Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[31-10-05]
Россия как цивилизацияРусский немецАвтор и ведущая Елена Ольшанская
В передаче участвуют:
"Несколько десятилетий подряд, начиная с 1960-х годов... в переполненную электричку "Москва-Александров" садился высокий, бородатый человек, выделявшийся среди пассажиров легкой небрежностью в одежде и внутренней сосредоточенностью. Он вез из столицы в провинциальный город не набитые продуктами сумки, а потертый портфель, в котором лежали молоток, рулетка, записная книжка, чертежи..." - Так вспоминают сотрудники музея-заповедника "Александровская Слобода" Вольфганга Вольфганговича Кавельмахера - недавно умершего историка архитектуры, реставратора. Крупный ученый, в советское время не сделавший официальной карьеры, немец, всю жизнь посвятивший изучению старой русской культуры. В программе "Россия как цивилизация" - передача, посвященная памяти Вольфганга Кавельмахера. Елена Ольшанская: "Историки делаются - поэты родятся", - говорит латинская сентенция. Наши правительствующие немцы имеют ту выгоду против историков и поэтов, что они и делаются и родятся. Родятся они от обруселых немцев, делаются из онемечившихся русских... Немецкий немец в правительстве бывает наивен, бывает глуп, снисходит иногда к варварам, которых он должен очеловечить. Русский немец ограниченно умен и смотрит с отвращением стыдящегося родственника на народ. И тот и другой чувствуют свое бесконечное превосходства над ним, и тот и другой .... уверены, что с нашим братом ничего без палки не сделаешь. Но немец не всегда показывает это, хотя и всегда бьет; а русский и бьет, и хвастается". Так (с болью и раздражением) писал Александр Иванович Герцен, сам как минимум наполовину немец, об имперской российской бюрократии. Все это рухнуло в революцию, но люди остались. Многие из них и их потомки ощущали себя не менее русскими, чем когда-то Герцен. С Вольфгангом Вольфганговичем Кавельмахером я познакомилась в 2002 году на Зубовских чтениях - научной конференции в музее-заповеднике "Александровская Слобода". При Иване Грозном здесь, в "кровопийственном граде", пытали и казнили, однако звучала церковная музыка, сочиненная тираном, печатались книги, принимали иностранных послов. С ХYII века это женский монастырь, а при советской власти в разоренных келиях - на 101-м километре от Москвы - селились уголовники и политические ссыльные. Теперь здесь соседствуют (и соперничают) восстановленный монастырь и один из лучших современных музеев, в научном центре которого изучают русский ХУ1 век, "иваногрозноведение". Историк архитектуры Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер - среди исследователей, уверенных, что комплекс зданий бывшей "опричной столицы" построили итальянские мастера при отце Грозного, Василии III. Говорит Вольфганг КАВЕЛЬМАХЕР (запись 2002 года): Столица - это место, где государь держит стол. Империя - собранные военной силой земли, которые держатся на кулаке и на мече, в империях может быть много столиц, потому что государь переезжает из одного места в другое. У великих императоров Священной Римской империи столицы блуждали. В России началось то же в конце ХУ-го века. Это надвигалось, потому что мы присоединяли все новые и новые, гигантские, кстати, территории, они было славянско-русскими, все это было нашим по прошлому, по старым отношениям, но все это приобреталось заново, и поэтому государь был всегда в походах. И в какой-то определенный момент Василий III, который принял престол, взял государство у своего отца Ивана III, передвинулся к местам своего знаменитого богомолья. Я называю Александровскую Слободу Троицкими выселками. Елена Ольшанская: "... Закончив свой московский двор, Василий III перебрасывает освободившиеся строительные кадры в семейные вотчины и уделы. В первую очередь, он украшает новыми постройками свой осенний троицкий путь. В Троице-Сергиевом монастыре он строит обращенные в сторону Слободы кирпичные Святые ворота с надвратной церковью Сергия..., а в конце пути заново возводит свою главную загородную резиденцию - Государев двор с соборной церковью Покрова. Память Сергия великий князь празднует в Троицком монастыре, а Покров в Слободе, проводя осень в пирах и охотах..." (Из статьи В.В.Кавельмахера "Государев двор в Александровой Слободе как памятник русской дворцовой архитектуры"). Вольфганг Кавельмахер: Троице-Сергиевский монастырь - это округа, где был его крестный отец, Сергий Радонежский. Василия Ш младенцем клали к нему на гроб. Это было для него святое место, кроме того, это был самый почитаемый монастырь на Руси. Василий обязательно ходил туда на богомолье. И он захотел иметь свой новый дом около Сергиева монастыря. Это одновременно богомолье и место прохлады. Летом ведь неописуемо жарко было в средневековой Москве, тем более, что обнажаться тогда было нельзя - это было неприлично. Поэтому надо было где-то жить свободно и легко. Это была жизнь на воздухе - дача, в своем смысле. Охота была непременным развлечением - других не было, театров не было, и кроме богослужения и охоты ничего не было у феодала, у дворянина и князя. Поскольку это было время полной перестройки государства, его крепостей, дворцов и соборов, всей архитектуры, (мы ведь стали очень большой единицей среди государств Европы), то приглашались зодчие из-за границы, как известно, в основном из Италии в это время. То есть, мы вспоминаем историю: сначала у нас были греческие мастера (в домонгольский период), они строили нам все соборы, а в конце ХУ-го века Иван III впервые вызволил, привез, нанял в Европе (обманул, естественно, ибо их не отпускали обратно) мастеров уже итальянских, причем, не только квалифицированных зодчих, но и резчиков, их семьи, все это ехало целым штатом. Со слугами они ехали, потому что тогда были слуги у людей, и все они тоже были профессионально выучены. Они думали, что они едут временно, поработать и заработать, а в итоге они становились пленниками. Это все известно историкам. Была отстроена столица, московский Кремль и крупные какие-то вотчины, а потом принялись строить резиденцию в Александровой Слободе, на новом месте. В сорока километрах от Троице-Сергиева монастыря по прямой линии - тогда это была дорога - была построена (как мы теперь поняли, мы очень поздно это поняли) крепостца такая, которая обросла многими церквами, многими палатами... Все это раскрывается год от года. Там Иван Грозный вершил суд и расправу, как известно. И Василий судил там, это место, куда все столичные функции временно переходили из Москвы. Иван Грозный там поселился, когда ему нужно было покинуть Москву. Эту драму мы знаем очень хорошо, ему надо было убежать. Он был экспансивный человек, он бежал от собственных подданных. Он туда сбежал, потому что это был его второй дом, если угодно, потому что у него в каждом городе были на приезд хоромы. А это был второй крупный дом, где он мог поместиться с архивом, в том числе. Ему ведь нужно было вести непрерывную переписку, дьякам надо было писать и строчить. Сначала, как известно, он выбрал Коломенское для своего опричного побега. Но в Коломенском был, видимо, плохонький дом, он был досягаем, и Грозный уехал в Слободу. Там была крепость, а в Коломенском не было. Елена Ольшанская: Дед Ивана Грозного, Иван III, был женат вторым браком на византийской принцессе Софье Палеолог. После смерти старшего, любимого сына (от первого брака) Иван III сначала сделал своим соправителем малолетнего внука Дмитрия, но затем передумал, заточил его в тюрьму и отдал трон сыну Софьи Палеолог, Василию. Василий III, как и отец, был женат дважды. Первую жену, бездетную Соломонию Сабурову, он заточил в монастырь, а вторая жена, молодая литвинская княжна Елена Глинская, родила ему будущего Ивана Грозного. По легенде, казанская ханша, которой московские гонцы сообщили о рождении царевича, ответила им: у вашего младенца "двои зубы", одними он съест нас (татар), а другими вас". Присоединив многие земли к Москве, дед и отец Ивана Грозного призвали своих родичей - князей и бояр на службу. После смерти Василия III, а затем вскоре - Елены Глинской, страной правила Боярская Дума, состоявшая из враждовавших между собой групп, и рано осиротевший Иван постоянно чувствовал угрозу своей жизни. Анна Хорошкевич: С Иваном Грозным произошел несомненный перелом в русской истории. Если его предшественники ограничивались преследованием ближайших родичей, в которых они могли подозревать претендентов на наследие, то есть, их репрессии были ограничены и территориально, и численно, то репрессии Грозного охватили практически всю страну, огромное количество людей, а не только боярство, что в ХYII веке, кстати, ставилось ему в заслугу, и что ему в заслугу ставил, как известно, Иосиф Виссарионович Сталин. Что такое опричнина? Царское войско, но те, кто в опричнине, выполняли обязанности не только активной части войска, полностью подчиненного воле Ивана Грозного, но заодно еще аппарата насилия над всеми остальными. Это было, если можно так сказать, КГБ ХУI-го века. Елена Ольшанская: Власть самодержца божественна. Иван Грозный думал о себе как о носителе абсолютной истины, поэтому он приказал уничтожить город Новгород, который приносил большие доходы в его собственную казну. В 1570 году, предприняв поход на Новгород, Иван Грозный в качестве главного военного трофея увез в Александровскую Слободу златописные западные двери главного храма - Софии Новгородской. Вольфганг Кавельмахер: Когда Москву стали собирать, новое государство западноевропейского типа, стала собираться империя, то стали привозить колокола и, наверное, двери уже в тот период. Это началось еще при Иване Калите, когда появился крохотный городок на Москве-реке, и у него свой князь. Династия Даниловичей начала тогда свое триумфальное шествие. Стали свозить трофеи, это подражание античности и даже, может быть, Священному Писанию. Выломать двери - это роскошно. Надо унизить и парализовать волю противника. Если вы входите в город, вы чудовищно выдергиваете эти самые двери, в храме остается зияющая дыра и все плачут, естественно. А вы - победитель. Сначала были привезены псковские двери, я это выяснил, не знаю, как к этому относятся ученые, еще нет откликов. Это Тверские так называемые врата, они были поставлены в большой собор Александровской Слободы. А потом через 50 или 60 лет Иван Грозный выломал новгородские главные Васильевские врата Св. Софии. Он привез их сюда и поставил, так они до нас дошли. Те (псковские) были вообще супердревние, это византийские врата литые (которые в западный портал поставлены), а в южном - Васильевские врата ХIУ века, подписанные, к счастью, поэтому мы понимаем, кто и когда их строил. Их в 1336 году построил архиепископ Василий Калика, выдающийся деятель новгородской русской церкви. Он это все подписал, он и изображен там на нащельнике. Это шикарные врата. Но они в тысячу раз хуже, чем, например, Суздальские, которые до нас дошли. Там две пары изумительных врат домонгольских. Эти - хуже все-таки, грубее, но экспрессия дивная. Настоящее средневековье с жутью. Суздальские врата стоят на месте, но публика о них не знает. Их публиковали, конечно, и подводят к ним экскурсантов, но чтобы понимать средневековое искусство нужна большая культура. Русский царь в данном случае ведет себя логично. Новгород, Псков, да и Тверь от него хотели отложиться, естественно, кому же хочется жить при таком царе, и вообще при Москве. Все они имели центробежную тенденцию, они хотели уйти, Новгород и Псков туда, к чему они относились - к Прибалтике. Это русская Прибалтика. Все они хотели сбежать уже давно, но им не дали. Хорошо это или плохо - вопрос. Может быть, и хорошо, что не дали. Но какой ценой! Жестокость была страшная. Это были богатые города, Грозный был беспощаден. Он не был экономистом, как, кстати, и нынешний правитель, он не понимал, что такое деньги, рынок, ему нужно было сегодня иметь казну, чтобы оплачивать войско, оплачивать войну. Он был полководец, непрерывно воевавший и продувшийся в итоге. Потом это к Смуте привело и к новым трагедиям. Конечно, он истязал эти города, он грабил и убивал всех кругом. Это была подлинная крамола, это была измена, и до сих пор для русского человека слово "измена" - страшная вещь. Анна Хорошкевич: В советское время Вольфганг Вольфгангович делал доклад в институте, который тогда назывался Институтом истории СССР (теперь это Институт Российской истории). Он пришел в наш сектор истории России периода феодализма, и своим обликом, манерой держаться, говорить и думать совершенно меня поразил. Он настолько отличался от других членов академического сообщества открытостью, надеждой на то, что радость его находок будет разделена коллегами по цеху! Но, к сожалению, ничего подобного не случилось. Он развертывал свои планы реконструкции соборов Александровой Слободы и перемежал рассказом о своем детстве и молодости. Вольфганг Кавельмахер: Про Александровскую Слободу, которая в XYI веке превратилась в третьестепенный, провинциальный, бедный монастырь (архитектурно бедный, он был не малым, но бедным), не поняли, что это ансамбль, что это остатки ансамбля. В том, что с 50-х годов XYI века вобрал в себя новый Успенский монастырь, просто не разглядели крупной постройки, одновременной, созданной по какому-то единому проекту и достаточно пышной. Это был девичий монастырь, монастырский духовник Корнилий во второй половине XYIвека взял все в свои руки, он был приставлен к девицам, как их начальник и организатор их жизни, и он снес все дворцовые покои, оставил только церковь. Поляки и Смута тут не при чем. Когда идет война, вы грабите храм, пожалуйста, утащили ризу, вынесли казну, но вы не будете ломать здание, это безумие, тем более, что это огромный труд. Это сломал Корнилий. Он преподобный сегодня, он причислен к лику святых. Но я его в данном случае не осуждаю, он, конечно, невинен был, не понимал, что делал. Этот дворец - второй после Большого кремлевского дворца, он имел аналогичную структуру и был подобен кремлевскому. Особенность кремлевского дворца, это видят, кстати, все: вы выходите на площадь, где стоит собор, а потом огромная лестница поднимает вас в дворцовые палаты и покои. Одна лестница восстановлена, вторая прижата к Благовещенскому собору, скрыта в папертях, были и еще лестницы. Два уровня: низкий, народный, площадной (сами соборы) и высокий уровень - царского жилища. Здесь все повторено. Две дворцовые церкви, Троицкая и Успенская, стояли высоко, на высоких папертях, а собор был принижен искусственно, опущен, колокольня вообще стояла на земле. Лестницы до сих пор видны, они, правда, в дереве были, но они прочитываются. Елена Ольшанская: В разгар Первой мировой войны, летом 1916 года сестры Марина и Анастасия Цветаевы снимали дачу: "Город Александров Владимирской губернии, он же Александровская Слобода, где Грозный убил сына... Городок в черемухе, в плетнях, в шинелях..." В том же 1916 году историк архитектуры Алексей Иванович Некрасов увидел и угадал в старых зданиях местного монастыря стиль итальянских мастеров, тех самых, что строили московский Кремль, и опубликовал свое открытие. В 1947 году профессор Некрасов отбывал лагерный срок в Воркуте. В Воркуту попала и семья Кавельмахеров: Вольфганг Альфредович в 1935 году был осужден ОСО НКВД за контрреволюционную деятельность... Вольфганг Кавельмахер: Отец был русский немец, студентом он был посажен. Вся наша семья была выслана, и я в том числе. Я был репрессирован в три года, я член "Мемориала". Знаменитый профессор университета Некрасов отбывал срок на Воркуте, где я его видел. Очень знаменитый ученый, несчастный, конечно, это трагическая фигура. Его на работу гнали под конвоем с собаками. Он был не один, а в маленькой колонне заключенных, "придурков" так называемых, то есть, интеллигентов. Его гнали из зоны, где живут зэки, на работу, а я шел в школу. Я сходил с дороги в снег, и они шли. Каждый день это повторялось по будням, а поскольку это пять лет продолжалось, я несколько лиц выделил для себя. Там было еще несколько выразительных физиономий, а у него была самая выразительная. В 1916 году, до революции, он опубликовал первую статью об Александровой Слободе. Она была в каком-то смысле сенсацией. Вообще тогда, в начале века, сто лет назад, это все впервые открывали. Была заря науки, и его задача была воспламениться, больше ничего. Он просто увидел, что это древние памятники. Сквозь архитектуру очень скромную просвечивали фрагменты, куски, он понял это, примерно понял их значение. Он ошибался в датах, поскольку не исследовал лично, не зондировал, не погружался в эту кладку. Он ездил до революции, созерцал это, описывал, публиковал фотографии. Так он показал впервые этот ансамбль. А потом в 1948 году, когда освободился, он попал туда уже как ссыльный, прописался здесь. У него ведь не было библиотеки, выписок, он написал огромное количество чисто тюремных, лагерных книг по древнерусской архитектуре, и потом, приехав, уже на материале снова стал писать. Когда его вновь арестовали, это была вторая волна, я еще был в школе, а потом узнал его по фотографиям. То есть, мы с ним общались как духи. Сергей Заграевский: История моего отца - это, конечно, история поколения. Поколения, которое вынуждено было работать не по специальности, заниматься чем угодно, только не любимым делом. А если работать по специальности и заниматься любимым делом, то жить в нищете. Воркутинская ссылка за сам факт немецкой национальности - это лишь одна малая часть того, что ему пришлось в жизни перенести. Он занимался литературоведением, работал над диссертацией о Блоке, но был вынужден ее бросить, потому что отказался написать марксистско-ленинское вступление. История архитектуры и реставрация были менее идеологизированы, и отец там себя нашел. В этом плане ему, можно сказать, повезло. Он был абсолютным аскетом. Чем он питался, как жил, во что одевался? Могу сказать: когда вырос его сын ( то есть, я), одевался он в мои обноски. Он никогда ничего себе не покупал. Я вообще не помню случая, когда отцу что-то покупали. Он питался так: хлеб, вода, яблоки, и варил себе бульон из говяжьих костей - всю жизнь. Возможно, полное пренебрежение к финансовой стороне и дало ему возможность прожить настоящую честную жизнь подлинного научного работника. Вольфганг Кавельмахер: Я никогда не думал быть историком архитектуры. Просто, поскольку у меня немецкая фамилия и ужасное имя-отчество, меня должны были, как считала моя мать, посадить. И на семейном совете, когда я окончил школу, было решено обязательно дать мне хлебную профессию, то есть, не гуманитарную. Хотя меня тянуло к гуманитарным дисциплинам, они сказали: ни в коем случае, ты погибнешь в лагерях. А если у тебя будет профессия строительная, ты будешь десятником и выживешь. Логика была железная - тебя обязательно посадят. Это был 1950 год, я должен был ехать учиться в Москву, а в архитектурном институте есть и то, и другое: там профессия мужская, ты можешь руками работать. Так было выбрано. Я попал туда случайно. Приехал в Москву, поступил в институт и понял, что ошибся. Выход был только один - в реставрацию. Я никогда не видел русских церквей, поскольку вырос в Заполярье. Храм я увидел из окна поезда в 1947 году, когда ехал из Москвы в Воркуту, где мои родители жили в ссылке, и я с ними вместе. Сначала Троице-Сергиев монастырь, я совершенно был потрясен, потом увидел Александров - это меня заинтересовало, взволновало. Вообще архитектура для ребенка, который видел только тундру, как сказка. Став студентом Архитектурного института, я, конечно, поехал уже из любознательности, посмотреть на эти памятники. Это было, наверное, в 1952 году. А потом стал там работать как исследователь. Анна Хорошкевич: Вольф Вольфович (так все его называли) отличается от своих коллег и от моих коллег- историков, тем, что за особенностями стиля он видел глубинные основы не только идеологии, но и психологии человека того времени. Вот, например, очень интересная идея о колоколах. Сначала у нас были очепные колокола, когда язык укреплен неподвижно, а движется сам колокол. Этот принцип сохранился в Европе до сих пор, он дает равномерный, несколько монотонный гул. Наши колокола - языковые. Переход к ним совершился на протяжении ХY - ХYI веков. Вольф Вольфович говорит: в этом свободном движении языка отразилось, пусть в такой странной форме, стремление к свободе, не осуществившееся в других сферах жизни. В Александрове он сумел "раздеть" Покровский собор, сумел за наслоениями XYI века и более поздними увидеть остов того здания, которое было первоначальным. Человек с совершенно фантастической интуицией. Когда он открыл детали, явно обнаруживающие итальянское влияние, он отнес первоначальный комплекс к 1513 году. Многие коллеги не согласны, они считают, что это вторая половина ХYI века, об этом продолжаются дискуссии до сих пор. Но, например, он, по-моему, очень убедительно доказал, что Троицкий собор Троице-Сергиева монастыря - это реплика Успенского собора в Москве, и на этом основании восстановил некоторые детали самого Успенского собора. И вот мне кажется, что если он так хорошо сделал это с Троице-Сергиевым монастырем и Успенским собором Московского Кремля, то и здесь в его реконструкции должна быть такая же доля вероятности. Сергей Заграевский: Отец считал своими главными открытиями Успенский собор в Москве - факт перекладки сводов, Александровскую Слободу - обоснование датировки, церковь Параскевы Пятницы на Подоле в Сергиевом Посаде - он ее передатировал на более позднее время, на XYI век. Все, что связано с колоколами - это была его фундаментальная работа ("Способы колокольного звона и древнерусские колокольни"). Я могу сказать так: пожалуй, для истории архитектуры то, что несомненно, перевернуло науку - это две его находки, два открытия. Первое. Датировка Александровской Слободы, когда выяснилось, что шатровое зодчество началось не в 1532 со строительства церкви Вознесения в Коломенском, а в 1513 году со строительства дворца Василия Ш в Слободе. И второе, - то, что он нашел на Соборной площади в Кремле колокольню Ивана Лествичника, 1326 года, ее остатки. Значит уже в это время у нас были колокольни типа западных кампанил. Вольфганг Кавельмахер: Грозный, безусловно, строил много. Его грандиозные постройки, в частности, Распятская колокольня необычайной формы (это была часозвоння с огромными циферблатами, с шатром, напоминающим готический шпиль) просто заслонила в глазах ученых всю предыдущую историю, и они не разгадали, не увидели, что внутри стоит маленькая церковь, поминальный храм. Он стоит внутри до сих пор и принадлежит Василию Ш. У нас много дебатов по поводу того, как датировать памятники, как их атрибутировать, но с тем, что внутри Распятской колокольни - другой храм, церковь Алексея Митрополита, никто не спорит. Грозненский масштаб задавил отцовские постройки и переключил на себя внимание. Главное, все были ослеплены казнями. Люди любят ужасы, их влечет это. А на самом деле, до Ивана Грозного тут было вполне благополучное место. Что итальянского и что русского? Вы знаете, это трудный вопрос. Во-первых, это европейские мастера, прежде всего. Мы немножко злоупотребляем, называя их фрязями, то есть, итальянцам, это европейские мастера, даже если они из Италии. Как выяснилось недавно, и я этим очень увлечен, поскольку я теперь живу в Европе, это очень сложная вещь - мастер. Он работает и там, и там. Можно работать во Франции, в Германии, в Италии, быть итальянцем по крови. Но они - всеевропейской выучки, Фиораванти в том числе. Он, как выяснилось теперь, построил немецкую церковь. Наш Успенский Собор - он не итальянский, он больше немецкий. Разница с Россией была огромной и в технологии, и в обработке камня. Мастера вынуждены были принимать нашу форму церковную: это не базилика, а византийская крестово-купольная конструкция, маленькая, маломасштабная церковка, со скромными дверями. Они вынуждены были лавировать. Переступить было нельзя, церковь бы не позволила, да и народ бы не позволил. Хотя это однажды в ХУ1 веке было сделано, когда мирополит Макарий (при Иване Грозном) разрешил построить Покровский собор на Рву, то есть, Василия Блаженного. Переступили через все, через традицию и так далее. Русский народ очень легко это принял, как французы Эйфелеву башню. Приняли и сочли затем своим этот Покровский собор, а он вопиюще не свой. Полный отрыв от крестово-купольной византийской конструкции. Он больше похож на мечеть, как говорили все завоеватели, в том числе Наполеон. Это была настоящая революция, но она не стала революцей, потому что подражаний практически не было. Всего три церкви такие построили, и все. Митрополит Макарий совершенно потряс меня. Я понимаю, на что он пошел. Он пошел и на книгопечатание, и он разрешил молиться статуям, которые в то время привозили из Европы. Ограниченно, но все же разрешил. Это как те же иконы, но только западная традиция. Можно было ведь до бунта довести. Но он сказал: молитесь. Сергей Заграевский: С детства у меня возникали вопросы по истории архитектуры, у нас дома было полно книг, чертежей. Я задавал отцу вопросы - один, другой, третий... И в один прекрасный день я ему задал вопрос: "Почему храмы Владимиро-Суздальской Руси белокаменные?" - "Ну как, почему? Они белокаменные." Я знал, что белый камень дороже кирпича, что его нужно в каменоломнях добывать. Почему не кирпич? На этот вопрос отец мне не смог ответить. Он, правда, надо отдать ему должное, домонгольским временем почти не занимался. И для меня это была зацепка: если отец не смог ответить, значит, тут есть над чем думать. Отец меня никогда целенаправленно не брал ни на какие объекты. Но, с другой стороны, почти на всех его объектах как-то понемножку я побывал. То мать со мной приходила, приводила за руку. Я бывал на очень многих его докладах. Моя мать, Инна Михайловна Заграевская, уникально талантливый человек. У нее была довольно тяжелая литературная судьба. Ее в 1968 году после чехословацких событий вышвырнули из литературы. Она общалась с теми, "кто вышел на площадь в тот назначенный час". Ее перестали печатать. У нее до 1968 года были десятки публикаций в разных журналах, вышло несколько поэтических книжек, и это при том, что она начала писать в начале 1960-х, когда ей было уже за тридцать. Она, как и отец, 1933 года рождения. Она была доцентом по химии в Московском текстильном институте. Из химии ее не вышвырнули, она зарабатывала деньги, но в 1978 году сама химию бросила, потому что ее это сильно тяготило. Конечно, зарабатывать литературой она не могла. Наша семья жила в фантастической нищете, даже по советским временам. Мы жили втроем на двухсотрублевой заработок отца. Бабушки и дедушки помогали - единственное, что нас как-то спасало. Елена Ольшанская: Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер умер в Германии 29 мая 2004 года. Сергей Заграевский: Отец был очень красивым, что называется, видным и интересным мужчиной, высокого роста, невообразимой физической силы, и оставался таким до самой смерти. Умер он скоропостижно, просто заснул и не проснулся. Обширный инфаркт. Он был однолюбом, очень любил свою жену, мою мать. Когда она уехала в Германию, он этому сильно противился. Конечно, в Германии ему, по большому счету, делать было нечего. Он объехал Германию, северную Италию, посмотрел памятники, с ними поработал. Но сердце его было в России, и сердце, и профессия. Матери одной было трудно. Она подбирала на улице бездомных собачек, и он ей помогал с ними. Он был готов перепечатывать ее стихи, был готов ей помогать во всем. Мать очень хорошо прижилась в Германии, живет там, слава Богу, и сейчас. Я недавно в интернете открывал на нее ссылки - сотни уже ссылок, у нее сотни публикаций на немецком языке. Она пишет стихи и переводит колоссальное количество русских романсов, выступает сама с ними. Она выучила язык и перевела на немецкий, пожалуй, все основные сочинения классиков русской поэзии, начиная от Пушкина и заканчивая Багрицким. Где-то в 1996 они уехали. Сначала он по несколько месяцев проводил в России, ездил на раскопки, на объекты. Потом совсем перестал приезжать. С одной стороны, он признанный патриарх отечественной науки, но, с другой стороны, его подвижничество вошло в противоречие с реалиями жизни. Храмы стали отдавать церкви. Известна его борьба за Александровскую Слободу, за то, чтобы храмы остались у музея. Но Покровский собор (ныне это Троицкий собор) потерян. Колокольня Алексея Митрополита ( Распятская) в совместном ведении. Уже наверх на звонницу без разрешения пройти нельзя. Фотографировать Васильевские врата тоже нельзя. У отца отобрали церковь Иоанна Предтечи на Городище в Коломне, где он проводил раскопки. Он был в прекрасных отношениях с коломенским музеем, но не нашел общего языка с местным благочинием. Мне потом удалось это сделать, я завершил его исследования на городище, завершил его работу, которую он начал с датировки этой церкви более ранним временем. Я гораздо более гибкий человек, чем он. Он не хотел приспосабливаться, не мог, не умел. И слава Богу, иначе бы он был не он. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
