Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[10-26-03]
"Все свободны" - разговор на свободные темыВ студии Елена СоловейВедущий: Виктор ШендеровичВиктор Шендерович: Добрый вечер или доброе утро, потому что я нахожусь в студии Радио Свобода в Нью-Йорке. Мы вновь выходим, к сожалению, в записи, поэтому вопросы моей сегодняшней собеседнице смогу задавать только я. Замечательная актриса, звезда и легенда советского кино Елена Соловей. Елена Яковлевна, я нахожусь сейчас в роли того персонажа фильма "Раба любви", который говорил: "Я все ваши фильмы видел..." - и дальше начинал загибать пальцы - "Любовь и драконы" и так далее. Я поймал себя на том, что мне вот так вот хочется загибать пальцы и рассказывать вам, что... Я-то вас на самом деле давно знаю. Я думаю, что на моем месте, как говорили, так поступил бы каждый, потому что у многих, конечно, есть ощущение давнего и близкого знакомства с вами. И очень трудно отделить Елену Соловей от ее персонажей. И тем более трудно отделить Елену Соловей от Елены Яковлевны Соловей, вот актрису, образ, от живущего человека, живущего во времени, в пространстве, в разных временах, в разных пространствах. Вам самой легко далось вот это отделение - вот этой действительно "муви стар", как говорит ваша внучка, совершенно справедливо, кинозвезды, от человека? Елена Соловей: Странный вопрос вообще-то. Странный вопрос, потому что, во-первых, я никогда себя не соединяла... То есть, мне кажется, просто природа была достаточно благосклонна ко мне и с самого начала разделила меня и вот то, чем я занимаюсь, вот меня, внутреннее мое существование, то есть меня персонально, и мою актерскую жизнь. Я никогда об этом не задумывалась, но, в общем, я всегда понимала, что для меня никогда одно не переходило в другое. То есть поначалу это был просто способ... то есть актерская жизнь - вообще это способ существования. То есть то, что мы занимаемся актерством, - это, в общем, способ жить. Ты играешь чужие роли, ты говоришь чужие слова, ты все время меняешь свое жизненное пространство, но вместе с этим все равно остаешься ты. Это как дети, которых ты производишь на свет, но они живут своей жизнью. То есть ты с ними соединен, но вместе с этим в момент рождения разрезана пуповина, и они все равно живут в тебе. Есть момент жизни, когда они в тебе нуждаются, а приходит момент жизни, когда ты в них нуждаешься, когда они тебе нужны, как воздух, для того чтобы себя ощутить человеком... не то чтобы самоутвердиться, но все-таки понять, что, да, что-то в жизни сделано, что-то было. Но вместе с этим, когда снята картина, я отделяюсь, я уже могу относиться к персонажу со стороны. То есть если во мне еще живут какие-то актерские мои глупости, то личностно я отделена. Я не знаю, как это происходит, но пуповина отрезана, и они уже живут своей жизнью, эти женщины, жизнью, которую и дают зрители. Виктор Шендерович: Вас радовало, или огорчало, или мешало, что вас идентифицируют с Ольгой Вознесенской, что вы это она для всех? Елена Соловей: Я к этому относилась никак. Понимаете какая история... Вообще, мне кажется, есть и странная такая вещь. Еще будучи советской актрисой, живя в реальностях советской жизни, играть неких женщин из другой жизни вообще очень странно, противоестественно. Если ты стоишь в очереди за колбасой, а потом вдруг надеваешь кринолин или кружевную накидку, или еще нечто такое, какие-то роскошные шляпы и начинаешь говорить нездешние слова какие-то, изображать чувства, которые совершенно никаким образом не связываются с буднями советской жизни, - это все странно. И если задерживаться в том времени, то совершенно невозможно жить как бы вот в этом. И поэтому мне кажется, что меня даже особенно и не соединяли с Ольгой Вознесенской или еще с кем-то. Как бы был такой образ, но мне все равно казалось... я не знаю, я все равно была как бы отдельно от этого. Мне кажется, соединение, может быть, происходило в головах зрителей, но в моей голове этого не происходило, в моем ощущении. Виктор Шендерович: Вы сказали, что как дети, сначала они в вас, а потом вы в них нуждаетесь. А у вас были случаи, когда вас поддерживало существование героини "Обломова", героини "Рабы любви", "Неоконченной пьесы", что это тоже вы, и вы это сделали? Елена Соловей: Было другое, вот сейчас происходит нечто другое. Раньше я об этом не задумывалась, я жила и жила, было мое счастье, моя удача, что у меня это было. И вот эти вот женщины, они просто давали мне какое-то другое пространство жизненное, другую возможность, я не знаю, чувствовать. Просто я жила на другой планете, наверное. Это я сейчас об этом так думаю. А в принципе, тогда же это была игра, это было что-то вот такое придуманное. Это некий параллельный мир, существующий отдельно от реальной жизни. Виктор Шендерович: Есть ощущение (по крайней мере, ощущение зрительское), от этих ранних михалковских фильмов, скажем "Рабы любви", в особенности, может быть, "Рабы любви", - какой-то внутренней легкости и радости. Там есть ощущение иногда почти капустника, как будто сами для себя валяют дурака, вот так замечательно тонко валяют дурака. Было это на съемочной площадке? Это совпадало или процесс был мучительным? Елена Соловей: Вы знаете, что вот когда я посмотрела картину в первый раз (это произошло где-то через год после того, как мы ее закончили), уже сделанную ее посмотрела в Пущино, когда снималась "Неоконченная пьеса", и Никита Сергеевич привез картину как для премьеры, - первое, что я сказала... вот у меня было ощущение какой-то живой женщины и легкого дыхания. В этой картине есть самое замечательное - там нет мастерства что ли, если можно так сказать, мастеровитости что ли. Там есть такое ощущение, я бы не сказала капустника, но вот такого легкого дыхания. В принципе это было, это было снято на одном дыхании в силу многих обстоятельств - в силу того, что было мало времени... Виктор Шендерович: "Это будет мой худший фильм", - да? Елена Соловей: Да... Вы знаете, что удивительно, Саша Адабашьян посмотрел картину после озвучания, там где-то, в каком-то коридоре мы встречались, и он мне сказал замечательную фразу: "Ты знаешь, кажется, Никита сделает хорошее кино". Никто даже не ожидал этого, мне так кажется. Но это и замечательно, не было никаких претензий, что я очень люблю. Наверное, былая некая импровизация, и, в общем, достаточно бесхитростное кино. Виктор Шендерович: Поэзия должна быть глуповата... В связи с этим не могу, конечно, не спросить о роли Хандамова в создании этого образа и вообще во всей этой истории. Елена Соловей: Дело в том, что, как мне кажется, каждого артиста должен придумать режиссер. И вот Рустам - тот человек, который придумал Лену Соловей. Он видел меня в спектаклях, на маленьких всяких композициях, которые мы делали в институте. И моя первая картина была "В горах мое сердце", и у меня был небольшой такой эпизод. И потом Рустам точно так же придумал меня в "Цветах запоздалых", то есть таким образом как бы появилась... Виктор Шендерович: Эта женщина с этим голосом... Елена Соловей: Да, и она где-то там. А потом начался такой фильм "Нечаянные радости". Виктор Шендерович: Я должен пояснить, что речь о фильме, где прототипом уже была Вера Холодная. Елена Соловей: Да, можно сказать, что поводом была история, легенда о Вере Холодной. Картина остановилась. Рустам снимал не по сценарию, она снималась без денег, без второго режиссера, люди со всего Львова тащили ковры, операторский тюль служил занавесками, что-то такое во всем этом было необыкновенное... И картина была остановлена, мы все приехали в Москву... Вы знаете, странная вещь, когда ты начинаешь о чем-то рассказывать конкретно, когда ты начинаешь что-то конкретизировать и рассказываешь о каких-то вещах, ставишь точки над i, ты все время думаешь: "А может быть, это было не так?" Так хочется, чтобы там было что-то фантастическое, хочется, чтобы было нечто, что вмешалось сверху, снизу, что помешало этому осуществлению, мистическое нечто должно было произойти, чтобы это не могло случиться - вот как "Нечаянные радости". Но вместе с этим, чтобы потом они оказались у Рустама в его картине "Анна Карамазова", и с тем чтобы на осколках, на останках от "Нечаянных радостей" была создана "Раба любви". Но в принципе все было очень прозаично. Виктор Шендерович: Просто остановилась картина... Елена Соловей: Просто остановилась одна картина и началась другая. Виктор Шендерович: ... и началась другая. Потом были еще картины, и с одной из них связаны мои уже личные воспоминания. Я в ту пору (это была вторая половина 70-х) учился в студии Олега Табакова, и мы в Пущино репетировали наш дипломный спектакль по пьесе Александра Володина "Две стрелы". Почему в Пущино, вы, наверное, уже догадались. Елена Соловей: Ну, конечно. Виктор Шендерович: Потому что там снимался фильм "Обломов" - "Несколько дней из жизни Обломова". Вот там, в конце едет трехколесный велосипед, на нем Илья Ильич Обломов, а за трехколесным велосипедом бегут крепостные. Вот эти крепостные - это наш курс, который там жил и репетировал "Две стрелы". И участвовал в массовках. Вот "сонное царство" в "Обломове" - это наши будущие звезды. Лена Майорова, может быть, первая ее роль в кино - это "спящее царство". За этим трехколесным велосипедом бежит и Игорек Нефедов, и очень многие наши ребята. В этом фильме с вами работал один замечательный артист, наш педагог Авангард Леонтьев, который вам и передает привет. Пожалуйста, послушайте сейчас привет от Авангарда Николаевича. Авангард Леонтьев: Я был знаком с Еленой Соловей - вот так вот лично и по профессии - на съемках фильма "Несколько дней из жизни Обломова" Никиты Михалкова. Я, правда, и до этого видел ее как сторонний наблюдатель на съемках фильма "Неоконченное пианино". Это крайне редкая и необычайно яркая, самобытная индивидуальность. Кроме внешней красоты неоспоримой, внутренняя необычайная грациозность, женская внутренняя глубина какая-то и само воплощение женственности, прямо вот именно не только внешней. Поэтому, конечно, в фильме Никиты Михалкова "Раба любви", мне кажется, работа Елены Соловей настолько поразительна, что даже и работой это я неправильно назвал, это создание вот такого прекрасного образа замечательной, утонченной женщины, противостоящей всяческой грубости, такой жизненной прозе, такой прозе, которая коверкает жизнь. На самом деле, я почитатель, поклонник ее. Елена Соловей умеет наделить своих героинь необычайной одухотворенностью, создать образ женщины, парящей над бытом, над обыденностью. А в то же время, я помню на съемках ее мужа с коляской, в которой, как мне теперь кажется, была двойня, хотя, может быть, там был один ребенок. Она в то время была уже матерью со всем тем кругом забот, который обычному человеку свойственен и необходим. Помню случай, когда снимали один из эпизодов в "Обломове", когда героиня Елены Соловей, получив какое-то для себя, по сценарию, трагическое известие, должна была в кадре плакать. Сцена эта должна была происходить в лесной, в парковой аллее, так она и снималась в старинном парке под Пущино. И для того чтобы поддержать и вызвать у актрисы нужные переживания (тяжелые переживания, трагические), в лесу был установлен динамик, через который транслировалась на весь лес во время съемок запись симфонического произведения Чайковского "Ромео и Джульетта". И вот все, кто был там вокруг, были, во-первых, захвачены и поражены самой музыкой и таким необычным ее звучанием в пустынном лесу, и вот эта вот прекрасная хрупкая женщина под натиском тех страстей и событий стихии, которые в этой музыке звучали, - казалось это все таким настоящим. Сама Леночка, конечно, прекрасная актриса, воплощение просто актрисы, именно актрисы, как женщины, способной переживать, фантазируя чужие жизни. Жалко, очень жалко, когда такие таланты оказываются невостребованными. Но ничего. То, что сделала Елена Соловей, это прекрасно. То, что она сделала в кинематографе, - этим будут восхищаться люди всегда. Елена Соловей: Ах, перевести дыхание надо. Виктор Шендерович: Я тоже с волнением слушал, потому что Авангард Леонтьев мой педагог по первой специальности, мне тоже немножечко молодость подарила жизнь возле кулис и за кулисами. Он ведь человек... Я впервые услышал от него восхищенную степень такую, потому что Гарик - человек очень строгий, и это подтвердят все, очень строгий. Очень строгий, ему вообще мало что нравится, включая себя. Он очень критичный человек, очень самокритичный. Могу только сказать, что, конечно, действительно, это не роль, а создание. Вот вы не верите, а это то и есть, почему вы даже у профессионала слились воедино... Очень нужно было напрячь фантазию, чтобы представить вас стоящей за колбасой после этого. Как стоится за колбасой? Как стоялось за колбасой? Как живется Елене Соловей вне кринолина? Елена Соловей: Очень комфортно. Я считаю себя очень счастливым человеком. То есть я воспринимаю реалии жизни таковыми, какие они есть. То есть у меня никогда не было... я никогда не воевала, я никогда не дралась кулаками, я никогда не восставала. То есть я жила, как жила, но в этом опять же, наверное, мое счастье. Я никогда не негодовала. Но опять же я думаю, что это оттого, что таковы были счастливые обстоятельства моей жизни. Потому что и в работе мне всегда везло - она ко мне приходила (и приходило, наверное, именно то, что я должна была делать). И в жизни мне, кажется, всегда везло, потому что у меня всегда были рядом со мной люди, которых я любила и никогда не разочаровывалась. То есть я жила, и я чувствовала себя уютно, комфортно, была довольна жизнью, несмотря на то, что жизнь была достаточно, наверное, во многих смыслах унизительной, но я воспринимала это, как воспринимали очень многие люди. Потому что, ежели бы было по-другому, можно было бы, наверное, и спиться, сойти с ума, я не знаю, что-то должно было происходить, иначе невозможно, жить в постоянном дискомфорте человек не может. Человек должен найти свой уют. Я не знаю, может быть, мое счастье в том, что я человек самодостаточный, я могу себя оградить от всего этого. То есть я собой заполнена, не потому что я такая замечательная, не потому что меня очень много, может быть, меня наоборот очень мало и мне очень многого не хватает, но я и в этом самодостаточна, то есть я знаю, что мне надо. Мне не хватало сейчас Рахманинова, рояля, но я его себе купила, и я играю, мне этого достаточно. Я извлекаю звуки, и для меня этого достаточно. Виктор Шендерович: Вы играете на рояле? Елена Соловей: Когда-то играла, а сейчас уже пытаюсь вспоминать. Ну, музыкальная школа, так, немножечко... Казалось, что играла. Во всяком случае, получала удовольствие, да. Виктор Шендерович: Замечательно. В прошлое воскресенье моим гостем была замечательный русский поэт Ирина Машинская, живущая в Америке, и в ней тоже самодостаточность человека, который занимается тем, что ему нравится, комфортность внутри собственного существования. Это, конечно, вещь, которая поддерживает чрезвычайно. Вы производите впечатление человека, - мы с вами знакомы где-то часа полтора, - который совершенно не мучается по поводу того, что, наверное, уже лет 10 у вас нет новых ролей, по крайней мере, в России, или мы ничего не знаем об этом. Или вы научились держать удар? Елена Соловей: Нет, я действительно... Вот опять же, наверное, мое счастье - я никогда не относилась к себе серьезно, я никогда не относилась к себе как к актрисе, которая должна что-то сделать необыкновенное, которая не может уйти со сцены, без актерской жизни не может жить. Опять же, видимо, оттого, что была счастлива моя судьба, все складывалось очень хорошо, очень легко. Во-первых, я всегда понимала, что для меня кончается моя профессиональная жизнь с отъездом в Америку. Хотя я делала какие-то попытки, у нас был какой-то театр, какие-то выступления. Я работала на радио, я читала. Но вот более всего я люблю комнатку радийную, когда никого нет, когда шелестит книжка, когда включен микрофон, и когда ты сам с собой что-то читаешь, перечитываешь, создаешь что-то... Ты даже не создаешь, ты просто читаешь любимые страницы и не знаешь, как это отзовется, не знаешь, чем это закончится, но удивительное ощущение самореализации. Виктор Шендерович: Поэтесса Ирина Машинская сформулировала в одном из своих интервью, что для эмиграции нет единственного повода. Это комплекс, это так случилось, и человек иногда не понимает, почему так случилось. Это то, что называется судьба. В вашем случае, все-таки, что было главным в решении уехать, и когда вы уехали? Елена Соловей: Мы уехали в 1991 году. Уже огромное количество журналистов задавали мне этот вопрос. Ничто не изменилось с тех пор, как я ответила в первый раз на этот вопрос. У меня было двое детей, у меня маленькая внучка, и, если вы помните, время было достаточно... скажем так, почти безнадежное для детей, так скажем. Трудно было понять, что ждет детей в будущем. Поэтому единственным решением, которое мы сочли возможным принять в той жизни, - это уехать и по возможности обеспечить будущее наших детей. Виктор Шендерович: То есть это не был отъезд актрисы к каким-то новым рубежам, к каким-то новым возможностям? Елена Соловей: Нет. Об актрисе забудем навсегда с той минуты. Виктор Шендерович: То, что вы пробовали потом, в Москве было легендой, это были скорее слухи. "Журбинская" антреприза... Елена Соловей: Да, армянский театр... Виктор Шендерович: ... радио работа, педагогическая работа. Елена Соловей: Да. Педагогическая работа - это не легенда, это правда. Это было на самом деле, и это продолжается. Виктор Шендерович: Вот с этого места помедленнее, как говорится. Елена Соловей: Ну, это такой эпизод был, случайность просто. Возникла такая идея, и возможность поработать семестр в Нью-йоркском университете, на факультете кинорежиссуры. И ребята брали класс "эктинга", мы придумали такой класс - "эктинг Чехов". И вот у меня была компания - студенты, которые решили, что им интересно будет позаниматься этим. И мы семестр занимались. Не знаю, насколько студенты получили удовольствие, но для меня это был очень интересный опыт. У меня было много проблем, основная проблема, конечно, была языковая. Я очень не хотела брать себе переводчиков, и мне казалось, что на уровне актерской эмоции я смогу донести со своим плохим английским до студентов-американцев, что же такое... ну не что же такое Чехов, а хотя бы прикоснуться к чеховской драматургии. Виктор Шендерович: Это первый опыт педагогики? Елена Соловей: Да, конечно. Виктор Шендерович: А вам самой с педагогом повезло, у вас был Бабочкин... Елена Соловей: Борис Андреевич Бабочкин. Но, я вам должна сказать, Борис Андреевич никогда не был настоящим педагогом - простите меня, пожалуйста, господа. Борис Андреевич всегда был великим артистом, но артист и педагог - немножко разные вещи. И опять же, мне кажется, что мне очень повезло именно потому, что, понимаете, в отличие, предположим, от Олега Павловича Табакова, который, как я понимаю, был и есть замечательный педагог... Он просто гениальный педагог хотя бы потому, что он чувствует талант, он воспитывает талант, то есть в нем есть какое-то совершенно уникальное, как мне кажется, именно педагогическое качество, я не говорю об актерских качествах, потому что это как бы неоспоримо. Так вот, Борис Андеевич был великим, замечательным советским артистом, великим артистом. И мне кажется, что все-таки педагогом он не был в той же степени великим. Но это было и замечательно, потому что на каждом уроке мастерства, на который он приходил, когда он показывал (он показывал, а не объяснял), это было... это, понимаете, человек делился своим талантом. То есть если ты воспримешь что-то, если это в тебя попадет - это твое счастье. Я убеждена, что актерству научить невозможно. То есть это либо есть, либо нет. И только сочетание каких-то необыкновенных, я не знаю, судьбоносных вещей способно проявить твои актерские возможности или нет. Потому что огромное количество актеров, которые живут вокруг нас, и мы их не знаем, не потому что они плохи, а потому что так сложилась судьба, так сложились обстоятельства. Виктор Шендерович: Зависимость актерской профессии... Не было чувства обреченности, что вот ты зависишь от всего? Елена Соловей: Ну, ты это знаешь, это как бы изначально, это данность. Актерская профессия зависима, тебя выбирают, не ты выбираешь, где бы это ни было. Тебя всегда выбирают, ты это как бы предполагаешь, заведомо знаешь, что, занимаясь этой профессией, ты всегда будешь зависим. Виктор Шендерович: Ощущения унизительности никогда не было? Елена Соловей: Никогда. Виктор Шендерович: То есть воспринималось как просто данность. Елена Соловей: Конечно, конечно, как данность этой профессии. Ты сознательно на это идешь. Но зато потом какая свобода, ты всегда думаешь, что ты сам творец того, что происходит, во всяком случае, на сцене, на экране. Хотя это тоже неправда. Виктор Шендерович: Кто из ныне играющих или не ныне... Каковы ваши вообще пристрастия в кинематографе, в театре? Елена Соловей: Я вообще очень многое люблю. Я люблю все. Некоторое время тому назад я видела интервью с замечательной, великой американской актрисой Лилиан Гиш. И вот я понимаю, что она великая актриса, она великая женщина. Для меня она... Я не могу к ней приблизиться, я многого не понимаю, я не могу сказать, что это... я не люблю слово "кумир". Но я могу бесконечно смотреть, я могу получать удовольствие бесконечное просто от того, как она разговаривает, от того, о чем она говорит, от того, что она делает. Хотя это как бы давным-давно ушло. Но актерская профессия замечательна тем, особенно профессия киноактеров, что роли не умирают, они живут вечно. И как бы с новым поколением они приобретают (хорошие роли... да, я думаю, что и плохие, не важно) все время какое-то новое качество. И поскольку разные зрители смотрят эти картины, разные зрители воспринимают их уже сквозь призму своего ощущения жизни, все это наслаивается на роли, на персонажи, и возникает новое качество. И если это не становится какой-то пирамидой, вовнутрь которой невозможно проникнуть, то это становится некоей бесконечной Вселенной. Виктор Шендерович: Вы знаете, в продолжение этой мысли. Зиновий Гердт замечательно говорил, что "после смерти Андрюша Миронов стал играть еще лучше". Елена Соловей: Замечательно сказано, да. Виктор Шендерович: Замечательно, потому что было ощущение, что - и, я должен сказать, что не только про Миронова, про очень многих - чем больше проходит времени, тем больше понимаешь, насколько это грандиозно, а когда вблизи - ну, не ценил. Это касается и Высоцкого, и многих ролей Миронова, и самого Зиновия Ефимовича Гердта. Чем больше проходит времени, тем больше понимаешь, как это было замечательно. Елена Соловей: Как это было, и как это есть. Виктор Шендерович: Как это осталось, да. Елена Соловей: Конечно, что очень важно. Виктор Шендерович: Театральное будущее вас никогда... Потому что опять были слухи... Елена Соловей: Я работала в театре, да. Виктор Шендерович: Были перспективы играть вместе со Смоктуновским в "Царе Федоре": Елена Соловей: Да, но это опять же, знаете... То, что не случилось, того не случилось. Я работала в Театре Ленсовета у Игоря Петровича Владимирова, и это было опять мое счастье, потому что, знаете, Игорь Петрович тоже был тем удивительным режиссером, который... Опять же, я не хочу сказать, что я какая-то необыкновенная актриса, но если он выбирал актера, он знал, для чего он его выбирал, во всяком случае, он знал, что этот человек будет делать, он его чувствовал. И поэтому я считаю его моим создателем на сцене. Я не работала до этого на сцене, а в Театре Ленсовета у меня был огромный, большой очень репертуар. Виктор Шендерович: Из классики что играли? Елена Соловей: Из классики ничего не играла. Виктор Шендерович: Только современную драматургию, советскую? Елена Соловей: Ну, нет, не только советскую. Была "Земля обетованная" Соммерсета Моэма. Но первая моя роль была в Арбузове, в "Победительнице" - роль, которая совершенно со мной не смыкалась, то есть с Ольгой Вознесенской, во всяком случае, никак. И, тем не менее, Игорь Петрович там что-то придумал, и я сыграла эту женщину, совершенно антиженщину. Знаете, это некая была анти-Таня. Опять же я не знаю, насколько это получилось, не получилось, это не мне судить, но мало того, что у нас были полные залы (это был, в общем, один из самых аншлаговых спектаклей), я ощущала счастье, я получала удовольствие от того, что я вот эту женщину играла на сцене, что меня зрители слушают, видят, смотрят, не устают, я могу смеяться, плакать каждый день по-новому. Виктор Шендерович: Вот насчет того, что каждый день по-новому, - каков диапазон этой импровизации? Елена Соловей: Дело не в диапазоне, а дело в том, что я вообще воспитана киноактрисой, и я пришла на сцену, в общем, достаточно случайно. Хотя Борис Андреевич Бабочкин актер театральный, но, тем не менее, мы как бы готовились, если можно так сказать, к работе в кино. И первые мои работы все были в кино. И когда я пришла на сцену, мне так кажется, что мое внутреннее существование было по законам актрисы кино. Я каждый раз удивлялась тому существу, которое во мне рождалось. Это было так интересно, правда-правда. Я действительно удивлялась всегда. Я не знаю, как это происходит. Есть то, что я более всего люблю в кино, что называется запрограммированной импровизацией, то есть когда все срепетировано, но в тот момент, когда включается мотор, происходит нечто, рождается какой-то новый человек. Это, может быть, слишком заумно и слишком много словоблудия в этом, но, тем не менее, это так, это правда, это так происходит. Это все равно не я, это какой-то другой человек. Вот когда он начинает жить своей жизнью, иногда я не знала, почему эта женщина начинала плакать, смеяться, не знаю. Я не знаю, почему она так смотрит, не знаю, я не понимаю этого. Но мне кажется, что это и самое замечательное, когда ты не контролируешь это. В театре же тебе нужно 100 спектаклей сыграть, в 100 спектаклях от начала и до конца сыграть какой-то персонаж. Понятно, что существует то, что называется штампом, что не есть так уж плохо, но у каждого актера свой мир и каждый строит свой мир по-своему. Он сам выстраивается по-своему, не всегда ты его строишь сам. Но это игра, это замечательная игра. Есть какие-то условия игры, которые диктуются режиссером, драматургом, я не знаю, публикой, сценой, многими-многими вещами. И в этой игре ты, естественно, всякий раз по-разному играешь. Ведь даже две шахматные партии невозможно одинаково сыграть, правда? А здесь все касается человека, его развития, зарождения каких-то чувств, их невозможно дважды сыграть одинаково. И вот когда вдруг что-то происходит, так интересно, ужасно интересно - почему вдруг это происходит? Ходишь, думаешь: повторить бы это мне... Нет, невозможно. В другой раз совершенно другое, потому что тебя тянет, уносит куда-то совершенно в другую сторону. Ну, я не знаю, я придумала для себя, что та же "Победительница" - это (то есть я как бы себя, видимо, соединила с теми женщинами, арбузовскими, прежними персонажами) женщина, которая должна была стать принцессой, она должна была стать, я не знаю, Ольгой Вознесенской, а стала Бабой Ягой. Внутри-то она та же Ольга Вознесенская, но только вот жизнь так сложилась, что поступки ее... Я это не придумала, это я сейчас об этом думаю, что мне было интересно смотреть, как же она преображается, что же с ней происходит. Это я и не я, понимаете... Ну, я могу болтать об этом бесконечно, хотя я говорю, что теоретизировать на темы актерства - это неблагодарная вещь, потому что все неправда, никто не может ничего объяснить. И нельзя ничему научить. Меня учил Борис Андреевич Бабочкин, я уверена в этом, то есть существует ремесло, которому можно научить. Но индивидуальности научить невозможно, она либо есть, либо нет, важно ее определить. Виктор Шендерович: Мы, хотя не в Голливуде, а на другом побережье, но все-таки в Америке. Вот современное американское кино или не очень современное. Кто-нибудь совпадает с душой из американских актеров, актрис, которых вы видите? Елена Соловей: Дело даже не в том, что совпадает, но я могу сказать, что люблю очень многих. Виктор Шендерович: Например? Елена Соловей: Ну, я не знаю, люблю Мерил Стрип. Я не могу сказать даже, совпадаем, не совпадаем, я вообще люблю очень американских актеров, даже без примеров. Я должна сказать, что когда-то посмотрела картину "Влюбленные" с Робертом де Ниро. И я просто... С одной стороны, очень простая, советская картина времен 60-70-х годов. Виктор Шендерович: Это поразительно. Вы назвали мою любимейшую картину, я ее смотрел много раз. И абсолютная банальность, если оттуда убрать Мерил Стрип и де Ниро, там вообще ничего нет, банальный сюжет. Елена Соловей: Вообще ничего нет, но это и замечательно. Но как они играют! Вы знаете, я записала на кассету эта картину, я смотрела и не могла оторваться. Я не понимала, как они играют влюбленность, что между ними происходит, как это... Это нельзя сыграть. Хотя как бы мы знаем, что у них не было никакого романа. Понимаете, в американских актерах... Я вам должна сказать, что очень часто я читаю какие-то интервью о российских актерах, которые почем попадя ругают американских актеров: они бездарные, они не умеют играть, и вообще, если играют, то всегда одно и то же, и вообще все показуха. На самом деле это неправда. На самом деле они настолько естественны и свободны, в отличие от меня (я говорю только о себе), что им очень легко, им не надо ничего играть. Хотя существуют законы игры, но они как бы все черпают из себя. Вы знаете, как раз такое ощущение, я не знаю, отчего... Жизнь у американских актеров совершенно другая, совершенно не похожая на нас. И для меня как бы это жизнь непонятная - вот эта вся открытость жизни, эта жизнь напоказ. Как бы и сама профессия предполагает абсолютную бесстыдность, так еще и в жизни ты должен быть все время голым, то есть все время быть не просто нараспашку, а как бы, наоборот, бравировать своей личной, частной жизнью. Никакой просто частной жизни. Мне кажется, это невозможно, можно от этого сойти с ума, для меня это было бы невозможно. Но вот они настолько открыты, насколько понимают законы этой игры, они настолько естественны в этом, что им... Елки-палки, я восхищаюсь ими, я обожаю их всех! Всех, правда, всех. Виктор Шендерович: В защиту немножечко Станиславского я хочу сказать, он не нуждается сильно в моей защите, тем не менее, почти все, почти каждый первый из американских гениев сегодняшних вышел из школы Страсберга, который ученик Михаила Чехова и ученик Константина Сергеевича, как ни крути. Это я вот немножечко бальзам на патриотические раны, потому что... Елена Соловей: Ну, это для них как плавание в незнакомый мир, наверное, это еще желание что-то новое приобрести, что очень любят делать американцы. Они не стоят на месте. Для того, чтобы бизнес развивался, надо все время что-то делать новое. Вот у меня есть маленькая школа, у меня детская студия творческая. Мне нравится, что она маленькая, что у меня мало детей, я счастлива этим. Я устаю, я страдаю, я переживаю, но мне большего и не надо. Мне говорят: "Лена, умрет все. Если ты не будешь делать ничего нового, все умрет. Бизнес должен двигаться". Я не хочу, чтобы он двигался. Я хочу, чтобы он жил так, как он живет. Мой маленький дом, мои маленькие детки. Я хочу, чтобы они всегда были вокруг меня, не хочу больше никого. Мне говорят: "Все умрет. Еще год-два - и ты никому не будешь нужна". Я думаю, что это как бы заложено в американцах, то есть им нужно двигаться, новое, новое. Это замечательно, это очень хорошо. Я никого не осуждаю, я не говорю, что этого не должно быть, но я почти убеждена, почти на 100 процентов, что все равно либо вот это есть, либо этого нет. Таланту не помешает никакая система, но бездарности система и не поможет, понимаете. Виктор Шендерович: Система Станиславского не была рассчитана на гениев. Гениям, как самому Михаилу Чехову, она была не нужна. Перенесемся все-таки с этого берега океана на совершенно другой, в Старый свет, более того, на родину, откуда вам еще один привет. Послушайте, пожалуйста, и угадайте от кого. Татьяна Догилева: Я, во-первых, передаю большой привет Леночке, я ее всегда очень любила. Она всегда была для нас кумиром, для моего поколения, конечно. Это были для нас, как сейчас принято говорить, культовые фильмы - и "Раба любви", и "Неоконченное пианино". И она у нас была абсолютнейшая звезда и небожительница для нас. Поэтому когда я с ней впервые встретилась на "Блондинке за углом", то у меня к ней было такое несколько отдаленное отношение, то есть я ожидала увидеть холодную, недостигаемую звезду. И я была совершенно ошарашена и потрясена невероятной ее доброжелательностью. Она первая пошла на контакт с молодой актрисой, в общем, меня тогда еще никто не знал. И с тех пор я в нее влюбилась абсолютно, и она стала не кумиром, а предметом восторга, зависти и восхищения, потому что это редкое качество для актрисы такого уровня и такого плана - отсутствие какой-либо звездности абсолютно, абсолютная доброжелательность, интеллигентность, мягкость и юмор при этом. Она ведь невероятно смешная, все ее рассказы вызывали дикий хохот. И вообще, к ней, конечно, было потрясающее отношение. На "Ленфильме" и, думаю, везде, где она работала, ее обожали, просто обожали, такое было тихое обожание. Никто этих восторгов не проявлял, потому что она пресекала любые восторги, как-то очень она это умеет делать мило и интеллигентно, она уводила в сторону, обсмеет, обхохочет. Я за ней с восторгом наблюдала во время съемок, и смею надеяться, что чему-то училась, поведению, во всяком случае, на съемочной площадке. Она вызывала у меня много раз хохот, потому что там, я помню, мы озвучивали, и она почему-то не попадала, бывают такие случаи, хотя она невероятный профессионал и в озвучании. Но вот бывают такие непротыки, и она не попадала в свои губы. Она так смешно сердилась сама на себя и на ту, которая на экране, и кричала: "Но она же так говорит!" То есть она себя абсолютно не ассоциировала, Лена Соловей, с той героиней, которая на экране. И она очень сердилась на ту, которая на экране. Она никогда не играла плохо. Она иногда снималась в дурных фильмах, как мы все это делаем, потому что это наша профессия, из одних шедевров она не состоит. Но она никогда не изменяла себе, она всегда была органична. Она всегда находила такую правильную органику поведения, так разумно она играла, что я профессионально всегда невероятно восхищалась, как она умеет свою работу обособить, не окунуться в то море глупости, которое из себя представляет фильм. И то, что она вот так уехала в другую страну, как все она делает - спокойно, закончив свою карьеру, не ныла, не кричала, не рыдала, а так же достойно продолжала жить и существовать в другой стране... Она предмет моего восхищения от начала и по сегодняшний день. И я думаю, она еще не раз нас восхитит. Виктор Шендерович: Как в детской сказке: кто это, дети? Это была Татьяна Догилева. Елена Соловей: Да, Танечка. Спасибо большое. Виктор Шендерович: Вот, как замечательно все говорят ведь... Это очень важная вещь на самом деле, про кого-то было сказано замечательно (я даже знаю про кого, просто мне понравилась сама терминология): "Гений поведения" - было сказано про одного известного артиста. Гений поведения - органичность, равность себе, равность обстоятельствам. Я должен сказать, что примеров такого, равного себе, органичного поведения, их, как ни обидно, меньше, чем примеров талантливой актерской жизни. Очень много талантливых людей в России, очень много талантливых артистов. Как-то она так, Татьяна, сказала решительно о том, что закончили вы свою актерскую карьеру. Вы так ощущаете? Елена Соловей: Как ни странно, хотя я никогда не предполагала, что я буду продолжать заниматься своей профессией, но надежда умирает последней. У меня же есть что сказать. Я изменилась, я совсем другая, и мне кажется, есть такая надежда, что не сейчас, наверное, не сейчас, еще не время, а когда я уже постарею, я буду неузнаваема, во мне еще будут какие-то намеки на ту Лену Соловей, но я не буду ассоциироваться с Ольгой Вознесенской, то есть не будет никаких ассоциаций, никаких сравнений, это будет другая совершенно женщина. Вот когда я буду старушкой, и когда все-таки будет интересно, а какая же она, а что в ней осталось, - вот, может быть, в тот момент появится некто, кто опять укажет на меня пальцем и скажет: "Вот она, единственная, кто может это сделать". До тех пор я живу той жизнью, которой я живу. Виктор Шендерович: Профессор высших режиссерских курсов Паоло Волкова пишет: "Я очень хорошо помню, когда впервые обратила внимание на Лену Соловей. Это был курсовой спектакль по Лескову "Житие одной бабы". Она вошла в сатиновой юбке, в косынке, повязанной по бесцветные брови. Я подумала: "Вот какая девочка, и внутри у нее свечка"". Эта свечка осталась, она видна. И, наверное, правы те и права Татьяна Догилева, Елена Соловей еще удивит нас, обязательно удивит. Я был очень взволнован нашей встречей. И для меня действительно это было невероятно интересно. И спасибо вам большое за то, что вы есть, за то, что эта свечка горит. И мы будем ждать. Елена Соловей: Спасибо большое. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
