Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Театральный выпуск "Поверх барьеров""Другая сцена"Ведущая Марина Тимашева
Марина Тимашева: В Москве появилась еще одно театральное здание. Оно называется "Другая сцена". История его возникновения - в изложении заведующего литературной частью театра "Современник" Евгении Кузнецовой. Евгения Кузнецова: Много лет назад (около 10-ти) московский театр "Современник" получил здание левее своего основного входа. Это был желтенький домик конца XIX века, особой архитектурной ценности он не представлял, однако картинку бульвара держал. Поэтому было предложено, не разрушая стены, там сделать малую стену. Тогда в течение нескольких лет Волчек искала инвесторов для того, чтобы построить нормальную, современную сцену. И три года назад дело началось. Мы получили потрясающую современную, очень удобную площадку, на которой максимально помещается 300 человек, оснащенную за счет тех же самых инвесторов современной звуковой и цветовой аппаратурой. У нее кинетический пол, поэтому можно выстраивать любую сценографию, можно сажать людей фронтально, бифронтально, как в цирке, возводить зрительские ряды или декорации в поднебесье. Инвесторы говорят, что они потратили на этот проект 4,5 миллиона долларов. Инвесторов зовут - ЗАО "Коллизей-3". Они взамен получили вот этот домик и офисное здание. Архитектор всего здания - Евгений Асс, он академик архитектуры. Человек, который занимался идеологией нашей сцены, - Александр Боровский, знаменитый театральный художник, человек династии. Я не случайно говорю сейчас о его отце, Давиде Боровском, потому что именно Давид Боровский сделал когда-то логотип "Современника", сделал и логотип для "Другой сцены". Кто все это придумал? Кто за этим стоял? Имя этому человеку - Волчек Галина Борисовна. Можно смело сказать, что она потратила три года ежедневной жизни на строительство этого дома. Когда показывали по телевизору, как она ходила в каске, - это был не образ, не постановочка. Марина Тимашева: Репертуар основной и "Другой сцены" театра "Современник" - уверяет Евгения Кузнецова - будет принципиально различен. Евгения Кузнецова: Волчек декларирует, что это именно другое пространство, на котором мы рассчитываем получать исключительно эксклюзивную продукцию. И мы очень рады, что открылась она именно фокинским проектом. Марина Тимашева: "Фокинский проект" - это новый спектакль Валерия Фокина по повести Гоголя "Шинель". Валерий Фокин нынче возглавляет Театральный центр имени Мейерхольда (и "Шинель" - совместная работа двух театров), он же, кстати, руководит и Петербургским Александринским театром. Валерий Фокин обращался к творчеству Гоголя многократно. Уже 20 лет удерживается в репертуаре "Современник" его "Ревизор", а недавний и совсем другой "Ревизор" в Александринке стал лауреатом последней "Золотой маски". Один из самых мощных спектаклей последних лет "Нумер в гостинице города Н" принадлежит тому же Фокину и поставлен по гоголевским "Мертвым душам". Еще одна замечательная его работа называется "Старосветская любовь", и несложно догадаться, что речь идет о "Старосветских помещиках". Валерий Фокин - не просто режиссер, он - глубокий исследователь творчества Гоголя. Валерий Фокин: Делая "Шинель", делая "Ревизора", надо все равно опираться на всего Гоголя - это гениальное открытие было сделано Мейерхольдом в прошлом столетии. В какой-то степени для меня этот спектакль, помимо художественных каких-то задач, еще является неким вызовом что ли, жестом. Я, занимаясь с молодыми режиссерами в течение последних трех лет в Центре Мейерхольда, очень болезненно воспринимаю проблему отсутствия культурных ассоциаций, когда под видом нового театра изобретается что-то, через 10 минут понятное, поверхностное, а культурных ассоциаций и знаний вообще не существует. Как один молодой мой ученик - я смотрел его работу, делал какие-то замечания - говорил: "Да, вы правы абсолютно. Но, Валерий Владимирович, тогда же прикольно не будет". То есть произвести впечатление, не важно какое, главное - произвести. И то, что за этим уже деньги, за этим уже экономика (мы же понимаем с тобой, о чем мы говорим), за этим уже совершенно другая основа, востребованная и ангажированная, - это превращается в идеологию и проблему чудовищную. Тогда уходит главное из русской режиссерской школы, - уходит исследовательская функция, то, чем всегда славилась эта режиссерская школа, а именно - попыткой на основе одной пьесы или повести воссоздать весь мир автора. Если мы эти корневые какие-то рубежи будем сдавать, то у нас ничего завтра не будет вообще, у нас будет некая банальная история под названием "новый театр". Марина Тимашева: О том, чтобы поставить "Шинель", Валерий Фокин мечтал по крайней мере 10 лет. Валерий Фокин: Есть три таких ключевых, главных произведения у Гоголя - это "Мертвые души", "Ревизор" и "Шинель". И, может быть, "Шинель" даже в большей степени, хотя всегда она прочитывалась только как история о неком бедном, задавленном чиновнике. Но в ней столько материала, движений, которые, конечно, питают и "Мертвые души", и того же "Ревизора". И у меня возникла идея: как было бы хорошо, если бы шинель заняла не просто бытовое, материальное место, а место некого провокатора, некого объекта страсти. И, естественно, я стал думать о том, кто же будет Акакий Акакиевич. Это должно быть нечто не психологически забытовленное и не конкретное с точки зрения пола. Тут некоторая размытость должна быть - я это понимал: ребенок и не ребенок, женщина и не женщин, мужчина и не мужчина: Впечатление такое должно быть, как есть у Гоголя (если вы внимательно читали), что он уже родился в этом мундире. Это вот ни то, ни се, не то рыжеватый, не то нет, не то плешив, не то нет, и не то ему 50, не то ему меньше, не то ему больше, - эта вот размытость вне бытовой характеристики. И тогда я стал думать: а что же это за артист, где его взять такого? Марина Тимашева: "Где же его взять такого" - режиссеру подсказал Юрий Рост. Валерий Фокин: Я мгновенно отреагировал на это, именно чувственно отреагировал, потому что я вдруг понял, что она это может. Женская индивидуальность как раз это вот переливание может схватить, она более подвержена этой гибкости, просто как женщина. А с другой стороны, конечно, я подумал, что она все-таки артистка бесстрашная. Марина Тимашева: Она, или Акакий Акакиевич, - это Марина Неелова. Как работал режиссер с актрисой, насколько жестко формулировал задачи? Валерий Фокин: Мы вообще начинали с этюдов. Я понимал, что нам надо будет либо обриться наголо, на что, естественно, жена нидерландского посла пойти не могла, точнее сказать - ее муж, поэтому это было невозможно. Но я понимал, что надо изменить голову и что-то сделать. Потом возникла вот эта шапочка как бы, вот эта вся идея. Я через этюды хотел, во-первых, с ней поближе познакомиться (все-таки мы 20 лет не работали), а с другой стороны, постепенно как бы ее подпихивать к этому переливанию, как я это называю. Партитура выстроена ей просто до мелочей. Она это может, потому что она - мастер. Для меня мастерство заключается прежде всего в том, что она готова себя отрицать и в буквальном, и в физическом смысле, и во внешнем смысле. Она просто в этом смысле бесстрашна, и бесстрашна, исходя из желания дебюта, из желания сделать то, что она не умеет, попробовать то, что она не делала. Огромное количество артистов, известных, они, наоборот, от себя всячески отталкивают этот момент, хотя демагогически всегда будут говорить, что поиск необходим. Я не хочу сказать, что она не боится. У нее жуткие страхи, но вот в самом желании, в необходимости прыгнуть из горячей воды в холодную у нее нет сомнений. Другое дело, что она в этом бассейне, в ледяной воде будет потом сомневаться, а правильно ли она плывет. Но то, что она прыгнет, - это 100 процентов, конечно. Она большая актриса. Марина Тимашева: Большая актриса в роли "маленького человека" появится на сцене не сразу. Сначала - затемненный зрительный зал, на сцене стоит шинель в полтора человеческих роста, а место задника занимает экран. На нем - остановленные стоп-кадром снежинки. Когда зрители рассядутся на экране пойдет снег и - о, чудо! - шинель станет будто бы расти. Несколько минут снегопада - и у сидящих в зале людей начинает кружиться голова. Валерий Фокин: Это головокружение ведь тоже есть и от Питера, и от Невского проспекта. Сегодня-то он стал совсем контрастный, еще больше, чем при Николае Васильевиче. Жестокая, в духе сегодняшнего времени коллекция типов. Но вот эта вот пестрота и вот этот хоровод, когда тебя могут обмануть, когда ты можешь увидеть одно, а на самом деле это совершенно другое, а подумаешь третье, - вот этого мне хотелось как-то добиться, какого-то такого смещения. Марина Тимашева: В тот момент, когда все сместилось и в головах зрителей, из воротника шинели покажется крошечная, как у диплодока, головка. Словно бы по воле вращающейся шинели, головка обернется к вам лицом Акакия Акакиевича Башмачкина. Никто, никто не скажет, что это лицо Марины Нееловой! На голову натянут чулок, над ушами топорщатся жиденькие седые пучки волос, лицо искажено блаженной улыбкой-гримасой. Через минуту полы шинели откинутся и из нее, как из юрты, ненадежного матерчатого домика, покажется хлипкое тельце в истоптанных башмаках, облезлом мундире и обвисающих кальсонами брюках. Походка чуть напоминает чаплинскую, вся фигурка словно сошла с иллюстраций к "Шинели" Кустодиева. Валерий Фокин: Сначала мы просто взяли для репетиции чулок, и она натягивала чулок, чтобы "уйти" от своей головы. Вдруг нам захотелось сделать такой морщинистый лоб - и мы пришли к тому, что это должна быть шапка. Потом мы придумали, что должны быть руки другие. В графике, в повороте, в спине, в этом сюртучке - в каких-то этих вещах мне хотелось, чтобы это было похоже немножко на Домье, немножко - на питерские какие-то XIX века рисунки, на Федотова. Марина Тимашева: Это фантастическое существо, на всех и ни на кого одновременно не похожее, без пола и возраста, рода и племени, в течение всего спектакля будет изъясняться почти одними только междометиями, а каждое слово растягивать до невообразимых пределов, пропевая его по букве, делая невозможным его узнавание, переводя текст в чистую эмоцию. "Нужно знать, - писано у Гоголя, - что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями, и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения". Вот послушайте, к примеру, как звучит слово "Шинель" в исполнении Марины Нееловой при поддержке ансамбля "Сирин". Вы слышите отдельные буквы или вообще какие-то другие слова - тишинель, полишинель, ель, - но улавливаете мечтательное состояние той человеческой частицы, имя которой Акакий Акакиевич. Отрывок из спектакля - Ши-и-и-и-и-не-е-е-е-е-ль... Марина Тимашева: Если Кама Гинкас берет рассказ Чехова, то он переводит авторский текст в прямую речь и раздает реплики исполнителям. Если за Гоголя берется Фокин, то он оставляет исключительно монологи и диалоги, переводя весь остальной текст в пластические метафоры. Положим, Гоголь пишет: "Есть в Петербурге сильный враг всех, получающих 400 рублей в год жалованья. Враг этот не кто иной, как наш северный мороз. Все спасение состоит в том, чтобы в тощенькой шинелишке перебежать как можно скорее пять-шесть улиц и потом натоптаться хорошенько ногами в швейцарской". В спектакле этих слов нет, но вы видите, как Акакий Акакиевич бежит по периметру сцены - пять, шесть кругов, все быстрее и быстрее, и топочет все громче и громче, и пыхтит все сильнее и сильнее. Гоголь пишет, что Акакий в реальной жизни не участвовал, только переписывал какие-то канцелярские бумажки и получал оттого удовольствие. На сцене на высоком стульчике (будто троне для маленького ребенка), поджав ноги и сгорбившись, нахохленным воробышком сидит Башмачкин и водит по воздуху гусиным пером. И скрип пера, и росчерк в его фантазии становится почти райской музыкой. Музыка Александра Бакши сопровождает весь спектакль Валерия Фокина. Даже не музыка, а звуки, которыми будто разговаривает с вами пространство, звуки то баюкающие, манящие, а то пугающие, мистические. Валерий Фокин: Это исходит из какой-то главной идеи. Потому что для меня все-таки главный герой - даже не Акакий Акакиевич, а для меня главный герой - это пространство. Пространством я называю не географический Петербург с его улицами, конкретными адресами, но некое пространство, которое иррационально абсолютно и которое существует в какой-то своей особой ауре. Я это чувствую очень. У меня там вдруг совершенно неожиданно меняется настроение, меняется физическое самочувствие, хотя вроде бы ничего, никаких оснований для этого изменения не существует. Какая-то неформулируемая тревога. Я чувствую, что это кто-то другой моим организмом завладевает. Может быть, оттого, что город на болоте. Может быть, оттого, что все равно существует некая биография города, такая потусторонняя, мистическая. Это накладывает свой отпечаток. И это, конечно, особое пространство Петербурга - пространство Достоевского, Гоголя: Мне хотелось показать обязательно и рассказать о том, что это пространство может дирижировать и владеть этой душой, которая, в общем-то, была счастлива в своем писании и выписывании букв. Как у Достоевского говорит один герой, что путь жизни широк, а на самом деле путь жизни узок, важно его выбрать. Вот у него был определенный путь, с которого его сбила, совратила эта шинель, которая была ему выброшена как некая провокация, как некий соблазн. Кем? - Вот этим пространством. И вот это питерское пространство, которое владеет, дирижирует и может тобой манипулировать, мне хотелось как-то попытаться воссоздать. И чем оно может говорить, это пространство? - Либо визуально, сценографически, либо звуками. Оно должно дышать, оно должно быть иногда черным, иногда зловещим. Но оно владеет этим человеком, его закруживает и в результате его убивает. Поэтому возникла вся эта звуковая система, которая должна была не иллюстрировать этот сюжет: Тем более что и сюжета-то нет, сюжет можно рассказать в двух словах: человек решил сшить шинель, это стало его мечтой, и в тот момент, когда мечта осуществилась, его ограбили, и он не вынес этого всего и умер, и все. Поэтому отсюда звуки, которые должны были не иллюстрировать сюжет, а создать именно атмосферу, дыхание и существование некого пространства. Марина Тимашева: Гиблое петербургское пространство сперва подбрасывает Акакию Акакиевичу мечту о шинели, а потом и саму шинель. Тут напомню, что один из спектаклей Валерия Фокина назывался "Карамазовы и ад". Сказать по правде, можно было бы взять это название за образец и переименовать другие постановки Фокина: "Чичиков и ад", "Городничий и ад", "Ван Гог и ад", "Грегор Замза и ад", "Татьяна Репина и ад", наконец - "Башмачкин и ад". Исчадием ада, дьявольским наваждением становится шинель, слугами дьявола - все персонажи, возникающие на страницах гоголевской повести. Вот шинель - это же неодухотворенный предмет, но в спектакле она движется, танцует, обнимает свою жертву, разыгрывает с ней целые пантомимы (наподобие знаменитой полунинской, когда пальто внезапно оживает и радуется своему хозяину). А портной Петрович у Гоголя, напротив, очень даже одухотворенный и узнаваемый тип русского мастерового-пьяницы. Но в спектакле от него останется грандиозно устроенный художником и режиссером Ильей Эппельбаумом театр теней: над жалкой фигуркой Акакия нависают резная тень педали швейной машины и вращающей ее пятки - громадной, не пятки, нет, пяты. Грозный, доносящийся с неба голос Петровича разве чуть тише голоса Значительного Лица, к которому явится просить заступничества уже ограбленный Акакий Акакиевич. Отрывок из спектакля - Бе-да! Бе-е-е-е-да-а-а-а! Ши-ши-ши-нель... Совершенно новая... - Что?! - Ши-ши-ши-нель моя. Соверше-е-е-нно новая... - А?! Марина Тимашева: Валерий Фокин совершенно изымает из Гоголя социальную проблематику произведения, всякое правдоподобие, весь быт. Валерий Фокин: "Шинель" для меня всегда была ярко выраженным произведением того, как литературный сюжет не играет никакой роли. Потому что если ее анализировать - и, кстати говоря, Набоков, абсолютно растворенный поклонник Гоголя, об этом писал, - живет это произведение по своим особым часам. Если бытово смотреть, то окажется, что шинель готова тогда, когда жара, июль месяц и вообще шинель не нужна. То есть его не волнует быт, состояние его волнует. Марина Тимашева: Мистический туман окутывает все действие. И одоленный дьявольским соблазном Акакий словно бы раздваивается сам, он принимается разговаривать двумя голосами: одним - собственным, жалобно блеющим, вторым - низким, хриплым, будто в него и впрямь вселился бес. Отрывок из спектакля(говорит одну фразу двумя голосами) - А если белье прачке не отдавать... - А если белье прачке не отдавать? Марина Тимашева: В "Шинель" Валерий Фокин умещает всего Гоголя. Бесполый Акакий - словно Елизавета Воробей или Плюшкин ("прореха на человечестве") из "Мертвых душ". Одушевленная шинель внезапно напомнит про другое отделившееся от человека и приобретшее неожиданную власть над ним действующее лицо, а именно - Нос. Белые клочки бумаги, осыпающие голову Акакия, и его полувопрос-полумольба "Зачем вы меня обижаете" рифмуется с "Записками сумасшедшего": "Они сыплют на голову мне бумажки, называя это снегом: Они : не слышат моего голоса. Маменька, пожалей своего бедного сына". При обилии ассоциаций, "Шинель" - очень строгий и графичный спектакль. В жилах режиссера течет японская кровь, и спектакль его похож на иероглифическое письмо, нанесенное на лист сцены лучшим каллиграфом. Слова Белинского о прозе Гоголя можно перенести и на работу Фокина: "Гоголь не пишет, а рисует. Фраза, как живая картина мечется в глаза читателю". Япония навещает и при мыслях о Марине Нееловой. Говорят, там знаменитые художники меняли имена и место жительства с тем, чтобы люди ценили их за новые произведения, а не из уважения к прежним заслугам. Марина Неелова не меняла имени, она изменила всю себя. Дело тут вовсе не в мастерском гриме (актерские штампы могут победить любой грим), к тому же, нельзя загримировать голос, пластику, мимику, жесты, выражение глаз, наконец. У Марины Нееловой вообще нет штампов. И нет страха. А ведь это страшно: отказаться от надежных опор бесконечной женственности и сексуальности и ото всех годами наработанных приемов и быть неузнанной своими зрителями. В том, как играет Марина Неелова, нет жалости к маленькому человеку, в этой "Шинели" вообще нет места сантиментам и открытым эмоциям, но атмосфера заставляет трепетать от ужаса перед тем мистическим и жутким, чему нет названия, но таится во всех углах и разлито во всем воздухе. "Шинель" Валерий Фокин поставил не как петербургскую повесть, а как петербургский триллер. Отрывок из спектакля - И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы его и вовсе никогда не было... |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
