Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[22-06-02]
Документы прошлогоРедактор и ведущий Анатолий Стреляный Письмо рабочего Cталину 1931 г. В письме молодого рабочего Диденко использовано сокращение: РКИ - рабоче-крестьянская инспекция. В источнике также упомянуты "заборные карточки" - так называли документы, по которым рабочие и служащие могли покупать в магазине, к которому они были прикреплены, продукты по фиксированным государственным ценам. В начале 1930-х гг. не все граждане страны Советов обладатели правом отовариваться в советских магазинах. Заборных карточек не имели так называемые "бывшие люди" - владельцы фабрик и заводов, помещики, крупные арендаторы земли, офицеры, высокопоставленные государственные служащие, нэпманы, торговцы, служители культа. Не имели заборных карточек и крестьяне, а также "лишенцы" - лица лишенные избирательных прав, в эту категорию бесправных советских граждан местные власти могли записать и тех, кто сдавал комнату или угол в наем. В письме упомянуто о подписке на "третий решающий" - речь идет о подписке на государственный заем третьего, как тогда выражались, "решающего" года пятилетки. Автор письма подписался на этот добровольно-принудительный заем в размере 100 процентов своего месячного заработка. "Тов. Сталин! Прошу Вас как отца родного, хоть прочтите мое письмо. Долгая история, но ничего не поделаешь, надо писать, сам я из семьи крестьян, но лишился семьи в 1916 году, проживал я у брата в г. Одессе до 18-го года. В восемнадцатом году брата убили во время военных переходов, я остался что называется один до 23-го года, я почти беспризорничал, ездил с военными частями (и, пройдя тяжелый путь, я с трудом поступил на производство, не имея опорного места нигде за всю свою жизнь). До 28-го года я жил в Одессе, работал, с 28 года меня забирают в армию - у меня остается жена с ребенком. В связи с моим положением, что я не имел угла своего, мне пришлось тоже протянуть 2 года суровой жизни. Что же получилось в данный момент перед демобилизацией меня часть, где я служил, направила согласно запросам Московского авиаобъединения, на военный завод как специалиста. При наборе желающих поехать военком части заявил, что условия следующие - обеспечение жилплощадью и ставка не менее 150 руб. С великой радостью записался на военный завод и почувствовал себя действительно, что только теперь я смогу повести свою жизнь так как все люди. Что же получилось по приезде в Москву. Нас поместили в цеху 250 человек, когда я стал просить, что я так не могу жить - у меня дома семья, которую я должен забрать к себе, так как ей и там негде жить, то если здесь не предвидится лучших условий, лучше мне ехать туда, где я работал раньше, там в отношении жилплощади хоть немного да лучше. Но меня уговорили, что это временно, сам директор и его помощник убеждали, что завод наберет сейчас силы, что не пройдет и 4 месяцев как будут все обеспечены хоть в бараках, но комнатами. Прошло 4 месяца - ко мне приехала жена, не взирая на то, что я ее предупреждал в каких я условиях, но она, находясь еще в худших, решила, что будет. И что получилось - ей пришлось с мальченком переночевать в трамвайной станции, а на другой день мы поехали по ближайшим деревням искать угла - угол нашли за 30 р. в месяц с хозяином в одной комнате. Прожил я три месяца, на хозяина наложили налог за жильцов, а он все мои вещи выбросил на улицу. Вот какая участь последовала дальше - все это знали как администрация, так и охрана труда, были сами, посылали комиссии, обследовали, написали. Крайне нуждается, необходимо дать при первой возможности. Но от этого мне не легче, я жил на улице, узнали об этой участи в цеху, где я работаю, и один рабочий предложил занять у него пустой сарай. Я рад был этому счастью, ибо до этого я объездил весь Кунцевский район, ходил из деревни в деревню, из дома в дом, и никто не соглашается пустить меня из-за налога. Выходит так пусть рабочий валяется на улице, в дом не пущу. Такая политика, из-за того, что я тебя выручу из беды на меня налог накладут, что самому беда будет. И за две недели, что я искал себе угла, много я таких рассказов наслушался, но угла не нашел. Поместился в сарае, где живу и по сей день. Сарай 2 ? квадратных метра. Стена в стену с уборной и помойной ямой, от крыс и мух нет спасения, но я и этому рад. Но еще беда не вся, меня не прописуют в сарае, а настаивать нельзя, ибо это грозит, что я лишусь права жить в нем. Что же получается, я не прописан, не получаю заборных карточек - это значит помимо того, что негде жить я должен и голодать, ибо с семьей за мою суму с рынка не прокормишься. Куда я не ходил, где не стучал, но везде двери закрыты плотно. Ходил в РКИ, ходил в [неразборчиво], посколько я там состою как демобилизованный красноармеец. Но и там меня не поняли. У нас на заводе распределялись комнаты - 74 комнаты. Я попросил самого секретаря охраны труда т. Савитского, он же председатель комиссии по распределению жилплощади, он сам был у меня в сарае, видел как я живу и сказал, что я тебя через дней 10 куда-либо устрою, жить здесь невозможно. Это было 24 мая, а 25 июня распределили комнаты, и мне не дали, базируясь на том, что я мало работаю на данном заводе. Вся надежда пропала, чем я жил минуло, комнаты мне не дали, что может ожидать меня дальше, - скажите вы, товарищ Сталин! Ну, скажите вы, где же правда, роздали старым рабочим, дали тем у кого малая площадь, а что же я? Если у меня нет стажа, то я должен пройти 5 - 10 лет каторги, какую я сейчас переживаю, и если выживу, что тогда мне дадут Тов. Сталин, ну скажите сами, что остается мне делать? Уехать куда-либо - ведь я бездомная собака, которая никогда не имела и не имеет своего угла, сейчас даже сил нет куда-либо выехать, я еле-еле свожу концы с концами чтобы прокормиться. Товарищ Сталин, вам я это пишу не для того, чтобы вы мне помогли, я знаю вы нечем мне не поможете, я знаю, что сытый голодному никогда не верил и не поверит. Но хотел бы вас спросить, почему я не имею права на жизнь? Кто я? Или я не пролетарий, который всю свою жизнь мозолями добивался своего существования, кто же тогда имеет право в Советском Союзу. А еще хотел бы вас просить как великого человека, как вождя, в данный момент не забывать, что на ряду с вами, сытыми и хорошо умеющими жить, шагают и такие подобные мне, а то и хуже. Но мое мнение, они такие же люди и тоже хотят жить, как и хотя бы вы! Я, правда, в этом деле темный, трудно разобраться. Но также трудно читать ваши страницы на газетах, которые описывают тяжелую участь зарубежных рабочих, которые живут в подвалах, в сараях и чуть ли не на улице, и приходится сравнивать свою участь с ихней, то они одинаковы. Но почему-то вы о нашей судьбе не беспокоитесь, а вас тревожит то, что плохо рабочему где-то, а своих вы не замечаете. Кто же о нас позаботится. Вот и все, извините, что грубовато, но на моем месте у вас вышло б не мягче. Теперь я прошу Вас, пожалуйста, напишите мне хоть одно слово, чтобы я знал, что мое письмо получили. Адрес мой: Ленинградское шоссе, д.№23, кв.21 Борисову для меня - моя фамилия Диденко В.Ф., работаю я на заводе №39 имени Менжинского, который стоит на красной доске в райсовете Красной Пресни за подписку на третий решающий, не думайте, что я не участвую в этом, хоть у меня и упадочное настроение, но я подписался на 100 %".
Футбол и власть в СССР. Заявление двух футболистов расформированной команды "Торпедо", принадлежавшей автомобильному заводу им. Сталина, было направлено на имя заместителя наркома Льва Мехлиса, занимавшего в 1940 - 1940 гг. пост наркома (министра) Государственного контроля СССР. "Зам. председателя СНК СССР народному комиссару Госконтроля СССР тов. Мехлису Л. З. Мастеров спорта по футболу Кочеткова Ивана Александровича и Морозова Николая Петровича, проживающих: Москва. Симоновский вал, д. № 2а, кв. 1, тел. Ж2-21-00, доб. 4-21. Заявление. Мы являлись мастерами футбола команды "ТОРПЕДО-ЗИС" с 1938 г. Распоряжением по ДСО "ТОРПЕДО" от 15/1-1941 г. команда эта была ликвидирована. Часть футболистов была уволена, а другие откомандировались в Отдел Ф-ры и Спорта ВЦСПС, в том числе и мы. Так как наша футбольная команда перестала существовать и часть наших товарищей перешла в другие физкультурные общества (тов. КОЧЕТКОВ в ДСО "ДИНАМО", тов. РЯЗАНЦЕВ в ДСО "СПАРТАК") мы, на основании Закона не согласились на переход в новую для нас сборную команду Отдела Ф-ры и Спорта ВЦСПС, считая необходимым выступать в команде уже имеющей свой стиль, свою школу и свои традиции. Юридически доказав, что переводить футболистов на работу в другую команду без их согласия Закон не разрешает, мы обратились в ДСО "ТОРПЕДО" с просьбой учинить расчет и выдать нам трудовые книжки, как это было сделано т.т. КОЧЕТКОВУ и РЯЗАНЦЕВУ, но получили отказ. Прокурор Пролетарского Района г. Москвы, по нашей жалобе признал нашу правоту в этом конфликте и своим письмом от 25/1-с.г. предписал О-ву "ТОРПЕДО" выдать нам на руки трудовые книжки и учинить с нами расчет. ДСО "ТОРПЕДО" не только не подчинилось требованию Прокурора, но более того совершило дальнейшее нарушение Закона и передало наши трудовые книжки другой организации - Отделу Физкультуры и Спорта ВЦСПС. Неоднократные хождения в Отдел Физкультуры и Спорта с просьбами выдать нам трудовые книжки не привели к результату и 4-го февраля 1941 г. мы были вынуждены обратиться к Прокурору г. Москвы тов. САМАРИНУ за защитой наших законных неоспоримых прав трудящихся. Узнав о нашем обращении к Прокурору г. Москвы и отчаявшись получить наше согласие на переход в свою команду, Отдел Ф-ры и Спорта ВЦСПС 7 февраля с.г. возбуждает против нас уголовное дело о нарушении нами Указа Верховного Совета СССР от 26/VI-1940 г. с представлением в Суд подложного табеля. Прокурор г. Москвы истребовал дело из Суда и направил его для расследования Прокурору Ленинского Района, который, допросив нас, сказал, что окончательные результаты мы узнаем у прокурора г. Москвы. Сегодня 21 февраля одного из нас (тов. МОРОЗОВА) вызвал старш. следователь Прокуратуры тов. КОЛЬНЕР и вместо того, чтобы объективно разобраться встретил тов. МОРОЗОВА угрозами и следующими словами: "Идите на занятия в команду Профсоюзов", "Вам нечего гоняться за славой чемпионов" и задавая вопросы "Сколько Вам дают за переход?" и т.д. Когда тов. МОРОЗОВ запротестовал против оскорбительных для него вопросов, тов. КОЛЬНЕР приступил к составлению протокола допроса, при чем настойчиво записывал показания в редакции явно тенденциозной, стараясь зафиксировать, что якобы мы посещали занятия сборной команды Профсоюзов и этим формально дали свое согласие на перевод из "ТОРПЕДО" в команду Профсоюзов. Все ссылки тов. МОРОЗОВА на решения Прокурора Пролетарского района, на наши письменные заявления (все это имеется в деле) были ст. следователем отвергнуты. В настоящее время, находясь в полной растерянности, без средств к существованию и без возможности поступить на работу за отсутствием у нас трудовых книжек, мы, являясь мастерами спорта защищавшими честь советского футбола в международных встречах заграницей считаем: 1. Что никто не имеет права так толковать советские Законы что мастеру спорта за законное желание, после ликвидации команды выбрать по своему усмотрению ДОБРОВОЛЬНОЕ ФИЗКУЛЬТУРНОЕ ОБЩЕСТВО для игры в футбол - грозит за это тюрьма. 2. Что нельзя чисто формально подходить к живым людям и считать работой в команде наши явки за получением трудовых книжек тем более, что мы не заполнили ни одной анкеты, не подали ни одного заявления, не расписывались в графике посещений и не получали ни одной копейки зарплаты, как это сделали все остальные игроки, которые вступили в команду Профсоюзов. 3. Что игрок не может играть должным образом за команду, в которой он играть не хочет и в которую зачисляется принудительно при помощи самых недопустимых и оскорбительных действий. Мы обращаемся к Вам с убедительной просьбой положить конец нашим мытарствам и избавить нас от незаслуженного уголовного наказания и разрешить нам в точном соответствии с советскими законами и спортивными положениями играть в футбол за команду Добровольного Физкультурного Общества по нашему выбору. 21 февраля 1941 г. г. Москва Морозов, Кочетков" На заявлении есть резолюция: "Считать вопрос исчерпанным. Основ. указан. Л.З.Мехлис. 11/III". От тюрем и лагерей, которыми непокорным спортсменам грозила резолюция Мехлиса, футболистов спасла война. Иван Кочетков и Николай Морозов прошли через фронт и вернулись в большой спор. После войны Кочетков играл в ЦДКА - знаменитой "команде лейтенантов", а Морозов в восстановленном московском "Торпедо". Позже оба стали тренерами, хорошими тренерами. При Николае Морозове сборная СССР единственный раз в своей истории получила медали на чемпионате мира в Англии в 1966 г.
Из почты Ворошилова 1944 г. "Глубокоуважаемый Климент Ефремович! Обращаюсь к Вам с большим и, что обиднее всего, незаслуженным горем. Сына моего Мирослава Феликсовича Ольшевского исключили из военной студии им. Грекова, что при Главном Политическом Управлении Красной Армии. Основание: отсутствие художественного образования. Да, это верно. Сын мой художник-самоучка. Даже кисть держать его никто не учил, а все студийцы-художники - профессионалы, мало кто со средним, а то все с институтом, с Академией художеств. И формально - исключение его правильно. Но по существу: Наши маститые художники А.Герасимов, С.Герасимов, И.Грабарь, Соколов-Скаля, Дени и другие, видевшие работы сына, единогласно признают, что Ольшевский талантлив, очень талантлив, что на работе он заметно растет, что с каждой новой поездкой на фронт он привозит работы лучше и лучше. Кроме этого Ольшевский и с другой стороны имеет некоторое основание на другой к нему подход. Ольшевский с первого дня войны, как боец, с винтовкой на передовой. И на передовой там, где больше риска, где больше опасности. Ольшевский был при штабе дивизии генерал-майора Козлова чертежником. Началась война. Ольшевский подал рапорт с просьбой о разрешении итти в разведку. И разрешили. Что воевал неплохо, тому доказательства: 1. В первом году войны рядовой Ольшевский в бою заменил погибшего командира и ему присваивают звание лейтенанта. 2. Представляют к двум наградам. 3. Два раза по радио в сводках Информбюро передавалось о его боевых подвигах. 4. Командование его части выносило мне, как матери, благодарность за Ольшевского. 5. Ольшевский после контузии остался глухим на одно ухо на всю жизнь. 6. Ольшевский три раза ранен /два ранения тяжелые/. И как же обидно, как же горько, что всего этого не учли. Сын мой до исступления любит искусство. Вне искусства он себя не мыслит. И такой удар, такое крушение надежд! Пятый день у нас ровно покойник в доме. Вот сидит он у стола, постаревший за эти дни, согбенный, с втянутой шеей, словно смертельно подстреленная птица, а в глазах такое горе, такая горечь, сердце рвется на него глядя. Хочется подойти к нему, утешить, но что я ему скажу? Чем утешу? У меня самой мысли, воспоминания одно хуже другого. В уме моем ожил и назойливо преследует один памятный разговор с сыном. 1942 год. Алма-Ата. Сын мой после ранения в госпитале. Приехала к нему из Москвы, ухаживаю за ним до выздоровления. Выписывают. Начальник гарнизона, полковник Филатов оставляет его в военном училище (звание то лейтенанта ему присвоено, а теории нет). Я - сознаюсь - на седьмом небе (у меня никого - только один единственный сын на всем белом свете - и Вы меня поймете). А сын на дыбы: "На фронт, только на фронт!" - Сыночек, хоть меня пожалей, дай передохнуть от постоянной тревоги за тебя. Останься. - Вот потому, что жалею тебя, потому и должен итти на фронт. Ты хочешь хорошей жизни? Хочешь. И я ее хочу. А хорошей жизни не будет, пока врага не побьем. - Так бил ты его уже. Два раза ранения, глухой. - Не беда, мамочка, зато вернусь, все дороги для меня открыты. Все мне зачтется - и глухота, и ранение. Один рапорт "Разрешите на фронт" - отказ. Второй - "Сталину напишу - на фронт не пускают". Добился. Зачислили в формировавшуюся тогда в Алма-Ата часть генерала Найденова, с которой он и ушел на фронт. "Вот как ему зачли", - горько думаю я теперь. И мне страшно - не пришла б такая мысль на ум моему сыну. Что может быть ужаснее, как если в 23 года рушится вера в правду, справедливость!.. У сына моего, кроме его личных заслуг, имеются и наследственные. Отец его в 1921 году погиб в боях в белополяками. Погиб, завоевывая лучшее будущее своему сыну. А сына этого исключили за отсутствием "специального" образования. Ой, ой, долетел бы крик моей души до Вас, дорогой маршал! Поняли бы Вы мою жгучую обиду! Ведь, будь жив отец Ольшевского, по-другому сложилась бы у него жизнь. После гибели мужа я осталась как стою. Ни кола, ни двора. Ни средств к жизни. Я безграмотная белорусская батрачка. Единственный источник к жизни для меня - были мои рабочие руки. Белоруссия в то время накинулась на учебу, как голодный на хлеб. Страна покрылась густой сетью всевозможный кружков; курсов, ликбезы, кружки: просветительные, усовершенствования, краткосрочные, сверхсрочные, общеобразовательные и другие и прочие. И я не обсевок в поле. Всеобщая волна захватила и меня. Работаю, ращу сына и учусь. Я уже грамотная, но этого мне мало. Мне хочется больше, я хочу быть на приходе родной страны не медным грошом, а товарным рублем. Для этого нужны знания и знания. Учусь дальше. Меня заметили. В 1931 году ЦК Профсоюзов Белоруссии премирует меня командировкой в Московский пединститут. Ура! Сборы недолги. Сына в охапку и еду учиться. Приезжаю, новая трагедия - в студенческом общежитии с детьми жить не разрешается. Что делать? Отказаться от института? От своей мечты? Нет, я пошла на то, чего себе теперь никогда не прощу, пожертвовала сыном, поместила его в Детдом. Ясно, в детдоме некому было заметить его склонности к живописи, не получил он нужного направления и за это теперь расплачивается. И хоть я в 1935 году, после окончания института, совсем неожиданно для себя, стала писать, хотя меня уже в 1940 году приняли в члены Союза Писателей, я себе не могу простить, что из-за этого всего теперь так жестоко страдает мой сын. Сын мой после последнего ранения в 1942 году был назначен старшиной студии им. Грекова. Как он был рад! Как рад! Хотя общаться будет с художниками. Осенью 1943 года его зачислили художником студии. Предел желаний! Как он набросился на работу! - И вот насколько дней назад его исключили. В студию большой наплыв заявлений от художников - профессионалов. Чтоб освободить для них места, исключили пять человек: 4 художника - профессионала (не оправдавшие себя работой), Ольшевского, как не имеющего профессионального образования. Дорогой, Климент Ефремович, внемлите моему материнскому отчаянию, внемлите горю сына. Заинтересуйтесь его судьбой. Я думаю, если учесть все, студия без ущерба для своего назначения может "потерпеть" в своих стенах и художника-самоучку. Если же это невозможно, то прошу направить Ольшевского в какое-нибудь художественное заведение. С глубочайшим уважением Ф.Ольшевская Адрес: Цветной бульвар, 25, корпус 8, комн. 42 Телефон К1-21-79". В передаче использованы документы из Государственного архива Российской Федерации и Российского государственного архива социально-политической истории. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
