Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

23.11.2024
Эфир Радио Свобода RealAudio | WinMedia   Темы дня   >     Наши гости   >     Права человека   >     Россия   >     Время и Мир   >     СМИ   >     История и   современность   >   >     Культура   >     Медицина   >     Образование   >     Религия   >     Спорт  >     Спецпрограммы  >     подробный запрос Поставьте ссылку на РС
				Леонид Ицелев. "Насмешник в поисках страсти" Автор и ведущий:Сергей Юрьенен Леонид Ицелев: Писателем может быть каждый. Писатель - это не мудрец, не пророк, не инженер человеческих душ, а существо особого психического склада, которому для сохранения душевного равновесия, необходимо погружаться в процесс словесного творчества. Федора Достоевского, Валентина Пикуля и Эдуарда Асадова объединяло то, что не писать они не могли. Писатель сродни ветреной девице: первый постоянно увлечен очередным сюжетом, вторая - объектом своей чувственной фантазии. Их внутреннее состояние сходно, их глаза задумчивы, они отвечают на вопросы невпопад. Они не с нами - и в этом их счастье. О своем отношении к писательству, я сказал вначале передачи. Писательство - это не столько судьба, сколько особый синдром. Известно, что самые заземленные люди, в экстремальном состоянии начинают писать стихи. В Питере я знал инвалида войны, сапожника по специальности, который добивался от райсовета права открытия будки для починки обуви. Добиться этого было не просто. И вот днем он обивал пороги соответствующих советских ведомств, а ночью писал стихи о несправедливости этого мира. Правоты он добился, будку открыл и после этого перестал писать стихи. Сергей Юрьенен: Леонид Ицелев родился в год победы, в Ленинграде. Пединститут имени Герцена. Работал в одном из НИИ, переводчик с английского. Уже первый опубликованный в Союзе текст, за который он получил перевод на три рубля, имел название вызывающее... Леонид Ицелев: Моя первая публикация - это юмореска в несколько строк, в разделе юмора петрозаводской газеты "Комсомолец". Юмореска называлась "Деревенская проза". Это даже не юмореска была, а ироническое описание любовной сцены, отправленных в колхоз ИТРовцев. Моя первая публикация была, так сказать, в лермонтовском возрасте, мне было 27 лет. Года три я продолжал писать юморески, которые публиковали равняющиеся на "Литературную газету" провинциальные газеты, потом наступил период переосмысления жизни, который продолжался два года. Период этот завершился 15 октября 1978 года. В этот день я, 33-х летний, стал еврейским эмигрантом из СССР. Первые месяцы были не до писательства, но вот прошел год и я написал рассказ-антиутопию, где достаточно точно предсказал "перестройку" и постперестроечный период. К жанру пьес для чтения, обратился я как наиболее удобной форме коллажа. Мои персонажи: Ленин, Гитлер, Сталин, Троцкий, Бухарин говорили собственными цитатами. Эти цитаты меня потрясали, и я хотел поделиться своими чувствами с читателями эмигрантских журналов. Глубоко погрузившись в русскую революционную среду начала 20-го века, я наткнулся на тексты Александры Коллонтай. По инерции хотел написать о ней пьесу, но вскоре понял, что она, Коллонтай, должна быть героиней романа, написанного добротной, женской прозой. Через четыре года роман был готов. Сергей Юрьенен: "Поэтика и политика творчества Леонида Ицелева". Автора этой польской работы, опубликованной в сборнике "Писатель и власть - от Аввакума до Солженицына", Лодзь 94 год. Доцент университета имени Марии Склодовской-Кюри, литературовед Данута Шимоник по телефону из Люблина, Польша... Данута Шимоник: Надо сказать, что в моем восприятии Леонид Ицелев существует в двух, взаимно исключающихся обликах. Человек серьезный, замкнутый, далекий от словоохотливости. Как писатель, литературный субъект, рассказчик и организатор изображаемого мира, он явно раскрепощается, становится человеком другого темперамента и склада. Его литературные герои много и охотно говорят о себе. За ними всегда стоит сам автор. Ицелев обладает редким свойством проникать в суть вещей, это способность позволила ему создать полемический портрет Александры Коллонтай и ее окружения. Сделал он это умело, тонко, использовав набоковский прием игры с героем и читателем. Юмор и сатира - это важнейшие художественные средства писателя, он сопоставляет несопоставимое, улавливает жизненные противоречия, в основе которых лежит противопоставление "быть - казаться>. Таким образом, он срывает всякие маски и покровы. Наконец, хочется сказать, что главные произведения писателя, еще впереди. В связи с этим, искренне желаю Леониду Ицелеву дальнейших творческих успехов. Сергей Юрьенен: "Александра Коллонтай - дипломат и куртизанка", из первых откликов на роман, вышедший в 87 году по-русски в Тель-Авиве. К сочинению о красной суфражистке, проявили интерес такие читатели как Аксенов в Вашингтоне и Вознесенский в Переделкино. Сергей Довлатов, которому в постсоветской России уготовлено было стать классиком, откликнулся из Нью-Йорка, в программе "Поверх барьеров". Из нашего радиоархива: Сергей Довлатов: Книгу Леонида Ицелева я прочел дважды, причем с интервалом буквально в несколько дней, а это, при всей моей любви к литературе, случай редчайший, более того, уникальный, единственный в своем роде. Даже прочитав впервые "Фиесту" Хемингуэя или "Дублинцев" Джойса, я вернулся к этим потрясающим книгам, не раннее, чем несколько лет спустя. А вот Ицелева, повторяю, прочитал дважды и фактически без перерыва. И причина этого не в том, что Леонид Ицелев написал хорошую, остроумную, увлекательную книгу, хотя все это именно так, с моей точки зрения. А дело в том, что книга Ицелева заключает в себе некую тайну, содержит некий подвох, что-то на подобие второго дна или скрытой сущности, которую я при первом беглом чтении просмотрел, скользя по поверхности обманчивого текста, хотя автор время от времени делал мне читателю, корректные намеки, в смысле, будь повнимательней, ищи за видимостью душу. Завладев книгой Ицелева и не обратив внимание ни на предисловие, ни на выходные данные, я начал простодушно читать ее как жизнеописание Александры Михайловны Коллонтай, видной революционерки, первой в мире женщины-посла, полпреда и торгпреда в разных странах, участницы, так называемой рабочей оппозиции, популярной писательницы-феминистки. Если уж что-то и вызвало у меня в этой книге явный читательский протест, то вовсе не чрезмерные взлеты авторской фантазии, нигде как мне кажется, не переходящей в произвол, а те стилистические излишества, которые встречались мне на каждом шагу. Надрывная выразительность, пышная лексика, то и дело граничащая с безвкусицей и нередко впадающая в нее, крайняя небрежность в словоупотреблении, а также завышенный объем романа, этой книги, явно выходящей за рамки, диктуемые материалом. И тогда я написал Леониду Ицелеву, с которым шапочно знаком, комплиментарно-искреннее письмецо, в том смысле, что книга увлекательная, занятная, полная ощутимых бытовых примет своего времени, насколько мы можем об этом судить, рисующая органичный в своих противоречиях характер революционерки и роковой женщины. Книга, чуть ли не в единственном числе, противостоящая сусальным изделиям серии "Пламенные революционеры" и.т.д. Комплиментов в моем письме хватало, но тут же я со всей прямотой, посетовал на издержки языка и стиля, возмутился отдельными, особо мелодраматическими словоизъявлениями и даже процитировал в назидание молодому автору, Ицелев лет на пять моложе, 46-летнего меня, совсем уже безграмотные, на мой взгляд, обороты речи. И вот, я неожиданно получаю ответ от Леонида Ицелева. И в этом ответе среди прочего говорится, цитирую: "Перечисленные Вами небрежности стиля действительно имеют место, но они касаются не моего стиля, а стиля Коллонтай, ведь мои фантазии составляют не более четверти текста, все остальное - дословные цитаты из произведений Коллонтай, о чем сказано в уведомлении на титульной странице. Так что это литературный прием". "У нас на Родине, - продолжает Ицелев, - меня бы могли при желании обвинить в плагиате, а на Западе - это называется красивым словом - постмодернизм". Леонид Ицелев проделал виртуозный, в формальном отношении труд, а именно, составил жизнеописание Александры Коллонтай, в основном из ее собственных тестов, с сохранением ее стиля, тона и лексики, а собственные авторские вкрапления и связки, искусно стилизовал в манере Коллонтай и близких ей по духу "художественных" писателей: Чарской, Вербицкой, Арцыбашева. Вооружившись новым знанием, я бегло перечитал книгу Ицелева, отдавая должное авторскому слуху, версификаторским способностям, которые мы все еще недооцениваем в профессиональных писателях, умению сохранять серьезную мину в самых комических ситуациях, попросту говоря остроумию и формальному мастерству. Но самое может быть, удивительное во всем этом то, что второе сознательное, так сказать прочтение книги Ицелева, не заслонило первого впечатления. Перед нами, во-первых, жизнеописание Александры Коллонтай, ее сатирическая биография, рисующая правдивый характер в убедительной жизненной перспективе, и лишь, во-вторых, достижение постмодернизма, коллаж в стиле кич, грандиозный формальный эксперимент, который меня лично, интересует куда меньше, чем увлекательная, живая проза о человеке в истории. Сергей Юрьенен: Об одной из самых противоречивых книг "третьей волны" ее автор. Итак, роман о Коллонтай, аргумент против коммунизма, полемика с феминизмом или на уровне более глубоком - спор с женщиной, фаллократическое "нет" женской свободе. Леонид Ицелев: Это и аргумент против коммунизма и полемика с феминизмом, но не спор с женщиной, а скорее удивление и преклонение. Кроме того, это еще попытка показать, что революционеры борются не за счастье народа, не за права угнетенных, а со скукой повседневной жизни. Сергей Юрьенен: Леонид Ицелев. Из романа "Александра Коллонтай - дипломат и куртизанка": "В Стокгольме Александра поселилась в недорогом пансионе "Карлсон" на Биргер Ярла, напротив Королевской библиотеки. Часами лежала она без сна в постели, закинув за голову ослепительно прекрасные руки. Глядела в одну точку и все старалась понять: означает ли крушение Второго Интернационала крушение социалистических идеалов? Как дальше жить? Как найти себя в этом кровавом хаосе национализма и забвения классовых интересов пролетариата? Как-то утром, изнуренная бесплодными раздумьями, она обнаружила, что трое суток ничего не ела. Надев первое попавшееся платье, кое-как припудрив нос, она спустилась в столовую пансиона. Был довольно ранний час. Большинство постояльцев еще спали. За столиком у окна она вдруг увидела Александра Шляпникова, известного большевистского функционера. -Вот здорово, - воскликнул он, вставая из-за стола. - Так вам, значит, удалось вырваться из Берлина! Через Скандинавию Шляпников осуществлял связь между эмиграцией и большевистскими комитетами внутри России. - С кем-нибудь из местных товарищей уже встречались? - Я целую неделю вообще не выходила из гостиницы. Когда кругом такое безумие, не хочется никого видеть. - Голос ее дрогнул. - Да и вообще жить не хочется. - Напрасно вы так, - участливо, почти нежно произнес Шляпников. - Далеко не все сейчас сошли с ума. Надо только оглядеться и прислушаться и вы услышите людей с трезвыми голосами. - Где вы слышали такие голоса? - Ее губы скривились в болезненной усмешке. - В Берне. - Ленин? Так он же одиночка. Кто за ним стоит? Зиновьев, ну вы, кто еще? - Нас с каждым днем становится все больше. - Большевистская фракция - это изолированная кучка заговорщиков, возглавляемая диктатором-фантазером! Шляпников поперхнулся. Откашлявшись, он отложил в сторону бутерброд с ветчиной, вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола. - Я вам отвечу по-рабочему, по-простому. Я, сударыня, с большевиками с 1903 года, потому как нутром своим понял, что нам, рабочим, за Лениным надо идти, а не за всякими там аксельродами, которые в Цюрихе кефиром торгуют. - Александр Гаврилович, милый, простите меня, я совсем не хотела вас обидеть. - Александра коснулась руки Шляпникова. - Господи, что же это делается с миром, с нами со всеми! Среди всего этого кошмара на чужбине встречаются два русских социал-демократа и первым делом ссорятся: - Голос ее опять задрожал. - Ссорятся: Александра стала судорожно искать в ридикюле платок. - Да уж и в самом деле чертовщина какая-то, - примирительно сказал Шляпников, опускаясь на стул. - Возимся чего-то, как мыши в норе, пищим, а окрест себя взглянуть подчас и забываем. Знаете что, Александра Михайловна, давайте махнем на море! Это ж подумать только, какая погода нынче стоит. На дворе сентябрь, а теплынь, как в июле. Дул легкий ветерок. Бледное небо было безоблачным. Серовато-голубое море чуть волновалось. Мелкие барашки волн торопливо неслись к плоскому берегу. - Хорошо-то как, Господи! - вырвалось у Шляпникова. "Может быть удастся загореть", - подумала Александра, подставляя лицо солнцу. Она сложила зонтик и зацепила его рукой о скамейку. Зонтик соскользнул и свалился. Она нагнулась, чтобы его поднять и увидела возле опоры стола копошащихся муравьев. Быстро, но без суеты бежали они по своим делам, преодолевая травинки, камешки, мох. - Взгляните, Александр Гаврилович, такие маленькие, ничтожные, а чудесно организованные, не то что люди. До чего же досадно за человечество! За глупость людей, позволяющих капиталу управлять собой, вовлекать себя в мировую бойню: Господи, что же сделать, чтобы остановить войну? - Оборотить оружие против тех, кто эту войну развязал. Превратить империалистическую войну в войну гражданскую. -Будет ли война империалистической или гражданской, она останется войной, - вздохнула Александра. - По-прежнему будут литься реки крови, миллионы сильных здоровых юношей по-прежнему будут превращаться в зловонное гниющее месиво, а их нежные любящие подруги по-прежнему будут изнывать от томления лона. Лицо Александры исказила гримаса страдания. Она обхватила голову руками и склонилась над столом. Шляпников растерялся. Он опустился на колени и поцеловал золотистый пушок на ее затылке. - Нет! Так не надо! Встаньте, отойдите! - Не меняя позы, глухо проговорила она. - Я никогда не буду принадлежать к вашей фракции. - Эхма! - в сердцах произнес Шляпников и зашагал к морю. Александра подняла лицо, достала из ридикюля зеркальце. Погасшими глазами на нее смотрела немолодая осунувшаяся женщина. По щекам растеклась краска. "Как же я такая страшная пойду домой", - пронеслось у нее в голове. - Александр Гаврилович? - Я в таком виде в город не могу ехать. Мне необходимо искупаться. Садитесь вот так, спиной к морю. И не оборачивайтесь. - Вот и правильно, так-то оно лучше будет. А я пока делом займусь. Владимиру Ильичу в Швейцарию письмишко надо набросать. Черновой отчет занял двадцать страничек блокнота. Сказано вроде все. Можно поставить точку. Что же это Александра Михайловна так долго купается. Он с беспокойством обернулся. Александра своей плавной походкой брела по отмели в сторону берега. Шляпников не мог оторвать глаз от ее пронизанного солнцем прекрасного тела. В такт ее неторопливым шагам медленно подрагивали розовый живот и высокие, как у девушки груди. Она собрала в горсть густые пряди потемневших от воды каштановых волос, выжала их и свернула в большой узел на макушке. Продолжать разглядывать ее было неудобно и Шляпников отвернулся. В этот момент раздался крик Александры. Шляпников опрометью бросился к ней. Она лежала на боку. Тело ее едва было прикрыто водой. - Ох, простите меня, трусиху, - виновато проговорила она. - Я наткнулась на медузу, дернула ногу и оступилась. Кажется, подвернула палец на ноге, но это пройдет. Извините, что вам из-за меня пришлось в башмаках в воду лезть. Но я попробую выбраться сама. -Да уж я вас отнесу. Шляпников бережно взял ее на руки и понес к берегу. Взглянув на его широкие заскорузлые ладони, Александра поймала себя на мысли, что такими руками ее еще никто не обнимал. Так же бережно Шляпников опустил ее на теплый песок. Он хотел подняться, но Александра не размыкала своих рук. Пылающие губы Шляпникова стали мгновенно сушить соленую влагу на ее лице, шее, груди, животе. Ласкающей железной рукой токаря, как наждаком счищал он с ее бедер и спины налипший песок. Это было Очищение. До сих пор она блуждала в сумерках. Совершала неверные шаги. Оступилась. Ей помог подняться простой рабочий. Большевик. Ленинец. Это была ее судьба. Ее счастье. Счастье революционера и женщины. Она погладила его волосы своей все еще влажной ладонью. Коснувшись губами его уха прошептала: - Я хочу отдать себя всю без остатка ленинской фракции". Сергей Юрьенен: Адрес писательских усилий: к кому собственно, он обращается сегодня? Леонид Ицелев: Я обращаюсь сразу ко всему человечеству. Но в первом ряду, я представляю десяток близких мне по духу людей. Сергей Юрьенен: За исключением ранних текстов и фрагмента из романа, в московском издании эпохи перестройки "Дом кино" Леонид Ицелев, публикуется исключительно в зарубежье, в русском и не русском. Его книга о Коллонтай на выходе в Болгарии. Литературовед Иорданка Монова по телефону из Софии. Иорданка Монова: Это произведение, написанное в стиле постмодернизма. Постмодернизм, как эстетика это полистилизм, игра со стилями, высшая стилистическая изощренность. В сущности демократия есть постмодернизм. Творчество при таком понимании демистифицируется. Современные художники, часто в классике они видят не вечные образцы, а повод для пародии. Задача, которую поставил писатель в этом романе, очень трудная, так как на Западе и сегодня Коллонтай очень популярна среди феминисток. И автор пишет роман, основываясь на дневниках, в манере Коллонтай и близких ей по духу писателей. Во всех своих произведениях, автор стремится к максимальной правдивости, это самое главное впечатление, которое автор оставляет у нас. В Болгарии предстоит издание его книги об Александре Коллонтай, еще интересуются его пьесами, и я считаю, что это талантливый автор, который когда произведение его будут известны в Болгарии, то это будет один из популярнейших писателей русского зарубежья. Сергей Юрьенен: "Там где была идеология, зияет черная дыра и оттуда веет тревожным космическим холодом", - Фазиль Искандер. Это эпиграф одной из последних больших работ Леонида Ицелева - "Протоколы московских мудрецов". Этот политический роман-пародия, опубликован в журнале "Время и мы", 92-ой год, номер 117, Нью-Йорк... "Андропов посмотрел на меня своими умными карими глазами и медленно поднялся из-за стола. - Рад вас видеть, Геннадий Маркович, - сказал он, пожимая мне руку. Голос Андропова был густой, но не громкий. Когда возглавляешь самую мощную в мире тайную полицию, тебя услышат, даже если ты говоришь тихо. Движением руки он пригласил меня к журнальному столику возле окна. _ Располагайтесь, сказал он, улыбнувшись. - У меня сейчас как раз "Кафе-паузе". За эти двадцать минут мы все и обсудим. Его глаза, увеличенные толстыми стеклами очков без оправы, были насмешливо-доброжелательными. - Я вижу, Юрий Владимирович, что кофе вы предпочитаете "по-ценральноевропейски", - сказал я, заметив, что на подносе, кроме обычного кофейного набора, стояли два стаканчика с водой. - Я привык так пить кофе в Будапеште. За четыре года работы там послом я во многом изменил свои привычки. - Понимаю вас. В Будапеште прекрасно готовят кофе, может быть даже лучше, чем в Вене и не хуже, чем в Париже. - Да, Геннадий Маркович, вы повидали мир. А я вот хорошо знаю только Будапешт. А сейчас на этой должности я вообще не очень-то выездной. - Я изведал самые горячие точки планеты, повинуясь долгу писателя-коммуниста: - и благодаря командировочным от нашего ведомства, - мягко улыбнулся Андропов. - Не вижу тут противоречия, Юрий Владимирович. Ленин сказал, что хороший коммунист всегда должен быть хорошим чекистом. В душе я чекист, хотя и не зачислен в штат вашего ведомства. - Дело времени: Геннадий Маркович, хочу вам поручить очень важное задание. С вами я могу быть откровенным. Брежнев в полном маразме. Страной управляет коллективное руководство. Если после ухода со сцены Брежнева власть не удастся взять здоровым силам - Горбачеву, Шеварднадзе и вашему покорному слуге, - партию возглавят элементы, связанные с мафией - Черненко, Гришин и компания. Это приведет к возврату к сталинщине и русскому шовинизму. А вы, как никто другой, понимаете, что за этим может последовать. Андропов вдруг встал, прошелся по просторному, со вкусом обставленному кабинету, похожему скорее на офис менеджера западного концерна; подошел к окну и стал задумчиво что-то разглядывать. Я сидел в кресле возле другого окна, и, обернувшись, посмотрел в направлении его взгляда. Глава КГБ наблюдал за тем, как по кремлевской площади медленно и валко расхаживали голуби, цветом похожие на брусчатку. Если долго и неотрывно смотреть на них, то возникало ощущение, что движется сама брусчатка. Интересно, это мистическое ощущение было только у меня? - Как вы относитесь к мистицизму? - спросил Андропов, продолжая глядеть в окно. - Юрий Владимирович, если вы в состоянии читать мысли ваших собеседников, то всех сотрудников вашего ведомства, а их кажется, около миллиона, можно уволить и оставить вас одного. - Я имею в виду мистический характер русской души, мессианское предназначение русского народа, - уточнил Андропов. Я не считаю, что будущее России - это ее прошлое. Никто так не предает родину, как человек, тянущий ее назад, полагающий - по бескультурью ли, наивности или душевной хвори, - что, лишь консервируя прошлое, можно охранить собственную самость. Андропов отошел от окна, вернулся к письменному столу, взял единственную папку, лежавшую на нем, и вновь сел за журнальный столик. - Если победит Черненко с его шовинистами и мафиози, это будет означать отказ от социалистической идеологии. Он достал из папки пожелтевший, вдвое сложенный журнал. - Советники Черненко уже сейчас ломают голову, чем заменить марксизм-ленинизм. Если распутиным, беловым и прохановым достанется оригинал документа, о котором идет речь в этом журнале, Советский Союз из социалистического государства превратится в русско-фашистскую диктатуру. На первой странице журнала в виде пирамиды было выведено его название: "ФАШИСТ", N 27, июль 1936. Орган Центрального Исполнительного Комитета ВСЕРОССИЙСКОЙ НАЦИОНАЛ-РЕВОЛЮЦИОННОЙ ТРУДОВОЙ И РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЙ ПАРТИИ ФАШИСТОВ. - Слышали что-нибудь об этом журнале? - Да, Юрий Владимирович. Его издавал в штате Коннектикут в тридцатые годы некий Вонсяцкий, провозгласивший себя русским фюрером. Но вот держать в руках этот раритет, честно говоря, не приходилось. - Понимаю ваш жгучий интерес. Я дам вам фотокопию всех страниц журнала, а пока откройте страницу двадцать три, прочтите вот это, обведенное красным карандашом. "Недавно один из наших фашкорров обнаружил, что у проживающего в Зальцбурге есаула Избекова имеется пергаментный свиток с древнерусскими текстами. Свиток этот Избеков нашел в Белой Веже в 1919 году. Отправившись в Зальцбург, я встретился с есаулом Избековым. Узнав о целях нашего Движения, убеленный сединами воин предоставил в дар нашему Центру "Беловежский свиток" - бесценный манускрипт примерно Х века. В настоящее время текст этот мною еще полностью не расшифрован, однако уже сейчас можно сказать, что у наших предков - древних русов - уже в начале Христианской эры было крепкое государство. Наш щит был прибит не только к вратам Царграда, но мы еще совершали весьма удачные набеги на Рим. Смерть вампиру - кровавому коммунизму! Выше знамена! Слава России! Начальник связи Центрально-европейского Сектора ВНРП Федор Калюжный Вена -В чем конкретика нынешнего задания? - спросил я, возвращая Андропову журнал. - Надо раздобыть этот свиток. - Мм-да. Задание, прямо скажем, непростое. - На самом деле, оно еще сложнее, поскольку, по нашим агентурным данным, за свитком охотится ЦРУ, делающее ставку на силы правой реакции в России. Действуйте осторожно. Вам выделяются неограниченные средства на операцию, но старайтесь валюту экономить. Гостиницы выбирайте средние - не очень дорогие, но достаточно престижные. Храните честь и достоинство советского человека. Вашим прикрытием будет работа в возглавляемом вами "Комитете по возвращению духовных ценностей России". Как, кстати обстоят дела в этом направлении? - Труп Шаляпина фактически наш. Его сын-антисоветчик скончался, а полоумные дочери уже подписали все бумаги. Но проблема в том, что гортань великого певца хранится в одной из экспозиций Лондона. - Непременно следует вернуть на родину и гортань. Кто еще на очереди? - Планируем возвращение на родину трупов Бунина, Набокова, Рахманинова. Скоро должен умереть балетмейстер Лифарь. Поэт Бродский молод, но слаб здоровьем и одинок. Так что работы хватит. Кстати, люди из Восьмого отдела Управления "С" предлагают переломать ноги Нуриеву и Барышникову за их антисоветские высказывания. Как вы на это смотрите? - Я - против. Это вызовет нездоровую шумиху среди так называемой общественности Запада. Лучше попытаться привлечь подобных знаменитостей на нашу сторону. - Ну что ж, учтем ваше мнение. - Андропов задумчиво посмотрел на портрет Дзержинского, висевший над его письменным столом. - Честно говор, я вам завидую. Вы породили новый литературный жанр - советский политический роман. Ваши книги - самые популярные в стране. Их главный персонаж - разведчик Штиглиц - любимый герой советской молодежи. Многосерийный телефильм по вашему сценарию - "13 мгновений любви" - приковывает к экрану миллионы зрителей: - Вот только для наших критиков я - нелюбимое дитя. Меня или замалчивают или с пренебрежением пишут как об авторе романов о "герое-одиночке". - Если мы смогли воспитать таких одиночек как Штиглиц, это значит, что мы сила совершенно непобедимая. - Андропов снял очки, откинулся на спинку кресла и задумчиво вздохнул. - Я считаю, что настоящий мужчина должен за свою жизнь посадить дерево, вырастить ребенка и написать книгу. Последнее мне пока не удалось: Дела. - Андропов снова усмехнулся. Улыбка у него была внезапная, меняла лицо, делая очень юным, незащищенным каким-то. - Но иногда бессонными ночами пишу стихи. Вот послушайте одно из моих последних: Мы бренны в этом мире под луной: Жизнь - только миг, небытие - навеки. Кружится во Вселенной шар земной, Живут и исчезают человеки: Но сущее, рожденное во мгле, Неистребимо на пути к рассвету, Иные поколенья на Земле Несут все дальше жизни эстафету. Эти, быть может, не самые совершенные в мире строки, исходили из глубин души сидящего передо мной седовласого человека с печатью хронической усталости на лице. Обладая редкой в ХХ веке властью, он волновался, робко поглядывая на меня. Моя сила, сила властителя дум, была мощнее его власти". Сергей Юрьенен: Леонид Ицелев - в чтении Ивана Толстого, фрагмент романа "Протоколы московских мудрецов", нью-йоркский журнал "Время и мы", а также перепечатка с симферопольской "Мещанской газеты", увы, пиратская... В 90-ом году в Венгрии, а в 91-ом в Советском Союзе в издательстве "Московский рабочий" вышла первая антология русского зарубежья - "Третья волна". Рассказ Леонида Ицелева "О эти сладкие плоды перестройки" из московского издания, необъяснимо выпал. Инициатор и составитель антологии, профессор Будапештского университета - Агнеш Геребен. По телефону из венгерской столицы: Агнеш Геребен: Дело было в Амстердаме, в библиотеке Международного института общественной истории, куда я вырвалась из Будапешта в страстной, но не совсем еще ясной надеждой грядущих перемен, не политических, они уже шли полным ходом, а интеллектуальных, и в частности, литературных. Это было надеждой на то, что знакомство с русской литературой в Венгрии больше не предопределиться рекомендательными списками из Москвы, о том кого нужно у нас издавать. Но что тогда стоит публиковать? Одно дело читать, мы ведь контрабандой привозили самиздат и раньше, но сейчас, когда на горизонте появилась возможность ознакомить венгерского читателя с настоящей, не подцензурной литературой, как тогда наверстать упущенное? Библиотекарь Амстердамского института, сам под впечатлением эйфории долгожданного интеллектуального освобождения стран Центральной Европы, завалили мой стол книгами, журналами русского зарубежья. Я же, словно захлебываясь от изобилия сразу натолкнулась на рассказы Леонида Ицелева о жизни немножко беспутных эмигрантов, о русскости еврейских беженцев из Советского Союза, о встречах с советскими актерами в Мюнхене и о прелестях Рима, о тоске и жажде действия их мироощущениях. Хорошие были рассказы Ицелева. Он написал их в трех измерениях, так сказать. И тогда я включила один из них в первую венгерскую антологию прозы "Третьей волны", где ему выпала доля, представить именно тот, мюнхенский и западноевропейский кусок жизни и литературы русской эмиграции. Затем я прочла авантюрный роман Ицелева об Александре Коллонтай, полный эротики вперемешку с документальными фрагментами, в несколько необычном, для русской литературы, юмористическом разрезе. Таковы же были его радиоспектакли о предполагаемой встрече Ленина и Гитлера в Вене, и о конфликте Горбачева и Ельцина на пленуме ЦК, едва ли не первые произведения литературы о теперешнем хозяине Кремля. У меня всегда было ощущение, что Ицелев пишет не ради выражения некой художественной сверхидеи, а потому что так он хочет осмыслить себя и мир вокруг самого себя, создать необходимую для этого процесса дистанцию между собой и миром. Позже, когда я с ним и лично познакомилась в Мюнхене, очень хотелось бы его спросить об этом, но Ицелев - молчаливый человек, излучающий стеснительную замкнутость. Может быть, в передаче о себе он согласится открыть тайну своего отношения к собственному творчеству. Сергей Юрьенен: Как все герои наших предыдущих выпусков, Ицелев немало путешествует, от Осло до Лос-Анджелеса. Однако излюбленная территория маршрутов писателя без совпадает с бывшими границами Австро-Венгерской империи. Леонид Ицелев: В границах бывшей Австро-Венгерской империи, чувствую себя как дома. Во-первых, потому что учился читать по книгам Гашека, во-вторых, потому что из Питера я эмигрировал в Вену и прожил там три с половиной года. Последние 200 лет до 1917-го года, отношения между Петербургом, Берлином и Веной, можно охарактеризовать английским термином "Love-hate relationship", т.е. отношение одновременно любви и ненависти. При таких отношениях сходство переплетается с различиями. В старых квартирах своих венских друзей, я обнаружил точно такие же бронзовые дверные ручки, выключатели и защелки в туалете, какие были в квартире моих родителей, в Кирпичном переулке возле Невского проспекта. Ничего удивительного в этом не было. Эти и прочие другие детали, создали ощущение возврата домой, в Европу, не в Западную, не в Восточную, а просто в Европу. Это и был этап перехода к территории Кафки. Кафка предсказал, каким будет мир в середине 20-го века, а я попытался войти в его образ, чтобы как в обратной съемке, вернуться в эпоху молодого Кафки и там оставаться, поразмыслить и по-возможности задержаться. Сергей Юрьенен: Более десяти лет писатель работал на "Свободе" в Мюнхене. С какими чувствами приехал он в Прагу? Леонид Ицелев: В начале века в Праге было двести тысяч жителей, примерно тридцать тысяч из них говорили по-немецки, примерно половина этих, немецкоговорящих жителей были евреи. Немецкий в Праге был языком чуждого меньшинства, а сегодня чехи гордятся и считают своими Кафку, Макса Брода, Франца Верфеля, Густава Меринга, Лео Перуца, Пауля Лепина. Сегодня Прага другая. Сегодня в Праге меньшинства нет, но здесь несколько тысяч легальных и нелегальных новых русских, и примерно столько же молодых американцев. Присутствие пражских русских, создает ощущение окончательного возвращения на Родину, а американцы создают особый литературный колорит Праги. Типичный такой американец, это выпускник колледжа. Он снимает комнату в блочном доме на окраине Праги. Утром преподает английский язык в средней школе или на курсах, днем сидит в пражских кафе, а вечером пишет роман в стиле Хемингуэя. В этом же блочном доме, его одноклассник пишет роман в духе Скотта Фитцджеральда. Так что сегодня Прага другая, но это по-прежнему рай для писателя-апатрида. Сергей Юрьенен: Последнее произведение Леонида Ицелева - рассказ о Кафке "Духи Целетной улицы" - прозвучал в одном из наших "Экслибрисов". Что дальше, большой австро-венгерский роман? Леонид Ицелев: Нет, это не будет большой австро-венгерский роман. Просто постараюсь вернуться к собственным истокам, к Центральной Европе начала века. Попробую показать ее изящное, элегантное шествие к собственной гибели. Сергей Юрьенен: И заключительный вопрос. Свободный писатель, как чувствует себя Леонид Ицелев на радио "Свобода"? Леонид Ицелев: Оказаться сотрудником радио "Свобода" в начале 80-х годов, это все равно, что быть зачисленным в Царско-Сельский лицей в 1815-ом году. Моими коллегами оказались самые знаменитые литераторы "третьей волны" российской эмиграции. За это я благодарен судьбе и американскому конгрессу. Отправить по почте

Новости  |  Темы дня  |  Программы  |  Эфир  |  Архив  |  Расписание  |  Частоты  |  Сотрудники  |  Поиск

c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены