Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[28-02-05]
Россия как цивилизацияНевольники Третьего рейхаАвтор и ведущая Елена Ольшанская
"...Фюрер в течение года должен дополнительно получить в Германию еще один миллион рабочих рук. Если не удастся это сделать, то у германских вооруженных сил не останется никаких резервов, т.е. сила германского народа истощится", - сообщал 14 апреля 1943 уполномоченный по мобилизации рабочей силы фашистской Германии Ф.Заукель. (Трофейный документ хранится в Государственном архиве Российской Федерации). Заукель планировал привезти с запада не меньше 200.000 человек, остальное, по его словам, "должен дать восток...". К 60-летию Победы в Москве открылась выставка "Невольники Третьего Рейха". Их были миллионы, сегодня в живых остались тысячи. В очередном выпуске программы "Россия как цивилизация" - две судьбы. Пережившие то время рассказывают о своем прошлом. Елена Ольшанская: Тот, кто время Великой Отечественной войны оказался на оккупированных территориях, кто был угнан на принудительные работы в Германию, а затем вернулся, военные, побывавшие в плену, даже участвовавшие в сопротивлении, чудом выжившие и не попавшие затем в сталинские лагеря понимали, что правильнее им было бы погибнуть. Никаких льгот на родине, никакой помощи - материальной или моральной, напротив, они старались как можно меньше обращать на себя внимание, боялись менять жилье или работу, лишь бы не заполнять анкеты со страшными вопросами. Немногие дожили до 1999 года, когда немецкое правительство приняло решение выплатить "покаянные деньги" бывшим узникам концлагерей и гетто, рабочим промышленных и сельскохозяйственных предприятий, батракам на фермах, их детям - всем тем, кто был принудительно увезен из Советского Союза в гитлеровскую Германию. В современной России таких людей осталось около 400 тысяч, все они должны были документально подтвердить тяжелые факты своей биографии . Алексей Алексеевич ЛИТВИН - историк, сотрудник Государственного архива Российской Федерации, координатор выставки "Невольники Ш Рейха": Должность моя в Государственном архиве Российской Федерации называется - начальник отдела научно-информационной и справочной работы. Это значит: запросы, выставки, информационное обеспечение органов власти. В течение десяти лет наш архив вел работу по обеспечению прав граждан, которым немецкое правительство компенсировало их труд во время войны, кто был депортирован. У нас находится огромный фонд Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, в этом фонде хранятся списки угнанных в Германию, опросные листы граждан, которые возвращались, и на основании мы выдавали справки, а на основании этих справок люди получали денежную компенсацию. Елена Ольшанская: Чрезвычайная Государственная Комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР была образована 2 ноября 1942 г. Вот один из ее документов: "17 марта 1944 года части Красной Армии освободили из 3-х лагерей смерти расположенных в районе местечка Озаричи, Домановичского района 31.769 человек нетрудоспособных советских граждан, .... 15213 детей, в том числе 517 сирот, родители которых погибли в этих лагерях. ...." По подсчетам комиссии, на оккупированных советских территориях "разными способами было уничтожено 6,39 млн. человек гражданского населения, а 5,62 млн. были насильно вывезены на принудительные работы. Более 2,8 млн. погибли в Германии, и около 0,6 млн. скончались на родине от тяжелых болезней и увечий сразу после репатриации". С немецким фондом, который называется "Память, ответственность и будущее" сотрудничает российская государственная организация "Взаимопонимание и примирение". Одна из ее сотрудниц, заведующая приемной - Оксана Максимовна Ольхова. В детстве ее звали Кристина Зенкевич. Оксана Ольхова: Я родилась в Варшаве. Жили мы в центре Варшавы. Папа умер давно, еще до войны, мама нас воспитывала одна. Я перешла во второй класс, а моя сестра - в третий класс. Поехали мы отдыхать, это был в августе, и вдруг, по-моему, в конце августа, - танки, бомбежка, то есть, началась война. Мы проезжали в школу через гетто в центре Варшавы и видели, как там жили, как боролись еврейские люди. Часто на стенках вывешивались объявления, что за одного убитого офицера должно быть убито 60 поляков, за одну немецкую женщину - 40 поляков. Я попала однажды в такую ситуацию. Мне было лет 10-11, я ехала с подругой в трамвае, а первую площадку занимали немцы. Нам нельзя было туда ходить. И вдруг на остановке кто-то стреляет в офицера и убивает его. Моментально был оцеплен вагон, стали стрелять в окна и всех выводить с поднятыми руками, детей, женщин, всего человек 20 там было. Но за одного убитого нужно расстрелять 60 человек, они организовали облаву. Около меня стоял мальчик, он шепотом сказал: "бежим!". Я поняла его. Он кинулся бежать, я - за ним, за нами другие побежали. Я слышала автоматную очередь, люди падали, в кого попадало. Я знала этот район Варшавы, свернула на боковую улицу. Шла женщина с девочкой, я кинулась к ней. Она увидела мое состояние (это оказалась немка, я попала в немецкий квартал) и взяла меня за руку. Мы подошли к подъезду ее дома. Там стоял немец, часовой, он поднял ружье. Она говорит, "майн кинд", мой ребенок. Мы поднялись к ней в комнату. Она стояла у окна, смотрела на расстрел этот. Я считаю, что она меня спасла. Елена Ольшанская: Гитлеровские войска оккупировали Польшу в сентябре 1939 года. Олег Николаевич Озеров в это время был советским школьником Олег Озеров: Я родился в семье служащих. Отец мой в 1915 году окончил Московский Императорский университет, юридический факультет, а мать окончила Высшие женские курсы в Москве, была преподавателем литературы и русского языка. Я родился в городе Спасске Рязанской области. Спасск образовался после того, как хан Батый в 1239 году разрушил Рязанское княжество и столицу его Рязань, и люди, это было дело зимой, по льду Оки переходили на другой берег в лес и организовали там новое поселение. Мой прадед, протоиерей Гаврила Иванович Озеров как раз был в Спасске, священствовал там. Он построил там собор, который в 1937 году разрушили. С него начинается род Озеровых, а до этого были Окоемовы. Дед мой, Касторий Гаврилович, он был двоюродный брат академика Ивана Петровича Павлова. Они вместе учились в рязанской семинарии, оба пошли по гражданской специальности. Академик Павлов, вы знаете, он был физиолог известный, а мой дед был коллежский асессор и член Городской думы города Спасска. Но он в 1910 году умер. Мой отец окончил юридический, его два брата кончили юридический институт. По специальности отец не работал, поскольку он в компартию не вступил, освоил специальность бухгалтера и работал в разных учреждениях. А мать преподавала в школе. Правда, не давали ей преподавать, увольняли, переводили с места на место. Она сама тоже дочь священника из села Заполье Рязанской губернии. Его в 1929 году раскулачили. Он слепой был. Его выгнали на улицу в ноябре месяце раздетого, и все крестьяне боялись пустить его к себе в дом. Только один нашелся, пустил к себе в дом. Вот я в этой семье вырос. Я гордился своими родителями, в городе они были все уважаемы. Тогда все не знали, могут арестовать, могут - нет, но жили как-то. Оксана Ольхова: Облавы очень часто были. В школу, где мы учились, часто приходили немцы. Вытаскивали прямо с уроков педагогов. Куда они девались - не знаю. Вывешивали на окнах трупы, не разрешали снимать. Они висели несколько дней с надписью "партизан", независимо, в какое время года. То есть, разные ситуации были. Олег Озеров: Я попал в Красную армию после окончания 10-ти классов. Вот я служил на границе в городе Новый Самбор, это за Львовом. В предвоенные дни мы чувствовали, что война должна начаться. Правда, никто не знал - когда. Я как раз был дежурным по штабу корпуса. В деревушке крестьянский дом, гуцульский, на крыше - гнездо аиста. Говорят, что аист при приближении каких-то событий покидает свое место. И вот 21 июня 1941 года я вышел утром на крыльцо, смотрю - аиста нет. А 22 июня в 4 часа утра бомбежка, танки пошли, и начался бой. Я был в 12- й армии, которая вместе с 6-й армией дошла до Кировоградской области и там попала в окончательное окружение. Из этого окружения из двух армий вышло, как Паустовский пишет, полторы тысячи человек, остальные или погибли или попали в плен. Я был контужен и оказался в плену. Нас согнали на колхозный двор, выстроили, как обычно, в одну шеренгу и объявил немец, что коммунисты, политруки и евреи три шага вперед. Все вышли, потому что - обычная армейская команда, их тут же на месте и расстреляли всех. Мы были потрясены. Потом немец ходил и отсчитывал каждого пятого: айн, цвай, драй, фир, фюнф. Фюнф бек - выходи. Я оказался четвертым, потому что политрук стоял с правого фланга, его вывели и расстреляли, если бы его не расстреляли, то бы я попал пятым. Елена Ольшанская: Документ, хранящийся в Государственном архиве Российской Федерации: "Изложение материалов совещания "Об использовании рабочей силы" под председательством Германа Геринга 7 ноября 1941 года: "Русские неприхотливы, поэтому их можно легко прокормить без серьезного ущерба для баланса нашего продовольственного снабжения. Их не следует кормить слишком хорошо или приучать к немецкой пище, однако, они должны быть сыты и должно быть обеспечено сохранение их трудоспособности, соответствующей выполняемой ими работе". Олег Озеров: Каждый день работа, каждый день избиения, каждый день расстрелы. Лагеря большие, Лимбург и Шталаг 12-а, это Рейнская область. Там было огромное количество военнопленных, они на блоки были разделены. И советские, и французы, и англичане были там. Французы военнопленные жили хорошо, им посылки присылали, даже шоколад. Французы делились с нами, через проволоку передавали и хлеб, и сигареты. Но это была такая единовременная помощь. Все ходили голодные. Я до того истощал, что красноармейским ремнем опоясывался дважды. Елена Ольшанская: 2004 год в Польше был объявлен годом памяти Варшавского восстания. Оно началось 1 августа 1944 года, когда советская армия быстро продвигалась вперед. Восстание длилось два месяца и было полностью разгромлено гитлеровцами. Все это время советская армия стояла в 30-40 км от Варшавы, на другом берегу Вислы. Оксана Ольхова: Первого августа, я помню, жара, мы уезжали обычно на край Варшавы к тете, она жила напротив кладбища. У нее было два сына. Мы играли во дворе пополудни, вдруг ворвались немцы, а мы как раз в прятки играли, в кустах прятались с сестрой. Немцы расстреляли нашего двоюродного брата, а нас не заметили. Тетя выскочила на выстрелы, и они расстреляли тетю с ребенком маленьким. Мы с сестрой убежали на кладбище и спрятались в гробницу. Такая часовенка и там были полки, а на полках стояли гробы. Мы там просидели, пока людей вытаскивали из домов и расстреливали. Потом мы узнали, что примерно 50 тысяч они расстреляли под стенкой этого кладбища. Когда стихло, мы вышли и закоулками, закоулками с трудом добрались до мамы. Мама, конечно, нервничала очень, что нас не было. И мы видели, что уже баррикады стали строить, подкопы делать, потому что нельзя было пройти по улицам. Стреляли день и ночь, обстрел был страшный. Мы жили в центре Варшавы и были связными, у нас были сумочки, медикаменты, нам давали даже бутылки с горючим, чтобы бросать в танки. В Варшаве теперь стоит памятник ребенку-повстанцу. Дети могли пролезть так, что взрослым не видно. У нас не было еды, не было воды, страшная жара. Стали люди болеть. Стреляли так называемым орудием "Берта". Мы уже понимали по звуку, куда эта "Берта" летит. Именно в нашу сторону, разбила наш дом, все этажи. Наш подвал не снесло, но присыпало, нас потом откапывали. Помню утром рано, в 6 часов, гул самолетов. Мы уже различали этот гул. Есть легкое движение, а есть тяжелый с бомбами. Осколки и обломки самолетов летели как дождь. Не знаю, кто там сражался с немцами, русские или англичане. После этого, я считаю, уже некому было воевать. Город был полностью разрушен. Нам приказали выйти всем из подвалов, а чтобы никто не остался в повале, они стали выжигать все. Я не могла идти, у меня ноги почему-то отнялись. Меня люди несли на руках. Но когда немцы подходили, ставили и поддерживали, сестра со мной шла тоже и мама. Мама очень переживала, чтобы немцы не расстреляли нас, потому что мы были обессилены. Так нас довели, донесли до Прушкова. Прушков - это был лагерь, там разделяли детей от родителей. Нашу маму взяли направо, нас налево. Нас погрузили в вагоны ... по-русски - скот где, и повезли. Везли и делали гигиенические остановки, две остановки в поле. Там не было никаких селений и - насыпь. Поскольку у меня не было сил, я скатилась вниз. Испугалась ужасно, что поезд уйдет, и стала карабкаться. А тот немец, который стоял, увидел, что я карабкаюсь, ногой как дал, и я опять летела вниз. Я просто не поняла его жеста. Я опять стала карабкаться. Только потом до меня дошло, что он давал мне возможность убежать. Но я знала, что там сестра моя, мамы нет, никого нет, я больная. Я стала опять карабкаться. Он разозлился и как кинул меня, ногой швырнул в вагон. Там были мужчины раненые, они говорили, что нас везут в Освенцим. Олег Озеров: Начиная с 1942 года немцы стали вывозить советских военнопленных во Францию на строительство оборонительных сооружений, так называемый Атлантический вал, потому что они опасались высадки десанта. В 43 году я попал в эту колонну. Нас привезли в Бордо на строительство немецкой базы подводных лодок. И там на этой базе работали расконвоированные участники войны в Испании против Франко: французы, испанцы, чехи, югославы, поляки, белорусы и украинцы из восточных областей Польши. Мы вот стали искать связи. Боялись, конечно, нарваться на провокатора. Потом там познакомились, вышли на одного товарища, подпольная кличка его была Поль, а звали Фаддей Воронище. Он был членом подпольного комитета французской компартии. Мы установили с ним контакт, при его помощи организовали у себя в лагере подпольную организацию, которая занималась диверсией на строительстве. И 20 марта 44 года я и еще пять товарищей совершили побег. Подпольный комитет выбрал место на севере от города. Болота, поросшие лесом, мы туда бежали ночью. Нам повезло, шел дождь, собаки не смогли взять след. Мы примерно дней десять сидели в болоте, без еды, без всего. Правда, питались камышом, мякоть камыша мы жевали, а воды было много болотной, мы ее пили. Оксана Ольхова: В декабре месяце мы слышали, стали самолеты кружить над лагерем. Немцы ствали лихорадочно уничтожать свои преступления: крематорий и отдельные бараки. Нас опять погрузили в вагоны и повезли. Набито было так, что даже нельзя было сидеть, впритык очень много народу. Ехали долго, нас нигде не хотели принимать, наконец привезли на какую-то станцию. Первым делом выгружали мертвых. Я помню, что один мужчина в полосатой одежде меня взял на руки, потому что я не могла стоять, и спрашивал, откуда я. Я говорю, с Освенима. - Я с Освенцима тоже. Немец услышал наш шепот и бросил собаку, кинул на нас. Эта собака сбила нас с ног, что стало с этим человеком я не знаю. Олег Озеров: Мы тройками выходили из болота - два русских (два советских) и один подпольщик. Мы вышли - я, Антомохин, Боков и Чекан, а Иванов и Панов вместе с французом наскочили на немецкий патруль, на автоматчика, когда переходили железную дорогу. Француз бросился в одну сторону, а они опять в болото. Их нашли потом через месяц. Документы выправить не удалось, и мы поехали в автобусе. На выезде на КПП автобус остановили немцы и стали проверять документы. Нас сопровождали двое, они говорят, мы с вами останемся. А мы сидели в самом конце автобуса, огромный дизельный автобус, на полу сидели у задних дверей, они были завалены чемоданами. Я говорю: "Что вы будете с нами оставаться? У вас есть документы, а нас все равно расстреляют. А зачем вас расстреливать?" У нас были ножи, и Антомохин Миша, он лучше всех говорил по-французски. Мы решили так, что он выйдет, начнет с немцами разговаривать, а немцы тоже ведь не свободно говорили по-французски, начнет им голову морочить. Мы нападем, заберем оружие, а там уж будет бой, что будет, то и будет. Сидим понуро, какое-то время прошло, а потом я поднял голову, смотрю - обратно пассажиры лезут в автобус. Видно, надоело проверять. Вот так мы и остались. Но французы, когда выходили, поняли, что мы сидим, и кто сигарету дает, кто просто по плечу похлопает, отношение было отличное. Оксана Ольхова: В конце апреля англичане нас освободили, мы даже не ожидали этого. Свобода! Обмыли, накормили, дали какую-то одежду. И мы пошли в Варшаву, домой. Больше пешком шли, где подвезли. Пришли в Варшаву, Варшава разбита. Мы искали с сестрой маму. Было холодно достаточно, мерзли. И мы стали вести беспризорный образ жизни. Детей собралось довольно-таки большое количество. Бегали по Варшаве, искали, где что поесть. Так добрели до одной военной части, оборванные, конечно, грязные. Они смотрят: "Что вы, дети, хотите? Кушать хотите?". - "Хотим". Русский и польский языки похожи немножко. - "Приходите". Мы стали туда ходить. Они нас подкармливали. Потом нас собрали: "Мы вас отвезем в город, где вас накормят, где вас учить будут". Маму мы не нашли. Нас и не спрашивали, просто забрали. Документов у нас никаких нет. Он говорит: "Как зовут тебя?" Я говорю: "Меня зовут Кристина, сестру Людвика". - "Нет, таких у нас имен в России нет. Ты будешь Оксана или Ксения, а ты будешь Лидия. Отчество какое?" - "Папу Максимилиан звали, маму Ольга". -"Максимилиана тоже нет. Будете Максимовны". Посадили в вагоны, повезли, в Бобруйске выгрузили и не определили никуда, мы оказались опять на улице. Трагедия была в том, что мы русский не знаем. Мы, конечно, религиозные были, пошли в церковь. Там батюшка нас спросил, как, что. И он своим прихожанам сказал: вот две девочки из Польши. Собрали на подносе деньги, дали нам. Мы хотели попасть туда, где тепло. Нам сказали, что на Кавказе тепло. И мы поехали на Кавказ. Ехали на крыше вагона. Нам написали бумажку - город Краснодар, райисполком. Что такое райисполком, мы, конечно, не знали. Но нас привели туда и стали думать, что с нами делать. А там как раз открыли училище связи, именно для девочек, где были в основном сироты. И там мы учились, нас лечили. Я ведь ходила на костылях. Оттуда меня отправляли на курорт, я ноги лечила в Горячем Ключе. Правда, ноги болели долго, когда я родила ребенка, то еще с палочкой ходила. У меня два сына, хорошие ребята. Я их воспитывала в таком духе - на выживание. Люди крепкой воли выживают, а слабые - погибают. И в войне погибали, и сейчас погибают. Елена Ольшанская: Оксана Максимовна блестяще училась, получила высшее музыкальное образование, основала музыкальную школу в городе Баку и много лет была ее директором. А теперь она руководит хором при польском посольстве в Москве. Хор этот часто бывает в Варшаве, где у сестер Зенкевич не осталось родни. Но жива любовь к родине. Там их называют родными именами: Людвика и Кристина. Обеим Лех Валенса вручил государственную награду - памятный крест участника Варшавского восстания. Олег Озеров: Был бой за город Лангон. И вот в Лангоне партизан нашего отряда, он из Краснодарского края, Степан Кацур, повторил подвиг Александра Матросова. Правда, мы тогда не знали об этом подвиге Матросова. Во время атаки закрыл своим телом немецкий пулемет. Партизаны поднялись в атаку, и мы выбили немцев. В 2004 году мы с дочерью ездили в Лангон, на 60-летие освобождения Лангона, и там площадь назвали именем Степана Кацура. Табло вывесили: "Сепан Кацур героически погиб при освобождении Лангона 24 августа 1944 года". От этой площади берут начало два проспекта - проспект бывшего президента Франции Карно и проспект генерала Леклерка. А во главе этого треугольника - площадь имени советского солдата Степана Коцура. Мы были в отряде как братья, французы и мы как родные были, такая у нас была дружба. Она и сейчас такая. Кто жив остался, мы так и продолжаем. Елена Ольшанская: Около 30 тысяч советских военнопленных сражались во французском Сопротивлении. Каждый пятый из них погиб. Имена большинства неизвестны. Те, кто выжили, знали, что родина встретит их сурово. Олег Озеров: Понимаете, я, когда вернулся на родину, проходили процессы над военными преступниками немецкими, а свидетелями выступали бывшие военнопленные, бывшие заключенные. Тех наказывали, расстреливали по заслугам, а эти - свидетели, благодаря показаниям которых их наказали - никто им не сказал спасибо. Меня и моих товарищей по отряду никто не репрессировал, но есть такие, которых репрессировали, и относились, как у нас в народе могут в разговоре унизить человека, оскорбить. Документы у нас отобрали при проверке. А в 1981 году я получил документы французские официальные и пенсию мне назначили французскую. Мог бы успокоиться - я получил и больше ничего не надо. Но у меня задача была помочь остальным, чтобы они тоже обрели документы, получили достоинство и получили пенсию. Я начал над этим делом работать. Я собирал данные, на французском языке писал анкеты, отсылал друзьям в Париж. Они обращались во французские архивы, получали и присылали мне удостоверения, я здесь их рассылал. Люди стали уважать моих товарищей. Награды, которые из Франции пришли, им стали вручать на уровне руководства городова. Ельцин наградил медалью "За отвагу" тех, кто бежал из лагерей, кто вступил в Спротивление. Один - Мокрушников Михаил Николаевич, он умер сейчас, мне написал, что не медали он рад, а рад тому, что "тяжелый камень свалился с души, теперь меня уважают". Елена Ольшанская: Олег Николаевич Озеров - кавалер высшего французского ордена Почетного Легиона, он возглавляет российскую общественную Организацию ветеранов французского сопротивления. Я беседовала с ним накануне его поездки во Францию - 3 мая 2005 года в Париже на кладбище Пер Лашез при его участии открыт памятник советским бойцам, погибшим за Францию во Второй мировой войне. Олег Озеров: Когда мы были там, то всех мучили одна мысль. Мы там воевали не только за Францию, но и за Россию, за СССР. Нас мучило: помнит ли нас родина? Потому что нас объявили изменниками, а все мы были патриотами. И, попав в плен, создавали подпольные организации, боролись с немцами, совершали побеги, воевали в рядах сопротивления во Франции, в Италии и в других странах. Но у каждого под сердцем все же ныло - а помнит ли меня родина? И когда мы возвращались, мы не знали, то ли в лагеря попадем, то ли куда. Но все равно возвращались, потому что любили свою родину. И вот я предложил написать на памятнике - наш посол согласился и французы, на двух языках - "Родина помнит". |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
