Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновНа смерть козыОдин из хитов нынешнего театрального сезона на Бродвее - спектакль по пьесе Эдварда Олби "Коза, или кто такая Сильвия?" Нетрудно догадаться, что Сильвия - это и есть коза. В нее влюблен герой пьесы Мартин, солидный, пятидесятилетний, семейный человек. Семья как семья, разве что сын гомосексуалист, но на фоне происходящего это предстает едва ли не нормой; во всяком случае что-то человеческое. Но в пьесе речь идет не о вульгарном скотоложстве, а о, так сказать, полноправной страсти. Она выходит наружу, когда на юбилей Мартина приходит друг семьи, работник телевидения, чтобы взять у него интервью по поводу знаменательной даты, и юбиляр признается, что в его жизни появилась новая любовь. Друг не может смолчать и пишет письмо жене Мартина. Последующие диалоги не лишены комизма - ситуация слишком гротескная, чтобы не извлечь из нее чего-то. Жена, например, говорит: "Я тебе не изменяла даже с котом". Кончается пьеса как бы трагически: жена убивает козу и приволакивает домой в окровавленном мешке ее тело. Несчастный любовник Сильвии рыдает. Пьеса, как видите, чудацкая. Но Эдвард Олби - всячески уважаемое имя, автор классической драмы "Кто боится Вирджинии Вульф?" - опять-таки о неблагополучной семье (первый признак такого рода дарований - придать готически-гротескную форму любому сюжету о гетеросексуальных отношениях). Поэтому к его новому опусу отнеслись с приличествующим уважением. Да и публика ходит: американцы народ в смысле искусства простодушный, их на какую только ярмарку ни заманишь. Профессионалы пера - критики делают серьезные лица и усматривают в "Козе" трагедию. "За маской комедии скрывается что-то ещё. Выясняется, что Олби исследует природу трагедии. Мартин - это современная версия Эдипа, герой мифических пропорций... В пьесе Олби трагедия переживается как явление чего-то неприемлемого, что заставляет нас встретиться лицом к лицу тайну жизни и смерти". Это пишет Дон Шьюи в журнале "Адвокат" - органе тоже весьма специфическом. А вот что говорит по тому же поводу английский критик Майкл Биллингтон в солидном, хотя сильно левом "Гардиан": "Сильная, смелая и наиболее противоречивая пьеса сезона. Олби создал современную классическую трагедию. "Коза" - это "Царь Эдип", написанный не в давние времена, а сегодня, в эпоху всяческого преуспеяния". Можно вспомнить другие времена, также отмеченные некоторым материальным преуспеяним и несомненным культурным богатством: Россию до 1914 года. Именно коза стала тогда одной из любимейших декадентских героинь. Молодые символисты писали стихи о любовных играх с козами, оживляя эпоху древнего Пана. Особенно отличался этим Валерий Брюсов, любивший эпатировать публику. Была написана критиком Измайловым очень смешная пародия на этот его козий цикл, вошедшая в книгу "Кривое зеркало". Здесь, в Нью-Йорке я ее не нашел. Высоколобые театральные рецензенты не зря вспоминали Эдипа и трагедию вообще. Трагедия в прямом переводе - козлиная песня. Козел был непременным участником Дионисовых действ, а древнегреческая трагедия и произошла из культа Диониса. В мифологическом сознании козел считался к тому же носителем особенного сладострастия, символом похоти. Пародийная потенция в этом сюжете несомненна: переделай козла в козу - и что-то забавное непременно получится. В эпоху всяческого преуспеяния даже трагедия годится на то, чтобы сделать из нее сексуальный фарс. Но, как с библейских времен известно, тучные годы сменяются годами тощими, и тогда коза перестает восприниматься в игриво-сексуальном аспекте. В России во всяком случае примерно так и было. И в двадцатые годы появился один из лучших пореволюционных романов -"Козлиная песнь" Константина Вагинова. То, что это трагедия, понимали все люди, помнившие хотя бы гимназическую латынь. А с виду - вроде бы сатира на дореволюционную интеллигенцию, на свою беду дожившую до новых времен. Но Вагинов, чтоб не распустить слезу, не идущую суровому жанру, своих героев не жалеет, а, наоборот, над ними как бы издевается. Получается еще круче. Это Чехов советовал начинающим литераторам: если хотите пожалеть героя, сохраняйте сухой, отчужденный фон, сами не хныкайте. А Чехов научился этому у Василия Слепцова, влияние которого на мирового классика огромно и пока еще не исследовано. У Слепцова в "Питомке" несчастная женщина сделана смешной: эффект получается необыкновенный. Помнится проза Александра Яшина "Вологодские свадьбы". Очень там подробно о козах говорилось - как они в голодные советские годы выручали людей. Особенно удобно то, что коза в еде неприхотлива, а у Яшина специально отмечалось, что коза любит сдирать с тумб агитплакаты - они же на клею. Я знаю несколько случаев, когда давали срок людям, называвших коз сталинскими коровками. Вот текст, относящийся как раз к этому времени - послевоенным сталинским годам: "Матренин двор" А.Солженицына: "Кроме торфа, кроме сбора старых пеньков, вывороченных трактором на болоте, кроме брусники, намачиваемой на зиму в четверях ("Поточи зубки, Игнатьич",- угощала меня), кроме копки картошки, кроме беготни по пенсионному делу, она должна была еще где-то раздобывать сенца для единственной своей грязно-белой козы. - А почему вы коровы не держите, Матрена Васильевна? - Э-эх, Игнатьич,- разъясняла Матрена, стоя в нечистом фартуке в кухонном дверном вырезе и оборотясь к моему столу.- Мне молока и от козы хватит. А корову заведи, так она меня самою с ногами съест. У полотна не скоси - там свои хозява, а в лесу косить нету- лестничество хозяин, и в колхозе мне не велят - не колхозница, мол, теперь. Да они и колхозницы до самых белых мух всё в колхоз, а себе уж из-под снегу - что за трава? По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. Считалась трава - медовая. Так, одной утельной козе собрать было сена для Матрены - труд великий. Брала она с утра мешок и серп и уходила в места, которые помнила, где трава росла по обмежкам, по задороге, по островкам среди болота. Набив мешок свежей тяжелой травой, она тащила ее домой и во дворике у себя раскладывала пластом. С мешка травы получалось подсохшего сена - навильник". В этом качестве кормилицы коза появилась в пореволюционной литературе на самой заре советской власти. Повесть Михаила Зощенко "Коза" напечатана в 1922 году. "Коза" - это как бы "Шинель" на советском материале: мечта убогого чиновника Забежкина (до революции - коллежского регистратора, чин мельчайший) о достойной, сытой жизни. Он видит козу во дворе дома, в котором сдается комната. Выясняется, что комната уже сдана некоему военному телеграфисту, мужчине видному. Забежкин прибегает ко всем доступным ему средствам обольщения и добивается-таки выселения телеграфиста - занимает место в сердце хозяйки Домны Павловны. Во время одного из самых страстных любовных монологов Домна начинает понимать, на что в действительности целит Забежкин. И тут же выясняется, что коза - телеграфистова. Тут уже не "Шинель" вспоминается, а "Записки сумасшедшего" - сетования Поприщина на то, что все блага жизни достаются камер-юнкерам. А.Д.Синявский в статье "Мифы Михаила Зощенко" писал о "Козе": "...в поле текста повести "Коза", помимо бытовой эмпирики послереволюцонной поры, действуют еще и "роковые силы"" уходящие в глубину подсознания, и, может быть, в далекое всечеловеческое прошлое, в мифы древних и первобытных религий. С этой точки зрения, всё человеческое бытие отмечено каким-то роковыми конфликтами, что и нашло выражение в судьбе Михаила Зощенко, - в частности, жизнь окрашивается конфликтом между необходимостью питаться и невозможностью это сделать в спокойном и достойном виде, между любовью к недоступной козе и страшным сознанием, что коза тебе изменит". Мы не будем по этому поводу касаться индивидуальной мифологии Зощенко, не будем говорить о его комлексах, связанных с тем или иным из его сюжетов. Такая работа, кстати, уже проделана в монографии Александра Жолковского "Михаил Зощенко: поэтика недоверия". Психологические блоки, связанные у Зощенко с питанием, процессом еды, достаточно часто анализировались. Но этот же комплекс имел у него и сексуальную коннотацию - и это очень заметно в "Козе". Забежкин любит козу, а не Домну Павловну, и в конце повести военный телеграфист проявляет что-то вроде ревности, запрещая Забежкину навещать козу. Эта же коннотация есть и в приведенном тексте Синявского, где говорится об измене козы. Зощенко еще раз убеждает, что любовь и голод правят миром совместно. Ведь шинель Акакия Акакиевича тоже была не просто шинелью, а милой подругой жизни. Что ни говори, как ни отмежевывайся от Эдварда Олби, а от подобных ассоциаций уйти не просто. "Скажем так: Лиля Капитанаки звали девушку, по-козьи стучавшую каблуками". В литературе двадцатых годов есть еще одно сочинение, в котором тема козы связана с любовной. Это рассказ Леонида Добычина "Пожалуйста". Рассказ очень небольшой, две странички, и имеет смысл целиком привести этот текст новообретенного русского классика. "Ветеринар взял два рубля. Лекарство стоило семь гривен. - Сходите к бабке,- научили женщины, - она поможет. - Селезнева заперла калитку и в платке, засунув руки в обшлага, согнувшись, низенькая, в длинной юбке, в валенках, отправилась. Предчувствовалась оттепель. Деревья были черны. Огородные плетни делили склоны горок на кривые четырехугольники. Дымили трубы фабрик. Новые дома стояли - с круглыми углами. Инженеры, с острыми бородками, гордые, прогуливались. Селезнева сторонилась и, остановясь, смотрела на них: ей платили сорок рублей в месяц, им - рассказывали, что шестьсот. Репейники торчали из-под снега. Серые заборы нависали. - Тетка, эй, - кричали мальчуганы и катились на салазках под ноги. Дворы внизу, с тропинками и яблонями, и луга и лес вдали видны были. У бабкиных ворот валялись головешки. Селезнева позвонила. Бабка, с темными кудряшками на лбу, пришитыми к платочку, и в шинели, отворила ей. - Смотрите на ту сосенку, - сказала бабка,- и не думайте. - Сосна синелась, высунувшись над полоской леса. Бабка бормотала. Музыка играла на катке. - Вот соль, - толкнула Селезневу бабка. - Вы подсыпьте ей... -Коза нагналсь над питьем и отвернулась от него. Понурясь, Селезнева вышла. - Вот вы где,- сказала госться в самодельной шляпе, низенькая. Селезнева поздоровалась с ней. - Он придет смотреть вас,-объявила гостья. -Я-советовала бы. Покойница была франтиха, у него всё цело - полон дом вещей. - Подняв с земли фонарь, они пошли, обнявшись, медленно. Гость прибыл - в котиковой шапке и в коричневом пальто с барашковым воротником. - Я извиняюсь,- говорил он и, блистая глазами, ухмылялся в сивые усы. - Напротив,-отвечала Селезнева. Гостья наслаждалась, глядя. - Время мчится, - удивлялся гость. - Весна не за горами. Мы уже разучиваем майский гимн. - Сестры, -посмотрев на Селезневу, неожиданно запел он, взмахивая ложкой. Гостья подтолкнула Селезневу, просияв,- наденьте венчальные платья,раскачнувшись, присоединилась гостья и мигнула Селезневой, чтобы и она не отставала: раскройте друг другу объятья: - Прекрасно, - ликовала гостья.- Чудные, правдивые слова. И вы поете превосходно.- Да,-кивала Селезнева. Гость не нравился ей. Песня ей казалась глупой. - До свидания, - распростились наконец. Набросив кацавейку, Селезнева выбежала. Мокрыми пахло. Музыка неслась издалека. Коза не заблеяла, когда загремел замок. Она, не шевелясь, лежала на соломе. Рассвело. С крыш капало. Не нужно было нести пить. Умывшись, Селезнева вышла, чтобы всё успеть устроить до конторы. Человек с базара подрядился за полтинник,и, усевшись в дровни, Селезнева прикатила с ним.- Да она жива,- войдя в сарай, сказал он. Селезнева покачала головой. Мальчишки выбежали за санями. - Дохлая коза,- кричали они и скаакали. Люди разошлись. Согнувшись, Селезнева подтащила санки с ящиком и стала выгребать настилку. -Здравствуйте,- внезапно оказался сзади вчерашний гость. Он ухмылялся в котиковой шапке из покойницкой муфты, и блестел глазами. Его щеки лоснились. -Ворота у вас настежь,- говорил он,- в школу рановато, дай-ка, думаю. -Поставив грабли, Селезнева показала на пустую загородку. Он вздохнул учтиво. - Плачу и рыдаю, - начал напевать он,- егда вижу смерть. -Потупясь, Селезнева прикасалась пальцами к стене сарая и смотрела на них. Капли падали на рукава. Ворона каркнула. - Ну что же,-оттопырил гость усы.- Не буду вас задерживать. Я вот хочу прислать к вам женщину: поговорить.- Пожалуйста,- сказала Селезнева". Я думаю, что Чехов не отказался бы от этого минималистского шедевра. Мастерство Добычина совершенно. Когда критикам было приказано ругать Добычина за некий формализм, писателя обвиняли в том, что он не заметил главных исторических событий, например революции. Между тем в процитированном тексте наличествует необыкновенно точная временная ориентация. Это нэп, причем еще в разгаре: по улицам расхаживают гордые инженеры, получающие по шестьсот рублей. К тридцатому году они сели на всеобщий паек, если просто не сели по делам всяких промпартий. Можно даже увидеть следы так называемого реконструктивного периода: новые дома с круглыми углами - чистой воды конструктивизм середины двадцатых. Но главное в рассказе - вневременная проекция. Любовь и смерть, если хотите. А еще лучше сказать: смерть любви. Коза Селезневой - не только кормилица, как и у Зощенко, - это либидинозный символ, надежда на не кончившуюся еще жизнь страстей. Когда коза умирает, Селезнева соглашается выйти за постылого гостя: и не оттого, что ей есть теперь совсем уж нечего, а потому что надежда на женское счастье исчезла. Совершенно изумителен гость, облаченный в одежды покойницы-жены. Это тип приспособившегося к соввласти обывателя - почему он и поет пошлейшую агитку, выдающую себя за что-то вроде романса: опять-таки острая примета двадцатых годов, когда пристойный советский масскульт с Дунаевскими еще не созрел. Это похоже на идеологическое оформление Февральской революции в исполнении, скажем, левых эсеров. И он же помнит церковные заупокойные песнопения: "Плачу и рыдаю, егда вижу смерть". Смерть козы в рассказе Добычина - смерть жизни, последний конец. О том же и тогда же писал поэт Революции: "В конце концов, всему конец - смерти конец тоже". Поэтому героев Добычина жалко. Да и гость-жених особенного отвращения не вызывает: мужчин жалко тоже. Ну и наконец вспомним еще одно произведение русской литературы, касающееся нынешней темы. Правда, это произведение дореволюционное - рассказ Бунина "Ночной разговор". Это очень значимое, этапное сочинение. Считается, что в нем был нанесен едва ли не последний удар по русскому народническому мифу. Мужики - предмет поклонения кающихся дворян и интеллигентов - были представлены здесь куда как реалистично. Идет сенокос. Гимназист на летних вакациях, барский сынок, в раскрутке молодых сил, участвует в сенокосе вместе с мужиками, на манер толстовского Лёвина. Слияние с народом в самом центре народной жизни - в труде. Заночевав на сенокосе, мужики у костра перед сном предаются воспоминаниями, рассказывают истории из жизни. И вот оказывается, что каждый из них - монстр, жулик, негодяй, а подчас и убийца. Одним из убийц (первого не будем считать: он убил кавказского беглого пленного во время замирения бунта в Грузии - и получил за это рубль перед фронтом) - настоящим убийцей оказывается Федот. Из-за чего же он убил человека? "Из-за козе",- отвечает Федот. Следует рассказ о козе и ее конфликте с человеком. "Главная вещь, отроду ни у кого у нас не водилось этих коз, не мужицкое это дело, и обращенья с ними мы не можем понимать, а тут еще и коза-то попалась лихая, игривая. Такая стерва была, не приведи Господи. Что борзая сучка, то она... ...козу купить - ну, от силы семь, али, скажем, восемь целковых отдать, а в напор она даст бутылки четыре, не мене, и молоко от ней гуще и слаже. Неудобство, конечно, от ней та, что с овцами ее нельзя держать - бьет их дюже, когда котна, а зачнет починать, злей собаки исделается, зрить их не может. И такая цопкая скотина - это ей на избу залезть, на ракитку,- ничего не стоит. Есть ракитка, так она ее беспременно обдерет, всю шкурку с ней спустит - это самая ее удовольствие!" Как видим, до советских агитплакатов еще не дошло. В конце концов козу, терроризировавшую всю округу, загнали на скотный двор к барину. Тот, как водится, требует за потраву. Федот говорит: заплачу что хочешь, дай только мне ее убить Барин, сочувствуя, хохочет. "Ну, бери, говорит, только с моими не смешай". - "Никак нет, говорю, я хорошо ее личность знаю". Пошли на варок, взяли пастуха Пахомку. Глянул я, - сейчас же и заметил ее через овец: стоит, жустрит что-то, косится на меня. Согнали мы с Пахомкой овец в угол поплочнее, стал я к ей подходить. Шага два сделал,- она сиг через барана! И опять стоит, глядит. Я опять к ей... Как она уткнет голову рогами в земь да как стреканет по овцам, - так те от ней, как вода, раздались! Взяло меня зло. Говорю Пахомке: "Ты ее подгоняй потише, а я, где потемнее, влезу на перемет, за рога ее перехвачу". А навозу на дворе страсть сколько, под самые переметы в иных местах. Залез я на перемет, лег, облапил покрепче, а Пахомка подпугивает ее ко мне. Дождался я, наконец того, пока она под самый перемет подошла - цоп ее за рог! Как закричит она, - даже жуть меня взяла! Свалился с перемета, ногами упираюсь, держусь за рог, а она прет меня по двору, вытащила вон, рванулась... Глянул я, а она уже на крыше: вскочила на навоз, с навозу на крышу, с крыши - в бурьян... Слышим, зашумели собаки на дворе, подхватили ее, турят по деревне. Мы, конечно, выскочили - и за ней. А она летит, что ни есть духу, и прямо к крайней избе: там изба новая строилась, еще окна заложены были замашками и сенец нету,а положены к крыше наскосяк лозинки голые. Так она по ним на самый князек взвилась - взнесла ж ее вихорная сила! Подбежали мы поскорее, а она, видно, почуяла смерть - плачет благим матом, боится. Подхватил я здоровый кирпич, изловчился - да так ловко залепил, что она аж подскакнула, да как зашуршит вниз по крыше! Подбежали мы, а она лежит, дергает языком по пыли... дернет и захрипит, дернет и захрипит... А язык длинный, чисто как у змеи... Ну, понятно, через-какой-нибудь полчаса и околела". В сюжете бунинской козы рассказ об убийстве человека, как говорят по-английски, - саб-плот, подчиненная деталь: это один из пострадавших "из-за козе" мужиков, который пришел драться к Федоту. Главный интерес этой линии, что убитый, как и коза, не вызывает у слушателей сочувствия или негодовния, а возмущает их рассказ Федота, как он сидел в холодной, а под окном следователь и "резак" (то есть паталогоанатом) убитого "анатомили". "Что делают, разбойники-живорезы!" - хрипло заметил задремавший было старик". Гимназист чувствует, что привычный для него мир обрушился, что нет в мире людей, что замешан мир на крови и грязи. (Здесь ударная сцена - Федот перематывает портянки. "Это нога убийцы",- думает гимназист.) И еще: "Как он страшно убил эту прелестную козу!" Как можно подверстать все эти русские козьи песни к Эдварду Олби, сочинившему, говорят, трагедию? Общий знаменатель - равнодушие природы, как сказал поэт, глухота бытия к страстям и надеждам человека. Олби претендует на трагедию, потому что наделил своего героев -Мартина, его друга-моралиста, жену Стиви, едва ли не самую Сильвию - страстью. Можно подумать, что по-русски его козу звали бы Тамарой: "И страстные дикие звуки Всю ночь раздавалися там". Эта ассоциация у меня - из мемуарных записей Ахматовой, о нэпманском Детском Селе двадцатых годов, где у всех хозяев были козы и всех звали почему-то Тамарами. Вспоминается и Розанов, сказавший, что решающий аргумент в пользу высшего положения человека, его, так сказать, богоизбранности, есть способность человека к скотоложству. Из этого верховного положения человека следует выводить все его триумфы, а также трагедии. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
