь серьезным чтением - толстой книгой, а не газеткой, - и остановил свое внимание на томе Ортеги-и-Гассета: давно уже его не перечитывал. Понятно, какая работа Ортеги оказалась в данном случае особенно уместной: "Восстание масс", конечно. Уж больно публика подходящая в суде подобралась. Вот уж истинно масса, толпа. Народ был на девять десятых молодой, а американская молодежь, по нынешней моде, выглядит чрезвычайно безобразно, вульгарно, можно даже сказать жлобски. Какая-нибудь эспаньолка или бакенбарды тончайшей полоской - при наголо стриженной голове, серьги во всех подходящих и неподходящих местах и особенно татуировка опять же на всех местах, глядящая с предельно обнаженных тел - в майках без рукавов и в коротких, чуть ниже колена штанах (не шорты, а именно штаны, как-то похабно обрезанные). Нынешний молодежный стиль - быть некрасивым, нарочито уродоваться, стиль рэп, я бы сказал. Аполлон чернявый, как говорили футуристы. В этом контексте надо воспринимать и татуировку, мода на которую дошла до сумасшествия. Статистика говорит, что в США татуировано двенадцать миллионов человек. Кстати сказать, я тут впервые поневоле задумался над этим явлением и трактовал его так. Это реакция массы на феномен масскультуры - поп-искусства с его культом еженедельных звезд. Эти звезды, считаются, поют (то есть орут под громыхание всякого металла) - и все это бесконечно тиражируется. Люди привыкли к тому, что звездой стать легко, может стать каждый, и я в том числе. И вот татуировка символически это повсеместное и коемуждое стремление реализует. Символически реализуются персональные амбиции. Если на эстрадах музыка, то здесь - живопись. Носить татуировку - значит быть одновременно художником и картиной. Искусство масс. Восстание масс. Запомним, однако, вот эту претензию нынешней молодежи - выделиться, выйти за некий предполагаемо средний уровень, за рамки обЫденности. И эта формальная, так сказать, установка куда важнее того факта, что таких выделенных в свою очередь оказывается - масса. Пора, однако, и самого философа процитировать: Хосе Ортега-и-Гассет, "Восстание масс". Основной тезис: ...деление общества на массы и избранные меньшинства ... не совпадает ни с делением на социальные классы, ни с их иерархией... внутри любого класса есть собственные массы и меньшинства. Нам еще предстоит убедиться, что плебейство и гнет массы даже в кругах традиционно элитарных - характерное свойство нашего времени. ... Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь на счет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее, навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться - неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что "все" - это еще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой. Сегодня у Ортеги - это 1930-й год, когда вышла его нашумевшая книга, прочно ставшая культурфилософской классикой. И кое-какие коррективы явно напрашиваются. Начать с того, что сегодняшний демократический мир одержим проблемой всяческих меньшинств и защитой их прав. Кстати сказать, эта проблема была поставлена еще в 19 веке философом либерализма Джоном Стюартом Миллем в его знаменитом трактате "О свободе". Подлинно либеральное общество, говорил Милль, не удовлетворится принципом большинства голосов, не будет навязывать волю большинства как единственный путь демократической политики - необходимо помнить о меньшинствах и их специальных интересах. Ибо у демократии есть имманентный недостаток, программно встроенный в систему: мажоритарный принцип, порождающий всякого рода конформизм, унифицирующий жизнь в демократических обществах. Об этом писал едва ли еще не первым Токвиль в своей "Демократии в Америке". В нынешних развитых демократиях Запада, как видим, этот момент учитывается и во многом определяет текущую правовую политику. Тут даже по временам обозначается уклон в другую, противоположную сторону: общество распадается на группы со специальными интересами, начинает чувствоваться утрата необходимого единства. Трудно стало формулировать и осуществлять общенациональную политику - проблема, с которой Ортега по-настоящему еще не сталкивался. Вообще его "Восстание масс" можно рассматривать в разных оптиках. В ближней, актуальной - для начала 30-х годов - перспективе некоторые его темы звучали куда серьезнее, чем сейчас: например, отмеченная им гипертрофия государства. Одна из глав "Восстания масс" так и называется - "Государство как главная угроза". Современное государство - самый явный и наглядный продукт цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на многое. Он гордится государством и знает, что именно оно гарантирует ему жизнь, но не осознает, что это творение человеческих рук, что оно создано определенными людьми и держится на определенных человеческих ценностях, которые сегодня есть, а завтра могут улетучиться. С другой стороны, массовый человек видит в государстве безликую силу, а поскольку и себя ощущает безликим, то считает его своим. И если в жизни страны возникнут какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается, чтобы власти немедленно вмешались и взяли заботу на себя, употребив на это все свои безотказные и неограниченные средства. Здесь-то и подстерегает цивилизацию главная опасность - полностью огосударствленная жизнь, экспансия власти, поглощение государством всякой социальной самостоятельности - словом, удушение творческих начал истории... Несомненно, это было так именно в 1930 году, когда резко обозначилась тенденция к тоталитаризации государств. Фашизм и большевизм были всячески актуальны, являли реальную угрозу. Сейчас вопрос о государстве в демократических обществах, отнюдь не потеряв актуальности, ставится все-таки по-другому. Но для того, чтобы эти нюансы проследить, нужно вспомнить основное из того, что сказал Ортега о массах и об их восстании - то ли метафорическом, то ли реальном. Восстание масс у Ортеги - в некотором роде просто возрастание масс, количественный рост населения, обеспеченный научно-техническими и социальными сдвигами, произошедшими в европейской истории в течение 19 века. Ортега приводит цифры: население Европы ни разу в ее истории не превышало ста восьмидесяти миллионов - а за время с 1800 по 1914 год достигло четырехсот шестидесяти. Прежде всего жить стало легче: простой человек обеспечен необходимым материальным комфортом и полнотой социальных прав. Из жизни ушла напряженность, связанная веками с самой элементарной борьбой за существование. Отсюда главное и, для Ортеги, почти роковое последствие: современный человек утратил понимание цены цивилизации, стал смотреть на нее едва ли не как на природное явление, автоматически наделяющее всевозможными благами. Произошла утрата воли к культуре. Но пусть лучше скажет сам автор, Ортега-и-Гассет: Никогда еще рядовой человек не утолял с таким размахом свои житейские запросы... С каждым днем росло чувство надежности и собственной независимости. То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют... Этой материальной доступности и обеспеченности сопутствует житейская - комфорт и общественный порядок... во всех ее основных и решающих моментах жизнь представляется новому человеку лишенной преград... ...видя мир так великолепно устроенным и слаженным, человек заурядный полагает его делом рук самой природы и не в силах додуматься, что дело это требует усилий людей незаурядных. Еще труднее ему уразуметь, что все эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимых человеческих качествах, малейший недобор которых незамедлительно развеет прахом великолепное сооружение... не видя в благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, средний человек и для себя не видит иной обязанности, как убежденно домогаться этих благ, единственно по праву рождения. И в краткой, но вполне драстической формуле - вывод автора: Если этот человеческий тип по-прежнему будет хозяйничать в Европе и право решать останется за ним, то не пройдет и тридцати лет, как наш континент одичает. Прошло уже не тридцать лет, а семьдесят, но об одичании континента Европы говорить оснований нет. Точнее: тенденции и черты новоевропейской демократической цивилизации, описанные Ортегой, продолжают действовать, но результат, им предсказанный, не состоялся. Исключением, как бы подтверждающим правило, был опыт фашизма. Но, во-первых, этот опыт Европой изжит, а во-вторых, фашистские мотивации были отнюдь не теми, которые Ортега описывал как универсально значимые для демократической цивилизации. Фашизм, наоборот, апеллировал к сверхличным ценностям нации и государства, говорил о почве и крови, стимулировал и симулировал чувство превосходства у своих адептов, вообще был системой как бы иерархической и призывал он не к гедонистическим радостям, а скорее к жертве. Опыт фашизма нужно вынести за скобки в разговоре о судьбах демократии, он не представителен для этого разговора. И тогда нужно посмотреть на проблематику Ортеги издали, из нашего уже времени, в дальней - по отношению к нему - перспективе. Первое, что нужно сказать: многое остается правильным, анализ Ортеги в некоторых важных линиях не утратил значимости. Главное: массы продолжают руководить и навязывать обществу свои ценности, если можно называть ценностями то же нерассуждающее удовлетворение элементарных качественно, но постоянно растущих в числе нужд - уже даже не нужд, а капризов. Понятие государственного, вообще политического руководства стало сомнительным в современном демократическом мире: массами не руководят, к массам прислушиваются по каждому пустяку. Наиболее вдумчивые критики осуждали президента Клинтона не за Монику и прочих соблазненных и покинутых, а за то, что он не принимал ни одного решения, не устроив предварительно соответствующий опрос общественного мнения, poll, как говорят в Америке. Но ведь в этом Билл Клинтон - человек своего времени, можно даже сказать пышнее - своей эпохи. Как видим на этом примере, одно из пророчеств Ортеги - о растворении нынешнего массового человека во всесильном государстве - хоть вьющим из него веревки, хоть лелеющим его мельчайшие нужды, даже капризы - оправдалось далеко не полностью. Государство в демократиях, приняв курс отчасти патерналистский, покровительственный по отношению к гражданам (вэлфэр стэйт, государство всеобщего благоденствия), отнюдь не связало этим общественную и индивидуальную инициативу. Оно не сделалось самым холодным из чудовищ, по слову Ницше. И особенно - преимущественно - это относится к Соединенным Штатам Америки. Черты, можно даже сказать, штамп массового человека, на первый взгляд, особенно глубоко отпечатался на лице американца. Американцы даже внешне кажутся сошедшими с ленты конвейера однотипными изделиями. Дизайн может быть различным: в пятидесятых годах - корректные джентльмены при белых воротничках и галстуках, их милые жены-домохозяйки у сверхусовершенствованной электрической плиты, их дети, может быть, иногда и запачкавшие на бейсбольном поле ангельские личики, но все же ангелята; сейчас - другая модель. Общим остается - массовость облика, однонаправленность перемен, а всякое меньшинство норовит стать опять же компактной массой. И еще - все та же отмеченная Ортегой незамутненная ясность сознания и совести: никто не считает себя глупее или хуже других, никто ничего в себе не стесняется и не скрывает. Самое могучее зрелище в нынешней Америке - не фильмы Спилберга и не рок-концерты, а дневные телевизионные ток-шоу, на которых разнообразные - но удивительно одинаковые! - представители этих самых масс обсуждают свои проблемы. Например, такие: моя сестра увела от меня моего бой-фрэнда; моя мать одевается, как проститутка, а меня это смущает; мой муж перестал обращать на меня внимание, когда я после родов растолстела. Эти зрелища и разговоры (не часто, но иногда переходящие в потасовку сторон) настолько вульгарны, что приобретают уже некий острый стиль. Глядя на них, я чувствую себя футуристом, полюбившим Аполлона чернявого. Кстати сказать, этот стиль умело воспроизведен в фильме новой надежды американского кино Тэда Солонтса "Добро пожаловать в кукольный дом". И все же именно американцы сохраняют как никто в современном мире коренную индивидуалистическую установку, а следовательно, инициативу и способность - даже охоту! - жить не рутинно, а по-новому, радикально меняться. Человек массы, описанный Ортегой, инертен; но этого как раз нельзя сказать об американце. Я не знаю, существует ли в Америке поговорка, приведенная Ортегой: отличаться от других неприлично; ни разу ее не слышал, как не слышал слова jaywalking. Эти люди не дадут цивилизации загнить, превратиться в болото. Они любят переходить - находить - дорогу в самых неожиданных местах. У Эренбурга в его мемуарах описана встреча с поразившим его американцем; поразившим потому, что американцев этот кругосветный путешественник до самого последнего времени не знал. Этот человек одно время работал в Брюсселе и говорил по-французски; Эренбург разговорился с ним в баре в Олбани - и был поражен разнообразием его житейских приключений, невзгод и успехов. Я спросил, не устал ли он от такой беспокойной жизни. Он презрительно усмехнулся. "Я не бельгиец, не француз и не русский, я настоящий американец. В мае мне исполнилось 54 года, для мужчины это прекрасный возраст. У меня голова набита идеями. Я еще могу взобраться на вершину. Да если бы во время великой депрессии мне сказали: дадим тебе приличное жалование, но с условием, что ты больше не будешь ни переезжать из штата в штат, ни менять профессию, - я бы покончил с собой. Вы этого не понимаете. Конечно! Я видел в Брюсселе, как люди спокойно живут, откладывают на черный день и вырождаются: там каждый молодой человек - духовный импотент..." Имеет ли проблематика "Восстания масс" отношение к России - хоть коммунистической, хоть нынешней? И да и нет. Еще задолго до большевистской революции много говорилось о массовидности русской жизни, об одинакости русского человеческого типа. Глеб Успенский об этом особенно умело писал. Понятно, откуда это явление: 80 процентов тогдашнего русского населения было крестьянским, а крестьяне во всем мире одинаковы. В цивилизационном процессе жизнь, естественно, стала разнообразиться, но большевизм, с его гипертрофией государства снова всех подмял, превратил людей даже не в массу, а, как одно время говорили, атомизировал. Самую же революцию восстанием масс считать нельзя ни в коем случае, - это был умело организованный путч идеологически организовавшейся группы. Некое хамство неких масс, почувствовавших себя было хозяевами жизни, имело место, похоже, в двадцатые годы, но это скоро кончилось, да и с самого начала было иллюзорным. Хамка в России была и остается власть. А духовное мещанство - то, что Ортега как раз и называет восстанием масс, - никогда не пользовалось в России моральным кредитом. Подданным СССР, да и нынешней России никак уж не свойственно самочувствие людей, считающих себя непогрешимо правыми и в этом качестве испытывающих понятное самодовольство. Иногда даже кажется, что россиянам было бы и полезно пройти через эту стадию - потому прежде всего, что подобные настроения возникают в обстановке стабилизировавшейся и благополучной жизни. Стоит ли менять духовное благородство на такую жизнь - это ведь не в Америке для России решать. Впрочем, и духовная возвышенность русских, столь высоко ценимая в национальном дискурсе, - тоже ведь не аксиома. Что же касается моего джэйуокинга, то проведя несколько томительных часов в американском казенном доме, вышел я из него триумфатором - полностью оправданным, даже штрафа не присудили. Оказывается, свободу можно сочетать с порядком. Ближайшие передачи:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
