Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров""Анатомический театр инженера Евно Азефа"Ведущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: В московском театре "Эрмитаж" состоялась премьера пьесы его художественного руководителя Михаила Левитина. Спектакль называется "Анатомический театр инженера Евно Азефа". Небольшое лирическое отступление. Еще несколько лет назад театральная общественность мечтала о создании в Москве открытых сценических площадок, на которых могли бы осуществляться смелые сценические эксперименты новых режиссеров и драматургов. Нынче эта идея полностью потеряла актуальность. Все сколько-нибудь молодые или притворяющиеся таковыми режиссеры и драматурги получили право опробовать свои силы в репертуарных театрах. После чего большинство московских коллективов стали неотличимы друг от друга. Одни и те же режиссеры со своими постановочными группами, а зачастую и с артистами-фаворитами, кочуют из одного театра в другой, полностью лишая их индивидуальности. Те театры, которые отличаются лица не общим выражением, сосчитываются на пальцах рук. Иными словами, представление об авторском театре уходит в прошлое. Художественных руководителей таких коллективов можно назвать последними из могикан. Один из них - Михаил Левитин. Человек, прославивший себя и свой театр постановками произведений Юрия Олеши и обэриутов, сам определяет лицо своего театра так. Михаил Левитин: Эти спектакли всегда смотрят дети, всегда, потому что в них нет умствований. В этих спектаклях я стараюсь избегать текстов с многочисленными сентенциями. Эти спектакли очень эмоциональные, чувственные, простейшие, наивнейшие до предела. Персонажи делятся на "белого" и "рыжего", больше они ни на кого не делятся, как и в жизни: есть люди - белые клоуны, а есть люди - рыжие клоуны. Это проблема театра, еще начиная со времен "Макенпота", еще первого моего театра, когда Юрий Петрович Любимов испугался и сказал: "Наденьте хотя бы рыжий парик, чтобы зритель подумал, что это цирк, тогда зритель успокоится". Это жизнь - цирк. И это просто выразительная жизнь, я ее запоминаю и подглядываю. Все люди смешные, нелепые, трогательные - я это вижу, все люди клоуны - я это знаю. И просто про это нудно и последовательно ставлю. А на самом деле, все ведется к тому, что место действия - сцена, а персонажи - всегда артисты, они выходят из-за кулис и уходят в кулисы. Как говорил один художник , "на раз-два", все на раз-два: полицейские и воры, белый и рыжий клоун, один убегает, другой догоняет. Все остальное - умствование. И ничего не трактую. Я все больше и больше продвигаюсь к механике. Я давно для себя определил, что эксцентрический театр, такой острый театр - это театр без кожи, видна работа механизма. Вот если бы мы сейчас увидели работу нашего механизма, мы бы обхохотались с вами. Содрали бы кожу, поставили человека и увидели, как - тюк-тюк-тюк - оно переливается. Мы бы не поверили, что такая сложная машина, как человек, оказывается такой вот: аппаратик, сосудики, агрегат очень смешной. Я все время всегда это вижу, и вижу основу. Я абсолютно уверен, что Наполеон проиграл Ватерлоо, как он говорил, потому что у него болел живот. Я все определяю реально. У меня один пример. Когда Юрий Карлович Олеша, упомянутый вами, говорил с Мейерхольдом о "Ревизоре": "Вот, Хлестаков в монологе вранья - темнота вдруг возникает. Это апокалипсис - эта тьма". Мейерхольд удивился и говорит: "Да нет, просто махал руками и сбил лампу". Вот это вот - "махал руками и сбил лампу" - и составляет сущность искусства. Все остальное выдумка, требуха, занятие пустопорожнее. Марина Тимашева: Переходим к самому спектаклю. Декорация Гарри Гумеля очень проста. Это черный кабинет, на основной сцене слева надстроена еще одна, маленькая, на ней происходит та часть действия, которая ограничена размерами комнаты. Она отделена огромными черными кулисами, напоминающими фигуры повешенных, и в этом мне все же видится метафора. Михаил Левитин: Они просто кулисы, которые время от времени функционально приобретают какое-то значение: то они - повешенные, то они - верстовые столбы, то они - мама, которую они вспоминают, душа мамы. Все игры с этим и кулисами я, естественно, провел. Когда они у меня возникли, я сказал: дай-ка я с ними поиграю. И я убедился, что возникает метафорический театр, который я послал сразу к чертовой матери. Марина Тимашева: Музыка к спектаклю написана постоянным соавтором Михаила Левитина композитором Владимиром Дашкевичем. Михаил Левитин: С Дашкевичем отношения за 30 лет очень и очень интересные. Дашкевич требует, чтобы я напевал. Я должен напеть то, что я хочу. Это не значит, что он эту тему берет, но он всегда, доверяя мне, абсолютно четко понимает, что я хочу - ритм и характер мелодии, и начинает ее конструировать и определять. Здесь то же самое было. Я напел полностью тему Азефа, полностью тему спектакля. Я сказал, как она должна быть аранжирована. Это был такой варвар клоун, варвар клоун, выходящий в там-тамах, в странном биении таком, а потом это уходило в чуть-чуть приблатненную тему. И проза, и спектакль сопровождаются сочинением некоей музыкальной темы. Она может быть тысячу раз похожа на какие-то темы, но и ритмически, и мелодически она предвещает будущую вещь. Понимание у меня через звук всегда идет, изобразительное возникает гораздо, гораздо позже, за звуком идет. (Звучит музыка из спектакля) Марина Тимашева: Спектакль начинается весьма эффектно. Из-за портала вылетает мужская фигура в белом и словно бы об этот самый портал бьется. Чуть позже фигура окажется главным действующим лицом спектакля - провокатором Азефом. Важно то, что зрители не замечают подмены: поначалу о портал бьется не живой артист Юрий Беляев, а кукла, выполненная Марком Борнштейном в человеческий рост и портретно сходная с исполнителем главной роли. Чуть позже, иллюстрируя свои рассуждения о жизни, Азеф расчленит куклу и побросает в зал руки, ноги, выцарапанные ее глаза. Отрывок из спектакля Азеф: Моя рука. Держите, рассматривайте. Кончики пальцев похожи на луковичные головки. Это ладонь преступника. Вот левый глаз. Правый мне нужен самому. Михаил Левитин: Никакой метафоры. Это театр вообще без метафор. Это театр, лишенный метафор, это театр курсивов. И уж буквально это детский театр, это наивный театр. Мне просто хотелось, чтобы вылетал Азеф из-за портала, а потом хотелось кого-то рвать, а Беляеву руку, слава богу, не вырвешь. Это попытка анатомировать что-то, ну, куклу легче, чем человека. Марина Тимашева: Мне кажется, что слова Михаила Левитина противоречат происходящему на сцене. По его выходит, что и кукла - не метафора, а тогда не метафора и вся первая сцена. Отчего же тогда Азеф является в ней в белом костюме, белом платке на голове и чрезвычайно напоминает библейского пророка? Отрывок из спектакля Азеф: Я хороший, дельный инженер. Я не родился убийцей. Ты не знаешь, сколько у меня технических идей, а вместо я изобретаю маршруты, конспиративные пароли, средства передвижения, маскировки, уходы, возвращения, сроки, день, час, минуту, когда должно свершиться . Жена Азефа: Это твоя работа, мой мальчик, твоя революционная работа. Михаил Левитин: Задача была, чтобы Азеф был в белом, а все остальные тяготели к карнавалу в разных цветах спектра. Азеф в белом - это сразу выбивает людей из привычной оценки Азефа, вот и все. Что касается некоей библейской пластики в первой картине, она тоже сознательно была сделана, потому что, помня происхождение Азефа, местечко, родителей, маму, дома он снова становится евреем. Как бы мы все время внутри, для себя с актером пользовались вот такой терминологией: местечковый Кабуки - вот так бы я сказал. Чуть-чуть я ему показывал, поддразнивал его ГОСЕТом, о котором он мало что знал, Михоэлсом, людьми, жестикуляцией. Как Олеша говорил: "С годами каждый человек любой нации чувствует себя к старости все больше евреем". Но так как я обнаруживаю эти черты в себе, обнаруживаю эту пластику, обнаруживаю привязанность к пластике, к определенной жестикуляции, то я и передавал это Беляеву. Как сказал гениально Ширвиндт, придя за кулисы и благодаря Беляева за роль: "Ты чудно играешь". Тот сказал: "Представляешь, я об этом почти ничего не знаю, я же не еврей". "У тебя еще есть время", - сказал Ширвиндт. Марина Тимашева: В спектакле действительно акцентировано еврейство Азефа. С исторической точки зрения здесь заключена неточность. Выяснение отношений по национальному принципу вовсе не было свойственно социалистам начала века. Не получается ли, что Михаил Левитин льет воду на мельницу "наших современников" с их представлением о революции как о еврейском заговоре. Отрывок из спектакля Азеф: Я вам не соплеменников выдавал, а революционеров, убийц. А там, в Кишиневе, невинные. Марина Тимашева: Из пьесы Левитина получается, что Азеф не помешал эсерам убить Плеве из-за кишиневского погрома, а Великого князя Сергея Александровича - за выселение евреев из Москвы. Это не совершенно соответствует реальности. Михаил Левитин: В истории Сергей Александрович был одним из самых кошмарных, разнузданных, аморальных, гомосексуальных типов. И , несмотря на то, что жена рыдала над останками Сергея Александровича, это была ее добрая душа христианки и так далее. Жизнь была там страшная. Вообще, Сергей Александрович - кошмарный тип. Вообще рассуждать о происхождении революции о праве революции осуществиться могут только люди глубоко неграмотные. Катаклизмы в мире происходят неслучайно. Что касается еврейства Азефа, и важно ли это партии, там было очень много евреев, - важно, важно, еврейство всегда важно. Антисемитизм - это черта глубокая, и никуда мы от этой черты не денемся. И даже Иуда, если он еврей, когда его клеймят за его поступки, он думает, что его клеймят за еврейство. Мы все сделаны из мяса и крови этого народа, поэтому для меня еврейство Азефа - это только такой... Я понимаю его ненависть к тем, кто уничтожал во время кишиневского погрома простых евреев, не ангажированных. Но то, что он буфером долгое время был между революцией и государством, да, для наступающей революции он был долгое время буфером, он ее крепко сдерживал. Для чего он это делал - ради денег, не ради денег - это вопрос морали. А на самом деле он такую роль сыграл - он это уравновешивал. Вообще, мы по-прежнему живем со страшной инерцией партийных оценок. За всем миром, который мы сегодня наблюдаем, стоит свой Азеф, и мы служим Азефу. Универсальный персонаж. Марина Тимашева: На момент развития действия в спектакле Михаила Левитина Гершуни, прежний руководитель боевой организации эсеров, уже мертв. Его имя упоминается только в связи с боевой организацией и с тем, что он сам назначил своим преемником Азефа. А посему выходит, что между Гершуни и платным провокатором нет разницы. То есть из пьесы выброшено все то, что вдохновляло революционеров, - те идеалы, за верность которым они щедро расплачивались и своими и чужими жизнями Михаил Левитин: Я нивелирую эту разницу и считаю, что всякий революционер и Азеф - это одно и то же. Это для меня абсолютно одно и то же. Всякая деятельность, устремленная на уничтожение человека, на истребление человека, не имеет никакой разницы по сравнению с другой такого же рода деятельностью. Все равно это же не защищается человек, а нападает. Он может сказать: "Я защищаю свой народ, я защищаю то, другое" - это все ерунда. У Азефа даже есть одно преимущество: он никогда никого не убивал. Вот его преимущество перед Гершуни. То есть он ни одной пули не выпустил, никогда не ударил ни одного человека, никогда, - в этом искусство Азефа, и в этом, вероятно, его самооправдание. Он презирал исполнителей, он автор. Отрывок из спектакля Азеф: Быть верным идее все равно, что стать сумасшедшим. Нельзя быть верным словам, пустоте. Но можно заработать во имя некоей абстрактной идеи, вопреки ей - все равно. Мой отец портной был, ничего зарабатывать не умел. А я вот научился. Деньги надо брать, если их тебе предлагают. Они рискуют жизнью во имя будущего, но никакого будущего одержимые не имеют. О, я представляю их будущее: перестреляют друг друга к чертовой матери и перестреляют, уверяю, вас. Это хищники. И я буду двигать ими по игорному полю, пока не достигну цели. А цель моя одна - заработать как можно больше денег за свою работу. Марина Тимашева: В спектакле Азефу противостоят два человека. Один из них - Бурцев в исполнении Геннадия Храпункова, член партии эсеров, разоблачивший Азефа. Это толстый, довольно интеллигентный, ленивый, трусливый и в то же время очень дотошный тип. Отрывок из спектакля Бурцев: Он провокатор. Глава эсеров: Вы что-то не понимаете, мой друг. Во-первых, насчет Азефа вы что-то напутали. Предположений недостаточно. А во-вторых, неужели вы не понимаете, какой козырь даете в руки наших врагов - партия провокаторов, партия полицейских осведомителей. Почему бы тогда не предположить, что они сами - те, с кем мы боремся, - и решают, кому жить, кому умирать, а мы просто действуем по указке полиции? Марина Тимашева: Второй оппонент Азефа в спектакле представительствует от царской охранки. Его играет Владимир Шульга - очень умный, деликатный актер, наделенный изумительным сценическим обаянием. Немудрено, что симпатии зрителей достаются именно ему, а не крикливому, ничтожному, лицемерящему и лицедействующему Азефу. И все бы ничего, кабы не фамилия, которую, с легкой руки Михаила Левитина, носит этот милейший человек. А фамилия его - Рачковский. Более или менее понятно, что Левитин соединил в одном персонаже Александра Лопухина, в 1902-1905 годах директора Департамента полиции и человека, предавшего огласке провокацию Азефа, и Рачковского, в 1905-1906 заведующего политической частью Департамента, предполагаемого соавтора гнусных "Протоколов сионских мудрецов". По моему мнению, логично было бы не смешивать в одном флаконе организатора провокаций и человека, который выступил против провокации как против метода. Михаил Левитин: Дело в том, что из всех фамилий начальников Азефа мне понравилась фамилия Рачковский, о котором я абсолютно точно знал то же, что и вы. Это случайность абсолютная. Я понимаю, что меня будут укорять и даже целый ряд статей с удовольствием напишут про историческую мою ошибку. Ну, есть какой-то человек на свете, носит он фамилию Рачковский, обладает он неким несоответствием занимаемой должности - и в этом уже есть его уязвимость, может быть, приятное что-то. Он не способен руководить, государством должны руководить совершенно другие люди. Отсюда появляется министр, который понимает, что он без Азефа выйдет на улицу и погибнет. Вот что появляется, и мы начинаем понимать, что вся политика, государство - и наше, и другое - строится на такой грязи, на такой мрази и мерзости, что даже Азеф на фоне грязи и мерзости государств фигура, знаете, иногда приобретающая героический характер. Собственно, здесь об этом как бы идет речь. Марина Тимашева: Смотрите, опять из слов Левитина следует, что Азеф ему милее Рачковского, но вывод этот никак не следует из спектакля, в котором Рачковский много приятнее Азефа. Второй герой, тоже из разряда "более приятных", - Борис Савинков, его играет Сергей Алексяк. Ему отдан единственный на весь спектакль лирический монолог, и психологические переживания убийцы описываются им же. Отрывок из спектакля Савинков: Ты уже ничего не видишь, кроме ужаса предстоящего, когда ты из человека станешь убийцей. Ты сейчас бросишь бомбу с такого же, как ты, смертного. Не в сановника, которому вынесла приговор партия, а в человека, которого разорвет на куски. И если тебе не повезет умереть вместе с ним, то ты останешься стоять как вкопанный над клочьями окровавленного человеческого тела. Марина Тимашева: Молодой, рослый, красивый, к тому же романтично одетый в красный долгополый плащ Савинков, безусловно, вызывает симпатии. Но Левитин опять вступает в спор с собственным спектаклем Михаил Левитин: Савинков - чудовище, потому что он как бы поэт, он художник и он совершает при этом, исполняет зверские поручения. В нем этот надлом колоссальный. И в живом Савинкове был надлом. Посмотрите на его лицо, это же не лицо человека. Это лицо человека, наступившего себе на душу. Из каких соображений? Из инстинкта убийцы, из-за какой-то рациональной и четкой идеи? Господь на этого Савинкова. Ну, конечно, фигура, как вы себе не принадлежащая, а на самом деле позволившая себе. Потом, они же обожествляли Азефа, боже мой. Вот в спектакле Азеф исполняет роль Бога для людей, Азеф - роль Бога. А разве Азеф сегодня не исполняет роль Бога? Еще как исполняет. Может быть, увлечение в начале века, помните, "Иуда Искариот" Андреева, масса всяких вещей, и вообще тема Иуды. И не забывайте, что в "Тайной вечере", которой у нас фрагмент стоит, лицо Иуды - это автопортрет Леонардо да Винчи, который написал "Тайную вечерю". Не Христа он с себя писал, а Иуду, вот что интересно. Мы дети Каина, потому что Авель бы все-таки убит. Марина Тимашева: Поскольку мы уже поняли, что к восстановлению исторической справедливости спектакль Михаила Левитина не желает иметь никакого отношения, попробуем выяснить, что вообще навело Михаила Левитина на мысль об Азефе. Михаил Левитин: Все, что я делаю, и все, что я пишу, в основном пишу, предполагают натуры глубочайших авантюристов. Готовился ли я к пьесе документально? Ни в коей мере. У меня возникало много тем типа "Предатели", но герои были обычные, очень симпатичные, особенно в книжках. А здесь такой человек. Он вылез сначала в виде сюжета "подсадной утки". Возник такой персонаж, который в тюрьме "подсадная утка", он уже стареет, получает звания, потом его узнают на улице - в общем, целая история. Предатели, предатели, предатели. Вот я и подумал: а почему не Азеф? Должен же я, в конце концов, разобраться, что заставляет человека все себе разрешать. Азеф - это классический тип самооправдания человека. Марина Тимашева: У каждого времени свои ордена и свои герои. В 60-е годы Роман Сеф выбирает в герои лейтенанта Шмита, Василий Аксенов в "Любви к электричеству" - Красина, Юрий Трифонов - народовольцев. Сейчас в центре исторического фарса оказался продажный предатель и, по характеристике Льва Троцкого, "обычный прохвост" Евно Азеф. Неужели именно он так близок по духу тем, кто вышел на авансцену российской истории 90-х? Отрывок из спектакля Министр: Ах, как все просчитал, просто математик какой-то. Рачковский: Инженер. Министр: Инженер и есть. Рачковский: Я одного не могу понять. Он брал на себя роль судьбы, в какой-то степени она от него зависела. Но не это главное. Я ненавижу этого человека за то, что он все делал с холодным сердцем. Министр: А что, ему руками размахивать? Он же на работе. Михаил Левитин: Не знаю, подтолкнуло ли меня понятие террора. Не знаю, подтолкнули ли меня какие-то исторические параллели. Но, возможно, каким-то образом это влияет. Во всяком случае, была некоторая реакция на Израиль. Я неожиданно стал воинственно настроен к людям, посягающим на жизнь других, даже пусть ценой собственной жизни. Плевать какой ценой, просто не имеют права. Потом я понял, что все давно на все имеют право, что тут, конечно, и у нас в стране, и во всем мире, такой разгул вседозволенности, аморализма. Обстоятельства делают из человека Азефа. Марина Тимашева: Можно полагать, то за обращением Михаила Левитина к истории социалистов-революционеров стоит попытка разобраться в истоках и корнях мирового терроризма. Но зачем наделять реальными именами и историческими прототипами персонажей, не имеющих к ним ни малейшего отношения, я для себя так и не уяснила. На волнах радио Свобода вы слушали Театральный выпуск "Поверх барьеров". В передаче использована музыка Александра Пантыкина. Продюсер передачи - Александр Орлов-Сокольский. Автор и ведущая театрального выпуска - Марина Тимашева. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
