Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[01-11-02]
Ваши письмаВедущий Анатолий Стреляный<Ты, Стреляный, закоренелый мошенник! Если и прочитаешь какое-нибудь горькое письмо, то либо оставляешь его без внимания (возразить-то нечего!), либо снабдишь издевательским комментарием. Смешно слушать, как ты хвалишь и благодаришь каждого идиота-антисоветчика, называющего <Свободу> информационной станцией. Вы - типично агитационно-пропагандистская контора; без устали пинаете СССР, которого уже 10 лет не существует, увы! Вот теперь США воспользовались случаем, чтобы прибрать к рукам не только старушку Европу, но и бывшие азиатские советские республики, которыми до сих пор не интересовались. Вы все служите этим бандитам, помогаете им устанавливать их <новый мировой порядок>, так что никто не ожидает, что радио <Свобода> поставит вопрос о <демократии>, подминающей весь мир, или о наших кровопийцах, которые отключают нам электричество за неуплату, и мы в своих домах живём, как свиньи, в холоде, простудах, болячках. Откуда взять деньги безработным, малоимущим и получающим зарплату посудой, чулками, другими продуктами своего производства? Вот какими варварскими американскими методами нас загоняют в пресловутый <рынок>. Нет, демократия США - это демократия бомб, насилия, угнетения чужих народов>. Я сейчас скажу совсем не насмешливую вещь, но женщина, написавшая это письмо, обязательно решит, что я издеваюсь над нею. Вот она пишет, что Америка прибрала к рукам <старушку Европу>, что Америка по-варварски внедряет повсюду рыночные отношения. Те, кто бывал в Европе, скажите, похожа ли она на континент угнетённых народов - народов, которым варварскими методами навязали демократию? Вообще-то, при большом желании, можно сказать, что немцам таки навязали: в 1945 году, на правах победителей во Второй мировой войне, и методы были варварскими в том смысле, что представляли собою открытое принуждение, оккупационные порядки: <Я принадлежу к тому меньшинству страны, - читаю следующее письмо, - которое не испытывает к вам ненависти, зависти и прочих рабских чувств, а наоборот - благодарность. Мне двадцать лет, я заканчиваю университет, занимаюсь наукой, самой близкой мне по духу и вообще, по-моему, самой близкой к людям - астрономией, астероидами, малыми телами Солнечной системы. Эта тема нет-нет, да вылезет на страницы желтой или бесцветной прессы. Жизнь астрОнома (ударение на первое "О") - это жизнь Вселенной в те промежутки, когда он не поглощён решением повседневных проблем жизнеобеспЕчения. Можно слышать: "Студенты сейчас брошены на произвол судьбы", то есть, каждый выживает как может. Я другой жизни не знаю и принимаю это как должное, хотя понимаю, что вообще-то так не должно быть: Папашка пребывает в бессрочной командировке за границей, а я с мамой и сестрой живу здесь. Маман преподает в школе английский и фортепиано, то есть, бюджетница. Сестра на третьем курсе, будет математиком-программистом. Политнастроения в семье "яблочные", хотя нельзя сказать, что увлекаемся политикой уж очень серьезно. Жизнь в моей среде можно охарактеризовать так: учеба (50 процентов), поиск работы (25) , и остальные 25 процентов - собственно жизнь, со всеми радостями и горестями. У некоторых соотношение учеба-работа доходит до 25 к 50, и тогда начинаются проблемы. Лично мне помогает в жизни то, что подвезло угадать веянье времени и перейти на "ты" с компьютерами. Я их знаю досконально, общаясь с ними чуть ли не с двенадцатилетнего возраста. Конечно, спецов по этому делу сейчас немало, но сросшихся с машиной почти на генном уровне пока не так уж много, поэтому периодически работой я обеспечен, и меня ценят: В науку я пошёл из интереса, но в нашей среде говорят и так: "Высшее образование в России держится благодаря министерству обороны". Освобождение от призыва: Не скрою, это верно в большинстве случаев. Что касается меня, то я военную кафедру отказался посещать, при этом будучи "военнообязанным". Извините за грубость, но меня тошнит от всего, что там происходит, от ВСЕГО!> Поскольку автор этого письма, 20-летний студент последнего курса, пытается, по его словам, <пробовать в жизни многое>, он, естественно, пишет стихи, а также музыку. Музыки не прислал, а стихи прислал, просит совета, как их куда-нибудь пристроить. Народ, в моей стране живущий,
Последние две строчки звучат так: Страну нельзя не полюбить,
<Надеюсь, - добавлено прозой, - это письмо не попадет под рубрику: "Вот такие вот дурацкие письма иногда пишут". Впрочем, я готов и к такому повороту, только не называйте меня>. Совсем не дурацкое письмо, по-моему - приятное письмо молодого человека, живущего так, как и должен жить любой молодой человек к радости родителей, которые думают о его будущем. Хорошая, правильная жизнь! Если бы существовал народ как отдельное лицо, он был бы, думаю, того же мнения, легко простил бы парню его критику, добродушно сказал бы: я, народ, для того и существую, чтобы об меня точили зубы требовательные юноши, ругай меня, сколько влезет, меня не убудет, пусть я буду плохой, лишь бы ты оставался хорошим: не пил бы, да астероидов своих не бросил, и компьютеров; стишки, правда, можно и бросить, так себе стишки: В почте радио <Свобода> это всё ещё присутствует, всё ещё попадаются рукописи литературных произведений, от стихов до романов, их присылают люди разных возрастов, просят посодействовать в издании как в России, так и за границей (это обычно в том случае, если сочинение обличительное). Почему я говорю <всё ещё попадаются>? Потому что дело начинает потихоньку выправляться: литература занимает подобающее ей сотое место в жизни людей. В писателе уже не видят небожителя, а уж как он сам на себя смотрит - его дело. Многие из них, надо сказать, стали смотреть на себя спокойнее, трезвее. Кто-то уже сам в свободное от какой-нибудь обычной работы время продаёт (пытается продавать...) на улицах свои книги, то же делают и художники со своими произведениями, да и музыканты: стоит в подземном переходе, играет. Что может быть нормальнее?! А радио <Свобода> ни продвижением чего-либо в печать, ни литературным консультированием не занимается - это особый бизнес, да и некоммерческое мы учреждение. Пишет господин Калиновский: <Как-то отец нашёл на чердаке нашего дома мой школьный дневник. Я был примерным мальчиком, но на одной странице стоит <неуд> по поведению. Отец спрашивает, за что поставили. Я забыл многое, но этот <неуд> помню - он был обидный до слёз. Учительница поставила мне <неуд> по поведению за то, что не пошёл в школу смотреть по телевизору похороны Брежнева. Я ей говорю, что я дома смотрел. Нет, надо было в школе! Сейчас я смеюсь, а тогда плакал. Покойный дедушка рассказывал, как его чуть не посадили за то, что, когда закрывал траурный митинг по случаю смерти Сталина, сказал вместо <траурный митинг объявляю закрытым> - <торжественный>. Интересно сейчас жить. Только люди: Их сознание осталось старым. Придёт, однако, время - будут не плевать на Горбачёва, а ставить ему памятники>. Спасибо за письмо, господин Калиновский. С каждым <примерным мальчиком> в те времена случалось что-то подобное, с каждым. Школа была первым местом, где человек вплотную соприкасался с государством, получал урок послушания. Из-за этого быстрее взрослели. Когда нас стали выпускать на Запад, первое, что бросилось в глаза: люди в свободном мире не такие взрослые, как мы, в них больше детского, их легко обмануть, набросать им <лапши на уши>. Особая - демократическая - блаженность: Ленин учил использовать её для дела мировой революции, и ничему, пожалуй, не научились так быстро, как этому, что, впрочем, немудрено, если учесть, что позади был опыт строительства <потёмкинских деревень>. Следующее письмо: <Мне ваши передачи в целом очень нравятся: человек вы неглупый и остроумный, а ваши оценки почти всегда совпадают с моими. Но вот в одной из последних передач вы меня разочаровали невероятно этой самой <В Украиной>. Веками русские и украинцы говорили <на Украине> и <на Вкраине>. И как же это вас угораздило сказать <в Украине>? Известно, как украинская безграмотная неономенклатура мотивирует необходимость именно этого предлога, но ведь вы же понимаете, что не могут они иметь власти над русским языком, над украинским, впрочем, тоже. Да и просто глупы они: тут скорее уж гордиться надо бы особым положением страны в грамматике (тоже глуповатая гордость, конечно, но всё же не настолько!). У португальцев, например, все страны с артиклями, кроме их собственной, и никому не приходит в голову здесь некий порядок навести. Сергей из Лиссабона>. Меня уже отчитывали за то, что говорю <на Украине>, вот дождался и за то, что сказал <в Украине>. Как угораздило? Сам не знаю. Всё чаще слышишь <в Украине>, вот невольно и перенимаешь. Когда новшество становится обычаем, это неодолимо. На первых порах украинской независимости я собирался подражать Тарасу Шевченко, который говорил и <на Украине>, и <в Украине> - как ему было каждый раз удобнее. Потом я поймал себя на том, что мне не хочется попусту огорчать людей, которым не всё равно, какой предлог они слышат, которых коробит <на Украине> и греет <в Украине>, хочется проявить уважение к их по сути религиозному чувству. Невинные предрассудки делают жизнь более красочной. Так что не сердитесь, Сергей из Лиссабона. Когда португальцы название своей страны произносят без артикля, - это ведь то же самое, что <в Украине> вместо <на Украине>. Ваше письмо напомнило мне, что я так и не разрешил одну загадку нашей почты: почему так возмущают некоторых людей языковые погрешности ближнего? Вот и вас я не просто разочаровал, а разочаровал, как вы пишете, невероятно. Почему всё-таки невероятно? Письмо из Смоленской области, пишет человек, который, где бы ни жил, докучает властям, а жил он во многих местах. <По приезде в Велиж бабки-свахи познакомили меня с Анной Поповой, в некую бытность передовой работницей Велижского льнозавода. Передовик был и её муж Макеев Владимир. Они не сходили с полос районной газеты, но подкрался рак и скушал Макеева. Анна запечалилась. Педали её самогонного велосипеда закрутились быстрее. <Хоть одну смоленскую душу спасу>, - задалсЯ я целью. И - не спас. Пьёт Смоленщина и вымирает, и моя Анна в том числе. Сожительствовал я с Анной два года. В светлые промежутки она была хорошая, добрая, но - ревнивица. Алкаши страдают оным недостатком. Тринадцатого числа Анна купила у своей соседки Маруси Самулеевой бутылку отравы за 20 рублей, называется <бабушкино зелье> - самогон с обычными добавками: димедрол, табак, куриный помёт, белена и прочее. После употребления следует оглушение и длительный анабиоз, но прежде - внезапное падение: с дивана, табурета, с лестницы. Куда и во что? На пол, в лужу, в унитаз, в газовую плиту. Бутылка повела Анну на базар, там друзья-подруги. Знакомая торговка уличила её в краже двух рейтуз, ударила её, та упала в лужу. Весь рынок хохотал. Анна пожаловалась на голову. Я вызвал <скорую>, Анна от неё отказалась, повёл её пешком в больницу, по пути заводил в канцелярию суда, даже в прокуратуру: <Помогите!> Весь городок смеялся и бездействовал с его чиновным штатом. Анна упала на выщербленный асфальт, но в больницу идти передумала - очухалась, как говорят, и пошла к себе домой. Под вечер она пришла ко мне. В дом её впустил, уложил спать, но какая-то сила подняла её на ноги, пришлось деликатно выпроводить>. То, что описывает этот человек дальше, можно слышать среди ночи в любом селе, в глубине любого города. Всё угомонилось, всё спит, и только одна пара продолжает громко выяснять отношения. <Анна стала штурмовать окно. Выбила стёкла, падала с высокого подоконника в огород. Я просил соседа Левшова В.П. вызвать милицию. Не реагировал Левшов. Стало тихо. Я закрыл окно, прилёг. На рассвете стуком в окно меня разбудила грязная алкашка Тубульская. Я вышел на крыльцо. Анна лежала на крыльце, мерно дышала. Я занёс её в дом. Часа через два забеспокоился, вызвал <скорую>. Оказалось, Анна без сознания. С пятнадцатого на шестнадцатое она скончалась. Двадцатого пошёл на её могилку, положил полевые цветы - и <пил солдат из медной кружки вино с печалью пополам>. По дороге домой его задержала милиция. <Вся боль души, возмущение бездеятельностью чиновников вылилось из меня в дежурной части ОВД, - вспоминает он. - Особенно обидел милицию, когда крикнул, что их отцы немцам сапоги чистили, после чего мне вывернули плечо, делали <ласточку>, отбили кисть левой руки. Судья Левченко дал пять суток. По освобождении был обыск. Ни золота, ни валюты, ни наркотиков не нашли. Помощник прокурора Николай Ефимович Болгунов отобрал несколько бумаг из моего архива тех времён, когда я писал жалобы Хрущёву, потом Брежневу. Понятые тем временем умыкнули черпак нержавеющий, солидол к мопеду, 12 новеньких гильз к ружью 12-го калибра: Я тебе, мент, прощу <ласточку>, но ты по ночному звонку обязан выехать на место происшествия, а не гоготать: <Пусть вешается!>, как однажды было, когда у Анны возникло такое намерение и я позвонил. Ведь гибнет твоя сестра!> В конце письма автор обращается ко мне: <Пожалуйста, Анатолий Иванович, не добивайте меня возможной иронией со стороны радио <Свобода>. Значит, человек считает, что мы можем относиться к таким историям с насмешкой. Жалко: Ещё печальнее, что не дошла пока Россия до того, чтобы терпеливо возиться с каждым человеком: поднять его из лужи, отрезвить, отмыть, дать отоспаться в тепле и чистоте. Уйдёт и снова окажется в луже? Ну, что ж, зато сколько-то часов, а то и суток, может быть, провёл по-человечески. Не такие уж большие деньги для этого требуются, но - требуются, должны быть накоплены, а к деньгам - и некоторые соображения. Я не говорю о чувствах - на одних чувствах такие дела не ставятся и не стоят. Помню, как говорила мне в Америке фермерская дочка Элизабет из рода знаменитого Гарста: <Я готова платить за то, чтобы не спотыкаться об алкоголика на улице>. Чтобы так говорить, надо иметь круглый счёт в банке, а круглый счёт - это труд и время, время и труд не одного поколения. Слушатели не возражают, кому-то и нравится, что я оглашаю письма историко-философского толка - письма, авторы которых делятся своим пониманием того, почему Россия такая, а не иная, почему дела в ней идут так, а не иначе. <Это всё ещё советское государство, то есть, улус Батыя, - говорится в одном письме, - но оно очень ослабло, и уголовный мир заполняет вакуум власти. Население звереет, войско разложилось, <бизнесмены> убивают друг друга, никакая собственность не гарантирована никем, разве что <спортсменами> из соседней <бригады>, и всё это не стихает, а нарастает. Навсегда ли смутные времена, неизвестно, ведь они могут кончиться только вместе с ордынским, тоталитарным государством, а кончится ли оно, сказать ещё труднее, оно знало подобные времена и всякий раз возрождалось. Пока что в этом государстве объявлен бандитский капитализм, именно такова сегодня национальная идея в России, под неё принимаются практические решения, это вывернутый наизнанку марксизм - мол, не построили коммунизма, надо возвращаться назад, к дикому капитализму>. Мне кажется, Россия всё-таки сможет перейти когда-нибудь от <беспредела под сталинским гимном>, как сказано в этом письме, к демократическому порядку, пусть относительному, но пригодному для жизни. Может быть, это будет сокращённая Россия, если не уймутся те, кто мечтает её расширить: Были и ещё есть на Земле страны, где <беспредела> не меньше, чем в России. Но я не могу назвать ни одной из них, кроме разве что Украины, где <беспредел> так же возмущал бы людей. Такого сильного и общего возмущения не было и нет больше нигде - не вообще нигде, а ни в одной из остальных стран <дикого капитализма> или <дикого предкапитализма> (кому какое название больше нравится). В этих странах относятся к <беспределу>, как к погоде, люди или не знают, или не думают о существовании других <погод>. В России и Украине этого неведения и смирения меньше. Более грамотное, более образованное, более городское, промышленное население - может быть, в этом дело. <Раньше в Москве пили <по-чёрному> люди малообразованные, без корней, <лимитчики>, а из <образованщины> - служащие <шарашкиных> контор от Гипроводхоза того же до управлений коммунальных служб, - говорится в следующем письме, и я как бы спотыкаюсь - спотыкаюсь о собственный опыт жизни в Москве, многолетний опыт; по-моему, все пили <по-чёрному>, хотя, может быть, у нас с автором этого письма разные мерки, разный смысл мы вкладываем в слова <по-чёрному>. - Ныне, - продолжает он, - пьянство стало безудержным, пьют все помногу. В НИИ, в КБ пьют не меньше, чем на заводах. Про деревню и говорить страшно. В 80-е годы, могу сказать с полной ответственностью, в Москве и Питере пили меньше, чем в глубинке. Могло стать целым событием, если работник серьёзного НИИ напьётся на работе под праздник или попадёт в вытрезвитель. Ныне это в порядке вещей, не приветствуется, но осуждения не будет - все пьют. Милиция уже не следит за продажей водки несовершеннолетним. И родители часто считают, что водка лучше наркотиков. Одна надежда - на выпускников <элитных> вузов, работников инофирм и фирм <с именем> - там пьянства нет. Может, когда-нибудь и среди большинства населения станет модным пить в меру?> Вот это и есть важнейшее из обстоятельств, которых не замечают авторы писем о том, что Россия - по-прежнему <Орда> с <диким капитализмом> как национальной идеей. Сотни больших и малых фирм, с именем и без имени, где не то что не держат пьяниц, а не берут их, отбраковывают на подходе. Конечно, сотни - это мало, до тысяч ещё, видимо, далеко, но мы знаем, на что способно меньшинство - работающее, творческое меньшинство. В России оно может в очередной раз потерпеть поражение, но это, по-моему, не значит, что не следует его замечать. Словно специально к этому разговору один слушатель прислал свои воспоминания об Универсальной Владимировской шахте 1980 года. Это Тульская область. Воспоминания - в стихах:
Программа выходит в эфир по пятницам в 23:10 (МСК). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
