Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновВласть в России как основа культурной идентичностиФилософ Борис Гройс, работающий сейчас в Австрии, написал, а журнал "Критическая Масса", № 1 за этот год, перевел с немецкого и напечатал его статью "В ожидании русской культурной идентичности". Это очень странная статья. Не будем голословными в этой оценке - вернее сказать, в этом ощущении, - процитируем автора. Борис Гройс пишет: Будучи русским, на Западе снова и снова сталкиваешься с вопросом о русской национальной идентичности и каждый раз, пытаясь ответить на этот вопрос, чувствуешь неловкость и беспомощность. Причина этой неловкости легко объяснима. Вопрос о культурной идентичности, в сегодняшнем понимании этого слова, является вопросом о прошлом, о досовременной культурной традиции, которую тащит на себе ее носитель, находясь на пути в современность. При этом ожидается, что свойства этой традиции зависят, прежде всего, от этнического, вернее, национального происхождения ее носителя. Однако в прошлом у сегодняшнего, постсоветского русского - вовсе не таким образом понятая национальная культурная традиция, а коммунизм, марксизм-ленинизм и пролетарский интернационализм. Его культурная идентичность - неидентичность. Или, если угодно, она является наследием универсалистской мечты - мечты взорвать все частные идентичности, трансцендировать их и даже уничтожить". Далее аргументация Гройса идет в направлении, которое может, например, горячо приветствовать Александр Солженицын. Он (Гройс) пишет, что в советское время были подавлены, а то и уничтожены национально-русские традиции культуры, религии, даже быта. К тому же в советской империи русские отнюдь не были привилегированной нацией, как это бывает в классического типа империях, скажем, Британской или французской. Этнически русские отнюдь не были "господами" в так называемых "братских республиках". Более того, Гройс указывает на исторический факт, который нынче как-то принято не помнить: что и царская Россия, будучи империей, отнюдь не руководствовалась националистической идеологией (такие попытки делались только в двух последних царствованиях), что имперское сознание в принципе универсалистично. Конечно, фактически это не всегда так, и, к примеру, та же Великобритания отнюдь не торопилась дать своим подданным в колониях полноту прав (это сделали, парадоксальным образом, лейбористы, когда империя по существу уже распалась: объявили право каждого жителя бывших колоний на английское подданство, почему Англия и стала мультиэтнической страной). То же самое, что о России, можно сказать и о другой тогдашней империи - Австро-Венгрии, отчего и появилось сейчас парадоксальное явление: культурная ностальгия по ней. Между прочим, сейчас бывшая Австро-Венгрия является самой "модной" страной в отношении культурного прошлого. О ней говорят чуть ли не так, как деятели итальянского Ренессанса об античном наследии. Возвратимся к русской теме, как она дается у Гройса. Он пишет далее: "(Всё) это означает, что сегодняшний русский приходит в настоящее время не из прошлого определенной национально-культурной традиции, а из будущего радикального универсалистского проекта. Отсюда вытекает его неловкость, проявляющаяся, когда его спрашивают о его культурной идентичности, - ведь ее у него нет. Он стыдится этого факта, поскольку нынче не принято не иметь культурной идентичности. Мы сегодня живем в мире, в котором число культурных идентичностей растет взрывоподобным образом, и каждая отдельная из этих идентичностей становится всё оригинальнее, всё глубже укорененной в истории, всё богаче и значительнее". Но вот тут автору хочется возразить. Возражение такое: не переоценивает ли он то явление, которое получило название мультикультурализма, которое и способствует этому взрывному росту культурных идентичностией? Ведь это явление не столько культурное, сколько идеологическое, и идеология, подпирающая его, слишком известна: это пресловутая политическая корректность. А ведь можно и не соглашаться с тем, что религия вуду равноценна, скажем, христианству, а культурное наследие Черной Африки - философии Платона. Борис Гройс в этой своей установке некритически следует фактам, фактическое принимает как должное, а это не философская позиция. Философу не к лицу игнорировать понятие культурной нормы и забывать старую философскую апофегму: истина - это не факт, а идеал. Можно вспомнить старое, еще дореволюционное большевицкое ругательство, особенно излюбленное Ильичем: хвостизм. Так большевики ругали меньшевиков за их буквальное следование марксистскому детерминизму: мол, процесс идет так, как и должен идти, мы не творцы истории, а ее пассивный материал, и незачем создавать партию содействия лунному затмению - оно и само, без нас произойдет. Но самое неожиданное в статье Гройса появляется, когда он переходит от общих соображений к оценке нынешней русской ситуации. Создается впечатление - да, собственно, это и нельзя назвать впечатлением, скорее прямой констатацией авторской позиции, - что он приветствует как культурно перспективное явление - возрождение национал-коммунистического шовинизма в качестве средства построения необходимой для русского культурной идентичности. Но опять же приведем слова самого автора, Борис Гройса: "Распад Советского Союза с западной точки зрения чаще всего рассматривается не как результат демократического движения внутри самой России, а как последствие поражения России в холодной войне, а также успешной борьбы порабощенных восточноевропейских народов за свое национальное освобождение... Это полное совпадение доминирующего западного и национал-коммунистического толкования распада СССР как поражения России в холодной войне приводит к тому, что сейчас русская национальная идентичность строится очень активно и с разных сторон. Это происходит, прежде всего, путем национализации, или, вернее, этнизации задним числом имперского и коммунистического прошлого... Русская история проходит этническую чистку. И работает это очень хорошо, поскольку у соседей России такая этническая чистка русской истории вызывает не сожаление, а лишь радость. Ведь и эти соседи "на пути в Европу" в большинстве мечтают только о том. чтобы забыть и вытеснить свое участие в русской имперской и советской истории". Опять же - фактически почти всё сказанное верно, но вот какой вывод из этого делается: "Таким образом, этнические русские остаются одни со своим коммунистическим прошлым, и эта универсалистская коммунистическая мечта превращается во вполне оригинальную историческую традицию, которая вполне годится, чтобы сделать из нее интересную культурную идентичность. Этот процесс этнизации воспоминаний о царистской России и о советском коммунизме в данный момент идет полным ходом, но еще не полностью завершен. Есть, однако, основания надеяться на то, что не позднее чем через десять-пятнадцать лет ни один русский уже не будет чувствовать неловкости, когда его на Западе будут спрашивать о его культурной идентичности". Хотел того автор или не хотел, но у него получилось, что адекватную русскую культурную идентичность вырабатывают сейчас постсоветские красно-коричневые или такие растерявшиеся люди, как писатель Валентин Распутин. Насколько вспоминается, именно он чуть ли не первым заговорил об этом: что советский коммунистический режим в последние свои годы стал "русским", и заговорил об этом едва ли не до августа 91-го года. Был тогда, помнится, такой позорный съезд российских писателей - то есть РСФСР, - кажется, в Рязани, где вчерашние любимцы интеллигентных читателей - деревенщики обнажили свою подноготную. Тот же Распутин на каком-то депутатском съезде пожалел советских генералов, которых, мол, травит распоясавшаяся перестроечная пресса. А речь шла о том, что военно-промышленный комплекс губит озеро Байкал, о чем, между прочим, и сам Распутин писал. Когда дошло до дела, то генералы оказались ему дороже родной природы. Помнится еще, что на том рязанском съезде ныне покойный питерский поэт Михаил Дудин процитировал Некрасова: "Люди холопского звания Сущие псы иногда: Чем тяжелей наказание, Тем им милей господа". Его выступление вызвало гнев рязанского собрания. Всё это достаточно давние дела, но ни для кого не секрет, что подобная этнизация советского прошлого идет весьма активно. Это несомненный факт. Но как можно этот факт возводить в норму, видеть в этом движении культурную перспективу для русских - перспективу создания "интересной культурной идентичности", как написал Борис Гройс? В его статье не сведены концы с концами: сначала он говорит, что русское начало было подавлено в коммунизме, то есть отнюдь не являлось источником оного, а в конце искомое русское возрождение видит как раз в том, чтобы этот коммунизм интегрировать в русскую идею, как говорят люди попроще, а изысканный Гройс называет культурной идентичностью. Читатель статьи Гройса недоумевает: может быть, тут скрыта тонкая ирония? Может быть, смысл его статьи в том, что русским и нечего больше найти и усвоить в собственном прошлом? Но, как мы помним, у Гройса шла речь не только об СССР, но и о царской, имперской России, где тоже русское оттеснялось за счет имперского. Но разве в русском докоммунистическом прошлом не было ничего, кроме империи? Разве в этом прошлом не было подлинной культуры, помимо имперской политики и символики? Тут вспоминается Набоков в его мемуарах, где он рассказывает, сколько времени и усилий он потратил, убеждая своих западных собеседников в том, что Милюков - не царский министр. Именно там Набоков и сказал слова, так и напрашивающиеся при чтении статьи Гройса: что в России было в сущности две страны - отвратительное деспотическое государство и великая свободная культура. Вот это последнее и стоит вспоминать, когда речь заходит об этой самой русской культурной идентичности. Нельзя, однако, сказать, что представление о вкорененности коллективистских установок в русское сознание - выдумка. Конечно, утверждение того, что из этой русской традиции и вырос коммунизм, как мы его знали в течение семидесяти с лишним лет, - такое утверждение неверно. Точно так же неверно, что коммунизм есть законный наследник русской исторической власти - самодержавия. Царское самодержавие, прежде всего, не было тоталитарным режимом - по крайней мере, со времен петровской реформы. Отсюда и феномен великой русской культуры, возникновению и расцвету которой никак не мешал царизм. Но в то же время, повторяем, нельзя отрицать определенной коллективистско-социалистической окраски русского сознания - причем едва ли не на всех культурных уровнях. Г.П. Федотов писал, что культурная интеллигенция, возмущаясь эксцессами коммунистического режима, ни разу не подняла голос в защиту отчуждаемой частной собственности, - это преступление коммунистов не казалось русской интеллигенции преступлением вообще. Таким свидетельствам высококультурных современников событий нельзя не верить. Понятно, откуда шла эта установка сознания - из факта многовекового существования крестьянской поземельной общины, а крестьян в стране было 80 процентов. Русским крестьянам был свойствен своеобразный аграрный коммунизм, писал Бердяев. О недостатках, даже пороках общинного землепользования говорили много и в прошлом, и сейчас много говорят - тему эту гальванизировал Солженицын, возведя на пьедестал борца с общиной Столыпина. Но в русской культуре создался стойкий миф о крестьянине и его общинном образе жизни, о пресловутом крестьянском "мире". Наиболее полно этот миф сформулировали славянофилы, но разделяли его не только они. Народничество, в том числе революционное, этот миф подхватило. Лев Толстой много способствовал укреплению мужицкой мифологии, не говоря уже о Достоевском с его лозунгом народа-богоносца. У славянофилов была еще одна специфическая идея - о разделении в русской истории государства и земли, то есть политического и земского, народного начала. Русский народ не политичен, он не интересуется государственными проблемами и не имеет никаких претензий на участие в управлении государством. Лозунг славянофильский был: государству - сила власти, земле - сила мнения. Русская власть, в свою очередь, согласно славянофилам, считалась с этим народным мнением, выражением которого принято было считать земские соборы. Эту стройную структуру порушили петровские реформы, когда началась агрессивная экспансия государства в народную жизнь. Славянофилам возражали их оппоненты из западнического лагеря. Наиболее квалифицированно сделал это Б.Н. Чичерин, написавший целую книгу - историческое исследование о происхождении крестьянской поземельной общины: он доказал, что сама община была созданием государства в целях наиболее эффективной организации фиска, налоговой политики. Отсюда такая черта общины, как круговая порука: за недоимки отдельного крестьянина несла ответственность вся община. Государству такой земельный строй был выгоден, и никакого мистического элемента о природном христианстве русской души вносить сюда не следует, утверждал Чичерин. Известно, что русские революционные народники подхватили эту идею - о позитивном значении общины в русской истории и связали с ней надежду на построение социализма в России. Это так и называлось - теория крестьянского социализма. Создали ее Герцен и Чернышевский. Но вот как интересно возражал им другой революционер - Михаил Бакунин. В письме Герцену и Огареву от 19 июля 1866 года он писал: "Вы готовы простить, пожалуй, готовы поддерживать всё, если не прямо, так косвенно, лишь бы оставалось неприкосновенным ваше мистическое святая святых - великорусская община, от которой мистически ... вы ждете спасения не только для великорусского народа, но и всех славянских земель, для Европы, для мира. А, кстати, скажите, отчего вы не соблаговолили отвечать серьезно и ясно на серьезный упрек, сделанный вам: вы запнулись за русскую избу, которая сама запнулась, да и стоит века в китайской неподвижности со своим правом на землю. Почему эта община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение десяти веков прошедшего существования не произвела из себя ничего, кроме самого гнусного рабства? Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира и жестокая бесцеремонность его отношений к каждому бессильному и небогатому члену, его систематическая притеснительность к тем членам, в которых проявляются притязания на малейшую самостоятельность, и готовность продать всякое право и всякую правду за ведро водки - вот, во всецелости ее настоящего характера, великорусская крестьянская община". Интересно при этом, что в собственных революционных проектах Бакунин предполагал эту общину сохранить, под псевдонимом вольного экономического строя. Его главная, всеопределяющая мысль была - о язве государственности, разъедающей и губящей всё, к чему прикоснется власть. Отсюда известный анархизм Бакунина, бывший, несомненно, утопическим построением. Но в чем он был столь же несомненно прав - так это в утверждении развращающего влияния власти в России. Тут дело даже и не в общине, которой государство якобы мешало правильно развиться. Государство, как мы знаем, в конце концов, в лице Столыпина, взялось за коренную реформу крестьянского землепользования, имея в виду уничтожение общины и создания полноправного частнособственнического среднего класса в деревне. Вот был колоссальный шаг в Европу, которому помешала война и последующая революция. Но сейчас важнее сказать о другом: всевластие государства в России сказалось на формировании русского характера не менее, чем влияния, шедшие от общины. Русский человек, оставшись чуждым буржуазному собственничеству и предпринимательству, очень успешно освоил и, так сказать, душевно принял установки властвования, причем даже на нижайших его уровнях. Отсюда явление, запечатленное Достоевским под именем "административный восторг". (По-научному же это называется "авторитарная личность", то есть такой человек, который мыслит существование только в структурах власти и подчинения). В романе "Бесы" старый либерал, человек 40-х годов Степан Трофимович Верховенский говорит: "...поставьте какую-нибудь дрянь, самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя в праве смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, чтоб показать вам свою власть. "Дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть..."И это в них до административного восторга доходит..." Самое парадоксальное, что эта старинная русская традиция едва ли не полностью подпадает под новейшие теории власти, самая известная из которых принадлежит французскому философу Мишелю Фуко. Эволюция института власти, по Фуко, дошла до такой стадии, когда ей нет необходимости прибегать к насилию и подавлению: существуют некие микроструктуры власти, регулирующие поведение людей на всех уровнях, вплоть до семейных отношений. Собственно, эти микроструктуры существовали всегда, но не сразу стали доминирующей, как сейчас, формой властвования. Вот как описывает это явление один из оппонентов Фуко - Жан Бодрийяр в эссе "Забыть про Фуко": "Для Фуко не существует кризиса или перипетии власти, есть только модуляция, "микрофизическая" сегментарность власти. (...) эта "власть" остается тайной: удаляясь от деспотической централизованности, она на полпути превращается во множество отношений сил, чтобы в конечной точке оказаться сопротивлениями, настолько малыми, настолько незначительными, что в этом микроскопическом масштабе атомы власти и атомы сопротивления будут буквально перемешиваться..." Трудно найти лучшее описание российского феномена "власти на местах". Так что русским забывать про Фуко не стоит. Русской "административный восторг" великолепно соответствует этому описанию. Причем сегодня, похоже, он как раз приобретает наибольшее распространение и силу, когда центральный аппарат власти, пресловутая властная вертикаль явно ослаблены. Власть в России приватизирована, она едва ли не полностью ушла "на места". И тогда уже не удивляешься, читая в Нью-Йорк Таймс от 11 мая в статье Джеймса Брука, как на острове Сахалин развивают нефте- и газодобычу при помощи иностранных инвесторов и специалистов. "Начиная с апреля, все иностранцы и русские с материка должны обзавестись письменными разрешениями от местной милиции и пограничной службы, если им нужно выезжать из столицы Южно-Сахалинска. Корпорация Эксон - Мобил, планирующая вложить в развитие Сахалина 12 миллиардов долларов в течение десяти лет, построила для своих служащих дома за пределами городской черты. "По новым правилам, наши инженеры должны иметь пропуска, чтобы после работы пойти домой",- говорит один из эксоновских служащих Майкл Аллен. Есть и другие бюрократические рогатки. Все иностранные работники получают въездную визу на Сахалин, действительную лишь в течение трех месяцев. Возобновить и продлить эту визу невозможно на самом Сахалине, поэтому иностранцам приходится для этого лететь в Токио или Сеул. "Клянусь вам, я уже потратил около двух тысяч долларов на эти полеты",- говорит Уильям Динти Миллер, вице-президент компании Бритиш Петролеум, работающий на Сахалине. О таких мелочах, как установка подслушивающих устройств в домах иностранцах, даже излишне говорить. Иностранные бизнесмены на Сахалине говорят, что главным препятствием для русского развития является сам русский характер - "эттитьюд": установка, способ реакции. Один из иностранцев сказал: "В Китае местные власти поощряют бизнес и иностранные инвестиции, предоставляя им широкую инициативу. В России же хотят только контролировать". Как можно видеть из приведенных исторических сведений и наиновейшей хроники, русской культурной идентичности, о которой хлопочет Борис Гройс, совсем не нужно искать какие-то нехоженые пути в некоем имманентном коммунизме - и таковым гордиться перед иностранцами. Русская культурная - или, если угодно, противокультурная, идентичность давно уже сложилась и не меняется даже в самых, казалось бы, катастрофических обвалах отечественной истории. Со времен Гоголя, если не раньше, в России властвуют городничий Сквозник-Дмухановский и судья Ляпкин-Тяпкин. Их мы и видим в описанном американцем Сахалине. Если б указанные иностранцы знали русскую классику, они бы нашли выход из положения опять же по рецепту гоголевского "Ревизора": не принципиальничать и не качать права, а дать на лапу местным администраторам. Сразу бы все пропуска и визы отменили. Известно, что в мейерхольдовской постановке "Ревизора" во время немой сцены, когда фельдъегерь объявил о приезде настоящего ревизора, перед онемевшими чиновниками появился тот же Хлестаков. То же самое произошло в России после великой и бескровной антикоммунистической революции. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
