Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Три дневника. По маршруту Стейнбека полвека спустяАвтор и ведущий Владимир Тольц
<<< Передача тринадцатая «Русский дневник» Джона Стейнбека.- Возвращение к недосказанному.
Владимир Тольц: За годы работы на Радио я понял простую вещь: есть темы, которые завораживают тебя, к которым ты, уже завершив работу над той или иной передачей, прикипаешь душой и хочешь вновь и вновь к ним возвращаться. Для меня одной из таких тем была работа с «Русским дневником»Джона Стейнбека, по ходу которой я нашел секретные отчеты тех, кто тайно следил за писателем во время его поездки по СССР в 47-м году. "Когда я писала отчеты из редакции, я никогда ни о ком никакой гадости не писала. Я была и на даче Симонова, когда там Стейнбек был. И были всякие такие вот..." «Русский дневник» Джона Стейнбека.- Возвращение к недосказанному. Итак, сегодня я хочу вернуться к теме одного из прошлых своих радиоциклов. Я сделал его в 97-м году, и назывался он «Три дневника.- По маршруту Стейнбека полвека спустя». Для тех, кто передач этих не слышал, следует кратко пояснить сюжет. Вскоре после войны, в 47-м, Советский Союз посетил Джон Стейнбек. Творческим результатом этого визита явился "Русский дневник" - малоизвестная в США книга, в которой американский писатель попытался описать советскую повседневность. Другой "русский дневник" (а точнее, дневники) - о Стейнбеке и его путешествии - тайно составлялись людьми, специально приставленными к американцу, чтобы организовать «правильное» (по советским стандартам) освещение им увиденного. И вот, полвека спустя я повторил маршрут Стейнбека, а также разыскал в архивах секретные донесения о его поездке. Изо всего этого - «Русского дневника» будущего Нобелевского лауреата, тайных донесений о его поведении в СССР и моих путевых заметок и магнитозаписей и сложился тот радиоцикл - некий эскиз к картине советской жизни 1947-го года и того, что произошло в последующие полвека. По ходу этой работы отыскал я и авторов донесений о Стейнбеке, тех, кого американский писатель сделал героями своего «русского» сочинения. К сожалению, не все из них живы сегодня. К сожалению (и стыду моему), не со всеми из них я в 97-м встретился и поговорил. - Слишком поздно я их обнаружил: работа над циклом передач уже шла к концу. А ведь то, что писали полвека назад эти люди и то, что они думали тогда и потом, да и вся их тогдашняя и последующая жизнь - все это - логическое развитие темы того давнего радиоцикла. Поэтому когда недавно мне представился повод встретиться, наконец, с одной из его (и стейнбековского дневника) героинь, я с радостью и с волнением немедля воспользовался этой возможностью. И сегодня хочу рассказать вам об этой встрече. Молоденькую переводчицу ВОКСа (Всесоюзного общества культурных связей с заграницей) Светлану Литвинову Стейнбек и приехавший с ним в 47-м в СССР замечательный фотохудожник Роберт Капа именовали между собой «Суит Лана» («Sweet» по-английски - милая, сладкая). И это вполне соответствовало внешности советской красавицы и тем добрым чувствам, которые они к ней испытывали. Но отнюдь не той строгости, с которой, с которой Светлана Литвинова себя в отношениях с заморскими гостями себя держала. Из «Русского дневника» Стейнбека: "Нашей переводчицей была молодая миниатюрная и очень хорошенькая девушка. По-английски она говорила превосходно. Она окончила Московский университет, где изучала историю Америки. Она была проворна, сообразительна, вынослива. Ее отец был полковником Советской Армии. Она очень помогала нам не только потому, что прекрасно знала город и хорошо справлялась с делами, но еще и потому, что, разговаривая с нею, можно было представить себе, о чем думает и говорит молодежь, по крайней мере, московская". Это еще вопрос: сколь адекватны были эти представления иноземцев тому, что в действительности думала тогда «московская молодежь", да и вообще, насколько поведение и высказывания приставленной к иностранным гостям переводчицы отражали настроения ее молодых соотечественников. Читая «Русский дневник», нельзя не заметить, что «Суит Лана» сразу поставила себя в отношениях с Стейнбеком и Капой так, чтобы ничего сладкого им бы и не мерещилось. "У Суит Ланы были такие высокие моральные принципы, что мы, в общем, никогда не считавшие себя аморальными, на ее фоне стали казаться себе весьма малопристойными. Нам нравится, когда женщина хорошо накрашена, и когда у нее стройные лодыжки. Мы предпочитаем, чтобы она пользовалась тушью для ресниц и тенями для век. Нам нравится ритмичная музыка и ритмическое пение без слов, и мы обожаем смотреть на красивые ножки кордебалета. Для Суит Ланы все это являлось признаками декадентства и капиталистического образа жизни.[...] Такими взглядами отличались все молодые люди, с которыми мы встречались". Из строгих нравоучений своей переводчицы Стейнбек и Капа поняли: "Советскую молодежь захлестнула волна нравственности.[...] Приличные девушки не ходят в ночные клубы. Приличные девушки не курят. Приличные девушки не красят губы и ногти. Приличные девушки одеваются консервативно. Приличные девушки не пьют. И еще приличные девушки очень осмотрительно ведут себя с парнями". Светлана Литвинова: Получилось так, что однажды я со Стейнбеком, - он пригласил меня в ресторан, в "Гранд-Отель", и я там без спроса, не согласовываясь с ВОКСом, - посидела. И когда пришла на работу на следующий день, меня вызвал Караганов и спросил: "А кто вам разрешил?" Я так испугалась и сказала: "А меня попросили". Он промолчал, Караганов, и сказал: "Ну ладно, хорошо". И все. И вот этот товарищ, - имя я не помню, - который со мной был, он меня вызвал и сказал: "Что же вы так?" А потом меня вызвали в КГБ. Я испугалась, как не знаю что. Думаю: сейчас меня посадят и все. Меня провели на какой-то этаж, по коридору, открыли дверь, я вошла в роскошный кабинет с видом на площадь, ковер огромный, деревянные стены, стоит большой стол, сидит красивый мужчина лет сорока и так, улыбаясь: "Пожалуйста, присаживайтесь!", и начинает со мной разговоры вести. "А вот вы бы вышли замуж за иностранца?" Я сказала - «нет». О том, о сем расспрашивал, и потом сказал, что будет к вам обращаться такой-то товарищ, вы знайте, что это от нас. Позвонил мне однажды, пригласил меня в Дом кино. Тоже мужчина красивый такой, большой. Разговаривали, ходили, он ко мне приглядывался. Потом опять кто-то позвонил. Я потом только поняла, что тогда они меня хотели или за иностранца выдать, чтобы я была их связная. Или за русского нашего какого-то разведчика, у которого жена была тоже своим человеком. Но я не понравилась, видимо, ни тому, ни другому. А потом, видно, что-то со мной случилось, потому что я стала невыездной. Владимир Тольц: Я в гостях у героини «Русского дневника» Стейнбека Светланы Георгиевны Литвиновой. Стены маленькой уютной квартирки на Ленинском проспекте Москвы увешаны фотографиями, среди которых есть и впечатляющие портреты хозяйки, сделанные в ту далекую пору, когда в советскую столицу приезжали Стейнбек и Капа. - Светлана Георгиевна, а как случилось, что Вы, работая в ВОКСе - во Всесоюзном обществе культурных связей с зарубежными странами - оказались переводчицей Стейнбека и Капы? Светлана Литвинова: Ну как? Потому что меня назначили переводчицей Стейнбека. Так бывает, самостоятельности не было. В ВОКСе это обычно бывает, кого выберет начальство, тот и будет переводчиком. Владимир Тольц: - То есть Вы к тому времени работали в ВОКСе. А как вы вообще туда попали? Светлана Литвинова: У-у-у! Как я поступила - это фантастика. Я кончала московский институт педагогический иностранных языков. На третьем курсе нам дали учительницу, которая пришла к нам, а мы ее не понимали, потому что она была американка. Она была женой американского коммуниста, который в свое время приехал, потом он умер, она жива осталась... И мы пришли в деканат наш и сказали, что, вы знаете, мы не понимаем, нам не нужна. Нас учили оксфордскому диалекту, «как следует». И она нам сказала, декан: "Дурочки, вы не понимаете, это настоящий обычный разговорный язык американский. Сейчас у нас дружба с народами (это во время войны было), американцы были у нас союзниками, поэтому вам очень это пригодится". А дальше была такая история. Я кончила сталинской стипендиаткой, и моя учительница, которая учила меня в начале фонетике, когда я пришла в институт она преподавала в ВОКСе Кеменову, председателю ВОКСа, английский язык. И однажды она присутствовала в его кабинете при разговоре по телефону. Ему сказали: так и так, приезжает делегация, американская делегация. А он говорит: у меня нет таких переводчиков. Он повесил такой расстроенный трубку. А она говорит: "Владимир Александрович, а вы знаете, я могу вам помочь, у меня есть одна кандидатура". Он меня вызвал, побеседовал со мной, задавал мне разные вопросы, что о том, о сем, об искусстве и о разных вещах, так как он сам был искусствовед. И плюс с биографией у меня все в порядке. Спросил меня, что я любила читать. Я сказала, что я очень любила «Мартина Идена». Видно, я ему понравилась и он меня взял, потому что другого выхода у них не было. Вот так я попала в ВОКС, это был 46-й год. Владимир Тольц: О ВОКСе мне уже доводилось рассказывать в радиоцикле «Три дневника». Официально задачей этой возникшей в 1925-м году «общественной» организации было прежде всего "ознакомление общественности СССР с достижениями культуры зарубежных стран". Но даже краткое мое знакомство с документами ВОКСа убедило меня в том, что главная его задача состояла в ином: в пропаганде и популяризации Советского Союза за рубежом, в налаживании там всевозможного рода связей с людьми, которые так или иначе СССР могли быть полезны. Таких потенциально полезных (а среди них немало славных писательских имен - и Ромен Роллан, и Лион Фейхтвангер, и Мартин Андерсен-Нексе) ВОКС и приглашал в Советский Союз. Но, похоже, этим задачи ВОКСа не ограничивались. Достаточно вспомнить, что один из руководителей организации Григорий Хейфец оказался позднее советским консулом в Сан-Франциско (это - официально), а неофициально - одним из важных участников кражи американских «атомных секретов». Впрочем, послушаем сотрудницу ВОКСа послевоенной поры - Светлану Литвинову. - Светлана Георгиевна, что это была за контора, когда Вы в ней служили? Светлана Литвинова: Этот особняк, я вошла туда, там совершенно необыкновенно в гостинной отделанные стены, все так красиво, замечательно. Потом, когда я там стала работать, внизу это была представительская секция, а наверху были комнаты, хорошие комнаты, где были отделы американский и латиноамериканский, английский, французский, немецкий и так далее. Был еще подвал, где была, кстати, спецчасть, где хранили все письма, документы, отчеты, которые мы давали о делегации. Тогда, когда мы писали отчеты, когда казалось, что так все очень строго, сейчас я понимаю, что там была вольница и что такой строгости особой уже не было. Но в основном были женщины, потому что послевоенное время. Во-вторых, много было людей, которые потом стали учеными с крупными именами. Та же самая Вера Кутейщикова, Инна Кулаковская, которая переводила на Нюрнбергском процессе, причем синхронным переводчиком была. Была такая Тархова, которая с Ганди работала. И фактически я попала в период, когда только-только начались эти общения. Хоть назывался Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, это считалось общество как бы бесплатное, добровольно наши деятели культуры в нашем обществе участвовали. Но мы знали, что это не так, мы работаем на это, зарплату получаем. На приемах мы присутствовали как тоже представители. А на самом деле, наверху мы там жили, когда был прием вечерний, то у нас были у некоторых общие юбочки длинные. Владимир Тольц: Из "Русского дневника" Стейнбека: " Суит Лана была очень опрятной и аккуратной, ее одежда была проста, добротно сшита и хорошо на ней сидела. А если она вела нас в театр или на балет, то надевала маленькую вуальку на свою шляпку". Светлана Литвинова: Протокольным отделом у нас заведовал Сергей Кондрашов, такой красивый мальчик, который стал потом, как вы знаете, министром. Владимир Тольц: Поясню слушателям: «красивый мальчик» Сергей Александрович Кондрашов - ныне генерал-лейтенант КГБ в отставке, одна из выдающихся фигур в этом ведомстве, руководитель и участник многих шпионских операций в Европе. Был старшим консультантом по внешней политике и разведке всех руководителей СССР от Брежнева до Горбачева, в 1974-75 гг. в Женеве ответственным от КГБ за «третью корзину» Хельсинкского Акта, вместе с бывшим директором «советского отдела» ЦРУ Мэрфи и бывшим директором нашего Радио Бэйли - автор книги "Поле битвы Берлин: ЦРУ против КГБ в холодной войне". Светлана Литвинова: Обстановка там была очень приятная, очень хорошая, я там просто была влюблена во всех, особенно в Веру Кутейщикову. И когда я первый раз, один там был представитель еврейской общины, который много помогал, собирали много денег на помощь России. Я с ним попала в Еврейский Комитет к Михоэлсу. Вошли мы, и вдруг этот американец по-еврейски начал, то есть это называлось идиш, он с ним говорит, а я ничего не понимаю. (А я ведь уже знаю, мне сказали, что я потом должна отчет писать, о чем был разговор, как и что!) Ну, я растерялась, сижу молчу. Но так как я в школе учила немецкий, то я какие-то слова отдельные понимала, три-четыре слова, какую-то связь. И когда кончилось это, я пришла и Вере Кутейщиковой говорю: "Вера, что мне делать, как мне написать?" Я же могла в общем-то выдать Михоэлса, он не имел права, он должен через переводчика говорить. И мы тогда договорились с ней. "Что ты помнишь?" Я вспомнила какие-то слов. "Ну вот и напиши". И я, короче говоря, написала отсебятину такую, которая числится в архивах, как будто такой у них был разговор. Была еще одна интересная деталь, которую, по-моему, никто не знает. Среди общих даров, которые сделали американцы, было огромное количество книг, литературы. Эти книги привезли целыми вагонами, и их сложили в подвал и назначили несколько человек, которые должны были эти книги разобрать. По какому принципу: еврейские книги, на еврейском - в одно место, книги до 17-го года мы отдавали в библиотеку, в основном в Ленинскую библиотеку, а книги после 17-го года в другое место, то есть их нельзя было, то есть на них Главлит должен поставить значки такие или сякие. Поскольку мы все вольные были, конечно, какие-то книжки мы себе забирали. У нас был очень хороший друг Сергей Эйзенштейн, так вот он приходил туда и отбирал детективы. Поэтому на квартире Эйзенштейна, если у него есть до сих пор библиотека, часть детективов американских и английских это те самые, которые он уносил оттуда. Понимаете, настоящего контроля не было. И вот уже задним числом по целому ряду других деталей, даже по тем, кто сопровождал нас каждый раз в делегации, кто-то нам придавали, под видом хозяйственника, которые носили вещи, потому что вроде как переводчица-женщина не может, поэтому придавали этих «мальчиков», они были все гэбэшники. Но тогда все это ГБ мы считали как одно целое. И только сейчас я поняла, что ВОКС был в ведении разведки. Потому что были случаи, когда я, например, помогала кого-то завербовать. В ресторане сидела с каким-то человеком, американцем из нашей делегации, и подходил этот гэбэшник и говорил: "Ой, Светочка, здравствуй!" Я говорю: "Ой, Ванечка, здравствуй! Я вот здесь, садись". Он на плохом английском языке начинал общаться с моим американцем. Потом уходили и все. Обменялись они какими-то телефонами. Короче говоря, вот таким образом. Целый ряд у них был приемов, которыми они вербовали видно кого-то. Я это поняла только потом, тогда это было совершенно иначе у нас. Владимир Тольц: Сегодня мы обратились к теме для нашей программы не новой. К визиту в Советский Союз в 1947-м году американского писателя Джона Стейнбека, о котором я несколько лет назад рассказал в радиоцикле «Три дневника». Подлинная драма советской послевоенной жизни тщательно скрывалась от американца и сопровождавшего его выдающегося фоторепортера Роберта Капы стараниями сотрудников специального советского учреждения - Всесоюзного общества связей с зарубежными странами (ВОКСа), обязанных бдительно следить и своевременно письменно доносить о каждом шаге опекаемых ими иностранцев. Я продолжаю расспрашивать Светлану Георгиевну Литвинову. - Вот относительно Стейнбека, какова была установка начальства? Скажем, вам было предложено его вербовать, что вы знали о нем, что вы должны были делать? Светлана Литвинова: Во-первых, насколько я поняла, Стейнбек был не нужен ВОКСу, вот так я поняла. А почему не нужен? - Потому что не нужен был разведке. Они все прекрасно понимали, что с него ничего не возьмешь. И поэтому его долго ВОКС не хотел. Кеменов говорил пусть им занимается Интурист или еще кто-то. Но все-таки было какое-то постановление ЦК или откуда-то сверху ему позвонили и сказали, что Стейнбек... Ну и поскольку я, как американист, меня назначили к нему переводчицей. Но опять-таки, я даже когда первый раз пришла к нему, я тоже сказала, что просто ВОКС, мы вам помогаем, вы не наши гости. Я только по Москве с ним работала. Потом, поскольку он хотел ехать и в Киев, и в Тбилиси, и в Сталинград, ему дали заведующего нашего американского отдела Хмарского. Кстати, Стейнбек написал такую вещь, что когда у Светланы все было нормально, если сказал - тогда-то приходить, все получалось, а у Хмарского не получалось. Он считал, что это Хмарский такой дурак, не умный. На самом деле Хмарский притворялся. Когда, например, Стейнбек хотел что-то посмотреть, а это нельзя было, потому что каждый объект, куда хотел пойти Стейнбек, обязательно оговаривался. Когда это нельзя было, Хмарский придумывал: или опоздал, или не получилось, или не позвонил. Короче говоря, со Стейнбеком такое было, он был как бы вынужден. Потому что я поняла, что ВОКСу он не нужен и разведке он не нужен. Владимир Тольц: Упомянутый Светланой Георгиевной ее коллега по ВОКСу Иван Дмитриевич Хмарский жив, но хворает. Когда готовилась эта передача, он находился в госпитале для ветеранов войны в Ульяновске. Я желаю ему скорейшего выздоровления и надеюсь, что и он расскажет мне свою правду и о Воксе, и о Стейнбеке, и о себе... Из воспоминаний ветерана ВОКСа Веры Николаевны Кутейщиковой: "Сегодня, пытаясь представить атмосферу тех лет, я нередко задумываюсь: откуда брались в нас чувство повышенной ответственности, дисциплинированность, способность к самоотдаче? В целом эти качества были присущи большинству людей того времени. Но сотрудников ВОКСа характеризовала еще одна черта, а именно сознание особой причастности к делам политическим и отсюда неотступный страх совершить какой-нибудь промах, особенно если речь шла о секретной переписке. В ВОКСе, конечно же, существовала так называемая спецчасть , бдительно охранявшая свои бумаги, а заодно и нас, постоянно работавших с ними. (Порой раздавались грозные окрики из этого отдела, но очень часто его же сотрудники «спасали» нас, когда мы забывали вовремя вернуть секретные документы.) На высоком уровне и с большим пафосом проводилась в ВОКСе политическая работа: нам внушали, что находясь на границе с чуждым, враждебным миром, мы должны не только проявлять идейную бдительность, но и строжайше соблюдать моральные нормы. Получение референтом-переводчиком подарка от иностранного гостя считалось криминалом.[...] Суров был по части морали наш тогдашний грозный начальник Владимир Семенович Кеменов, в обиходе Вээс; а учреждение наше мы называли „женским монастырем имени товарища Кеменова". Но еще большей суровостью отличалась другая наша начальница - Лидия Дмитриевна Кислова (Элде). Она постоянно была чем-то раздражена, и в особенности тем, что все мы молоды, что у некоторых из нас есть мужья, дети, а у кого-то даже любовники... Все это она считала ненужным, просто вредным, препятствующим святому делу укрепления культурных связей и торжеству мирового коммунизма". Конечно, по части «морали» и «культурных связей» все было не столь уж однозначно. Из только что процитированных мемуаров мы узнаем, что «ближайшим другом» воксовской блюстительницы нравов ЭлДе был упомянутый нами шпион Хейфец, и его шпионская работа в Штатах отнюдь не разрушила их устоявшихся отношений. Да и советский посол в Мексике Константин Уманский имел в ВОКСе «любимую женщину». Правда, это все среди своих, идейно близких. Но и по части коммунистических идей все было сложнее. Беседуя со Светланой Георгиевной Литвиновой я затронул и эти темы. - Стейнбек написал о вас много, с симпатией и по-доброму... Светлана Литвинова: - Ну я молоденькая была... Владимир Тольц: - Как вы думаете, он ухаживал за вами? Светлана Литвинова: - Нет! С его стороны не было никаких... Он понимал ситуацию. Но я, конечно, ему много врала в ответах, как и положено. Потому что, откровенно говоря, врала я, потому что я была антисоветчица внутри, я была диссидентка уже тогда. Мне мама в 41-го году все рассказала, сказала, чтобы я молчала, не лезла, не была никакой активной. И я многие вещи понимала, что такое сказать нельзя Стейнбеку, что надо говорить так, как положено говорить. Поэтому он меня счел очень коммунистической, социалистической. Даже с картинами художников. Хотя здесь он прав, потому что действительно были воспитаны на реализме на русском. Поэтому все это модерн, искусство не очень у нас вписывалось. Владимир Тольц: Из «Русского дневника» Джона Стейнбека: "Суит Лана была просто сгустком энергии и работоспособности. Она вызывала для нас машины. Она показывала нам то, что мы хотели посмотреть. Это была решительная девушка, и ее взгляды были такими же решительными, как и она сама. Она ненавидела современное искусство во всех его проявлениях. Абстракционисты были для нее американскими декадентами.; экспериментаторы в живописи - также представители упадочного направления; от Пикассо ее тошнило; идиотскую картину в нашей спальне она назвала образцом декадентского американского искусства. Единственное искусство, которое ей действительно нравилось, была фотографическая живопись девятнадцатого века. Мы обнаружили, что это не ее личная точка зрения, а общее мнение". Делать заключение об «общем мнении» людей, которые всячески скрывают не только от иностранцев, но и от своих сограждан свое личное мнение - дело неблагодарное. Но о том, что от него скрывают, Стейнбек догадывался отнюдь не всегда. Героиня его «Русского дневника» Светлана Литвинова говорит мне: Светлана Литвинова: Я еще такую вещь, поскольку я уже заговорила о своих диссидентских, я еще вот о чем вспомнила сейчас. Почему мое поколение в основном выжило, потому что мы понимали многое и не лезли. Потому что наше поколение училось у учителей, которые еще кончали старые гимназии, старые университеты. И я понимала, как у нас историю преподавали, как в университете, когда я училась, как это все было. То есть у нас был немножко другой менталитет. А вот уже следующее поколение, которые приходили, это были действительно активные. Или уже потом в 60-е годы появились диссиденты настоящие, которые все знали про ГУЛАГ, когда мы действительно ничего не знали. Владимир Тольц: Университетская образованность и марксистская терминология Светланы производили на Стейнбека впечатление. Вместе с тем он догадывался, что она не знает про свою страну многое из того, что знает он. А знал он, судя по секретным воксовским отчетам, и о Большом предвоенном терроре, и о послевоенном голоде, понимал, что такое "культ личности" Сталина (тогда в СССР еще не ведали этого словосочетания и его смысла). Но свое знание российской истории и современности он порой переоценивал. Потому и показался ВОКСовским умельцам удобным объектом идеологической манипуляции. - Говоря попросту, его часто удавалось им дурить... Ну, а к тому, что излагала ему юная переводчица и ее поведению, он относился так: "Ее знание американской истории, полученное в университете, было обширным и с советской точки зрения научным. Она знала по истории то, о чем мы никогда не слышали, и поэтому знакомые нам события в ее изложении приобретали странное и чуждое звучание. Хотя, скорее всего наше знание русской истории показалось бы ей таким же странным. Мало-помалу мы начали ей немножко нравиться, несмотря даже на наше декадентство. [...] Иногда, случалось, она вылезала из своей скорлупы серьезной советской девушки и позволяла себе немножко развлечься, конечно, не по-декадентстки". - В общем, Светлана Георгиевна, из стейнбековского дневника ясно, что американец очень дружески к вам отнесся. А какое впечатление он произвел тогда на вас? Светлана Литвинова: На меня хорошее. Потому что у него был очень хороший язык, очень остроумный, веселый. Он был какой-то нескованный, все-таки видно, то ли он писатель. И потом то, что он о себе рассказывал, я поняла, что он простолюдин, понимаете. И это мы почувствовали, когда однажды я, Илья Эренбург повезли Стейнбека с Капой в монастырь Троицко-Сергиевский, где сохранились патриархи. И когда он пришел, во-первых, на него это не произвело никакого впечатления, это нас как-то удивило, равнодушно к этому отнесся. Во-вторых, когда мы ехали обратно, и сколько ни пытался Эренбург о каких-то вопросах литературы говорить, мы поняли, что он мировую литературу не знает, ни французскую, ни русскую, как-то он к этому равнодушен был. Потом я это поняла, у меня есть книга его, где он косвенно свою биографию рассказывает, там я поняла, что он действительно из народа вышел. Капа был очень интересный, и они с ним все время то ссорились, то мирились и вот эти их отношения были тоже очень забавные. И последнее, еще была такая деталь. Эренбург пригласил к себе на квартиру на обед после этого визита. Кстати, на обратном пути, когда мы на машине ехали, они сзади спали, а мы с Эренбургом обсуждали все эти проблемы. Квартира напротив Моссовета, в доме слева от памятника. И когда сели мы за стол, как положено, и нас, кстати, в ВОКСе воспитывали, как надо держать в правой руке ножик, в левой вилочку, как резать, как есть. Сели мы, Стейнбек берет, отрезает, откладывает ножик, берет в правую руку вилку и ест. У нас это считалось простонародным. Потом я только узнала, что, оказывается, это во всей Америке так, американцы именно так едят. Но тогда нам казалось, что он просто такой не очень воспитанный. Я жалела, что я с ними не съездила, мне кажется, им было бы веселее со мной. Владимир Тольц: Снова из «Русского дневника» Стейнбека: "За время нашего пребывания в Советском Союзе Суит Лана стала терпимее относиться к нашему декадентству. И наконец, когда мы накануне отъезда устроили маленькую вечеринку, Суит Лана сказала: "Я работала со многими людьми, но еще ни с кем мне не было так интересно". Интерес интересом, а служба службой. И по долгу службы в том далеком 1947-м Светлана Георгиевна вместе с другими референтами ВОКСа писала секретные отчеты (я приводил их раньше в своих передачах) о настроениях, высказываниях и намерениях Стейнбека. (Не задумал ли американец, вернувшись домой, написать что-либо антисоветское?) На основании этих отчетов была подготовлена победная реляция ВОКСа в ЦК. "В результате пребывания в СССР Стейнбек, убедившийся на многочисленных фактах в лживости антисоветской пропаганды в США, сделал следующие заявления:
1. Колхозная система очень эффективна. Сообщив это начальству, решили на всякий случай и подстраховаться (вдруг Стейнбек откажется от своих заявлений): заранее подготовили и проект открытого письма, обличающего американского писателя за возможный антисоветизм. Но публиковать это не пришлось. Светлана Литвинова: Книжка пришла к нам, он прислал ее, прислал мне. И эту книжку поставили в шестигранник и убрали ее. И я ее получила уже тайком, она у меня лежит уже без его подписи. А так где-то она в Главлите, где она сейчас - я не знаю. В общем-то откликнулся хорошо, я там такая идейная девочка, против искусства модерна. Он меня изобразил очень преданной. Ну, что делать? - Я в чем-то притворялась. Хотя он в конце потом где-то написал, что она стала с нами более откровенная. Но откровенность не доходила до крайности, не так уж я была, не столько про-советская, сколько была первое время. Владимир Тольц: - А общая реакция на эту книгу была положительная? Светлана Литвинова: - Вы знаете, положительная была. Была положительная, хотя в шестигранник поставили, но в основном все положительное, и все считали, что я хорошо поработала, и Хмарский, и все остальные, все показали, что надо и в Киеве, и в Сталинграде. Кстати сказать, я, читая эту книгу, с точки зрения тех взглядов, я понимаю, что она была про-советская. Владимир Тольц: Признаться, я не разделяю эту политическую оценку. Был бы «Русский дневник» однозначно просоветским, не стали бы его прятать в спецхран. (А ведь по-русски его опубликовали лишь в 1991-м). Но куда больше меня сейчас занимает другое. В своих давних передачах из цикла «Три дневника» я рассказал о замысле Стейнбека написать «большую русскую книгу». Его поездки в СССР (и "Русский дневник" тоже) были, как бы, "артподготовкой" к ней . Участвовавший в давнем моем радиоцикле о Стейнбеке профессор-филолог Полинни рассказывал: "Стейнбек планировал написать книгу о России еще со времени своего первого визита. Он вообще постоянно интересовался Россией, но мне кажется, что его интерес не очень был связан с российской реальностью. Скорее, это чувство имело литературное происхождение. Стейнбек боготворил Толстого. Влияние Толстого на его творчество очевидно. Я даже думаю, что в России так полюбили Стейнбека именно благодаря этой наследственности. Для русского читателя кажется привычным и естественным, когда в литературном произведении судьбы персонажей развиваются на более широком, социально-политическом фоне. И эту полифонию и эпический размах прозы Стейнбек почерпнул именно у Толстого. Но книгу о России он так и не написал, если не считать "Русского дневника". До конца жизни Стейнбек переживал, что замысел этот не осуществился. Как не осуществился и его главный литературный замысел. В 1968-м, за несколько дней до своей смерти он написал другу своего детства: "Всю свою жизнь я стремился написать одну книгу и до сих пор не приступил к ней. Все остальное - только подготовка к этой книге. Может так случиться, что я так и не найду нужных слов для моей книги, но именно для этого я работал и учился 40 лет. Остался завершающий этап процесса, и я панически боюсь его. Отчаяние подступает все чаще, а в итоге ты должен смириться с поражением, которое поджидает каждого писателя в конце его жизни независимо от того, каким успехом пользовались его творения. Вот почему я предпочел бы умереть на середине фразы, на половине книги, чтобы все осталось незаконченным, как не кончается сама жизнь" . Тридцать лет спустя, прочтя эти строки, я задним числом очень сопереживал выдающемуся американцу. Особенно жалел, что не получилось у него задуманной «русской книги». (Ведь дневник 47-го года - лишь заготовки к ней.) Но теперь вот, найдя секретные дневники тех, кто следил за ним в России, узнав о Советском Союзе, по которому ездил Стейнбек, куда больше, чем раньше, оценив то, как его - Стейнбека - надували, и как он часто поддавался обману, думаю, может все не так плохо и вышло?.. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
