Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Русские ВопросыАвтор и ведущий Борис ПарамоновЖених для РоссииРусская история полна не только опытами бешеной, сметающей все нравственные и материальные преграды борьбы за власть, но и обратными примерами - ухода от власти, буквально бегства от нее. Борьба за власть должна была бы по определению ослабевать, принимать легальные формы в периоды царствования устоявшихся законных династий. В России такое время как будто началось с воцарения Романовых в 1613 году; но за то что было до этого! Имеем в виду не просто весь так называемый феодальный период (термин, кстати, в отношении к русской истории не вполне корректный), но хотя бы непосредственное преддверие эпохи Романовых - знаменитое Смутное время. Да взять хотя бы Бориса Годунова, бывшего полновластным регентом при слабом телесно и умственно царе Федоре: по смерти Федора Боярская Дума без каких-либо видимых колебаний предложила трон Годунову. Интересно, однако, то, что он его не принял. Теперь уже трудно установить с точностью, было ли это очередной интригой поднаторевшего в правительственных делах Борис или он действительно в чем-то искренне колебался и чего-то тайно боялся. Но смерть последнего и бездетного Рюриковича, Федора, создала необычную ситуацию, из которой возможен был один упущенный Годуновым выход: он мог взять власть на условиях, обговоренных с боярами, и стать тем самым конституционным монархом, положив новый этап русской истории. Ключевский пишет об этом так: "Борис поступил с обычным своим двоедушием: он хорошо понимал молчаливое ожидание бояр, но не хотел ни уступить, ни отказать прямо, и вся затеянная им комедия упрямого отказа от предлагаемой власти была только уловкой с целью уклониться от условий, на которых эта власть предлагалась. Бояре молчали, ожидая, что Годунов сам заговорит с ними об этих условиях, о крестоцеловании, а Борис молчал и отказывался от власти, надеясь, что земский собор выберет его без всяких условий. Борис перемолчал бояр и был выбран без всяких условий. Это была жестокая ошибка Годунова, за которую он со своей семьей жестоко поплатился. Он сразу дал этим чрезвычайно фальшивую постановку своей власти. Ему следовало всего крепче держаться за свое значение земского избранника, а он старался пристроиться к старой династии по вымышленным завещательным распоряжениям. (...) Борису следовало взять на себя почин в деле, превратив при этом земский собор из случайного должностного собрания в постоянное народное представительство, идея которого уже бродила в московских умах при Грозном и созыва которого требовал сам Борис, чтобы быть всенародно избранным. Это примирило бы с ним оппозиционное боярство и - кто знает? - отвратило бы беды, постигшие его с семьей и Россию, сделав его родоначальником новой династии. Но "проныр лукавый" при недостатке политического сознания перехитрил самого себя". Борис отказался от легитимации своей власти Боярской Думой и Земском собором, создавая (ложное, конечно) впечатление, что он наследует Рюриковичам: для этого выдумывались какие-то якобы предсмертные распоряжения Ивана Грозного и прочее в таком духе. Но Ключевский, говоря, что проныр лукавый перехитрил самого себя, пишет далее, каким это было необычным делом, никак не укладывающимся в политическое сознание тогдашней Московской Руси: царствование вне устоявшейся привычной династии. Сам же Ключевский подробно объясняет вотчинный характер Московского государства: оно воспринималось - и не только царями, но и народом - как собственность московских великих князей. Прекращение династии знаменовало как бы конец семьи, субъекта этого владения. Отсюда Смута с ее самозванцами: люди буквально всей землей хватались за призрак законной, привычной, традиционной, семейной, если угодно, власти. Это не укладывалось в сознании, в котором не было еще самого понятия государства. Государство было в реальности, но в сознании существовала царская вотчина, наследственное хозяйственное владение. Вотчинник и был единственным его сувереном. До идеи народного суверенитета надо было еще дожить. У нас нет уверенности, что страна дожила до нее даже в наше время. Так называемый "хозяин" до сих пор, похоже, важнее представления о народе как источнике прав и власти, то есть как о подлинном суверене. Язык всегда говорит правду. Что так нравится многим, очень многим в Сталине? Что он был "хозяин". Это неумирающий пережиток древней вотчинной психологии. Само слово осталось, а слова суть идеи, логические и даже бытийные прообразы, проекты, дизайновые чертежи эмпирической реальности. На этом примере видишь, что русское национальное сознание всё еще не вышло за пределы средневековых мыслительных структур. Есть одна интересная и, я бы сказал, соблазнительная тема, которой не раз касались большие русские люди. Сошлюсь для начала на философа Б.Н.Чичерина, который говорил в эпоху великих реформ, то есть в шестидесятые годы девятнадцатого века: "Я в России пришел к убеждению, что у нас общественная сфера хуже официальной". Чичерин был серьезной фигурой, списывать его со счета нельзя. Да ладно бы Чичерин - в общем-то человек мало кому нынче известный, кроме специалистов. Но вот человек совсем уж бесспорный - Пушкин. Уж его-то слова известны всем: в России правительство - единственный европеец. И не нужно списывать это на пушкинские же слова о поэзии, которая, прости Господи, должна быть глуповата. Поэзия - ладно, но Пушкин глуповатым отнюдь не был. При этом царей, с которыми пришлось на его веку столкнуться, он скорее не любил. А уж самого примечательного из трех - Александра Первого - Пушкин не любил активно. Александр Павлович Романов был монархом крайне значительным, фигурой интереснейшей. Философема русской власти пережила в нем серьезнейшую свою вариацию. Для этого царя власть была тем же, чем она всегда была для русского национального сознания: проблемой, а не решением проблем. Причем для русского сознания не в эмпирическом его бытовании, каковое отличается как раз всяческим чинопочитанием с одной стороны, а с другой - знаменитым "административный восторгом" (для тех, кто не читал Достоевского, напомню разъясняющую пословицу: жалует царь, да не жалует псарь). Нет, речь у нас не об эмпирике, а скорее об эмпиреях - о тех небесах, на которых написана правда о России. Эти небеса прозревали, читали на них славянофилы, и яснее, внятней всех самый из них, увы, глуповатый, почти юродивый К.С.Аксаков. Вот несколько фраз из его концепции "государства и земли" в России":
"Условность" и "гарантия" - это аксаковские псевдонимы для права и закона. Древние говорили: да погибнет мысль, но восторжествует справедливость ("юстиция", то есть тот же закон). Славянофилы: пусть лучше разрушится Россия, чем утвердится в ней закон - условность, гарантия, писаные и соблюдаемые права. И еще один тезис оттуда же:
Читая такое, невольно думаешь, что в России правительство действительно было большим европейцем, чем эти высоко просвещенные и подчас талантливые люди: какие ни есть, а законы принимало. У Александра Павловича - императора Александра Первого были серьезные основания не любить власти, перешедшей к нему по праву наследования от его отца Павла Первого. Отец его был убит, и сын знал о готовящемся заговоре и о возможном (а точнее - неизбежном) исходе его. Это была типично Эдипова ситуация, как она известна в психоанализе. Сын и всегда испытывает смутное чувство вины перед отцом - за инфантильное и, предполагаемо изживаемое в процессе взросления, бессознательное желание избавиться от него, чтобы в одиночестве владеть материнской любовью. Нетрудно представить, какое чудовищное усиление этого чувства происходит в том случае, когда сын действительно ответствен за смерть отца. У Эдипова комплекса, у Эдиповой ситуации, лучше сказать, есть еще один, и более известный, литературный вариант. Эдип - это было очень уж давно: нам много лучше известен Гамлет. За что мучает себя и окружающих датский принц? Казалось бы, ясно: за то, что не может отомстить за отца, убитого родным того братом, после этого женившимся на его вдове, то есть на матери Гамлета. Это так, но здесь только внешний слой проблемы. Нерешительность, рефлексивность, уклончивость, имитация безумия и прочие характеристики Гамлетова поведения объясняются отнюдь не заповедью "не убий!", мешающей Гамлету расправиться со своим дядей, а тем еще, что в глубине души - в бессознательном, как сейчас говорят,- он дядю одобряет, солидаризируется с ним, отождествляется. Дядя сделал то, что хотел бы сделать сам Гамлет - любой сын любому отцу,- убить его. Иван Карамазов, уже безумный, восклицает на суде: "Кто же не хочет убить своего отца!" Фрейд, говоря об универсальности Эдипова комплекса, отмечал, что недаром три величайших произведения мировой литературы - трагедия Софокла, "Гамлет" и "Братья Карамазовы" посвящены теме отцеубийства. Уникльность ситуации императора Александра - в самом его сане. Сменив на троне тиранического отца, он был полон самых добрых чувств и благих намерений в отношении реформы политических порядков в России. И вот реформы эти не состоялись, не пошли. Казалось бы, наполеоновские войны помешали. Но после войн, победителем Наполеона, властелином всей Европы - Александр был волен делать всё,что считал нужным. Он не захотел, не поволил ничего. Более того, его царствование после наполеоновский войн приобрело открыто реакционный характер: Аракчеев, жуткий поп Фотий, погром университетов пресловутым Магницким. Но вот что было самым парадоксальным: зная о тайных обществах, о заговоре будущих декабристов, император не сделал ничего, чтобы этот заговор предотвратить, эти общества разогнать. И ни для кого не было секретом, чем объяснялось это парадоксальное бездействие царя. Пушкин писал об этом в дневнике: допустив цареубийство, Александр никогда бы не смог наказать своих собственных потенциальных убийц. Отсюда Аракчеев - верный слуга покойного императора Павла. Вот несколько строк из романа Мережковского "Александр Первый" - между прочим, лучшего из всей серии его исторической беллетристики:
Ситуация уникальная, конечно. Но ведь не всякий наследный самодержец приходит к власти через кровь своего отца. Однако у Александра, думается. с отцеубийством, с преступлением как таковым связалось само понятие о власти. Не он преступен - власть преступна. Это власть заставляет убивать - среди других и отца собственного. Власть - и причина, и следствие убийства, универсальное убийство, убийство как таковое. Последняя, коренная неправедность власти - вот что понял русский император Александр Первый. И был он в этом глубочайше русским человеком. Таким, как Лев Толстой. И недаром же сложилась легенда об Александре: что не умер он, а скрылся - и живет в Сибири под именем старца Федора Кузьмича. И эту легенду задумал переложить в роман Лев Толстой. Кто сомневается, что это было бы лучшим из его сочинений? Уж очень всё русское сходилось здесь. Если "Война и мир" - русский Гомер, то здесь вышла бы русская Библия. Так-то оно так, но кто сейчас живет, руководствуясь священными книгами? Нужны книги не священные - а законы, светские установления. Вне этого русские - все, в том числе и власть русская, - останутся теми же, кем были всегда: полусвятыми, полупреступниками. По очереди, в хронологическом порядке: от Ивана к Федору, от Павла к Александру, от Николая к Ленину, от Сталина к Горбачеву. Нужно же не абсолютное нечто, а попроще: среднеарифметическое. Как подходящий жених для Агафьи Тихоновны. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
