Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновМосква глазами полякаВ Нью-Йорк Таймс от 17 ноября появилась статья польского писателя Януша Гловацкого касательно постановки в Нью-Йорке его новой пьесы "Четвертая сестра". Привожу полный текст этой статьи: "На Москва-реке, около парка Горького поставлен рекламный плакат высотой в несколько метров: человек в деловом костюме, вытянув руки вперед, приготовился прыгнуть в реку. Надпись на плакате: "Прежде чем прыгнуть, подумай: не принять ли Стресстаб?" В век глобализации, пожалуй, только одна вещь действительно связывает мир сильнее, чем Интернет, поп-культура или так называемая свободная торговля: это готовность к прыжку. Россия отставала столетиями, но теперь в некотором смысле вышла вперед; сегодня Америка, подвергаемая террору, испытывающая экономические неурядицы и переживающая культурное беззаконие, как бы догоняет Россию. Моя новая пьеса "Четвертая сестра" вдохновлена чеховскими "Тремя сестрами", но это ни выдуманное продолжение, ни новая версия, ни пастиш - просто ироническая аллюзия на чеховскую пьесу и указание на дальнейшее движение вниз, куда скатывается послечеховский мир. Подспудное убеждение чеховских героев, живущих среди хлопот и страданий, - в том, что их детям предстоит лучшее будущее. Легко было Чехову питать некоторые надежды в конце 19 века, когда понятия истины, чести, преданности и любви воспринимались вполне серьезно. (Иногда даже слишком серьезно, коли русские офицеры так легко выходили на дуэль, если считали затронутой их честь.) Но сегодняшняя Москва мало общего имеет с Москвой времен Чехова. Нет сейчас троек, и слишком мало осталось высокодумых мечтателей. Я был в Москве примерно четыре года назад, когда Россия готовилась к чеченской войне. В моих прогулках по городу меня сопровождала 14-летняя Светлана, дочь шофера предоставленного мне Министерством культуры автомобиля. Мы шли мимо дискотеки "Серп и Молот", магазинов Джорджио Армани, ресторанов мафиозного вида с названиями вроде "Вверх и вниз", мимо заведений, торгующих роллс-ройсами и инвалидов афганской войны с орденами, но без ног, просящих милостыню. Они угрюмо наблюдали, как милиционер брал под козырек черным лимузинам, везущим мафиози. В 21-м веке, наряду с традиционными четырьмя элементами - огнем, водой, землей и воздухом - появился пятый: деньги За день до этого в Москве взорвалась бомба. Обвиняли чеченцев, но люди говорили, что это работа КГБ для оправдания новой войны и отвлечения нищего населения от привычных бед. Светлана тряслась от негодования - но по другой причине: она возмущалась тем, что где-то величайшим художником века был назван Ив Сан-Лоран: "Каждому дураку известно, что это не Сан-Лоран, а Версачи!" Может быть, Ницше был прав, когда говорил, что юмор - лучшая эпитафия на могиле бедствий. Я написал свою пьесу из отчаяния - может быть, поэтому она кажется мне смешной. Один из отцов театра абсурда Сэмюэл Бекетт, переживший две мировых войны, решил, что Годо не придет никогда и что нет ничего смешнее несчастья. Хотя Чехов жил в 19-м столетии, это ощущение не было ему чуждо, но при этом его смех был полон сочувствия к людям. Во времена коммунизма, когда я еще жил в Варшаве, министр культуры запретил одну из моих пьес. Когда я спросил почему, он объяснил, что понимает необходимость смеха и даже сам заставляет себя смеяться ежедневно в течение 10 минут - в целях умственной гигиены. Но есть только два вида смеха, продолжал он: конструктивный, то есть прокоммунистический, и деструктивный, то есть антикоммунистический. Я надеюсь, что "Четвертая сестра" попадет под третью категорию". Мы цитируем напечатанную в Нью-Йорк Таймс статью польского писателя-драматурга Януша Гловацкого о его пьесе "Четвертая сестра", поставленной сейчас в Нью-Йорке. "В "Четвертой сестре" наиболее часто повторяющиеся слова: "Я подавлен" - странная реплика для комедии. Действительно, я не уверен в жанре своей пьесы - комедия это или трагедия, но разницу между ними иногда трудно понять. Один из персонажей, отставной генерал, воевавший и в Берлине, и в Кабуле, пытается найти работу манекена для того, чтобы оплатить учение в хореографическом училище его младшей дочери. Старшая дочь - любовница модного политика, ненавидящего евреев, хотя он сам полуеврей. Средняя дочь, закончившая юридический факультет, сейчас кормит в цирке зверей. Несколько лет назад они твердо знали, что их ждет в жизни. Сейчас утрачены все ориентиры. Третья, самая младшая дочь Таня имеет, однако, достаточно твердые убеждения и вкусы. Хотя она путает Достоевского с Версаче и Булгакова с Бритни Спирс, у нее есть в жизни путеводная нить: фильм "Прелестная женщина" с Джулией Робертс в главной роли. В старину проститутки притворялись девственницами, в наше время девственницы притворяются проститутками. Таня однажды побывала в музее, и единственная картина, которая ее привекла, была картина Шагала, на которой изображен мальчик в одном ботинке, висящий вниз головой. Таня не сильно переживает смерть тридцати женщин и детей в результате взрыва бомбы. Но это не значит, что она бесчувственна. Ей однажды случилось плакать пять дней подряд, вместе со всей планетой, над смертью принцессы Дайаны. Я сам читал в одной газете, что 11 сентября потрясло сердца людей столь же тяжело, как смерть принцессы. В "Четвертой сестре" натурализм связан с сюрреализмом, и здесь тоже трудно указать, чем одно отличается от другого. Чехов сомневался в своем праве моральном праве писать, коли он не в силах был ответить на основной вопрос: Как нам жить? В моей пьесе отставной генерал задает вопросы много проще: "Кто нами правит? Куда девались деньги? Чем это кончится?" И никто не торопится ему отвечать. Я решил, что моя пьеса о Москве начнется в Голливуде, на церемонии Оскара, которую наблюдает весь мир. Вездесущий канал Си Эн Эн смотрят и те, кто взрывает посольства, и те, кто охраняет их, кто захватывает заложников и кто их освобождает. Один египетский писатель, которого я встретил в Нью-Йорке, был помешан на американском телевидении: он знал всё о процессе Симпсона и о Монике Левински. Но он был истинно поражен, обнаружив, что в Нью-Йорке есть религиозные люди. Но кое-кто и не имеет доступа к телевидению, - продолжает Януш Гловацкий, - как, например, московские беспризорные дети, живущие в канализационных системах и в общественных уборных. У этих детей часто нет зубов, зато они знают всё о системах оружия. В сегодняшнем мире дети ориентируются в очень раннем возрасте. Эти же в Москве готовы застрелить за пачку Мальборо. По заданию мафии они убивают тех, на кому им указано. Но у детей, понятно, случаются и ошибки, и тогда убивают кого-то неуказанного. Правда, и сама мафия может что-нибудь напутать - очень уж перегружены работой ее члены. В Москве на улицах всегда можно встретить киношников и телевизионщиков, снимающих документальные фильмы об организованной преступности и детской проституции. Одного такого режиссера я вывел в моей пьесе. Он получает Оскара за фильм "Дети Москвы" - о детской проституции. И здесь опять же трудно отличить правду от вымысла. Я привез домой две популярные русские игрушки. Одна - Ванька-встанька, о котором мой шофер, Светланин отец, подаривший его, сказал: "Видишь - никто не сможет победить Россию": предполагается, что Россия всегда встанет вроде этого Ваньки. Вторую игрушку я купил сам - это всем известный набор матрешек, но в моем каждая из них имеет другое лицо. Глядя на эту игрушку, я думаю, какое же лицо Россия покажет в грядущие годы. В конце 19-го века Чехов написал, что Россия любит прошлое, ненавидит настоящее и боится будущего. Люди не понимают, что будущее становится настоящим, которое они так ненавидят, а мгновение спустя - прошлым, по которому они тоскуют. Для Чехова в "Трех сестрах" волшебным местом, с которым героини связывают надежду на счастье, была Москва. Для меня, когда в годы коммунизма я жил в Варшаве, такой обетованной землей была Америка. Для героев "Четвертой сестры" такого места уже нет". Это была статья польского драматурга Януша Гловацкого, опубликованная Нью-Йорк Таймс 17 ноября. Через несколько дней в той же Нью-Йорк Таймс появилась рецензия на спектакль по пьесе Гловацкого "Четвертая сестра". Рецензия была скорее прохладная, но не отбила желания сходить на пьесу. Мне было интересно посмотреть, что написал в своей пьесе автор, так тепло, сочувственно, с доброжелательным пониманием написавший о современной России в цитированной статье. Тем более, что автор поляк, а ни для кого не секрет, что польско-советские отношения были особенно обостренными, корни вражды уходили еще в далекие досоветские времена. Кстати, мне уже не раз приходилось читать и слышать, что эти отношения чуть ли не радикальным образом изменились после августа 91 года, а то еще и раньше, со времен Горбачева. Русских уж не ненавидят, но скорее жалеют. Впрочем, просвещенным полякам - а Януш Гловацкий несомненно относится к их числу - всегда было понятно, что "русские империалисты" страдают от собственного имперства ничуть не меньше, а то и больше, чем угнетенные их империей народы. Равно как и просвещенные "совки" буквально поклонялись Польше; этого не могли не замечать культурные поляки. Я сходил на "Четвертую сестру" и сейчас поделюсь своими впечатлениями. Спектакль по пьесе Януша Гловацкого "Четвертая сестра" идет в небольшом зале Vineyard Theater на 15-й улице. Это так называемый off Broadway, то есть не главная арена нью-йоркской театральной жизни. Это как существует Голливуд и существуют независимо от Голливуда, на медные деньги сделанные фильмы, их называют "инди". Это не значит, конечно, что тут мы имеем дело со вторым сортом - отнюдь не всегда. Офф-Бродвей это скорее нечто студийное, экспериментальное, вроде студии МХАТ, в которой вырос Вахтангов. Так же как независимые фильмы подчас порождают крупные кинематографические явления. Вот сейчас, например, уже около сорока недель идет такой "инди" "Моя шумная греческая свадьба", сделавший уже больше 200 миллионов. Еще одним примером успешного независимого фильма был нашумевший "Ложь, секс и видео", запустивший на голливудские высоты режиссера Соденберга, о чем, кстати, многие жалеют: я не могу назвать ни одного его запомнившегося фильма, сделанного уже в Голливуде, хотя что-то шумело, что-то получало премии, он считается сделавшим успешную карьеру. Самый первый его голливудский продукт - "Кафка" - был недурен, нестандартен, но коммерчески провалился, после чего ему уже воли в Голливуде не давали. В скором времени выйдет его вариант "Соляриса" - посмотрим. Уже пишут, что магнаты Голливуда готовятся списать этот фильм в убыток - никак не могли придумать, как подать его на маркете; решили рекламировать его как любовную историю. В этом же духе дает интервью сам режиссер. Никаких гносеологических проблем в новом "Солярисе" вроде бы не будет. Что же сказать о "Четвертой сестре" вне Бродвея? От пьесы я в восторг не пришел, но спектакль мне скорее понравился: и актеры, и бедненькая, но тем более изобретательная постановка. Вообще когда в Америке встречаешь бедность, то умиляешься. Русские люди, как известно, не любят богатства. Да и нужно ли таковое для создания произведений искусства? Много ли денег потратил Бергман, скажем, на "Персону"? И придет ли Бергману в голову величать себя королем мира, как это сделал на церемонии Оскара режиссер "Титаника" (я и фамилию его забыл, она мне ничего не говорит). Голь на выдумки хитра, говорит пословица, - и это едва ли не формула искусства. В постановке "Четвертой сестры" была выдумка. Что мне не понравилось и как-то осталось непонятным - это выдумка самого автора насчет четвертой сестры. Чеховская троица добралась до Москвы, но нынче ей там делать нечего. Старшая сестра Вера (в американском произношении, натурально, Вира или ВерОчка) забеременела от своего политика, а тот, поначалу объявив себя счастливейшим человеком в России, кончил тем, что даже на аборт не дал. Потребные шестьсот долларов пытается достать младшая сестра Таня, сдирая их с соседа молодого гангстера Кости, причем в результате полового акта оказывается, что она девственница. Это вот она прикидывается проституткой, обозначая различные этапы совокупления бейсбольными терминами (оргазм называется хоум бэйз) - известные в Америке шуточки. Потрясенная происшедшим, она от денег отказывается, но не менее потрясенный ее невинностью Костя предлагает ей те же шестьсот, как он выражается, за второй сеанс. В конце концов деньги сестрам всё же не достаются, и Вера решает рожать. Таня выходит замуж за Костю, но в день свадьбы этого Тузенбаха, натурально, убивают. Наиболее сложна судьбы средней сестры Кати (КатЕнка). Ее появление на сцене драматично: она сегодня решилась обокрасть циркового тигра и оттяпала у него половину мясной порции - три кило. Но по дороге домой затесалась в какую-то демонстрацию, и авоську с ворованным мясом у нее сперли - срезали. За что не доплатишь, того не доносишь, как говорит Солженицын. Потом ее жизнь поворачивается к лучшему: в нее влюбляется приехавший американский кинорежиссер, который снимает фильм о детской проституции в Москве. Вот в целях ближайшего участия в этом фильме и придумывается четвертая сестра. На самом деле это мальчик Степа, пребывающий в генеральской семье чем-то вроде слуги-казачка: образ явно неправдоподобный и даже установкой на сюрреализм не оправдываемый: сюра тут не получается, потому что такие мальчики-слуги в России бывали, но именно в дореволюционном прошлом. Тут не сюрреализм, но анахронизм. Скорее всего реминисценция из "Ионыча": Павла, изображающий "Умри, несчастная!" Наш Степа по-детски невинен, но всё время прикладывается к водочке. Этого Степу обряжают девочкой, дают ему имя, ясное дело, Сонечка и раскидывают чернуху доверчивому американцу. Американец везет его в Голливуд и, получив Оскара, выводит на сцену. Сестры наблюдают зрелище в Москве, восторгаются, но когда режиссер в обычном для этой церемонии начинает благодарить сотрудников и вдохновителей, то первым делом называет жену свою Алису. В Москве паника и проклятия изменщику. В конце концов Степа-Сонечка возвращается в Москву, использованный в Голливуде максимально и за всё-про-всё получивший лишь тысячу баксов. По дороге покупает бутылку "Балантайн", а сдачу честно отдает сестрам. Но потом является и американец-режиссер, всё-таки решивший связать свою жизнь с Катей. Тут и Вера начинает рожать. Новорожденный мальчик вылезает на свет уже вооруженным и расстреливает всех присутствующих из автомата "Калашников". Затмение. Немая сцена: трупы героев. Остается в живых только бабушка (бабУшка) Акулина Ивановна, мать убитого крутого парня Кости. Ее тогда утешили, обещав похоронить сынка на Ново-Девичьем и поставить ему мраморный памятник. Этот памятник мы, кстати, видим: голый Костя с мобильником в руке. Сама же Акулина Ивановна стала представительницей фирмы, торгующей пулезащитными жилетами. В финале она раздирает платье на груди, как бы в порыве отчаяния, но мы видим не иссохшую грудь трагической матери, а пресловутый бронежилет с надписью Sexy. Можете понимать это как образ бессмертной России. Больше всего мне понравились явления крутых парней, приходящих убивать Костю: они входят на сцену, скользя на каких-то половичках, - чтобы полы не испачкать обувью: традиционный советский быт, в котором всего-навсего появилась еще одна деталь - убийство. Бытовое явление, как называл писатель Короленко казни неправедной царской власти. Должен сказать, что впечатления от пьесы не перебили во мне впечатления от статьи Гловацкого, нами цитированной. Осталось то же ощущение доброжелательства, сочувствия, если угодно - понимания поляками русских. Старая вражда явно исчезла. А ведь ей отдавали дань даже такие титаны, как Мицкевич и Пушкин. У Г.П.Федотова есть классическая статья о Пушкине: "Певец империи и свободы". Процитируем кое-что оттуда касательно той самой темы русско-польской вражды: "Бесполезно ... видеть в империи Пушкина чистое выражение нравственно-политической воли. Начало правды слишком часто отступает в стихах поэта, как и в жизни государства, - отступает перед обаянием торжествущей сил. Обе антипольские оды ("Клеветникам России" и "Бородинская годовщина") являются ярким воплощением политического аморализма: "Славянские ль ручьи сольются в Русском море, Оно ль иссякнет? Вот вопрос". Это чистый вопрос силы. Самая возможность примирения враждующих славянских народов, возможность их братского общения игнорируется поэтом... Но если это так, если империю нельзя очистить до значения нравственной силы, не разрушает ли она свободы? Каким образом Пушкин мог совмещать служение этим двум божествам? ...Империя, как и ее столица, для Пушкина, с эстетической точки зрения, это, прежде всего, лад и строй, окрыленная тяжесть, одухотворенная мощь. Она бесконечно далека от тяжести древних восточных империй, от ассирийского стиля... подвиг просвещения и культуры составляет для Пушкина, как и для людей 18 века, главный смысл империи... Преклонение Пушкина перед культурой, еще ничем не отравленное - ни славянофильскими, ни народническими, ни толстовскими сомнениями - почти непонятное в наши сумеречные дни, - не менее военной славы приковывало его к 18-му веку... Но тогда нет ничего несовместимого между империей и свободой". Это поистине дела давно минувших дней, как говорил тот же Пушкин. О какой империи можно сегодня говорить применительно к России, когда ни Тавриды, ни Колхиды не осталось? Ни, само собой разумеется, Памира. Польско-русской проблемы нет, как нет, скажем, проблемы русско-киргизской. Это не значит, что для автора "Четвертой сестры" единственным победителем в мире осталась Америка. Он совсем в другой плоскости вопрос ставит, и Америка высмеивается в пьесе едва ли не злее, чем Россия. (Диалог сестер: "Американцы никогда не врут". - "Почему?"- "А потому что их всегда прослушивают".) Чтобы понять, о чем действительно идет речь в пьесе, нужно вспомнить статью Гловацкого - то ее место, где он пишет о "культурном беззаконии", равно характерном для России и Америки. Это пьеса, если угодно, - о гибели высокой культуры, о гибели Чехова, взятого как символ этой высокой культуры, благородного девятнадцатого века. По установке своей пьеса Януша Гловацкого напомнила мне фильм фон Трира "Танцующая во мраке", в котором спародированы все голливудские жанры и, главное, дан пародийный образ Америки, какой она предстает поклонникам Голливуда. Гловацкий - человек, сохраняющий культурную честь: помнящий о Чехове. Интересно, сумеет ли он удержаться на такой позиции, если ему последует предложение из Голливуда? Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
