Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[04-11-03]
Россия как цивилизацияПамятник современному состояниюАвтор и ведущая Елена Ольшанская
В передаче участвуют: В Древнем Риме лучших писателей и художников называли "классиками", а худших, по аналогии с низшими слоями общества, "пролетариями". Классик искусства ХХ века, скульптор Вадим Сидур, жил в Советском Союзе, где никаких отличий и привилегий не имел. Разве что ему повезло - уйдя на войну, был тяжко ранен, но не погиб, о чем помнил всегда. Работал в подвале-мастерской, где собирались поэты, ученые, музыканты. Общение и взаимная поддержка были единственной наградой для тех, кто трудился без оглядки на власть. Творчество Вадима Сидура хорошо известно в мире, его скульптуры украшают площади европейских городов. После смерти художника в Москве был открыт музей, а недавно вышла книга, которую он писал много лет - "Памятник современному состоянию". Елена Ольшанская: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Народный комиссариат внутренних дел. Выпись о рождении № 3155. Настоящим свидетельствуется, что в книге записей о рождении № 26 за 1924 год в ЗАГСе № 1 при губисполкоме совершена : запись за № 1812 про рождение мальчика по имени ВАДИМ, по отчеству АБРАМОВИЧ, по фамилии СИДУР, родившийся 28 дня июня месяца в 1934 году в Екатеринославе. Отцом является гражданин АБРАМ ИУДОВИЧ СИДУР, а матерью гражданка ЗИНАИДА ИВАНОВНА СИДУР. Все вышеизложенное подписями и приложением печати удостоверяется". Город Екатеринослав вскоре был переименован в Днепропетровск, мальчик рос в семье, как тогда говорили, совслужащих, и с малолетства ощущал себя советским человеком: "КРАСИН" во льдах. НОБИЛЕ. ЧКАЛОВ. КИРОВ. Не помню, кто из них погиб раньше. Но оба раза у меня была ангина и я, рассматривая траурные портреты в газете, чувствовал ВСЕНАРОДНОЕ ГОРЕ И ГНЕВ". "Покушение на Ленина" - первая книжка, прочитанная мною самостоятельно. Я не видел букв, а как бы смотрел кино. Ленин с Крупской ехали на елку в детский дом. Бандиты остановили машину. Ленин говорил бандитам, что он Ленин, но они не поверили и захватили автомобиль. А Ленин с Крупской пришли на елку пешком. Чувство того, что не замечаешь букв при чтении, а видишь события и сам участвуешь в них, осталось во мне до сих пор, как одно из самых больших чудес". Когда началась война, Вадиму Сидуру было 17 лет. Вскоре он попал на фронт: "Пуля немецкого снайпера попала мне в верхнюю левую челюсть, чуть ниже глаза и виска, раздробив и выбив все, что только было возможно, потом прошла сквозь корень языка, почти отсекла его и разорвалась в углу нижней челюсти справа, образовав огромную дыру". Михаил Вадимович СИДУР - директор московского государственного музея Вадима Сидур: Как говорил отец: "Мой жизненный опыт на 80% состоит из военного". Может быть, несколько странно звучит, потому что это человек, который добился мировой известности как художник, который был популярен на Западе, у которого был огромный круг общения. Казалось бы, несколько месяцев, которые он провел на фронте до того, как был ранен, не должны составлять 80% всей его жизни. На самом деле, он имел в виду несколько иное: кошмар эвакуации, действительно, кошмар, потом пулеметное училище в городе Кушка - хуже концлагеря, воспоминания у него остались хуже, чем от фронта. Потом фронт, ранение, после которого он остался инвалидом войны на всю жизнь. Череда госпиталей, бесконечные операции. Вот юношеские воспоминания, то есть, та основа, которая закладывается в юном возрасте. После войны он попадает в Москву. И что он видит: мирная жизнь, ходят люди, улыбаются, влюбленные, мамаши с колясками. Для него это был шок. Это впечатление он сформулировал так: "Восхищение чудом жизни". То есть, восприятие мирной обычной жизни как чуда, чуда из чудес, как он иногда говорил. У него есть масса серий и акварельных, и скульптурных, где он показывает чудо материнства, чудо любви. Любовь, по его мнению, - это величайший дар, который дан человеку. Художник, по его словам, должен говорить на языке своего времени, и вот эти поиски, разработку языка своего времени он вел в полном одиночестве. Юлия Львовна Сидур - писательница, вдова художника: 1957-й год, я только что школу закончила, как раз мне в июле исполнилось 17 лет. В институт я не поступала, потому что чувствовала, что не поступлю. Мама меня устроила в магазин, в киоск, я там стояла, продавала детские шапочки, но меня это недостаточно устраивало, и я ходила в Библиотеку иностранной литературы, где записалась в кружок французского языка. И в этом кружке был товарищ Вадима , оказалось, что он скульптор. В одно из воскресений он меня привел в подвал, вроде как свою девушку, и там я познакомилась с Вадимом, это было как раз после ноябрьских праздников. Вадим тогда не произвел на меня впечатления какого-то гениального художника, но произвел большое впечатление. Когда тебе 17 лет, а человеку уже 33, то он кажется очень взрослым, особенно когда еще узнаешь, что он на фронте был, что был ранен. Внешность своеобразная, несколько кривое лицо, хотя человек очень интересный, я бы даже сказала, очень красивый, несмотря на такую деформацию. А что касается искусства, то я была из очень простой семьи, отец у меня имел какое-то образование, потом он погиб на фронте, я его практически не знала. А мама - высший пик ее карьеры был, когда она начинала уборщицей, а стала в итоге продавцом, даже заведующей секцией в магазине "Галстуки" в Столешниковом переулке. И поэтому мир, который вдруг на меня обрушился в этом подвале, был совершенно чужой, но, тем не менее, очень интересный. Даже реалистические вещи, которые делали тогда Сидур и его товарищи, произвели на меня огромное впечатление тем, что они отличались от того, что было вокруг. Вокруг нас были бюсты, такие бравые фигуры всяких строителей и победителей. Нас еще в школе водили на выставки, в музей подарков Сталину. Я запомнила портрет Сталина в рисовом зернышке, какие-то такие вещи производили потрясающее впечатление, именно - как это в зернышко можно воткнуть портрет? А тут были вроде живые люди, все это было в реалистической манере - терракотовые скульптурки: женщины, мужчины, много обнаженных, это вообще мне показалось непристойным. В подвале была магнитофонная приставка, тогда магнитофонов не было, и там Жорж Брассанс пел. Выпили, конечно. Была еще одна девушка, подружка моя, рабочая с завода "Калибр", Валя, она тоже ходила в кружок французский. Начали мы танцевать, и тут мы с Сидуром как-то поцеловались - и все, как говорится, больше уже никуда друг от друга не делись. Елена Ольшанская: "Диван, наводящий на размышления Юлия Сидур: Когда мы только познакомились, я помню, недели через две вдруг он жутко заболел, я пришла к нему домой, он жил в коммунальной квартире, у него все распухло, обе челюсти, такой жуткой вид, он стоит в пижаме, закутанный каким-то шарфом. И эта обстановка: у него была комната метров 9, в которой он жил, там была раскладушка, чемодан вместо стола, на нем кружка - не алюминиевая, а эмалированная, серенькая кружка. Он пошел к соседке, взял лишний стул, чтобы мне сидеть. У него даже не было одеяла. Это несчастное одеяло ватное - это был такой дефицит, чтобы его достать, нужны были такие усилия! И тут пригодилось то, что я работала в киоске, в Московско-Щербаковском универмаге на Сретенке, на Колхозной площади. Даже мне, продавцу, внутри магазина надо было совершить какие-то усилия, чтобы купить это несчастное одеяло, которое стоило 140 рублей, зеленого цвета. И вот я ему притащила одеяло, потому что он прикрывался какой-то тряпкой. 2 июня 1961-го года сделался у него ужасный сердечный приступ. В помещении Театра Советской Армии был поликлиника Московского отделения Союза художников, и вот прямо оттуда из этой поликлиники его перевезли в больницу № 59, это рядом, и он там месяц лежал. Как раз в больнице ему исполнилось 37 лет. Тогда еще не делали операций по шунтированию, первая операция была в 1964 году. А до этого лечили очень простым способом - клали на койку и говорили: лежи месяц неподвижно, не двигайся, и тогда все пройдет. Сейчас, говорят, инфаркты у людей и моложе бывают. А тогда он был там один молодой, все остальные были старые люди, за 70. Я к нему ходила, очень переживала, все время боялась, что, не дай Бог, что-нибудь хуже случиться. Но, слава Богу, выжил. Михаил Сидур: Смерть для него была отвратительна. Трудно принять тот факт, что люди умирают в мучениях, причем, умирают в мучениях не обязательно на войне, в концлагере, а на больничной койке - это тоже мучение и унижение, что он всегда подчеркивал. Сидур в загробный мир не верил. Он называл себя "атеистом-коммунистом, верующим в Христа". Да - атеист, да - коммунист, в партию вступил искренне на фронте, потом его из нее вышибли за то, что в 70-е годы уж больно его искусство не совпадало с соцреализмом. Но какие-то коммунистические идеалы, идею всемирного братства он, конечно, принимал. Для него высшей ценностью были христианские заповеди. Сказано "не убий", значит не убивай, сказано "не укради", значит не кради. Если в традиционных религиях такой положительной, условно говоря, программой является Царство Божье, загробный мир, где каждому воздастся по заслугам, то для коммунистов - это коммунизм, который когда-нибудь наступит. Опять-таки, писал Сидур, вера в Бога не делает людей добрее, поскольку многие из них сеют ее с зубовным скрежетом, с насилием и так далее. Но, может быть, вспомнив о своей смертности, они все-таки смогут как-то опомниться? Елена Ольшанская: Знаменитый Подвал Вадима Сидура - место притяжения многих , кто любил и ценил искусство - находился в доме на Комсомольском проспекте. Юлия Сидур: Раньше эта улица называлась Чудовка. И напротив этого дома углового была и сейчас находится церковь Николы в Хамовниках. Это церковь 17-го века. Когда делали Комсомольский проспект, Чудовку расширили и там была церковная стена, ее потеснили. И вот остались камни известняковые. Сидур стал делать из этих камней портреты. У него была композиция - люди. Но люди были какие-то грубоватые, обобщенные, очень мощные. Он познакомился с писателем Василием Гроссманом, который только закончил свой роман "Жизнь и судьба", но его, конечно, тогда еще никто не читал. Сидур очень уважал Гроссмана, потому что ему и его родителям и целому определенному слою советской интеллигенции ужасно нравилась первая часть романа, она называлась "За правое дело". Они вдруг в советском соцреалистическом романе увидели что-то живое. Фраза в тексте романа: "Он был из репрессированных" поражала - вообще сам факт упоминания подобного явления было настолько необычен, что уже это производило огромное впечатление. И вот Гроссман пришел в мастерскую, кажется, со Слуцким Борисом, и на Вадима даже внешность Гроссмана произвела впечатление. Он был похож на какого-то советского инженера, сутуловатый, курчавый человек в клетчатой рубашке, держал под мышкой газету "Правда". И он с огромным интересом смотрел на эти сидуровские головы из известняка, там голова мужчины была, он сказал: "Лицо из толпы, где много майоров". Елена Ольшанская: "Московское искусство из подвала. Вклад Сидура в европейскую культуру. :Сидур - командир пулеметного взвода во время войны, получил после ее окончания образование по профессии скульптора-монументалиста в богатом традициями Строгановском училище: советская критика предсказывала ему большое будущее: Однако: в начале 60-х годов он уединился в своей подвальной мастерской и стал делать только то, что, по его мнению, он обязан был делать. Так возникли большие циклы "Война", "Женское начало", "Головы современников" и его впечатляющие памятники "Треблинка", "Памятник погибшим от насилия" :"Памятник современному состоянию", "Погибшим от бомб", : "Взывающий": В историю послевоенного советского искусства Сидур войдет как скульптор, который полностью разрушил привычные эстетические нормы своей страны: Сегодня ясно одно: Сидур уже сейчас занял значительное место в развитии искусства ХХ века" (из статьи немецкого профессора искусств Карла Аймермахера). Юлия Сидур: Когда в Чехословакии началась "пражская весна", она длилась несколько лет, то чехов и словаков в Москве было видимо-невидимо. Это было удивительно. Они везде ходили и, конечно, мимо нас не прошли. Очень мы с ними подружились. Были поляки, венгры, вся Восточная Европа, но чехов почему-то особенно это все интересовало. И первый журнал, который опубликовал фотографию Сидура, назывался "Пламень". Вадим, я помню, всюду таскал этот журнал, а это литературный журнал - ну что там такого? Там было какое-то количество его фотографий и крошечный текст. Он его таскал, как драгоценную монографию, и всем показывал, и все говорили: "Ну, Сидур, все!" Как будто он вырвался, как будто его дух вырвался из подвала на волю. Но кто мог подумать, что такой журнальчик маленький, скромненький, вдруг произведет такое впечатление? Произвел. Потому что даже в МОСХе, кто-то нам рассказал, разбирательство было специальное - как эти фотографии попали в Чехословакию? Все это продолжалось, "пражская весна", до 21-го августа 1968-го года, когда все закончилось, все-таки задавили, задушили, замордовали абсолютно. Но тут получилась как бы преемственность, потому что Карл Аймермахер дружил с чехом, с тем самым чехом, который был главным редактором журнала "Пламень". Он у него увидел эти фотографии и сказал, что такого искусства не может быть в Советском Союзе. И тот, Зденек, ему ответил: "А ты съезди и посмотри". И таким образом он к нам приехал, и мы познакомились. Профессор Карл Аймермахер, который тогда не был профессором, а был молодым человеком, славистом. Он у нас появился в конце 1969-го года и настолько проникся искусством сидуровским, настолько оно произвело на него впечатление, что он начал этим заниматься. И благодаря ему и, конечно, другим стали на Западе, особенно в Германии появляться выставки, публикации, монографии. Условия изоляции, в которой мы жили, были очень тяжелые. А тут "теплый ветер Европы", как Сидур написал, "в Алабине нас согревает" - это было очень важной поддержкой моральной. Потому что вдруг по радио сказали, что в таком-то городе прошла выставка Вадима Сидура. А мы сидим, как партизаны, слушаем "Свободу". "Свободу" мы слушали за городом, потому что в Москве слушать "Свободу" было совершенно невозможно, это было исключено. За городом (в Алабино, это 50 километров от Москвы) можно было - в течение нескольких часов радио всегда пробивалось. А "Немецкую волну" одно время не глушили, мы ее слушали с большим интересом. И, самое главное, эта роль радио - как нам люди звонили, как они нас предупреждали и поздравляли! Удивительно, как на людей свободное слово действовало. Михаил Сидур: Первый памятник, который установили на Западе, в Германии - "Памятник погибшим от насилия". Установили его в 1974-м году - скульптуру, которую он создал в 1965-м, совершенно не рассчитывая, кстати, на то, что ее установят. Пришел в мастерскую доктор Бютнер из Касселя. Город маленький, как я понимаю, он там был влиятельной фигурой общественной. Посмотрел на этот Памятник погибшим от насилия и сказал: "Вот бы нам это поставить на площади". Отец снял с полки эту работу, отливку, у него их, слава Богу, было несколько, и говорит: "Дарю, только поставьте! Ни гонораров, ничего не надо". Собрали деньги, поставили на центральной площади Касселя. Все демонстрации, которые там проходят, они идут к этому памятнику, потому что он в самом центре города. Советское телевидение обожало освещать демонстрации в защиту мира или какие-нибудь профсоюзные акции - ну как быть? Толпа идет с лозунгами, правильными, хорошими, и тут же торчит фигура Сидура перед ними. Вышли из положения гениально: встали рядом со скульптурой к ней спиной и снимали толпу, которая шла к этому Памятнику погибшим от насилия. Юлия Сидур: Самой большой мечтой Сидура было делать вещи в металле. Они очень напоминали у него металлические предметы, но были сделаны не в металле, а в керамике. Нужны были, во-первых, деньги, во-вторых - как всегда, дефицит во всем, если одеяло было трудно купить, то отлить скульптуру в металле было не менее трудно. Но выход всегда находится, начали "налево" делать с какими-то ребятами с соседнего предприятия литейного, и расплата в основном шла через водку - "поллитры". Потяжелее чушка - "две поллитры, еще потяжелее - три, поменьше, значит одна "поллитра". И все были довольны. Эти ребята, отливальщики, надо сказать, приносили очень некачественные работы. Сидур от этого страдал. Потому что, делая в керамике свою вещь и работая под металл, он очень тщательно, очень скрупулезно обрабатывал поверхность, а потом, когда принесут эту чушку металлическую - она болванка и все, ничего там не оставалось. И вот начиналась новая работа, она заключалась в том, что ему приходилось вручную всякими инструментами - напильниками, рашпилями - это отрабатывать, и каждая вещь получалась как бы заново. Поэтому, даже если он делал второй экземпляр, он никогда не был похож на первый, всегда был вариант. А все эти дрели, это нам иностранные друзья привозили, потому что инструменты мы иначе не могли найти. И я помогала: небольшие вещи, маленькие бронзочки, особенно алюминий, я их с удовольствием в тисочках обрабатывала. Потому что Вадим просто задыхался, ему надо было, чтобы кто-то помогал. Елена Ольшанская: Юлия Львовна Нельская-Сидур, известный в Москве преподаватель французского языка, вынуждена была уйти с работы, чтобы помогать мужу. Она ассистировала ему во всех его делах: была другом, секретарем, хозяйство мастерской было на ней. Вадим и Юля - для друзей скульптора эта пара была монолитным целым. Одна из знаменитых работ Вадима Сидура 1970-х годов - портрет Альберта Эйнштейна. Михаил Сидур: Сидур попытался, с одной стороны, сделать скульптурный портрет реального Эйнштейна, а, с другой стороны, передать пластическими средствами свое понимание теории относительности. Что такое теория относительности? Искривление пространства, времени, скорость света, черные дыры. И получилась такая странная вещь, вроде бы условная, где вместо щек провалы, голова образована какими-то пересекающимися, скрученными изогнутыми плоскостями, такими, как будто пространственно-временной континуум искажен под силой тяготения черной дыры. Вот эта голова, она сделана по тому принципу, по которому греки создавали изображение двуликого Януса, то есть, лицо с двух сторон. Если с передней стороны это портрет Эйнштейна-творца, величавое лицо, которое очень узнаваемо, несмотря на условную форму, эти усики его, нос, форма черепа, то сзади это тоже лицо Эйнштейна, которое превратилось в искаженную ужасом маску. Он же, как известно, написал письмо Рузвельту по поводу атомной бомбы, то есть, фактически дал старт атомному проекту. Потом очень по этому поводу переживал, хотел даже покончить с собой. К отцу в мастерскую пришли физики из лаборатории имени Ферми, где последние годы работал Эйнштейн. И эти старички помнили Альберта Эйнштейна, еще с ним работали когда-то. И на них произвело впечатление именно портретное сходство. Они поразились, как можно таким современным пластическим языком передать полное жизнеподобие. И они сказали: "Мы хотим купить, у нас есть деньги". Купить - 95% гонорара уходило в налоги в те годы. Привел физиков академик Гинзбург, и он же взялся с советской стороны как-то это дело подпихивать. Короче говоря, обратились в Министерство культуры. Нет ответа. Виталий Лазаревич их долго теребил. О цене заранее договорились, отец оценил скульптуру в 40 тысяч долларов. Опять-таки, из этих 40 тысяч 38 отошло бы советской власти. Наконец Министерство культуры устно ответило Виталию Лазаревичу, ответ был совершенно замечательный: "Вы знаете, мы в принципе не возражали бы против того, чтобы Сидур продал скульптуру, мы бы ее выпустили, но цена нас не устраивает?" - А в чем дело - маленькая? - "Нет, - говорят, - большая слишком. Дело в том, что скульптурный портрет Ленина того же размера мы оцениваем в пять тысяч долларов, ну как можно Эйнштейна оценить в сорок?" В итоге отец разозлился и подарил скульптуру нашей Академии наук. Академия наук подарила ее американцам, те ее отлили в бронзе. Сейчас она стоит в лаборатории имени Ферми, причем, на крутящейся подставке, чтобы был обзор. И отцу из Академии наук за подписью вице-президента прислали благодарность. Юлия Сидур: Мы дружили с Нобелевским лауреатом, который тогда не был Нобелевским лауреатом, физиком Виталием Лазаревичем Гинзбургом. Это был наш очень близкий друг. И он нам очень помогал. Например, в кооператив вступили где-то в 1965-м году, у нас денег не было, нам Гинзбург 500 рублей, я помню, дал на первый взнос. В книге Михаила Сидура, в его огромном труде, который он только что написал, совершенно блестяще все описано, очень убедительно и подробно. А я могу сказать, что на моих глазах происходило. Сначала был какой -то реализм, люди какие-то на скамейках, обнаженные, влюбленные. Вдруг появились деформированные вещи, геометризация появилась, реализма стала меньше, выразительности больше. Даже на меня это производило не очень хорошее впечатление, потому что я ничего не понимала. Только начинаю понимать, а он уже убежал, он уже пошел дальше. Были люди, очень интеллигентные, очень образованные, они тоже это не воспринимали. Они тоже привыкли к старым вещам и не хотели, чтобы Сидур убегал вперед. Вот как здорово, например, памятники 60-х годов - памятники погибшим от насилия, погибшим от бомб, погибшим от любви, погибшим детям! Все это им ужасно нравилось. Даже академик Гинзбург про новые вещи говорил: "Нет, Димочка, я это не принимаю. Ты что хочешь говори, но я это ни за что не принимаю". Михаил Сидур: Описать это довольно сложно, это коллажи из отходов "второй природы", как он говорил, то есть, из отбросов цивилизации - детали механизмов, какие-то канализационные трубы и так далее, из которых Сидур конструировал подобие человеческих тел, вернее, останков людей, которые укладывал в грубо сколоченные деревянные ящики, напоминающие по форме гроб. По идее, как он говорил, "гроб-арт" - это мои размышления и мысли, к чему ведет человечество наша машинная цивилизация". И как писал Сидур, "если дела на нашей планете будут развиваться так же скверно, как и сейчас, то мои гроб-женщина, гроб-мужчина, гроб-девушка рискуют превратиться в гроб-народы, а наша земля в гроб-планету, летящее в космическом пространстве мертвое тело, на котором будут одни руины". И вот об этом он хотел напомнить всеми доступными ему видами искусств. Елена Ольшанская: Сидур называл себя художником "эпохи равновесия страха". Он смотрел в будущее и предчувствовал катастрофы, как когда-то Мандельштам в воронежской ссылке написал "Стихи о неизвестном солдате", где пророчески увидел грядущую мировую бойню, до которой ему не дали дожить, а за ней - ядерную войну: " Я не Битва Народов, Я - новое, - от меня будет свету светло". Одна из скульптур Вадима Сидура называется "Памятник современному состоянию", так же он назвал фильм, который снимал в домашних условиях в середине 1970-х годов. Михаил Сидур: Он снял двухчасовой фильм черно-белый, немой, я бы сказал, художественно-документальный, который повествует о жизни некоего художника. Место действия - это мастерская, дача, кладбище. И, несмотря на то, что там нет звука, никаких слов, с помощью изобразительного ряда он сумел передать какие-то свои размышления на тему жизни и смерти. Он снимал на любительской камере "Красногорск" на пленке 16 миллиметров. Все это было сделано в 1974 году, "налево", даже не скажу, на какой киностудии проявлялось, печаталось. Фильм мы показывали на фестивале "Прок" в 1989-м году, у себя в музее несколько раз, показывали в Берлине на научном симпозиуме "Вадим Сидур и другое искусство". Но в общем, конечно, серьезный зритель пока его не видел. Елена Ольшанская: "...Мой сын Миша родился в 1969 году. Когда Миша родился, ему было четырнадцать лет. Огромную трехлитровую банку сливового сока он выпивал за один раз. Однажды Юля, Миша и я пошли гулять. Когда мы вышли во двор, Миша заметил странную железку, скрученную в фантастический узел. - Папа, это тебе пригодится, - сказал Миша, схватил невероятную железку и помчался обратно домой: Мы с Юлей смотрели на Мишу, чувствуя, что наши лица светятся неразумностью, нежностью и счастьем:" Юлия Сидур: Миша начал с нами жить с 1971-го года, до этого он жил у мамы, а потом он стал с нами жить. Миша, надо сказать, не сразу искусством заинтересовался, он к этому пришел. А вот отец очень хотел, чтобы он занимался искусством, но трудно было его заставить, потому что у Миши был характер очень непростой, он был подросток весьма сложный, хотя, конечно, был всегда очень мальчик интересный, яркий, тонкий. Но заставить его что-то делать, если он не хочет, было совершенно невозможно. И как ни странно, только после смерти Вадима, когда прошло какое-то время, он вдруг начал делать то, что его отец хотел, чтобы он делал, но не мог добиться. А вот когда он сам к этому пришел, то все началось, и очень, на мой взгляд, успешно. Он начал писать, в искусствоведческих изданиях публиковаться, и вот сейчас написал об отце великолепную книгу, большую, серьезную. Теперь он директор музея Вадима Сидура. Михаил Сидур: Я поменял профессию, и жизнь поменял, когда умер отец, в 1986-м году. Я работал в Институте научной информации по общественным наукам переводчиком, увольняться мне оттуда очень не хотелось. Но, во-первых, встала проблема - что делать с работами? Из мастерской положено было через три месяца выкатываться. Перетащить это все в домашние условия, эти пятьсот скульптур, невозможно, в квартиру они не влезут, ни в одну, ни в две, ни в три, нужно оставлять мастерскую. Слава Богу, у меня было свободное время, благодаря моей замечательной службе тогдашней, пришлось бегать, добиваться, в итоге пробили мастерскую, удалось ее сохранить. Отца нет, а народ просится - хотим придти. Какая-то группа иностранцев, группа студентов российских, еще кто-то, буквально каждый день. Отказать не откажешь, действительно, надо показывать. Значит, целыми днями занимаешься только этим. Дальше сложились обстоятельства так, что возникла даже не возможность, а некое что-то очень туманное по поводу открытия выставки, которая потом превратилась в музей. Я долго думал и все-таки решил, раз я все равно занимаюсь этим, значит надо выбирать. Нужно было бросать институт, переходить на службу тогда еще в Исполком Перовского Райсовета, я в результате год без работы сидел. Сейчас этим занимаюсь вполне сознательно. Потому что, как мне кажется, творчество Вадима Сидура - это уникальное явление, причем, не только в российском, но и в мировом искусстве. Говорю так не потому, что я сын, а потому что сижу в материале. Елена Ольшанская: Галина Артемовна Сидур - главный хранитель Московского государственного музея Вадима Сидура. Галина Сидур: Я познакомилась с творчеством Сидура через год после того как он умер - в 1987-м году. Я работала в институте, я химик по образованию, в химическом вузе. Тогда были приняты политзанятия. А в нашем институте сделали паллиативный вариант - институт культуры. Приглашали искусствоведов, нам читали лекции, а потом нас водили на какие-то выставки, в музеи. Я имени Сидура не знала, даже не слышала, и когда нам сказали, что мы должны поехать в какое-то Перово, которое я тоже не знала, а был ноябрь месяц, как сейчас помню, жуткая погода, то я возопила, что не хочу ни в какое Перово, никакого Сидура. Но на меня надавили, и я поехала. Помню, как мы шли от метро, жуткая погода, ветер. Мы приходим, меня заставили купить цветочки. Миша вел экскурсию, такой тонкий, молодой, прозрачный. И тогда я первый раз, собственно говоря ( я вообще никогда не пишу в книги отзывов, не звоню на телевидение), в первый раз меня затронуло это так, что я, действительно, написала какой-то отзыв. Думаю, что он где-то в архиве музея до сих пор хранится. Тогда я познакомилась и с Мишей, и с Вадимом Абрамовичем, с Вадимом Абрамовичем - через его творчество. Я - главный хранитель московского государственного музея Сидура. Музей у нас маленький. В маленьком музее надо заниматься всем. У нас нет отдельно выставочного отдела, издательского отдела, у нас нет рабочих. Миша - директор музея, он залезает на крышу и чистит крышу от снега. Я с таким же успехом, когда у нас не было уборщицы, мыла полы. Мы с ним, когда у нас не было денег на оборудование музея, помню, делали сами подиумы, вот этой электрической пилой, которой я жутко боюсь, пилили фанеру, и он на меня орал, чтобы я ровно держала фанеру, а он пилил. Помимо того, чем я должна заниматься как главный хранитель, я занимаюсь всем. Вместе с Мишей мы организуем выставки, издаем буклеты, делаем выставки выездные. Публикацию книги Вадима Сидура в "Вагриусе" готовила я - там моя корректорская правка, подбор рисунков. Елена Ольшанская: В 2002 году в издательстве "Вагриус" вышла книга дневниковой прозы Вадима Сидура "Хроника современного состояния" - то же название, что автор дал скульптуре и фильму. Повседневные события текущей жизни перемежаются с эпизодами детства и юности, с документами, разговорами, цитатами из радионовостей - это то, чем он и люди его поколения жили на протяжении десятилетий. Жанр произведения автор определил как "миф". "Ты работай безнадежно. То есть, не думай напечататься ни здесь, ни "там", это тоже непросто. Тогда будет настоящее", - советовал Вадим Сидур своему другу, писателю Марку Харитонову, да и многим другим. Не только советовал, но и подавал личный пример. Галина Сидур: Все-таки это скорее роман, это роман, где есть герой - Сидур, скульптор, он основной герой. Он и время, которое то помогает, то мешает ему жить и работать. Стихи, например, уже после его смерти были скомпонованы в сборник "Самая счастливая осень", мы его издали в музее. Там есть такое стихотворение: "Все умрут, никто не воскреснет, только лето вернется, если войны не будет". Я недавно размышляла: как это лето вернется, если войны не будет? А если посмотреть на годы, в которые оно было написано - тогда часто говорили "ядерная зима". А после "ядерной зимы" лето может и не вернуться. Елена Ольшанская: Недалеко от Московского государственного музея Вадима Сидура на площади в Перове в 1991 году был установлен сидуровский "Памятник оставшимся без погребения" - в память о воинах, погибших в Афганистане. В том же году в городе Пушкино ("Царское Село) была поставлена "Формула скорби". Это всего две работы из огромного монументального наследия скульптора, установленные в России. Сидур умер вскоре после чернобыльской трагедии, которая, как он с горечью говорил, была им предсказана. "Я раздавлен непомерной тяжестью ответственности, никем на меня не возложенной", - писал он в своих стихах. Он жалел не только людей, но и природу, ощущал ее живой. "Павел Ольховников А вот еще из стихов Вадима Сидура: "Старые ржавые железные лопаты, Михаил Сидур: Вот этот момент я хорошо помню, когда я его искусством проникся по-настоящему и до конца. Я уже был достаточно взрослый, и в силу обстоятельств года два жил в мастерской у отца, в подвале жил. Одно дело, когда в этот подвал приходишь, когда народ, везде горит свет, или отец работает над скульптурой. А когда там остаешься один, это же под землей, с улицы никаких звуков не доносится, слышно только, как идут поезда метро от станции "Парк культуры" к "Фрунзенской" ровно каждые пять минут ночью, больше никаких звуков. И когда в этой мастерской, большой достаточно, остаешься один поздно ночью, гасишь свет и оставляешь свет в соседней комнате, а через открытую дверь он отблески бросает в главное помещение, где стоят скульптуры, причем, не только скульптуры, там недоделанные работы, склад снесенных с помойки ржавых обломков, из которых скульптуры как бы прорастают, эти композиции, составленные из готовых предметов. И это создает некую совершенно особую атмосферу, ты как будто погружаешься в другой мир, на другую планету, как на Луне себя чувствуешь. Это очень трудно объяснить. Может быть, такое же чувство у подводников. Какой-нибудь автопортрет отца, сделанный из лопаты, когда он освещен, в музее висит, видно, как он сделан, а когда в полумраке, то кажется, что это живой человек. И то же самое с остальными скульптурами. То есть, это как целый мир. У меня есть любимые скульптуры, которые я для себя выделяю, но когда это все вместе и еще в такой обстановке, то создает какую-то мощную и насыщенную сферу, пребывание в которой у кого-то может вызвать и болезненные ощущения, а у меня - наоборот. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
