Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-02-03]
Россия как цивилизацияИсправление душиАвтор Елена ОльшанскаяВедущая Ирина Лагунина В передаче участвуют психологи:
Ирина Лагунина: "Психология (греч.) - душесловие, наука о душе, о духовной жизни человека во плоти... ", - объясняет словарь Владимира Даля. Дорогу к тайнам человеческой личности проложила в 19 веке великая литература. Общественные движения, расцвет наук, технический прогресс обещали тогда скорое всеобщее счастье. В начале ХХ века рентгеновские аппараты стояли в европейских обувных магазинах, а открытие в 1900 году мощной силы - подсознания - помогало лечить неврозы у богатых людей. Наступившая новая эпоха превратила "светлое будущее" в мираж . Психология в Советском Союзе попала под строгий идеологический контроль. Практические психологи появились в России недавно, они нужны всюду - в офисах, в семьях, в детдомах, в лагерях беженцев, под обстрелом в так называемых "горячих точках"... Елена Ольшанская: "Стресс" - ("встряска", "потрясение") - научный термин, известный многим. Внезапная перемена, неожиданность, необходимость принять быстрое решение, от которого зависит спасение, как правило, порождает болезненную реакцию. Стресс способен разрушить слабого, но он же может укрепить сильного, помочь ему стать личностью. Не только отдельные люди, но и нации, государства переживают стрессы. Российская жизнь часто казалась неподвижным, стоячим болотом, но именно России суждено было в разные эпохи совершить несколько гигантских прыжков. Дело психологов и историков понять, какую цену заплатил и все еще платит российский народ за монгольское иго, опричнину, за Смуты 17 и 20 веков, за церковный раскол, за реформы Петра 1-го, за коллективизацию и индустриализацию, за мировые войны. Распад Советского Союза также стал стрессом для многих его граждан. Психология - молодая наука, ровесница ХХ века. К сожалению, передовые учения о борьбе за народное счастье были созданы раньше, чем стало ясно: далеко не всегда люди правильно понимают самих себя, свои собственные намерения и цели, а, тем более, умеют воплощать их в жизнь. Отцом психоанализа, науки, впервые заговорившей о тайнах подсознания, был австрийский ученый Зигмунд Фрейд. Андрей Виноградов, психолог: Зигмунд Фрейд говорил, что люди за цивилизацию, за то, что они живут в обществе и не пытаются сразу наброситься друг на друга, платят невротическими расстройствами. Человеку приходится ограничивать и сдерживать свои собственные бессознательные, часто разрушительные импульсы для того, чтобы жить социально и адаптивно. Это основа невроза. То есть, невроз в обществе неизбежен. Современная медицина признает, что такие болезни, как, например, язва, гастриты, многие сердечно-сосудистые заболевания имеют психосоматический характер и их бесполезно лечить чисто медикаментозными средствами. Но можно ведь рассмотреть работу бессознательного и как работу помощника, когда человеку все время помогают, подсказывают, а человек не хочет слушать, он делает какие-то вещи, не обращая внимания на этот голос. Бессознательное начинает в виде какого-то ощущения сначала небольшого, какого-то предчувствия, может быть, самого слабого напоминать о себе. Человек от этого отказывается - не надо мне, не хочу я этого знать. Тогда бессознательному приходится усиливать воздействие, и "стук в дверь" становится громче. Человек опять не обращает на это внимания. Тогда что остается бессознательному? Что бы вы стали делать, если вам не открывают, а вы точно знаете, что дома кто-то есть и вам надо сказать что-то очень важное? Вы начинаете стучать громче. Точно так же бессознательное начинает стучать еще громче. Вам не открывают. Тогда можно приступить к взламыванию, и человек получает какое-то заболевание - язву, сердечный приступ, либо еще что-то. Надежда Владиславова, психолог: Если говорить на совсем бытовом языке - что такое сознание и бессознательное? Я знаю, что меня зовут Надя, я знаю, что моя фамилия такая-то, я знаю, что меня сегодня дома ждет муж, ребенок, мама, отец, две собаки и три кошки. Я знаю, что завтра опять пойду на работу. Но при этом я не знаю, почему один человек с первого взгляда мне нравится, а другой не нравится. При этом я не знаю, какое количество крови сердце перегоняет через мой организм за единицу времени, не знаю, почему я краснею или бледнею, или как это конкретно у меня происходит. Я не знаю пути кислорода по моему телу и, тем не менее, есть что-то внутри меня, что точно это знает, иначе я не могла бы жить. Какой-то человек не знает, почему у него возникает страх замкнутого пространства. Хотя это, может быть, умнейший человек, и на рациональном уровне, когда ему говорят: ну что ты, Вася, в самолетах сейчас все летают. И вообще аварий в машинах гораздо больше, чем в самолетах. Он говорит: да понимаю, я понимаю, мне самому это очень мешает жить, но не могу, начинаю трястись, и все. Это вот уровень бессознательного. Анна Логвинская, психолог, журналист, сотрудник московской службы экстренной помощи "Телефон доверия": Когда у нас спрашивают, каким образом мы можем утешить человека, хотя мы употребляем другое слово, мы говорим, что это психотерапия - как помочь человеку, если он находится действительно в отчаянном состоянии? И как различить, действительно ли это отчаяние или, может быть, это какая-то поза или, может быть это фигура речи. Звонит человек и говорит, что от него ушла жена, и он хочет покончить с собой. И я позволяю себе шутить с ним, я говорю: ушла куда - в булочную? Он говорит - нет, не в булочную, ушла совсем, оставила записку, и я решил покончить с собой. Я говорю ( есть такой элемент провокативной терапии, когда все высмеивается, и человека провоцируют на то, чтобы довести все до абсурда), я ему говорю: " Положа руку на сердце, я думаю, что вы правы, и в самом деле вам нужно покончить с собой". На той стороне трубки недоумение - почему? - "Ну, как, если раньше у вас хотя бы была жена, то сейчас у вас вообще ничего нет, вы ничего собой не представляете, наверное, вам действительно надо покончить с собой". Слышу робкий смешок, а потом мне человек говорит: "Да, пожалуй, вы меня убедили". Я с некоторой осторожностью говорю: "В чем?" - " Я, пожалуй, поживу". В таких ситуациях мы используем все, что возможно, вплоть до каких-то спекулятивных приемов. Потому что когда возникает контакт, контакт доверительный, контакт глубокий, я могу позволить себе попросить человека "ради меня" что-то сделать. Наша заведомая установка в том, что человек находится в кризисном состоянии "здесь и сейчас". И вполне возможно, что завтра его состояние будет другое, и он будет жить. Бывают ситуации, в которых мы бессильны, их немного, хотя бы потому, что если человек звонит, это некоторый шанс, раз он звонит, он ждет помощи, а раз он ждет помощи, он открыт для этой помощи. Надежда Владиславова: Допустим, женщина 38 лет, красивая, обаятельная, умная, и при этом у нее такое убеждение, что без какой-то определенной манеры себя преподнести она никому не нужна. То есть, когда она думает об этом, перед ней встает образ в зеркале с каким-то расплывшимся телом, лицом как блин, неярким, некрасивым, каким-то припухшим с утра. И она считает, что такой, какая она есть, ее никто не примет, никому она такая нужна. То же самое и с мужчинами, даже если с физиологией у него все в порядке, и он достаточно уверен в себе в физиологическом смысле, все равно, иногда не может подойти к существу противоположного пола. Каким-то образом у него возникает страх, скованность, дрожь в коленках, он не может завести разговор. Анна Логвинская: Часто люди говорят, даже интеллигентные люди говорят: нас учили, нам давали, а сейчас нам не дают. Нас бросили на произвол судьбы, раньше нам платили, а теперь нам не платят. Недавно мне позвонил человек, который не собирался покончить с собой, хотя заявил, что он уже полгода не получает зарплаты, и он намерен покончить с собой. На что я быстро сказала: "Я думаю, что ТАМ вам зарплату платить не будут". Он удивился и спросил : "Где?" Я сказала: "Как где? В Аду". Он обиделся и сказал: "Почему в Аду? Вы думаете, что я попаду в Ад?" - " Потому что самоубийство это грех, самоубийцы попадают в Ад, даже не в Чистилище, а там зарплату платить не будут наверняка. Там еще хуже, чем в нашем обществе. Хотя, по-видимому, вы считаете, что хуже не бывает, но там хуже". На что он хихикнул, к моему удовлетворению, и сказал, что, пожалуй, вы меня уговорили, я еще поживу, помучаюсь. Светлана Ганнушкина - председатель Комитета помощи беженцам и вынужденным переселенцам "Гражданское содействие", член правозащитного центра "Мемориал": Что человека делает свободным? Его делает свободным ощущение его общности с другими людьми, среди которых он живет, и ощущение возможности влиять на свою судьбу и судьбу своего социума. Мы так хорошо знали ТУ жизнь с ее недостатками, с ее страшными недостатками, с ее гнетом, который как раз не давал нам реализоваться. Я думаю, что не только у меня, я думаю, что у многих было ощущение, что ты живешь в каких-то декорациях и тебя заставляют играть в каком-то спектакле, чужом и ненужном. На самом деле, у многих было это ощущение, страшное ощущение нежизни, как будто бы жизнь проходит зря, впустую. И вот, казалось бы, эти декорации пали, это одно из моих самых ярких ощущений начала перестроечных времен. Пали декорации, и мне казалось, пусть обнажится то, что есть на самом деле, пусть будет видно, как оно ужасно, но это будет настоящее, и в этом настоящем можно будет жить и можно что-то делать. Начались реформы, и оказалось, что мы по-прежнему не можем строить ту жизнь, которую хотим. Но помимо этого мы уже не можем жить и той старой жизнью. Действительно, не очень понятно, что же делать для того, чтобы жизнь менялась и для того, чтобы реализовать себя. Человек по-прежнему не может реализоваться, и до него никому нет дела. И вот тут, когда, казалось бы, сказать свое слово можно, оказалось, что мы его не можем сказать, у нас нет этого слова. Михаил Щербаков, психолог: Я знал, что я инженер, я знал, что я гражданин страны Советов, я знал, что у меня есть определенная идеология, неважно, нравилась мне эта идеология или не нравилась, нравилось мне то, что я инженер или нет, но у меня был целый ряд неких убеждений на самых разных уровнях, от очень внешнего - что я инженер, до очень глубокого. Эти убеждения имели отношение к семье, к работе и к чему угодно. И вдруг наступает такой момент, когда эти убеждения начинают рушиться. Дело не в том, что я теряю работу, это полбеды, дело в том, что я перестаю хорошо понимать, кто я такой. Те рельсы, по которым я привык ехать, вдруг с ними что-то случилось. Очень часто одна ниточка тянет за собой другую ниточку. Если я понимаю, что я больше не инженер, я могу даже нечаянно задуматься: если я больше инженер, я не должен больше ехать по этим рельсам, могу выбирать, может быть, я могу что-то выбирать и в отношении своей семейной жизни? Я могу подумать об этом. Может быть, я могу что-то выбирать в отношении своей духовной жизни и в отношении много другого. Более того, та энергия, которая раньше вкладывалась, скажем, в тот уровень идентификации, который был связан с работой, она может перейти куда-то в другое место, то есть, на поиски ответа на вопрос, а кто я, собственно говоря, такой, и что я здесь делаю? Надежда Владиславова: Депрессия может выражаться на разном уровне, в зависимости от того, как человек структурирует свой опыт, на уровне какого-то непонятного болезненного чувства в какой-то части тела, то есть, когда " что-то сильно болит, но не могу сказать, где". Или на зрительном уровне, на визуальном - "нет будущего, все тускло, все серо" или: "передо мной стена, я не вижу будущего". Или какой-то голос мне говорит: "Все, жизнь кончена, жизнь прожита зря". Разговор с человеком на уровне сознательного, это когда я знаю, почему я кого-то люблю и могу объяснить, почему я кого-то люблю. Скорее всего, я не люблю. Если я знаю, почему я верю этому человеку, скорее всего, это не вера. Вот когда я не знаю, но верю, когда, как Мышкин говорит Рогожину: "я голосу твоему верю", вот тогда это та самая подлинная вера, то доверие, на основе которого может строиться дальнейшая психотерапия, дальнейшее воздействие. Только одно есть непременное условие: другой человек должен быть искренне интересен. Если тот, кто пытается установить контакт, интересуется только собой, контакта не будет. Елена Ольшанская: Я познакомилась с молодым психологом Надей Владиславовой в 1996 году, когда она работала в составе французской миссии "Врачи мира" - ездила в Чечню, чтобы помочь мирным жителям оправиться от военного шока. Тогда, после Хасавюртовского соглашения, казалось, что боевые действия уже позади. Вот одна из записей того времени: Надежда Владиславова: Население пострадало очень сильно, дома разрушены, очень много смертей. И у тех людей, которые остаются, травма настолько сильна, что они не могут жить так, как они жили раньше. Это кошмары по ночам, это общая нервозность, дерганность, это депрессии, это отсутствие будущего, это ощущение рассеянного недомогания или даже какие-то более острые соматические проблемы. Мне приходилось сталкиваться неоднократно с потерей зрения. Один раз ко мне пришла женщина, у которой был черный туман перед глазами, который возник через месяц после бомбежки, он мешал ей видеть. В чем была сложность - она практически не говорила по-русски. Я сначала ужаснулась, подумала: "Боже мой, что я буду делать?" Вот с ней я проводила сеанс преимущественно инфинитивами, междометиями, непонятно как. Тем не менее, она сказала: "Вижу. Все вижу, тумана больше нет!" Конечно, нужно проверять стабильность этих результатов. В принципе, результаты по моей работе, которые я могу наблюдать, они уже держатся четыре-пять- шесть месяцев, ну, а по работе в мирное время я могу говорить о стабильности в течение нескольких лет. Дети очень плохо спят, часто случается энурез, реакция на звуки, у взрослых тоже реакция на звуки, то есть, если вдруг хлопнет дверь или проедет грузовик. Конечно, важнее дать какую-то базу врачам общего направления, чтобы они потом уже могли сами пропускать через себя население. Потому что практически каждый человек получил сильную травму, нет ни одной семьи, которая была не затронута войной. Обязательно погибли родственники какие-то, если не близкие, то дальние, у людей нет работы, нет зарплаты. И самое страшное при этом, что нет никакой перспективы, не видно, как им жить дальше. Марина Берковская, психолог, запись 1996 года: В памяти практически всех людей, которые к нам приходили, запечатлены страшные сцены, с такой памятью жить невозможно. Отец девочки погиб у нее на глазах, его просто подстрелил снайпер во дворе, у Таиты сын наступил на мину, у Аськи погиб человек, которого она любила. У Руслана все выжили, но они сидели в подвале: он, жена и двое маленьких детей, дети задыхались, и жена выходила с маленьким наверх, и под открытым небом, под стрельбой сидела, чтобы он не задыхался. Были ребята, которые прошли фильтрационные лагеря - это очень страшно, их очень жестоко били, пугали, издевались. Живой щит, когда беженцы выходили: с одной стороны были российские войска, с другой стороны боевики, они через них стреляли. Надежда Владиславова: Девочку постоянно преследует звук самолета, он неотступно с ней, и она не знает, что с этим делать, и родители не знают, что с этим делать, они говорят - ты придумываешь. Для нее это реальность. Сначала работаешь со страхом этого симптома как таковым, то есть, говоришь ей, что, конечно, ты это не придумываешь, конечно, это есть действительно, просто, допустим, твои ушки стали более чувствительны к разным посторонним звукам и ты, возможно, слышишь, что происходит где-то совсем далеко. А потом предлагаешь некую игру - сопоставление звука любимой мелодии и вот этого самолета, и просто перекрываешь этой мелодией звук самолета, который идет из другого места. И показываешь, что с этим симптомом можно играть: в какой-то момент ты его убираешь, потом опять воспроизводишь, это при помощи специальных техник. Девочка уже перестает его бояться, и дальше уже можно свободно манипулировать ее образами, звуками и ощущениями. И в конце концов мы расстаемся как друзья с этим симптомом, желаем ему счастливого пути, и девочка довольна. Но тут очень важен такой момент экологии, то есть, это не грубое насильственное вторжение, а очень мягкое, очень деликатное. И главное - это следовать за бессознательным человека, потому что оно часто лучше нас знает, какие изменения ему нужны именно в данной ситуации, и просто мы даем страховку извне. Особенно это проходит хорошо с детьми. Бессознательное детское настолько гениально, что достаточно иногда дать изначальный небольшой импульс, а дальше бессознательное само проделывает необходимую работу. Надо сказать, что даже у тамошних взрослых есть замечательная детская наивность, когда его спрашиваешь: а вот где находится это ощущение, какое оно по объему, какое оно по форме, какого оно цвета, для них не возникает вопросов, как такое возможно, они совершенно четко отвечают - да, это здесь, это красного цвета, это горячее. То есть, они как бы включаются в игру сразу, и у них нет европейской диссоциации от чувственного опыта. Светлана Ганнушкина: Январь 95-го года. К нам приезжают люди в состоянии стресса, в пиковой его точке. Эти люди необыкновенно взволнованы, это можно принять за агрессию, но это не агрессия, это именно большая взволнованность, растревоженность. Люди только что приехали после того, как их бомбили, они не понимают, как это могло произойти. Впрочем, и мы тоже не понимаем, как государство могло с ними так поступить. Но вот их состояние психологическое - это было состояние необыкновенно активное, они вырвались, они считали, что сделали главное. Если бы в этот момент государство как-то помогло бы им устроиться, они на таком разбеге могли бы что-то и сделать. Когда проходило это первое возбуждение, наступало состояние депрессии, состояние депрессии перемежалось с истерическими выплесками, им нужно было выговориться. Мы предлагали им выговориться, мы разговаривали с ними, мы пытались снять это возбуждение. Очень часто мне приходилось слышать такой оборот речи, он начинался словами: "Если уж надо было нас разбомбить, то пусть теперь нам дадут то-то и то-то". Владимир Дегтярев, психолог: Как вели себя экспериментальные животные в исследованиях зоопсихологов? Обнаруживались условные рефлексы у животных, с одной стороны, например, положительный рефлекс на фигуру квадрата и отрицательный условный рефлекс на фигуру круга. То есть, после появления квадрата в поле зрения животного приносили еду, вкусную еду. После появления в поле зрения животного круга он получал удар током. И вот после того, как эти рефлексы были выработаны, эксперимент видоизменяли, модифицировали таким образом - животному предъявляли квадрат, за которым, как он привык уже, последует угощение, но этот квадрат с какого-то момента времени начинали вращать вокруг центральной оси, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее и быстрее, и визуально он превращался в круг. Это порождало сшибку противоположных тенденций у животного. То есть, сначала у него уже была реакция позитивная в ожидании положительного подкрепления, потом из этого же условного раздражителя вдруг вылезал отрицательно окрашенный раздражитель. И очень быстро развивался тяжелый, глубокий невроз. Очень похожие вещи происходят с психикой многих наших современников в связи с нашим временем интенсивных социальных изменений. Этот самый квадрат для очень большого числа людей с колоссальной скоростью непонятным образом превращается в круг. Надежда Владиславова: Я работала в детском доме, там мальчик был свидетелем того, как погибали русские солдаты. Это ребята, которые были взяты с улицы, которые занимались побирательством, немножко подворовывали на рынке, и практически всю войну они провели на улице. И вот один мальчик был, который видел, как горел танк, и у него постоянно звучали слова: "Санек, Санек ! Васек умирает, помоги". Я говорю: "Видишь машину Красного креста? Останавливай. Помоги Саньку погрузить Васька в машину Красного креста. Видишь - уже увезли!". А потом, по рассказу мальчика, Санек полез с приятелем в танк и в это время он взорвался. Я говорю: "А теперь тушите пожар вместе. Они полезли за оружием, помоги вытащить оружие". В это время идет пристройка к дыханию ребенка, ты говоришь на выдохе, идет пристройка к позе, пристройка к каким-то его другим реакциям, к жестикуляции, ко всему. То есть, ребенок этот опыт проживает реально. И по реакциям невербальным видишь, что ситуацию переделали. Были случаи, когда дети являлись свидетелями пыток. Было такое дело, когда дети сидели в подвале со взрослыми, и пришли контрактники, которые были после наркотиков, по всей видимости. В детском доме мне пришлось работать с мальчиком, который был использован как сексуальный объект контрактниками. Ситуация была действительно очень тяжелая, еще это усугублялось тем, что дети в детском доме все были в курсе несчастья, которое с ним произошло, и с детской жестокостью, непониманием, они очень сильно над ним издевались. Была проведена работа с мальчиком и была проведена работа со всеми детьми. И то, что были проработаны их травматические события и, соответственно, я им вложила информацию о том, что мальчика нужно оберегать и защищать, это повлияло на общую атмосферу. В таких случаях, как изнасилование, тут просто врешь в три короба: "А ты читал воспоминания Шварценеггера? Нет, ты не мог читать, это на английском. А ты знаешь, Шварценеггер упоминает, что в возрасте 14-ти лет с ним произошел подобный эпизод, и именно это дало ему возможность быть тем Шварценеггером, которым он стал впоследствии. Потому что он дал себе слово, что он сейчас займется собой, будет накачивать мускулы, станет самым сильным, самым крутым, и никогда в жизни он не допустит, чтобы это произошло с кем-то еще. И точно, он стал заниматься собой (даешь инструкцию, каким надо быть). И когда Шварценеггеру было 19 лет, он натолкнулся на эпизод, когда напали какие-то негодяи на мальчика 13-ти лет, и он заступился за него. Он поступил с ними так-то и так-то, их забрала полиция, мальчик остался целым и невредимым, он продолжал свои упражнения, и в конце концов он стал тем, кто он есть. Но, в частности, он упоминает, что без того эпизода он никогда бы не стал Арнольдом Шварценеггера, защитником слабых, героем, кумиром подростков". Я не знаю, приедет ли Шварценеггер устраивать мне разборки после этого, или Сталлоне, или Брюс Ли, потому что используются имена и такие, в зависимости от того, кем ребенок восхищается. От того, что мы меняем отношение ребенка к выстрелам, к бомбежкам, к самолетам, просто к голубому небу, от которого они привыкли ждать опасности, потому что, как известно, в ясную погоду возможна прицельная бомбежка, а в пасмурную погоду это менее вероятно, то есть, буквально дети боятся голубого неба. Мы меняем их отношение к этим явлениям, но от этого сами явления не становятся менее страшными - ни бомбежки, ни выстрелы, ни смерть. Елена Ольшанская: Русских танкистов жалел чеченский мальчик. Это было в 1996 году. Американские психологи первыми открыли профессиональное заболевание у военных, участвовавших в боевых действиях во Вьетнаме - посттравматическое стрессовое расстройство. Этот психический синдром был признан Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ); подтвержденный диагноз дает право на бесплатное лечение и на льготы. В начале 90-х годов группа исследователей, связанных с Гарвардским университетом, вступила в сотрудничество с российскими психологами для оказания помощи ветеранам афганской кампании. Потом ряды бывших "афганцев" начали пополнять носители "чеченского синдрома". Елена Лазебная, психолог: Вдруг прошлое оживает через полгода, через год. В отдельных описанных в литературе случаях такие факты возвращения прошлого травматического опыта наблюдались и через 20, и через 30, и через 40 лет. Человек оказывается один на один со своим страшным травматическим опытом. Его начинают беспокоить возвращающиеся без его воли, непроизвольно, тяжелые воспоминания о том, что с ним происходило, ему снятся кошмарные сны. Иногда могут возникать состояния, которые вырывают его из реальности и возвращают опять в пережитое прошлое. Человек, который переживает такие негативные эмоциональные состояния, связанные со своим прошлым травматическим опытом, часто стремится избежать вот этих непрошенных размышлений, переживаний. Для этого в ход идут все средства, которые способны облегчить его состояние, в том числе, очень часто этими средствами являются алкоголь и наркотики. Он начинает непроизвольно суживать свой круг общения. У него вырабатывается целый комплекс таких реакций, которые мы называем "сокращенное представление о будущем". То есть, он перестает планировать свою жизнь, живет сегодняшним днем. День прожит, и слава богу. Надежда Владиславова: Когда я видела этих молодых ребят, которые были брошены без всякой психологической помощи тогда в первую войну, сердце кровью обливалось. Но поскольку я работала в гуманитарной организации, мы не имели права контактировать с военными ни с какой стороны, мы не имели абсолютно никаких контактов с боевиками, мы не имели никаких контактов с регулярной армией. То, что пережили молодые ребята, просто по свидетельству мирных жителей, это, конечно, страшно. Мирные жители сами мне рассказывали, как ребят плохо информировали, по всей видимости, кто сидит в подвалах, часто так бывало, что, врываясь в Грозный, они бросали гранату, а потом оказывалось, что они убили женщин, детей, бабушек. Были случаи самоубийств там же на месте, просто в диком состоянии молодой человек пускал себе пулю в лоб или были истерические кризисы, когда они куда-то убегали в полной истерике, потом попадали под другую пулю. Я знаю, что очень большие проблемы в отношениях молодых и контрактников, потому что контрактники - особая прослойка в армии, и то, что мне приходилось о них слышать ( я не исключаю возможности, что среди них есть прекрасные люди), но те свидетельства, которые я получала от мирного населения и от молодых солдат - это люди, для которых война стала профессией, которых посылают на карательные операции. Я знаю, что молодые солдаты предупреждали мирное население: идет колонна контрактников, прячьте ваших девушек, прячьте ваших женщин, прячьте все, что есть в ваших домах. Елена Лазебная: Один из вопросов нашего диагностического интервью, когда мы просим рассказать участников военных действий о своем боевом опыте, как раз направлен на то, чтобы получить информацию, как часто у них на глазах ранили или убивали людей. И вот очень многие, мы не вели специальной статистики, но многие в ходе интервью на этот вопрос давали ответ - один или два раза за весь срок службы. Когда мы начинали уточнять, кого они имеют в виду, все время выяснялось, что речь идет о самых близких людях, которые сражались рядом с ними, их товарищах. Когда задавали вопрос дополнительный - а противники, душманы, мирное население? -Этих мы не считали, - получали мы в ряде случаев ответ. То есть, разве это тоже люди? Для многих это являлось фактом осознания у нас на глазах в ходе интервью. Елена Ольшанская: Уголовное дело полковника Юрия Буданова поставило российское правосудие перед вопросом, было ли преднамеренным совершенное им зверское убийство чеченской девушки, или он действовал в состоянии аффекта, не помня себя. За некоторое время до того Буданов потерял в Аргунском ущелье большую часть офицеров своего полка, расстрелянных снайпером. Полковник навестил свою семью, со слезами на глазах показывал родным фотографии погибших друзей, и в какой-то момент в состоянии возбуждения чуть не сбросил с балкона собственного малолетнего сына. Недавно в "Новой газете" были опубликованы выдержки из заключения англичанина, Стюарта Теннера, которому было дано на экспертизу уголовное дело Буданова. Стюарт Теннер - консультирующий психиатр клиники травматического стресса Национального консультативного центра по вопросам посттравматического стрессового расстройства. Исследовав предложенные ему материалы, он пришел к выводу, что в данном случае поступок российского офицера был продиктован не "вспышкой" (по-английски flash-back, "когда индивидуум оказывается как будто вновь переживающим прошлую травму наяву"), а, по некоторым признакам, это был умышленный план, желание мести. Психологи уже давно не работают в Чечне. Надежда Владиславова: После того, как миссия французов прекратила существование в Чечне, я в Чечню больше не возвращалась. Французы перестали там жить, постоянно находиться с тех пор, как начали воровать иностранцев, и они решили миссию полностью передать чеченцам, врачам, администраторам, а сами каким-то образом ее курируют. Про каких-то моих пациентов я знаю, что они уехали, им удалось уехать к родственникам, это были русские пациенты, в частности, кому-то удалось из лагеря беженцев в Серноводск уехать, кому-то в Нижний, кому еще куда-то, а про чеченцев я не знаю, как у них развивалась судьба. Светлана Ганнушкина (из интервью 1996 года): Представьте себе, сидеть несколько часов на приеме в Федеральной Миграционной Службе и одному за другим каждому человеку отвечать - я ничего не могу для вас сделать. Можно сойти с ума. И действительно эти люди, которые сами не имеют никакой психиатрической помощи, а, видимо, сотрудники, работающие с беженцами, должны иметь помощь психологов, должны проходить профилактику регулярно, вот они рождают образ врага в этом несчастном беженце. Что же касается самих беженцев, то где-то год длится состояние перемежающейся депрессии и истерических всплесков. Что происходит дальше? Мы видим, что наступает второй стресс, но уже он не рожден пиковой в этот момент ситуацией, когда человеку нужно сосредоточить все силы для того, чтобы преодолеть, чтобы вырваться. Они понимают, что не будет ни работы, ни жилья, ничего не предлагают, что людей бросили просто. В этот момент очень много мы знаем случаев тяжелых сердечных заболеваний, инфарктов, у женщин часто онкологические заболевания. Андрей Виноградов: Современная наука и тот же психоанализ разделяют душу человека и тело. Меняя человека, мы меняем что-то и в его теле - это обязательное условие. Я вспоминаю одну девушку, у которой было очень легкое, слегка неприятное переживание в области груди, которое беспокоило ее в каких-то ситуациях, когда она встречалась со своим знакомым. Вообще, в классическом представлении, это на две минуты работы. Я с ней провел пять сеансов и мне ничего с этим не удалось сделать, до сих пор осталось загадкой. Есть другая ситуация, когда человек - у него не гнулись ноги в коленях, это было физиологическое нарушение, оно не оперировалось. Ему было 54 года, и он с 24 лет, как он сам рассказывал, ходил как на ходулях, колени не гнулись. После несложной техники, которую мы с ним делали, правда, не по этому поводу, мы работали с его отношениями на работе, с его некоторыми жесткими убеждениями относительно того, как он должен себя вести (одна из форм работы - "работа с убеждениями", это было во время обучающего семинара), он вдруг через некоторое время постепенно стал ходить. И он демонстрировал всем, как он приседает. Нельзя сказать, что это стопроцентный результат, но такие результаты есть. Анна Логвинская: В своей практике мы постоянно убеждаемся в том, что общественные катаклизмы мало влияют на личную жизнь человека, отдельно взятого. Очень яркий пример: во время путчей к нам на службу, и туда, где работают психологи, занимающиеся экстренными проблемами в кризисных центрах, не было обращений по поводу того, что происходит в Москве - притом, что происходило нечто ужасное. Было ГКЧП, расстреливали Белый дом, и так далее. Люди все равно продолжали жить своей жизнью, это доходит до сознания постепенно и на личную жизнь не влияет прямо, но косвенно. Прямо влияет что? Допустим, легкость зарабатывания денег, и в связи с этим в обществе возникла очень серьезная проблема - непрофессионализма и люмпенизации. Когда раньше существовал отдел кадров, это было, с одной стороны, ужасное режимное учреждение, которое всегда на всех наводило ужас, но, с другой стороны, там были какие-то нормы. То есть, если приходит человек на должность, он должен знать эту профессию, он должен иметь образование. Сейчас, если существует частное учреждение и человек нужен по ряду причин - если у него есть связи или он чей-то родственник - он может не обладать той профессией, которая нужна в деле. Я могу судить по своей профессии. Сейчас огромное количество психологов, людей, которые называют себя психологами, которые получают это звание какими-то неведомыми путями, они могут пройти двухмесячные курсы, им дают диплом и чуть ли не международный сертификат. Что они вытворяют с людьми, которые к ним приходят! Это профанация идеи, это дискредитация звания психолога, это достаточно травмирующая ситуация для меня и моих коллег. Надежда Владиславова: Человек, который мало имеет представлений о том, чем занимается психология, приходит и говорит - закодируйте меня. Закодируйте меня, загипнотизируйте меня, чтобы я похудел или чтобы я перестал есть. Ему мягко объясняешь, что кодировкой мы здесь не занимаемся, что если надавить на какой-то симптом, резко его убрать, то он обязательно вылезет каким-то боком и в другом месте, и нет никакой гарантии, что это будет более приятно, чем то, что было до этого. Приходит ко мне бедная девочка лет 30-ти и говорит: "Понимаете, дело в том, что в прошлой жизни, когда я БЫЛ ИНКВИЗИТОРОМ И ПЫТАЛ ЕРЕТИКОВ, у меня было то-то и то-то". Она выдает мне версию: "Я поняла, почему у меня были проблемы с женственностью - я сходила в реинкарнационный процесс и узнала, что я "был палачом". Это - жертвы "психотерапии". Анна Логвинская: Бывают такие звонки, когда человек не совсем понимает, зачем он звонит, ему просто одиноко и грустно. И обращения бывают смешные, он к нам звонит, как в диспетчерскую ЖЭКа, и так далее. В этом случае мы стараемся работать как психологи, потому что мы ведь не диспетчеры ЖЭКа, на самом деле, поэтому задаем какой-то конкретный вопрос, уводящий его от проблемы водопровода, а приводящий к нему самому, к его чувствам, к его переживаниям на сегодняшний день. Потому что вполне возможно, что под водопроводом надо понимать неблагополучие в семье, личную беду, подагру, которая его мучает, какие-то нерешенные проблемы. Они всегда существуют. И если у человека есть нужда поговорить с другим человеком, то она, безусловно, в конце концов принимает образ человеческий, а не облик неработающего водопровода, облик его личных переживаний. Елена Ольшанская:
написал незадолго до своей гибели Николай Гумилев. Эти строки были опубликованы в сентябре 1921 года, через два месяца после расстрела поэта, когда вопрос об "изменении души" уже встал во весь рост перед людьми, ждавшими от революции совсем не той свободы, которую она им принесла. Еще в 20-е годы российская психология продолжала быть сильной наукой, она долго сопротивлялась идеологическому давлению власти. Но буржуазному "подсознанию" была наконец строго противопоставлена "высокая сознательность" советского человека. Кажется, что все это давно позади, фанерный идеал исчез, и не стыдно признаться в том, что не умеешь побороть бессонницу, наладить отношения в семье, что хочется научиться быть успешным в делах, не робеть, избавиться от мелких страхов и дурных привычек. Современные психологические техники, разработанные во второй половине 20 века на Западе и пришедшие в Россию, успешно помогают людям решать подобные проблемы. С солдатами и офицерами сегодня начали работать военные психологи, а их учат психологи штатские - Надежда Владиславова регулярно проводит такие профессиональные курсы. Но о мирных людях, захваченных войной и пострадавших от нее, мы знаем теперь все меньше и меньше. Да и хотим ли знать? Но когда подросшие дети чеченской войны захватили огромный театральный центр в столице, экстренная помощь понадобилась благополучным и мирным москвичам: Иногда кажется, что психология пытается подменить собой религию - ведь снять тяжесть с души, помочь встать на ноги - скорее дело священника, чем врача. Надежда Владиславова : Я уезжала в Чечню, проводила маму до церкви, мама уговорила меня зайти внутрь и сказала батюшке, к которому она постоянно ходит: "Благословите мою дочь, она сегодня улетает в Чечню". Он подошел: "Да? Ну и что же вы в Чечне делаете?". Я ему объясняю, что у нас миссия по психологической реабилитации мирного населения. "Да? И как же вы их утешаете?". Я говорю: "Батюшка, я никого не утешаю, я с людьми работаю". "И как же вы работаете?". - "К сожалению, у меня сейчас нет времени вам все объяснить". Тогда батюшка мне говорит: "Слушайте, а поработать со мной можете? Мне так тяжело, меня некому утешить". Я говорю: "Батюшка, милости прошу на прием ко мне, но только утешать я вас не буду, я этим не занимаюсь". "А как же вы это делаете? Как вы работаете с людьми? Какой у вас смысл жизни?". Я говорю: "Батюшка, у вас свои профессиональные способы, у меня свои профессиональные способы". Приходит ко мне женщина, русская, которой, казалось бы, дальше падать некуда. Она живет с теткой, у нее дом наполовину разбомблен, продать она его никак не может (речь идет о Чечне в данный момент), уехать она не может, потому что некому ее принять. Казалось бы, что я могу для нее сделать? Я ее выслушиваю и, слава богу, у меня в сумке оказалось много носовых платков. Я ей дала носовой платок, потому что она говорит и сразу рыдает. Она сидит с носовым платком, и я ей говорю: "Пока текут ваши слезы, вы можете посмотреть на цветок. Увидеть, как переплетаются линии на листе, и даже сохранилась капелька воды. Возможно, когда вы будете внимательно смотреть на этот лист, вам захочется либо помолчать, либо начать говорить, но только тогда, когда вам этого действительно захочется". Уже спокойно она начинает рассказывать о своих проблемах. Я ей говорю: "Вы знаете, в восточных учениях и в психологии есть такая аксиома, что когда ты окончательно опустился на дно, значит, пора отталкиваться и всплывать. Остается только спросить вас: вам еще есть куда опускаться, или вы уже опустились достаточно для того, чтобы оттолкнуться и всплыть?" Он подумала и сказала: "Достаточно". Я говорю: "Значит, вы хотите сказать, что мы можем начать отталкиваться прямо сейчас?" "Да", - говорит она, другим голосом, отступать ей уже некуда. И дальше мы начинаем формировать результат грамотно и правильно - что ей нужно сделать для того, чтобы всплыть, что она хочет в связи с этой ситуацией. А мозг человеческий устроен намного лучше, чем сам человек о нем думает. Если задача поставлена правильно, грамотно, то мозг выполняет ее автоматически, то есть, важно сформировать результат, что тебе нужно для того, чтобы получилось то-то и то-то. Так постепенно мы опускаемся по шагам до первого шага, до самого первого шага. Все это оговаривается, причем, говорит она сама, я ее только к этому подталкиваю, только задаю наводящие вопросы, а решение принимает она сама. Я советов в данном случае не даю. И потом она уже совсем другим тоном говорит: "Ну вот, как это важно встать на колею". Я говорю - "Хорошо, где эта колея?" Она показывает где-то в стороне. Я говорю: "Вот теперь разверни ее и направь рядом с собой. Как тебе удобнее - развернуть ее или самой пойти встать на эту колею?" - "Пожалуй, развернуть". Развернули. "Теперь бери и вставай". Она встала - уже абсолютно другая физиология у нее, уже появился румянец. И потом она мне говорит: "Я обязательно постираю этот платочек и верну вам. Куда вам его принести?". - "Да ради Бога, не надо!". - "Ну как же, это же ваш платочек!" Я ей показываю сумку - видите? -"А, так это значит, не я одна такая? " - "Конечно! " - "Ну я завтра пойду искать работу!" Не стоит быть помогальщиком, есть в психологии такой ругательный термин - помогальщик. Человек всегда лучше всех знает, что ему нужно, просто он не всегда знает, как к этому идти, и не знает, каким образом начать об этом думать. Нужно просто научить его об этом думать и материализовывать эти мысли. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
