Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[06-04-03]
Россия как цивилизацияРаботники 11-го часаАвтор Елена ОльшанскаяВедущая Ирина Лагунина В передаче участвуют:
"Ибо царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой"... Евангельская притча "О работниках в винограднике" - из самых любимых на Руси. Хозяин виноградника несколько раз выходил из дома, а в конце дня наградил последних из нанятых, "работников 11-го часа", наравне с первыми, и даже прежде них. Русские были последним народом, принявшим христианство в конце Х века, когда заканчивалось первое тысячелетие новой эры. Мир письменной, книжной культуры пришел из Византии. В течение многих столетий писателями, философами, историками в России были исключительно церковные люди, монахи. Их труды попали к ученым в 19 веке. Это совпало с поиском "русской идеи", национального лица и характера. Елена Ольшанская: В 987 году в войсках византийского императора Василия П вспыхнул мятеж. В то время Византия находилась во враждебных отношениях с языческой Русью, но Василий П отправил в Киев послов с просьбой о помощи. Князь Владимир согласился помочь, но пожелал за это взять в жены сестру императора, царевну Анну. Непременным условием брака стало крещение князя и его народа. Русское войско помогло Василию П разгромить восставших, после этого Владимир крестился и выступил с дружиной к днепровским берегам, чтобы встретить невесту. У князя Владимира было много языческих жен: "Рогнеда, грекиня, две чехини, болгарыня, " а наложниц "бе у него 300 Вышегороде, а 300 в Белегороде, а 200 на Берестове в селци". Десять сыновей от разных жен вместе с ним управляли Русью и были его прямыми наследниками. Царевна Анна формально могла стать женой Владимира только после расторжения всех языческих браков и закрепления права на престол будущих законных детей. Условие это было в то время невыполнимо, и Анна во время не явилась к жениху. Тогда возмущенный Владимир захватил богатый греческий город Корсунь (Херсонес) и пригрозил Василию П, что нападет на Константинополь. Василию пришлось уступить. В 989 году Владимир торжественно обвенчался с Анной в завоеванной Корсуни, в кафедральном соборе. Победоносный поход, богатая добыча, торжественный акт церковного венчания произвели большое впечатление на дружину. "Се видевши, дружина его мнози крестишася." Корсунь была возвращена грекам как выкуп за невесту. Вернувшись в Киев с женой, Владимир приказал изрубить в щепки деревянные статуи языческих богов (за 10 лет до крещения он как раз построил для них пантеон). После этого всех жителей Киева собрали на берегу Днепра, где их крестили греки - "царицыны попы" и "корсунские попы" - священники, прибывшие с Анной из Константинополя, а также пленные из Корсуни. Они вели проповедь на славянском языке. Византия уже давно занималась просветительской, миссионерской деятельностью. В середине 1Х века философ Константин, названный в монашестве Кириллом, и его брат Мефодий создали азбуку для будущих христиан - славянских народов. Письменный язык был необходим для перевода церковных книг с греческого. Виктор Живов, филолог: То, что сделали Кирилл и Мефодий, прежде всего - они перевели тексты с греческого, воспроизведя в значительной степени синтаксис этих греческих текстов. Они нашли для греческой абстрактной лексики, поскольку это были религиозные тексты, они нашли, создали славянские соответствия, и эти соответствия тоже были усвоены. Это, так сказать, культурная часть в языке - синтаксис и словарь, то, что в письменном языке наследуется от культуры к культуре. И вот такие свойства русского языка, как, скажем, возможность достаточно сложных синтаксических построений с причастными оборотами, с широким использованием инфинитива, это так или иначе восходит к греческому. Точно так же обилие сложных слов - это греческое наследие в русском языке, связанное с великим замыслом святого Кирилла, Константина-Кирилла, просветителя славян - создание славянского религиозного мира, как особого, существующего наряду с латинским миром и с греческим миром. Владимир Петрухин, историк: Говорить о первой России, Киевской Руси или домонгольской Руси, когда, действительно, сложилось общерусское самосознание, которое осталось в нашей памяти, в памяти русского народа, как былинная или святая Русь. Сразу после крещения Руси, уже в момент крещения Руси этот акт, акт просвещения того народа, который оказывался на краю ойкумены, крайнего народа, северных варваров, воспринимался как акт завершения христианской истории вообще, это был последний народ, которому стала доступна благодать. Этот народ, его князь, в будущем Владимир Святой, воспринимали себя теперь как истинный богоизбранный народ, как работники 11-го часа. Владимир Святой, когда он крестил в Киеве Русь и строил там десятинную церковь, вел себя точно так же, как библейский царь Соломон. Он дал этой церкви десятину, как было положено давать в древнем израильско-иудейском царстве, налог на церковь, он считал себя вторым Соломоном, Киев становился вторым Иерусалимом. Елена Ольшанская: После крещении киевлян в Днепре, князь Владимир начал брать детей из знатных семей и "даяти нача на ученье книжное". Матери же этих детей "плакахуся по них, акы по мертвеци", - сообщает Повесть временных лет. Ирина Ведюшкина, историк, филолог: "Повесть временных лет" начинается с довольно пространного заглавия "Се повести временных лет, откуда есть пошла русская земля, кто в Киеве нача первее княжети и откуда русская земля стала есть". То есть, летописец ставит перед собой вопросы, на которые он хочет дать ответ своим трудом - о происхождении и становлении русской земли и о происхождении княжеской династии. И начинает он ответ с этногеографического введения, состоящего из компилятивной и самостоятельной частей. Он говорит: "Се начнем повесть сию" - больше авторских слов нет. Дальше начинает: "По потопе три сынове Ноевы разделиша землю: Сим, Хам, Иафет". Рассказывается о разделении земли сыновьями Ноя. Рассказывается по византийским источникам, и эти византийские источники дополняются древнерусскими материалами с включением славян и Руси в список тех стран и народов, которые были в составе Иафетовой наследственной части. В основе древнерусского самосознания, в основе включения Древней Руси в семью стран и народов лежит не кровно-родственный, а территориальный принцип. Елена Ольшанская: Из Повести временных лет: "Имяху бо обычаи свои, и закон отец своих, и преданья, и кождо свой нрав. Поляне бо своих отец обычай имутъ кроток и тих, и стыденье к сестрам своим, к матерем и к родителем своим, к свекровем и деверем велико стыденье имеху... А древляне живяху звериньским образом, живуще скотьски: убиваху друг друга, ядаху все нечисто, и брака у них не бываше, но умикиваху у воды девиця. И радимичи, и вятичи, и север один обычай имяху: живяху в лесе..., и срамословье у них пред отьцы и пред снохами, и браци не бываху у них, но игрища межу селы..." Владимир Петрухин: Мы почти не знаем, что собой представляли славянские племена, так называемые языческие племена, или языки. Это библейский христианский термин, относящийся к народам. "Язык" - означает народ, языцы - народы, те народы, которые поклонялись своим богам, в отличие от народа богоизбранного, первоначально иудейского, потом христианского, который поклонялся истинному единому Богу, Богу Творцу, Богу, сотворившему весь мир. Вот эти славяне, по представлениям русских книжников, уже христиан, имели свои, естественно, отвратительные для русских книжников обычаи, они сходились на игрища, у них не было правильного христианского брака, они умыкали себе жен и имели по несколько жен, что было отвратительно для христиан. Книжники и церковники более всего боролись с этим обычаем многоженства, не только у язычников, но уже и у крестившихся князей. После того, как князья за Владимиром Святым и его сын Ярослав Мудрый крестили подвластную им землю, в русской неофитской, новой христианской идеологии, наступила эпоха пророков. И русские книжники, как ветхозаветные пророки, обличали и князей и свой народ в том, что они не следуют твердо тем божьим заветам, которым положено было следовать новым христианам, новому народу, как именовался русский народ у первого русского митрополита Илариона, первого русского главы церкви. Елена Ольшанская: Священником в княжеском селе Берестове был Иларион, "муж благ, книжен и постник". Он был духовником Ярослава Мудрого, и в 1051 году волею князя стал митрополитом в Киеве. Иларион - автор одного из шедевров древнерусской письменности, "Слова о Законе и Благодати". Александр Назаренко, филолог, историк: Что такое "Слово о Законе и Благодати"? Название, конечно, несколько условное, потому что оно не покрывает всего содержания этого сочинения. Состоит оно из двух главных частей - собственно из "Слова о Законе и Благодати", где берет начало историософская струя размышлений. И вторая часть, которая, собственно говоря, есть похвала князю Владимиру, Крестителю Руси. Но это не просто похвала риторическая, она обладает массами литературных достоинств. Он ввел нас в семью христианских народов, причем ( этому дивится Иларион) - как ввел? Ни апостолы не ходили по русской земле, как в других странах, а взял Владимир и по некоему Божественному озарению решил - надо, пора. Это его собственно, инициатива, и результат Божественного озарения, Божественного внушения, Благодати божественной, о которой в первой части этого сочинения и идет речь. Так что же это за "Слово о Законе и Благодати", что это за первая часть? Там как раз мы имеем перед собой образчик историософского рассуждения очень высокого уровня на тему, которую потом протестантское богословие называло взглядом на историю человечества, в данном случае, на историю Руси в контексте истории человечества, как на историю Спасения. Был Закон, ветхозаветный период человеческой истории, когда взаимоотношения Бога с человеком регулировались Моисеевым законом, который есть Божественное откровение. Наступает какая-то совершенно новая эпоха, эпоха Нового Завета, когда происходит скачок в статусе падшего во время грехопадения человечества. Происходит искупление, то есть, меняется какая-то метафизическая ситуация в мире. Человек искуплен этим спасительным подвигом Христа и теперь, если он, со своей стороны, подвизается в подвиге веры, он уже спасен, он уже не раб Бога, как это было в подзаконную эпоху, а сын. Так или иначе, перед нами текст, хотя и самый ранний, но, тем не менее, текст отнюдь не начинающего. Он как Минерва, родившаяся из головы Юпитера в достаточно законченном виде. Это, кстати говоря, очень многих историков литературы занимало - у нас как раз вначале стоит эпохальное произведение, равного которому в последующее, во всяком случае, в древнерусское время мы больше не встречаем. То есть, действительно эпоха Владимира и эпоха Ярослава, первоначальная эпоха русской государственности, она не только в государственном смысле пиковая, но и в каком-то смысле в духовном отношении тоже. Елена Ольшанская: "О Законе, через Моисея данном, и о Благодати и Истине, через Иисуса Христа явленной, и как Закон отошел, (а) Благодать и Истина всю землю наполнили, и вера на все народы распространилась, и до нашего народа русского (дошла). И похвала князю нашему Владимиру, которым мы крещены были. И молитва к Богу от земли нашей". "Радуйся, апостол во владыках, не мертвых телами воскресивший, но нас, душою мертвых, умерших от недуга идолослужения, воскресивший... Ты правдою был облечен, силою перепоясан, истиною обут, умом венчан и милостью, как гривной и утварью златой, красуешься". Владимир Петрухин: После того, как Русь была крещена, самосознанием русского народа, не только верхов, не только князей и иерархов церкви, самосознанием русского народа стало христианское самосознание. И мы ведь знаем об этом потому, что как раз землепашцы, вроде бы низший социальный слой, стал именовать себя крестьянам, то есть, христианами. Самосознание как бы было естественным для славянства и востояного славянства, прежде всего, потому что это славянство с эпохи своего расселения, с 6-го по 10-й век в дохристианскую эпоху, осваивали и возделывали некультурную, лишенную основ пашенного земледелия периферию культурного мира. Нестор, летописец, наш первый и великий историк, который действительно заложил основы национального самосознания, он воспринимал даже это расселение славян как некое обретение славянами обетованной земли. В Повести временных лет он пишет о том, как славяне оказались под властью хазар, но потом были избавлены от этой власти так же, как иудеи были избавлены от египетского плена. Самостоятельная история славянства, самостоятельная история русского государства осознавались как начало истории богоизбранного народа и богоизбранной земли, богоизбранного царства - древнерусского государства. Русская - в самом широком смысле, от Киева до Новгорода и до верхнего Поволжья, до Ростова и Суздаля, некая богоизбранная земля - это отношение сохранилось в русском фольклоре, в русских духовных стихах, где деятельность Божьей матери и святых, которые жили в действительности на Ближнем Востоке (того же святого Георгия, очень популярного в России, на московском гербе присутствующего), деятельность этих персонажей происходила как раз в пределах русской земли. Русская земля в фольклоре отождествлялась со святой землей, с Палестиной, с той землей, откуда пошло христианство. Ирина Ведюшкина: Именно в начале русской книжности и русского писания лежит огромный интеллектуальный импульс, интеллектуальный заряд. Для того, чтобы начать писать летопись, нужно гораздо большее осмысление, нежели для того, чтобы потом ее продолжать, вести погодные записи, вставлять какие-то летописные повести, которые посвящены отдельным событиям. И поэтому именно первые памятники - "Слово о Законе и Благодати" митрополита Илариона, Повесть временных лет и, видимо, созданный за два, два с половиной десятилетия до нее, реконструируемый на ее основе Начальный летописный свод конца 11-го века - это те памятники, где наиболее мощно проявился этот интеллектуальный заряд. Александр Назаренко: Что же это за главная черта или комплекс черт, которые нас выделяли с самого начала? 11-й или 12-й век, в парижском университете происходят прения между реалистами и номиналистами, грубо выражаясь, между платониками и аристотеликами о том, существует ли реальное бытие или, наоборот, идея есть некое абстрагирование от конкретного объекта. То есть, какая-то приближенная к современным философским рассуждениям жизнь. В Киевской Руси в это время мы ничего похожего не найдем. Очень часто об этом говорится в терминах русской отсталости. У них развитие пошло, а мы где-то застряли на каком-то этапе, и никак не можем за пределы этой нерефлектированности выбраться. У нас все, что относится к сфере богословия или того, что можно было так или иначе назвать богословием, очень сильно концентрируется вокруг церковной жизни, вокруг богослужения, вокруг литургических вопросов. Нерасчлененность, нерефлектированность содержания веры, а наоборот, бережное к ней отношение, когда человек высказывается об этом предмете только в том случае, когда обладает каким-то существенным духовным опытом, собственным, личным, пережитым, пропущенным через сердце. Такая установка типична в целом для восточного богословия и для Руси очень характерна. Виктор Живов: Основные религиозные тексты были переведены на церковнославянский язык: тексты Священного писания, богослужение было на церковнославянском языке. Этот язык был более или менее понятен для верующих. Корпус текстов, который был доступен таким образом, оказывался ограниченным, он состоял из того, что было переведено на церковнославянский язык. А, скажем, для какого-нибудь польского клирика, польского иезуита - вот он выучит латынь, и ему доступна вся литература на латыни. Он может прочесть и сочинения какого-нибудь современного ему богослова, и Цицерона, и Вергилия. Для него доступна вся та литература латинская, которая была унаследована от античности, которая рождалась в рамках средневековой западной цивилизации. Те, кто получал этот доступ, были культурной элитой западного общества. В то время, как основная масса ничего не понимала, она не знала латыни, и она не понимала ни в богослужении, ни в книгах ровно ничего. Для этих людей существовали специальные короткие просветительные тексты на их родном языке. То есть, в одном случае была элитарность, в западном случае, элитарность образования, и это образование давало доступ к очень большому корпусу текстов, если угодно, ко всей современной для них интеллектуальной жизни. А у восточных славян, русских, было более-менее неэлитарное знание или, так скажем, куда менее элитарное знание, куда более общедоступное знание, но зато круг этого знания был относительно широк. Это, конечно, сказывалось на всем последующем культурном развитии. Александр Назаренко: Если посмотреть, что делалось у наших соседей примерно одновременно с нами - стартовавшая чуть раньше в христианскую историю Болгария, чуть позже начинавшая Польша и еще чуть позже Венгрия, наши западные соседи, совершенно необязательно принадлежавшие кругу латинско-католической культуры. Если мы посмотрим, что у них творилось в этой же области в это же время, то мы обнаружим, что там вообще ничего подобного нет, не только похожего на латинское богословие, но и похожего на наше. Там просто какие-то азы, какие-то первые начатки историописания, очень примитивная анналистика - "в это лето случилось то-то" и все, ничего похожего на попытки историософского осмысления начальных веков нашей истории, которая присутствует в древнейшем нашем летописном своде - причем отнюдь не примитивного осмысления, а достаточно глубокомысленного, для начального периода это очень характерно. Эта разница бросается в глаза резко. У нас на Руси идет достаточно интенсивная духовная жизнь в своих формах, а там это только какие-то начатки. Ирина Ведюшкина: Повесть временных лет - памятник начала 12-го века, она не дошла до нас в рукописи начала 12-го века, она дошла в рукописях 14-го века - Лаврентьевская летопись 1377-го года, в рукописях 15-го века - это Ипатевская летопись. И дошла в составе более поздних сводов, которые просто начинались с Повести временных лет, а потом были продолжены другими авторами погодными записями, которые велись в разных летописных центрах Руси. И когда идешь сплошняком над этим информационным полем, над текстом Повести временных лет и потом над продолжающими ее летописными сводами, то разница колоссальная. Там, где автор Повести временных лет использует византийские источники, там, где он дает цитаты из переводных византийских хроник, совершенно четко видно, что он знает контекст этих сюжетов не только по тем хроникам, которые известны в древнерусских или славянских переводах, что он в принципе знаком с традицией этих сюжетов в византийской, а, может быть, раннехристианской книжности. Повесть временных лет и ранние памятники вырастают на фундаменте всей византийской книжности и поздней книжности античной, то есть, они, эти авторы, умеют обращаться с такими сюжетами, они знают, что с ними делать, книжники 11-го и начала 12-го века. Потом летописание в 12-13-м веках становится другим, у него совершенно другой базис, оно опирается на свою собственную почву, на то, что было создано на Руси, и это видно. Александр Назаренко: Сконцентрированность мысли вокруг литургической проблематики, конечно, может быть, не так резко выражена, но, тем не менее, присутствует с самого начала и до самого конца также и в византийской культуре. Начиная с патристических времен, святоотеческих, с 3-4-го столетия, потом в эпоху Вселенских соборов, то есть, до 9-го столетия включительно, есть громкие имена людей, которых мы с полным правом можем назвать богословами, и даже богословами в собственном смысле этого слова. Такие, как Василий Великий, как Иоанн Златоуст, как позже Симеон Новый Богослов, финиширует эта линия в 14-м веке уже святителем Григорием Паламой в поздневизантийскую эпоху. Конечно, это богословие, богословие самого высокого калибра. Но опять-таки если мы сравним его с западноевропейской схоластикой, схоластикой в первоначальном (хорошем) смысле этого слова, в жанре богословствующей мысли - с Фомой Аквинским или с Альбертом Великим - конечно, разница бросается в глаза. О чем пишет Иоанн Златоуст? Это поучения на праздники церковные, это какие-то разъяснения по поводу христианской жизни - нравоучительный жанр. Рассуждения о догматах присутствуют, но не в смысле каких-то попыток рационально донести до слушателя, разъяснить. "Бог троичен потому-то и потому-то". Ведь действительно - как понять догмат о нераздельности и в то же время неслиянности двух природ во Христе, божественной и человеческой? Непонятно. И ересь отсюда возникает. Ересь возникает именно, как правило, и прежде всего, из попыток рационально осмыслить парадоксальный догмат. Когда ты видишь, что он не поддается такому осмыслению, ты рационально выпячиваешь ту или другую сторону, и рождается в данном случае монофизитская ересь, что в Христе есть только одна природа божественная, а человеческая только кажущаяся. Для Востока византийского и православного в целом было нетипично стремление логически порассуждать о том, во что мы верим - этого там не было, что, конечно, не исключало догматического богословия, но оно всегда ходило вокруг тайны какой-то. А где прежде всего эта тайна концентрируется, выявляется и проявляется визуально и в тексте, и дает пищу для сердечного переживния - это в храме, именно в богослужении, именно в литургии. Из-за этого богословие концентрируется все время вокруг богослужения. Недаром агиография и гимнография, то есть, поэтический жанр литургического свойства, гимнография византийская - это просто уникальное литературное явления, которое нигде больше никакого соответствия не имеет ни на Западе, ни у нас. У нас были попытки оригинального гимнографического творчества, причем, как и в случае с Илларионом в области историософии, вот сразу достигается вершина, а вокруг нее ничего нет, никакого постепенного перехода и постепенного спада нет. Есть Кирилл Туровский во второй половине 12-го в века, который дал вершину достижения русской гимнографии, но откуда он вырос и куда он делся потом - ну совершенно непонятно. Ирина Ведюшкина: Для "Слова о законе и благодати" митрополита Илариона вроде бы выявлены источники, которые не переводились с греческого, то есть, предполагается, что Иларион что-то мог читать по-гречески. Для Повести временных лет: я полагаю, что в славянских древнерусских переводах было известно больше византийских памятников, чем мы знаем сейчас по сохранившемуся рукописному наследию. Уже в процессе перевода византийских хроник на Руси вносились в текст определенные изменения, которые свидетельствовали о совершенно ином восприятии, чем у византийских авторов. Александр Назаренко: Мы знаем, что Нестор - древнерусский летописец, мы просто не знаем, какой именно из летописных сводов ему приписать, то ли Начальный свод конца 11-го столетия, то ли следующий -Повесть временных лет. Анонимность так или иначе свойственна для всего Средневековья в целом, и западного, и византийского, и русского. Некоторая консервация состояния русской культуры, которую можно было бы назвать средневековой, дольше затянулась, анонимность простирается на хронологически больший промежуток. Анонимность проявляется не только в том, что бывают сочинения, автор которых просто неизвестен - есть текст, а неизвестно, чей, но еще и в том, что этим неизвестно чьим текстам приписывается авторство известных людей. Это разновидность анонимности. Ты понимаешь, что это не мог написать Иоанн Златоуст, тем не менее, эти тексты циркулируют в литературе под именем Иоанна Златоуста. Почему? Просто желание покрыть авторитетным именем и тем самым способствовать распространению этого сочинения, либо действительно сочинение производит на тебя настолько большое впечатление, что думаешь, что написал не иначе как Иоанн Златоуст. Я бы даже не сказал, что для древнерусской культуры так уж анонимность свойственна, для нее скорее псевдоэпиграфичность свойственна, желание приписать кому-то из известных какие-то не всегда качественные произведения. Елена Ольшанская: Рядом с княжеским селом Берестовом посреди леса вырос Киево-Печерский монастырь. Когда-то еще Иларион в песчаном обрыве на берегу Днепра ископал себе "печерку малу двусаженну", а когда он переехал на митрополичий двор в 1051 году, в "печерке" поселился инок Антоний из Любеча, а затем другие подвижники - Никон Великий, Феодосий. Наиболее значительными произведениями Х1 века были созданные там "Слово о Законе и Благодати", "Житие игумена Феодосия" и "Житие Бориса и Глеба", написанные монахом Нестором, "Хождение в Палестинскую землю" игумена Даниила. Печерские иноки осуждали княжеские междоусобицы, им приходилось спасаться от гнева князей в изгнании - в Чернигове, Тмутаракани и других местах. Печерское летописание не было придворным, но позже, при Владимире Мономахе, первые летописи были изъяты из Печерского монастыря и переданы в Михайловский Выдубецкий монастырь, семейную обитель Всеволодовичей. Там иноки, в соответствии с волей князя, редактировали летопись. Александр Назаренко: Что редактировалось прежде всего осмысленно? Прежде всего, летописный свод. Потому что позднейший летописец, когда он пользовался трудами своих предшественников, очень часто имел свой взгляд на целый ряд вещей, скажем, на взаимоотношение церкви и княжеской власти или на значение той или иной исторической фигуры. И в этом смысле он мог так или иначе отредактировать текст своего предшественника. Приписки были, но они простодушно-очевидные, то есть, либо переписчик вставил, что такой-то такой-то в такое время по приказанию того-то переписал такой-то текст. Или: "Ох, увы, мне грешному, братия пошла в трапезную квас пить, а я сижу, пером скребу" - что-нибудь в этом роде, то есть, ремарки эмоционального содержания. Это сохраняется и переходит из рукописи в рукопись. Очень часто следующий переписчик переписывает текст уже с этими смешными, порой комическими приписками, добавляя свои. Бывают ремарки на ремарки, типа того, что "сидишь, вздыхаешь, вместо того лучше бы перо очинил" или еще что-нибудь еще получше. Елена Ольшанская: Замечательный, ныне покойный историк, Борис Романов нашел немало свидетельств того, как трудно было первым церковным людям не только окормлять паству, но "властвовать собой". В Х1 веке поп нередко сам только что вышел из язычества. "Аще в поганстве грехи будет сотворил, развуе душегубства, а по крещении будет не сгрешил, станет попом". "Святительское поучение" ХШ века гласит: "Не буди ни кощюнник, ни игрец". Новопоставленный не должен быть ни "срамословником" (похабником), ни буйным, ни гордым, ни "величавым" (заносчивым), ни гневливым, ни "ярым" (безудержным), ни "напрасным" (взбалмошным), ни бесстыжим. "Вижю бо и слышу, оже до обеда пиете", - обращался Новгородский епископ Илья к попам. Требования к упившемуся попу звучат иначе, чем к епископам: тот упьется и "отпостит своя десять дней, а поп если упиватися имут, то из сана вон". Виктор Живов: С точки зрения византийца, русские, восточные славяне, став христианами, продолжали быть варварами, так же, как продолжали быть варварами германцы, которые тоже стали христианами. С точки зрения новообращенных христиан, ситуация была иной. Для них противопоставление язычества и христианства действительно связывалось с противопоставлением варварства и цивилизации. Русь, начиная с Киевской Руси, практически отвергает наследие античной цивилизации. Для восточных славян эллины - это всегда язычники. Гомер и Аристотель, которых в Византии учили в школе, для восточных славян - безбожные хитрецы, которые совершенно не нужны христианам. Владимир Петрухин: Ригористическая церковная православная культура относилась к народной культуре и культуре светской как к культуре языческой. Этот пафос древнерусской литературы, обличительный пафос книжности и был воспринят русской историософской традицией, русской религиозной философией, русской культурологией. И вот эта раздвоенность русского начального христианства стала наследием древней чисто книжной традиции. В действительности культура русского крестьянства и в 11-м и в 19-м веке, как мы ее знаем по работам наших этнографов, ничем не отличалась от культуры крестьянства народов Европы. Естественно, там существовали языческие пережитки, но пережитки эти на Западе не переживались как трагизм и как раздвоенность культуры, это было нормальное для профанов явление. Католическая церковь не заботилась о том, чтобы слишком запрещать или обличать эти пережитки. Карнавал, знаменитое действо в романском католическом мире, исполненное пережитков древности и античности, не был запрещен. На Руси церковь продолжала преследование тех, кто следовал народным обычаям, кто на Святки и на Масленицу предавался непростительным, с точки зрения церкви, оргиям - на Руси это преследование оставалось актуальным до эпохи петровских реформ. Елена Ольшанская: Церковная традиция была не только письменной. Александр Назаренко: Наиболее радикальных, наиболее вершинных, наиболее может быть даже адекватных своих проявлений русская культура достигла в лице таких главных или заглавных персонажей и личностей в нашей истории, как Феодосий Печерский вместе с преподобным Антонием Печерским, то есть, основатели известного Киево-Печерского монастыря, главного культурного очага древнерусского; как преподобный Сергий Радонежский, как преподобный Серафим Саровский, как оптинские старцы, как, может быть, пока неизвестные нам наши современники (может статься) - это люди, которые не оставили после себя никаких письменных текстов, или почти никаких. Приписываются Феодосию Печерскому несколько кратеньких поучений к братии, да и то в некоторых из них авторство Феодосия ставится под сомнение. Антоний ничего не составил, Сергей Радонежский ничего не оставил, Серафим ничего не оставил. Оптинские старцы - есть переписка, но духовный опыт, духовные излучения, которые от них идут, они все идут либо через их учеников, либо через тесты, которые написаны о них, в которых свидетели их личности пытались осмыслить и донести этот опыт до потомков или до современников. О чем это говорит? О том, что духовный опыт концентрировался в опыте самой православной жизни. Рано или поздно, как Алеша Карамазов, это должно было уйти из монастыря в мир, чтобы в миру этот свой духовный опыт они могли применить и стать полезными, поделиться своим духовным опытом. Серафим Саровский, когда он покинул скит, когда занялся деятельностью по организации монастыря, деятельностью, которую вполне можно назвать публичной, и тогда он не пытался как-то артикулировать этот свой опыт и эту свою программу в каких-то текстах. Это очень характерно. Это не потому, что он не умел грамотно писать или не владел литературным слогом - это по каким-то другим более глубинным причинам. Я вижу эти причины именно в том, что текстовая артикуляция была чем-то если не вторичным, то чем-то, что должно было следовать за акумуляцией духовного опыта. То есть, человек сначала должен был через это пройти, а потом, может быть, если захочет и получится, оставить после себя какой-то богословский или философский текст. Елена Ольшанская: В "Печерском патерике" приводятся рассказы о монастырской жизни. Один из них напоминает сцену из знаменитого романа Достоевского. Некий "брат", "портной швецъ" не мог долго усидеть в монастыре и "часто отбегаше", но однажды он принес все им заработанные деньги и положил к ногам старца с просьбой, позволить ему вернуться в монастырь. Феодосий поставил условие - пусть он сам, своими руками бросит деньги в печь горящую. Инок сделал это, после чего из монастыря больше не убегал. Александр Назаренко: Это свойство русская духовность сохранила на протяжении столетий, донесла его до современности. Если мы посмотрим на позднейшие наши духовные авторитеты, на столпов наших, то увидим, что наша литература 19-го века так или иначе вся крутится вокруг религиозно-философских проблем. Когда появляется собственно русская религиозная философская мысль, если говорить о том, что русская философская мысль привнесла в мировую культуру? В 19-м столетии. Оказывается, что так или иначе вся она концентрируется вокруг религиозно-философских тем. Обычно, говоря на такие темы, приводят один пример, который и я позволю себе привести - это рассказ из Повести временных лет о крещении Владимира и вообще о том, что называется "испытанием вер". Владимир посылает посольства в разные страны для того, чтобы посмотреть, какие там веры, выбрать лучшую - это, конечно, исключительно легендарный сюжет, но, тем не менее, это характерно для того, как представлял себе дело древнерусский летописец рубежа 11-12-х веков, который в летопись этот рассказ включил. Вернувшиеся к Владимиру послы описывают, что у мусульманских болгар им не понравилось - они кланяются в своей мечети и никакой красоты там нет. Иудеи им не понравились по другой причине. Почему же они рекомендуют князю выбрать византийское православное христианство? Потому что, "когда мы вошли в храм и поприсутствовали на богослужении, на литургии, то увидели такую красоту, что не знали, на небе мы или на земле". Поэтому, стало быть, она и лучше других. Вот такое эстетическое отношение к предмету веры, уже у истоков нашего летописания зафиксированное, как раз очень хорошо эту ситуацию отражает. Потому что, что такое, собственно, красота - представление, сохранившееся до Достоевского? Это есть некоторое нерефлектированное соответствие истине. Почему, собственно," красота спасет мир"? Потому что она есть истина в каком-то смысле тоже. И вот это мы видим у самого первого нашего летописца именно как некоторый критерий. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
