Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Экслибрис Впервые по-русскиДэйв Эггерс: "Рвущий сердце труд потрясающей гениальности"
Дэйв Эггерс - сенсация в американской литературе начала 21 века. Причем, сенсация не только громкая, но и знаковая. Среди прочих критиков и читеталей Эггерса, так полагает и постоянный сотрудник "Экслибриса", журналист и переводчик Остап Кармоди, которому на минувшей Франкфуртской книжной ярмарке удалось встретиться с "новым Сэлинджером"... Остап Кармоди: В США редко употребляют выражение "Великий Американский Писатель", чаще говорят о "Великом Американском Романе". Такой роман там хочет написать каждый, берущийся за перо всерьез. Составные части известны - произведение должно быть объёмным, охватывать длительный период времени, желательно рассказывать о нескольких поколениях одной семьи и поднимать серьёзные социальные проблемы. Американская литература выдаёт, по крайней мере, один Великий Роман в десятилетие. В позапрошлом году в ряд, который открыли когда-то "Моби Дик" и "Унесенные ветром" встали, к примеру, удостоенные Национальной книжной премии "Поправки" Джонатана Френзена. Но есть писатели, выбивающиеся из этого ряда. Сэлинджер, к примеру. Назвать "Над пропастью во ржи" Великим Американским Романом язык не поворачивается. Но если его изъять, в американской и даже в мировой прозе образуется огромная дыра. То же, хоть и в меньшей мере, относится к "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи, к "Голому завтраку" Берроуза, к "Страху и отвращению в Лас-Вегасе" Хантера Томпсона, к "Дзену и искусству ухода за мотоциклом" Роберта Пирсига. Подобные книги можно было бы объединить под лейблом "Частный Американский Роман" - не пытающийся охватить эпохи и поколения, а рассказывающий о частном эпизоде частной судьбы. Таких Частных романов, на самом деле, гораздо меньше, чем Великих. Дэйву Эггерсу на сегодняшний день всего 33. Своё первое художественное произведение, роман, который и вынес его к общенациональной славе, он выпустил в 2000-м. Роман назывался "Рвущий сердце труд потрясающей гениальности". Удивительная наглость. Из газеты The Times: "Рвущий сердце? Несомненно. Потрясающий? Да, потрясающий. И если гениальность - это умение показать мир новым и незабываемым способом, мы можем назвать этот роман гениальным". London Review of Books: "Книга поистине безжалостна, как любое гениальное произведение... Она полностью расплачивается по счетам, заданным её названием". Но лучше всего общее настроение выразила Tampa Tribune: "Сорок лет читатели ждали, что Джером Дэвид Сэлинджер пришлёт с Вермонтских холмов новый манускрипт. Что ж, ожидание окончено, мы можем больше не ждать вестей от Сэлинджера. Его сменил удивительный новый писатель. Которого зовут Дэйв Эггерс". Сравнение подхватили, и теперь редко кто не называет Эггерса новым Сэлинджером. Так же как и Сэлинджер, Эггерс не любит давать интервью, а если и дает, то исключительно по email-у. Когда на минувшей Франкфуртской книжной ярмарке я подошёл к агенту писателя с просьбой о разговоре с ним, мне ответили, что это крайне маловероятно. Увидев мой диктофон, агент чуть не рассмеялась мне в лицо. "Эггерс никогда не даёт интервью на микрофон", - было сказано мне. Тем не менее, для Радио Свобода, для программы Экслибрис и серии передач "Впервые по-русски", Эггерс согласился ответить на несколько вопросов. На диктофон. Правда, говорили мы в клубе, было шумно, играла музыка, поэтому приношу свои извинёния за плохое качество записи. Остап Кармоди: Критики сравнивают Вас с Сэлинджером. Чувтвуете ли Вы какое-нибудь родство с этим писателем? Мне в литературном плане, а в том, как вы воспринимаете мир. Дейв Эггерс: Мне нравятся его книги, Я считаю его великим писателем, но - нет. Его герои апатичные, иногда идеалистичные, а мои истории всегда про надежду, мои герои более целенаправлены, они борются, а в его история не происходит ничего серьёзного, герои почти ни с чем не борются, в большинстве книг мало что происходит. Но он прекрасный писатель. "Рвущий сердце труд потрясающей гениальности" - ещё большей наглостью, чем название, могло показаться то, что человек, которому нет и 30, публикует свою 500-страничную биографию - книга описывает реальные события жизни Дэйва. Вопрос снимается после первой полусотни страниц. Когда писателю был двадцать один год, у него, с интервалом в один месяц, умерли от рака отец и мать. Дэйву практически в одиночку, опираясь лишь на помощь его сестры Бет, пришлось воспитывать младшего брата - семилетнего Кристофера, или, как называет его Эггерс, Тофа. Наследства родители не оставили, кормить брата было особо не на что, из родного дома братьям пришлось съехать. Так что за несколько месяцев событий в жизни автора произошло столько, сколько у других не происходит и за полвека. Все основания для мрачной и тяжелой книги - в духе Фолкнера. Ничуть не бывало - более светлого, радостного и живого произведения я не читал, кажется, вообще никогда. Дейв Эггерс, их романа "РВУЩИЙ СЕРДЦЕ ТРУД ПОТРЯСАЮЩЕЙ ГЕНИАЛЬНОСТИ"... Около камина всё ещё стоит аквариум, но рыбы, четыре или пять лупоглазых золотых рыбок со слоновой болезнью, погибли несколько недель назад. Вода, всё ещё подсвеченная сверху фиолетовыми аквариумными лампами, сереет плесенью и рыбьими экскрементами, мутная, будто встряхнули стеклянный шар со снегом. Какой вкус у этой воды? Как у питательной смеси? Как у водорослей? Я хочу спросить мать: "Как ты думаешь, какой у неё вкус?" Но ей не понравится такой вопрос. Она не ответит. "Проверишь?" - говорит она, имея в виду свой нос. Я отпускаю её ноздри. Ничего. Я наблюдаю за носом. Её летний загар ещё не сошёл. Кожа гладкая, светло-коричневая. Потом она появляется, кровь, сперва крохотным ручейком, за которым показывается толстый угорь, медленно выбирающийся наружу. Я склёвываю его полотенцем. "Опять идёт", - говорю я. У неё дефицит белых кровяных телец. Кровь не может нормально сворачиваться, как сказал доктор, когда это случилось последний раз, так что, сказал он, кровотечений нам допускать нельзя. Конечно, сказали мы. Шансов истечь кровью, казалось нам, у неё было маловато, учитывая её диванный образ жизни. "Я спрячу острые предметы", - пошутил я. Доктор даже не улыбнулся. Я засомневался, услышал ли он меня. Я даже хотел было повторить фразу, но потом решил, что он, должно быть, всё слышал, но не нашёл это смешным. Тогда я подумал, надо бы как-то развить шутку, довести её, так сказать, до абсурда, чтобы вторая шутка подчеркнула первую; провести эдакую серию ударов. "Больше никаких поножовщин", сказал бы я, и добавил бы "никакого метания ножей, хе, хе, хе". Но этот врач был не из шутников. Вот некоторые медсёстры любят шутить. Это наша забота - шутить с докторами и сёстрами. Это наша забота - выслушивать докторов, и после того, как мы их выслушали, Бет обычно задаёт уточняющие вопросы. "Сколько раз в день это принимать? Нельзя ли просто добавить это к четвёртой смеси?" - а иногда вопросы задаю я, и тогда можно подпустить немного легкомысленности с намёком на остроумие. Я знаю, что, столкнувшись с бедой, нужно шутить, светлые стороны, как говорят, можно найти во всём. Но в последние недели у нас как-то не получается находить светлые стороны. Мы честно пытаемся отыскать что-нибудь забавное, но почти ничего не находим. Мы оба слегка обеспокоены кровоточащим носом, мама и я, но пока принимаем за рабочую гипотезу то, что кровь остановится. Я держу её нос, она придерживает эмалированную кювету в форме полумесяца, которая покоится у неё на груди, под подбородком. И тут ко мне приходит отличная идея. Я пытаюсь заставить её говорить смешным голосом, как будто с зажатым носом. "Пожалуйста", - прошу я "Нет", - отвечает она. "Ну давай?" "Прекрати". Я откидываю голову на спинку дивана. Я знаю, что оно приближается, как какая-нибудь посылка, заказ по почте. Мы маленькие и слабые. Мы - Гренада. С неба спускаются парашютисты. Мы ждём момента, когда всё, наконец, перестанет работать - органы, системы, одна за другой, поднимут руки - "Танцы кончились", - скажет эндокринная, "Я сделал всё, что мог", - отзовётся желудок, или то, что от него осталось. "В следующий раз мы им покажем", - добавит сердце, дружески хлопнув по плечу. Я протягиваю руки вниз, к её носу, она смотрит на меня и закатывает глаза. Я показываю ей большой палец. Она сплёвывает зелёную жидкость в кювету. Я уступаю место Бет, теперь она держит лёд и зажимает нос. Полотенце намокло. Кровь под моей ладонью тёплая и мокрая. Я иду в ванну и швыряю полотенце в корзину с грязным бельём, оно шлёпается с громким хлопком. Я разминаю руки и достаю из сушилки другое полотенце. "Надо это вылить", - говорит Бет, показывая на кювету. "Почему я?" "Почему не ты?" Лоток в форме полумесяца полон до краёв. Содержимое опасно колышется. На полпути на кухню я расплёскиваю большую его часть себе на ногу, и сразу же начинаю размышлять о едкости этой жидкости, учитывая желчь и всё такое. "Прожжёт ли она мне штаны?" Я застываю на месте и смотрю, прожжёт ли она их насквозь, как кислота, ожидая увидеть дым, медленно расползающуюся дыру - как это бывает, когда кто-нибудь расплёскивает кровь Чужого. Но ничего не происходит. Я меняю брюки. Бет продолжает держать нос. Она сидит на ручке дивана, рядом с маминой головой. Я, из кухни, увеличиваю громкость телевизора. Интервью: Остап Кармоди: В ваших книгах происходит много очень мрачных вещей, много страдания. Но книги, тем не менее, получаются очень светлые, это не значит, что книги кажутся несерьёзными, напротив. Но они не вызывают депрессию, а, наоборот, дают силы. Вы так воспринимаете жизнь, или это просто то, что вы вкладываете в книги? Является ли для Вас литература средством преодолеть боль, или вы сначала преодолеваете боль, а потом записываете это? Дэйв Эггерс: Я думаю, я пытаюсь вложить в книги то, что чувствую сам. - Меня поразило, как оптимистично Вам удаётся писать о таких мрачных событиях. - Спасибо. Если я сталкиваюсь с чему-то мрачным, со смертью, а пока это, обычно, была обычно смерть, я стараюсь переварить это, вылить это на бумагу, те фрустрацию и ярость, которые я чувствую, и я пытаюсь идти дальше, не реагировать на это "от головы", а сублимировать в каком-то сюжете. Остап Кармоди: Знаете, чем замечателен роман Эггерса? В нём бывают провалы сюжета, не всегда всё в порядке со стилем, но главное в книге - интонация. Кажется, впервые со времён "Фанни и Зуй" появился роман, написанный кровью сердца. Ничего столь искренного, настоящего, непридуманного, не было уже очень, очень давно. Christian Science Monitor: "Возможно, эта книга и есть тот самый Мост из Века Иронии в новую, ещё не названную эпоху". New York Times Book Review : "Рвущий сердце труд потрясающей гениальности" - это книга, которая, наконец, ставит пределы розыгрышам: именно поэтому ей выпал такой успех. Дэйв Эггерс, из романа: Пожалуйста, посмотри. Видишь ли ты нас? Видишь ли ты нас, в нашей маленькой красной машине? Представь, что смотришь на нас сверху, будто летишь над нами, в, ну скажем, вертолёте, или у птицы на спине, и наш автомобиль с рёвом мчится, прижавшись к земле, растекаясь по медленной, ведущей вверх дороге, но всё равно на ста, ста двадцати, по безумным, иногда просто нелепым изгибам хайвея номер 1. Посмотри на нас, чёрт тебя дери, нас двоих запульнули из рогатки с обратной стороны Луны, и мы кубарем несёмся ко всему, что нам недодали. День за днём мы подбираем всё, что попадается навстречу, каждый день нам отдают то, что нам причитается, то, что мы заработали, тщательно, увлечённо, - мир, чёрт побери, сильно задолжал нам, - и мы хотим всего, всего, всего. Сегодня нас нигде не ждут, так что мы едем на Монтару, пляж в тридцати пяти минутах к югу от Сан-Франциско, и вот прямо сейчас мы поём: She was allone! She never new! (Что-то там, что-то там, что-то там!) Попробуй остановить нас, ты, сюси-пуся! Ты не запретишь нам петь, не запретишь издавать губами пукающие звуки, вытирать содержимое наших носов об обшивку кресел, высовывать руки в окно, чтобы проверить аэродинамику разных комбинаций пальцев. Не запретишь мне отдать Тофу, которому восемь, руль, который я отдал ему, потому что мне надо снять футболку, потому что мне вдруг стало охрененно жарко. Не запретишь нам бросать жирные мятые пакеты на пол, оставлять наше грязное бельё в багажнике на, ни хрена себе, уже восемь дней, потому что у нас куча дел. Ты не запретишь Тофу оставить наполовину полный пакет апельсинового сока под сиденьем, под которым он сгниёт и забродит, и запах в машине будет стоять невыносимый, и источник этого запаха мы будем искать ещё несколько недель, в течение которых окно всё время придётся держать открытым, пока, наконец, пакет не найден и Тоф не закопан по шею на заднем дворе и вымазан мёдом, - по крайней мере именно так и надо было бы с ним поступить, - за его роль в этом кошмаре. Ты не запретишь нам смотреть с жалостью на всех несчастных обитателей этого мира, ты не запретишь мне подбивать Тофа комментировать людей, едущих рядом. Я: глянь на этого лузера! ОН: ну и поц! Я: а на этого. ОН: О Боже! Я: дам доллар, если помашешь рукой тому парню ОН: сколько? Я: бакс ОН: мало Я: хорошо, пять баксов, если покажешь ему большой палец ОН: зачем это мне показывать ему большой палец? Я: да ты только глянь на него! ОН: ладно, ладно Я: почему ты не показал? ОН: я не смог Это нечестно. Нечестно даже сравнивать Нас с Ними (с тобой). Мы опасны. Мы бесстрашны и бессмертны. Туман выпрыгивает из-под скал и лавиной обрушивается на шоссе. Из ниоткуда сверкает синевой и на небо неожиданно врывается солнце. На поворотах первого хайвея сверкают машины, выпрыгивают на нас, все из стекла и света. Каждая может убить нас. Все могут убить нас. Эта возможность не выходит у меня из головы - мы можем сорваться с обрыва и упасть в океан. Но, чёрт, мы справимся и с этим, Тоф и я, учитывая нашу смекалку, нашу ловкость, наше присутствие духа. Да-да. Если на первом хайвее мы столкнёмся с машиной, на ста километрах в час, мы успеем выпрыгнуть. Да, мы с Тофом сделаем это. Соображаем мы, всем известно, мгновенно, да-да. Смотри, после столкновения, пока наш красный "Сивик" взмывает в воздух, мы быстро придумываем план - нет-нет, мы у нас уже есть план - действий, план, конечно, очевидный, абсолютно очевидный: когда машина устремляется вниз, мы оба, одновременно, открываем двери, машина всё ещё летит, затем каждый из нас выбирается из машины, машина всё падает, каждый со своей стороны автомобиля, и потом мы оба, мы оба, мы оба на секунду встаём на корпус машины, а машина всё ещё падает, каждый держится за дверь или за крышу, и, наконец, очень быстро, потому что машина уже всего в десятке метров над водой, до удара остались считанные секунды, мы понимающе посмотрим друг на друга - "Ты знаешь, что делать"; "Вас понял" (мы не произнесём этого вслух, нам это не нужно) - и тут мы оба, разумеется, опять синхронно, оттолкнёмся от автомобиля, так чтобы создать необходимый запас места между машиной и нами при столкновении с водой, и затем, когда "Сивик" врежется в мутное стекло океана, мы сделаем то же, но в безупречных позах прыгунов в воду, изменив нашу траекторию на полпути к воде, вынеся вперёд и правильно сложив руки, тела перпендикулярны воде, пальцы ног вытянуты - само совершенство! Мы нырнём на самую глубину, по дуге вывернем обратно к поверхности, и выскочим наружу, к солнцу, мотая головами, чтобы стряхнуть воду с волос, и подплывём друг к другу, а машина в это время будет быстро тонуть, пуская пузыри. Я: Вау! Вот это милИметр! ОН: Не то слово! Остап Кармоди: Говоря об откровенности: в предисловии к своему роману Эггерс пишет: Автор также хотел бы сообщить, что за эту книгу ему заплатили: Что, если вдуматься, не та уж плохо, - больше, чем может потратить автор, который не содержит животных. Развивая эту тему: За продажу прав на экранизацию (адаптирует книгу для экрана, кстати, хорошо известный русскому читателю Ник Хорнби) Эггерс получил уже два миллиона долларов. На эти деньги Эггерс основал школу "Валенсия 826", где известные писатели бесплатно учат детей литературному мастерству, а также продолжает финансировать основанный им в 1993-ем культовый литературный журнал под странным названием Timothy McSweeney's - один из центров притяжения интересных писателей. Остап Кармоди: Расскажите о McSweeney's Дейв Эггерс: Он задумывался как ежеквартальный форум эспериментальной прозы. Для той, что не могла найти своего издателя. Но мы публиковали и писателей старшего поколения, более традиционных. Хотя преимущество отдаётся молодым, современным авторам. - Как это началось? - Я начал это в одиночку, постепенно несколько человек начали помогать мне, мы обсуждали разные произведения, и решили организовать творческий форум, где можно было бы публиковать произведения, которые в то время не могли пробиться в другие журналы и издательства. - Откуда взялись деньги? - Я тогда работал в глянцевом журнале, и мне весьма хорошо платили. И тираж первого номера составлял всего две тысячи пятьсот экземпляров. Так что это было не так уж дорого. И мы не платили авторам, то есть я не платил. В первый год это стоило копейки, я издавал журнал у себя на кухне. Остап Кармоди: На самом деле Эггерс не платил авторам журнала очень долго, пока не пришли гонорары за книгу - не было денег. Один известный писатель принципиально не хотел печататься бесплатно, тогда Эггерс разузнал, что тот строит дом, и всё лето проработал у негог плотником. Рассказ был получен. Кстати, по поводу странного названия. Как объяснил мне Эггерс, МакСвини - это девичья фамилия его матери, а Тимоти - живший по соседству человек, который, как говорит Дэйв Эггер: когда я был маленьким, воображал, что он - мой дядя. Он думал, что он - брат моей матери. У него в голове была некоторая путаница, он был немного не в себе. Мой дед принимал роды у его матери, и он решил - что дед - его отец. Журнал назван в честь него. Остап Кармоди: Следующая книга, "Вы познаете нашу скорость", вышла в этом году. Её ждали, Эггерсу надо было подтвердить репутацию, что всегда труднее, чем её завоёвать. На мой взгляд, эта книга несколько слабее первой. Но всё равно это прекрасный роман, написанный замечательным писателем. Критики приняли второй роман на ура. Кроме Сэлинджера, Эггерса сравнивают теперь с Кеном Кизи, Джеком Керуаком, Солом Белоу, Марком Твеном, Джеймсом Джойсом и даже Вольтером. Другие говорят, что сравнивать его не с кем - ни в настоящем ни в прошлом. Потому что так писать может только он. Новый роман о двух парнях, которые поставили себе задачей за шесть дней объехать полмира и раздать тридцать с лишним тысяч долларов, чтобы таким образом почтить память погибшего друга. Кто-то называет "Вы познаете нашу скорость" первым опытом Эггерса в художественной литературе, относя первый роман к документальному жанру. Эггерс отвечает, что его предыдущая книга - работа фантазии, "из за ограничений, накладываемых памятью." Что же касается второй... - Вы сами были во всех этих местах, которые описываете во второй книге? - Да. Я поехал туда первым делом. У меня была идея - два человека пытаются раздать деньги, так что мне пришлось туда поехать, чтобы понять, как это может выглядеть. Мне надо было съездить в Морокко, так что мы начали в Сенегале и объехали все эти места за шесть дней. Так что книга основана на этом опыте. - Так Вы не просто объехали все эти места, но и сделали это за шесть дней!? - Я не могу писать о вещах, которые со мной не происходили. Нет, на самом деле могу, но я не могу писать о местах, где я не был. Чтобы писать, мне надо съездить и исследовать это место. - Я знаю, что Вы были в России. Как Вам Москва? - Мне понравилась Москва. Но я был там всего день. В Петербурге я провёл несколько недель, я даже обвенчался там с моей будущей женой, на Мосту поцелуев. Мне очень понравилось в России. Столько всего происходит. Чувствуется, что в стране происходят большие перемены. В России многое находится на переднем крае западной культуры, и, в то же время, очень чувствуется восточное влияние. Ещё чувствуется большая разница между Россией и Москвой. Я проехал по России в поезде, в Монголию. И мне очень понравился этот храм в Петербурге - как он называется? - а, да: Спаса на крови. Я несколько раз к нему возвращался. Это одна из самых красивых вещей, которые я видел в жизни. Дэйв Эггерс - из романа "Вы познаете нашу скорость"... На задворках площади мы нашли всё ещё открытый большой магазин, а на самом деле - просто гараж, зато светлый и заполненный товарами под самый пятиметровый потолок. Перед магазином бродячий пёс рылся в огромной куче отбросов. Поздоровались с дородным хозяином, мы ступили внутрь и оказались среди ярких полок, заставленных мисками и коврами и сундуками, блюдами и ножами. Он, этот магазин, с его жестью и медью, с его, такими яркими, синими и красными красками, с его расписанными эмалью игрушками, был прекраснее любой картины, которую я видел в жизни - средневековый гобелен и сотня лучших голландских натюрмортов, сплавленные вместе, только лучше освещённые - вложенные в эти вещи, в каждую безделушку, мастерство и старание, без сомнения ничуть не уступали произведениям самых великих художников, бывших и будущих, так же как в любой бакалейной лавке, так же как в любом приличном магазине игрушек, - но эти места никогда не признают шедеврами, как и казино, так - Среди чайных сервизов и шахматных досок и маленьких сундучков для хранения всяких специальных штук, я искал и нашёл самый маленький, дешёвый и неприметный предмет в этом магазине. Это была цепочка для ключей, привязанная к маленькому белому животному, возможно овце, грубо вырезанной из гладкого белого материала, похожего на плексиглас. Я взял её, погладил, и с одобрительным причмокиванием показал Хэнду, изображая опытного арт-дилера. Он полошёл ко мне, пощупал овцу и с интересом зацокал языком. - Ну не прекрасно ли? - спросил я - Невыносимо прекрасно, - согласился он Наш интерес был очевиден. Мы повернулись к дородному хозяину и по-французски спросили - сколько? Он не говорил по-французски. Он засеменил к столу у дальней стены и вернулся с линованным листом бумаги, сложенным вчетверо. На нём он написал: 60 DH Шестьдесят драхм, порядка трёх долларов. Я посмотрел на листок, потом на цепочку. Я нахмурился. Я медленно покачал головой. В этом-то и состояла моя хитрость. Я попросил ручку и бумагу. Он протянул их мне, и на его листке, под его 60 DH я написал: 150 DH И отдал листок обратно. "Окей!" сказал он с неопределённой гримасой. Он был согласен. Мы испытывали его терпение, но выиграли этот трудный торг, - он был честным человеком. Хэнд подошёл поближе. Я протянул Хэнду бумагу, и показал, что этот добрый человек согласился на мои непростые условия. Удовлетворить Хэнда, однако, было не так просто. Он попросил цепочку с овцой. Я вложил её ему в ладонь. Он взвесил её на руке. Он провёл по ней пальцем. Он внимательно изучил кольцо для ключей, открыл и закрыл карабинчик. Потом покачал головой, взял ручку и бумагу и под 60 DH и 150 DH написал: 250 DH Тут я подумал, что мы зашли слишком далеко. Ничего подобного. Напротив, хозяин снова окинул долгим неодобрительным взглядом наше предложение, уперев подбородок в кулак... и медленным кивком выразил согласие. Мои колени дрожали. Я снова взял овцу. Теперь я поднёс её к лицу и потёрся об неё щекой. Я нежно поцеловал её и заглянул в её чёрные глазки. Цена явно была несправедливой. - Двести пятьдесят? - переспросил я. - Это оскорбление! Забрав бумагу, написал: 1800 DH Я протянул листок назад продавцу, ожидая что теперь-то он точно поднимет руки и рассмеётся. Мы настаивали на том, чтобы заплатить примерно 120 долларов за цепочку для ключей, стоющую 3. Но он даже не моргнул глазом. Это был настоящий титан. Он постучал пальцем по губам, то ли оценивая масштаб нашего безумия, то ли притворяясь, что думает над последним нашим предложением, и после долгой выверенной паузы... опять согласился. Такого удовольствия я не получал с незапамятных времён. Но Хэнд повернулся к продавцу, пожал его руку, сказал "Хорошо!" и расплатился. Мы вышли. Площадь уже почти опустела. - Перемещения с места на место играют большую в Вашей жизни? Ваши герои всё время движутся. - Да. Что-то, связанное со скоростью и движением всё время возникает в моих книгах, сам не знаю почему. Я много перемещаюсь. Но там, где я рос, мы никогда не путешествовали, я никогда не летал на самолёте, пока мне не исполнилось 18. Нас было слишком много, шесть человек в семье, так что мы путешествовали только на автомобиле. И когда у меня появилась возможность посмотреть мир, я просто загорелся, мне кажется, это одно из моих главных качеств - интерес к скорости. В некотором смысле, это тоже связано со смертью - стараться успеть увидеть как можно больше прежде, чем кончится отпущенное тебе время. - "Вы познаете нашу скорость" - "You shall know our velocity", когда я впервые увидел его, я решил, что это цитата из библии или какого-нибудь средневекового английского автора. Но я не смог найти источник. Так это цитата или Вы сами придумали название? - Нет. Но зто должно было звучать таким образом. Я придумал эту фразу. Мне нравится глагол "shall". Его сейчас почти не используют, но он очень выразителен. Мне хотелось, чтобы это название звучало непохоже ни на одно другое, очень странно и непривычно. - А первое название - "Рвущий сердце труд потрясающей гениальности" - "A Heartbreaking work of staggering genius", - это серьёзное заявление или шутка? - Понемногу того и другого. Я сделал это чтобы посмотреть, сойдёт ли мне это с рук. - То есть провокация? - Именно. Мне хотелось посмотреть, как люди будут на это реагировать. Я вообще люблю названия. Мне кажется, что названия в наше время недооценивают. Остап Кармоди: Всё творчество Эггерса, действительно, одна чудовищная провокация. Он дарит нам несбыточную надежду. Надежду на так долго искомую нами "Новую Искренность". Мы уже Бог знает сколько лет живём в ситуации постмодернизма. Всем уже жутко надоел этот иронично-безразличный подход к жизни, но казалось, он непобедим - ведь постмодернизм поглощает и переваривает всё. Лет пять назад пошли разговоры о том, что противостоять монстру может только искренность, открытость, честность. Но разговоры о литературной искренности, пошумев, начали утихать - по причине отсутствия предмета обсуждения. И вот, когда мы уже перестали её ждать, она, наконец, пришла. Может показаться, что сейчас пойдёт волна новых, честных с собой и с читателем писателей, что мы выбрались из лабиринта бесконечных литературных игр. Не надейтесь. Искренность, в отличие от игры, никогда не бывает массовой, это очень личная штука. Такой честной книги, как "Рвущий сердце труд потрясающего гения", по-моему, придется ждать еще долго. То, что мы принципиально не нанимаем няню и сидим с Тофом сами, - только одно из многих, многих, многих правил, совершенно необходимых для того, чтобы держать ситуацию под контролем. Например, что касается моих девушек: если я иду на что-то типа свидания, и мы встречаемся рано и пойдём куда-нибудь, где Тофу может понравиться, конечно, Тоф идёт с нами. Если девушка с которой я как бы встречаюсь выражает хоть малейшее недовольство по этому поводу, она, очевидно, очень плохой человек. Если она думает, что то, что я привёл Тофа с собой на ужин, значит, что я меньше её люблю, что Тоф служит мне чем-то вроде буфера, то она ничего не понимает, думает только о себе и, опять же, плохой человек. Если когда она приходит к нам, она делает замечания о состоянии квартиры - "Боже, у вас еда под кроватью!" или хотя бы "Милое холостяцкое гнёздышко!" - мы сначала, при Тофе, пристально смотрим на неё, потом, когда он не слышит, делаем ей внушение, и она на долгие месяцы становится темой наших с Бет разговоров о людях, которые ни черта ни в чём не понимают, и откуда они берут наглость вообще раскрывать рот, эти придурки, которые никогда не знали, что такое борьба за существование, которые никогда бы не осмелились критиковать других родителей, но которые считают, что имеют право критиковать меня, нас, просто потому что мы новички в этом деле, потому что мы молоды, потому что для Тофа мы не папа и мама, а брат и сестра. Потом, опять же, разумеется, если она, девушка с которой я встречаюсь, не спрашивает нас о наших покойных родителях, она бездумная, неотёсанная, легкомысленная, незрелая, самовлюблённая особа. Если же она спрашивает, но предполагает, что это была автомобильная авария - - Кто тебе сказал, что это была авария? - Я просто думала... - Ты просто что? - в таком случае она - очень плохой человек. Однако задавать слишком много вопросов тоже не позволено ни при каких обстоятельствах, потому что (...) это не её дело, и она конченый человек. Если она хочет, чтобы я прикладывал больше усилий, ездил в Стенфорд, чтобы встретиться с ней, вместо того, чтобы она всё время ездила ко мне, я вежливо, очень сдержанно, напоминаю ей, об огромной, безбрежной, неизмеримой пропасти, лежащей между нами: она, легкомысленная вертихвостка, целыми днями смотрящая кабельное ТВ, "Пойдём в кино", "Пойдём в ресторан", "Пойдём туда", "Пойдём сюда", и все эти кафе и вечеринки, озеро Тахо, походы, шоппинг, прыжки с парашютом, возможность делать что угодно и в любое время, тогда как я, ровно наоборот - и тут не должно быть никаких недомолвок (Терри, тут нужна абсолютная ясность) - до предела загруженный, целенаправленный, весь на нервах, неприхотливый, не имеющий ни минуты свободного времени, чудовищно замотанный, все эти коленки, которые надо мазать йодом, завтраки, которые надо заворачивать с собой, головы, которым надо помогать в выполнении сложных домашних заданий по Восточной Африке, не говоря уже о разжижающих мозги родительских собраниях и грозных письмах от социальных служб - "СОСТОЯЛ ЛИ КРИСТОФЕР ЭГГЕРС НЕДАВНО В БРАКЕ? ОТМЕТЬТЕ "ДА" ИЛИ "НЕТ" И ОТОШЛИТЕ ЭТОТ ФОРМУЛЯР ПО УКАЗАННОМУ АДРЕСУ. НЕПОЛУЧЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ СЛУЖБОЙ ЗАПОЛНЕННОГО ФОРМУЛЯРА В ТЕЧЕНИЕ ТРЁХ ДНЕЙ ВЛЕЧЁТ ЗА СОБОЙ ОТКАЗ В ПОСОБИИ" - почти всё своё время я посвятил Тофу, я - то единственное, что не даёт ему окончательно пропасть, я пытаюсь решить, очень даже возможно, величайшую задачу в истории человечества... - Что же касается Тофа, если, когда мы с ней обжимаемся на кушетке в вишнёвой комнате после того, как Тоф заснул, она хочет остаться на ночь, и не понимает, почему это невозможно, не понимает, почему Тоф не должен, когда проснётся видеть каких-то непонятных тёток, спящих в постели его брата, - она слишком юна и бездумна и не понимает, как важно обеспечить Тофу максимально простое и понятное детство, и, таким образом, наши отношения прекращаются. Если она не умеет разговаривать с Тофом, если она общается с ним как со слабослышащей собакой или, того хуже, как с ребёнком, наши отношения прекращаются и она становится объектом наших с Бет шуток. Если, с другой стороны, она относится к Тофу как к взрослому, нормально, но при этом говорит неприемливые вещи, вещи, не предназначенные для его юных ушей, типа "Ты можешь себе представить, сколько они берут за кондомы в Уолгрине?!", в таком случае, она - персона нон грата. Кроме того, даже если все эти правила соблюдены, но она по какой-то там причине не нравится Тофу, - он никогда об этом не скажет, но это ясно по его поведению (когда она приходит, он удаляется в свою комнату или не показывает ей своих ящериц, или не хочет идти в кондитерскую после фильма) - она постепенно исчезает из нашей жизни, если, конечно, она не обладает потрясающей внешностью, - в этом случае не имеет никакого значения, что там себе думает маленький засранец. Если она приносит что-то для Тофа, например, упаковку мячиков для пинг-понга, каким-то образом догадавшись, что они ему нужны, она хороший человек, а вовсе не плохой, и мы безусловно её любим. Если она остаётся на ужин и действительно съедает такос, в которые мы не кладём всей этой идиотской дряни, которую люди обычно в них кладут, - она святая и мы рады видеть её в любой момент. Если она понимает, что то, как мы режем апельсины - поперёк, а не вдоль, - это единственный логичный, единственный эстетически оправданный способ их резать, и съедает всю дольку, а не просто высасывает из неё сок, оставляя всю эту актиниеобразную херню, тогда она - само совершенство и мы будем говорить о ней с придыханием - помнишь Сьюзен? Мы любили Сьюзен - даже если я с ней скоро расстанусь, потому что она слишком костлявая и какая-то нервная. Вот так. Наверное, это не Великий Американский Роман. Слишком уж это всё лично. Слишком уж это всё о себе, а не о Времени. Но, странное дело, люди ищут дух времени не в Эпохальных Романах, а в романах частных. И рискну предположить, что лет через тридцать-сорок о девяностых годах ХХ века будут судить не по монументальным трудам, а вот по этой сугубо частной книге с хулиганским названием. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
