Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-05-05]
Продолжительность жизниВедущий Михаил Соколов Нора Мусатова. Русская Прага. Война, 40-еМихаил Соколов: Художник Нора Мусатова родилась в Праге и живет здесь с довоенных времен. Отец ее, Григорий Мусатов, уроженец Самары, учился в России в Академии художеств. Во Вторую Отечественную (так тогда называли Первую мировую) пошел в армию, стал офицером. А во время гражданской войны Мусатов с женой Верой Георгиевной Эльяшович из Самары, столицы комитета Учредительного собрания, через Сибирь и Владивосток, а потом Цейлон и Триест добрался вместе с эвакуировавшимися из России чешскими легионерами до Праги. Работал в бродячем театре. Вспоминает Нора Мусатова. Нора Мусатова: Русский национальный театр - какое-то громкое называние было. А они ставили чеховские водевили, юбилеи, кто на балалайке, кто пел романсы. Какая-то Валька, я знаю, пела романсы и плакала черными слезами. Чехам это очень нравилось. Но артистов надо было где-то устроить на ночлег. Выстраивали артистов после спектакля в этом зале, становились, а местные жители выбирали, разбирали их на ночлег. Любезно, да? Это было им очень неприятно. Неженатым и незамужним было очень легко попасть на ночлег, но вот парам было трудно. Михаил Соколов: После знакомства с известным чешским художником Яном Зрзавы Григорий Алексеевич Мусатов стал членом общества "Умелецка беседа". Нора Мусатова: Здесь было два общества выдающихся. Одно было "Манес" - более западное, а более славянофильское было "Умелецка беседа". В то время Зрзавы был в "Умелецкой беседе", и говорит: "Ну давай я тебя запишу в наше общество". Надо пройти некоторый экзамен. Надо было трижды выставиться на общей выставке членов "Умелецкой беседы" в качестве гостя этого общества. Если ты три года пройдешь этот экзамен, тебя принимают. Он его выдержал, кажется, только один раз, потом его сразу приняли. Критики писали. Вообще считался большим, известным художником.
Михаил Соколов: Григорий Алексеевич Мусатов преподавал в русской гимназии, его жена Вера работала провизором, прокатывала фильмы, смогла окончить русский юридический факультет Карлова университета, дружила с эсерами из Земгора. В Праге Нора Мусатова жила в доме, который назывался "У двух жуликов", где квартировали русские эмигранты. Нора Мусатова: Здесь жила мадам Ипатьева, в доме которой убили царя. Профессор Вилков, такой длинный. Но все они возбуждали интерес жителей Праги. Просто они видны были, не то, что заметны, видно, что вон - идет по улице. Совершенно другой. Мы ходили в детский русский сад. Водили нас в детский сад. Помню, вела Ростика Набокова бабушка, то есть мать писателя Набокова. Михаил Соколов: Самого Владимира Набокова вы нарисовали с теннисной ракеткой? Нора Мусатова: Легкий такой. Я видела, как он уходит из дома и матери: "Я пошел". Помахал и побежал. Такой облик остался: светит солнце, и вот так волосы, легкие волосы, светлые. Михаил Соколов: Мусатовы иногда подумывали о возвращении, но не вернулись. В Россию уехала и бесследно пропала семья друзей. Нора Мусатова: Мама рассказывает, была эта компания, с которой они в Чехословакию приехали. Там появлялась фамилия Федорович какой-то. Они поехали в СССР ( наверное, из-за выставок отец задержался) и договорились так. "Вы поезжайте вперед и сразу мне напишите, доехали или не доехали, и мы сразу поедем". Мама говорит: "Ждем-ждем. Как в воду канули". Мама рассказывает: "Мы были так связаны, мы же пережили вместе революцию, дорог сюда. Невозможно, чтобы эти люди не написали". Это их очень насторожило. Это был железный занавес, только Черчилль его не называл так еще в то время. А потом мама еще как-то раз, в 20-х годах, к концу, она пошла в советскую миссию. Папы не было она там сидит, узнать о возможности отъезда, вообще поинтересоваться, как дела, и вдруг там появился сотрудник. Она знала этого работника этой миссии, потому что он был на выставке. Он ее увидел, поднял со стула, подхватил и вывел ее в коридор, повел подальше из этой миссии: "Вы с ума сошли, что вы делаете? Чего вы тут ждете?". А потом стал ей объяснять: "Куда вы едете? Вы сумасшедшая. Подождите". Я забыла его фамилию. Она сидела и ждала, она была уже на пути в СССР и встретила этого человека. Михаил Соколов: Видимо, он убедительно ей объяснил. Нора Мусатова: Наверное. И потом мама говорит: "Тут же я вспомнила этих пропавших друзей. Никогда больше, никогда в жизни, за ними просто закрылась вода и все, как в воду канули. Ну если один, два, но если целая компания пропадает..." Михаил Соколов: Для русских в Чехословакии война фактически началась осенью 38-го. Шла мобилизация перед мюнхенским сговором. Думали, что Чехия будет воевать? Нора Мусатова: Что я помню - это мобилизацию. Югославского Короля Александра проспект и по нему ехали, медленно наверх поднимались трамвайчики. Они были открытые тогда. Очень медленно, один за другим. И вот из этих окольных улиц туда сбегались солдаты чешские с деревянными ящичками, как сундучками, и все на них садились. Они ехали по призыву в сентябре. Я пошла как раз в школу. Мы жили в вилле. Клеили кресты, крест на крест по диагонали куски газет, если будут бомбить, чтобы стекла не лопались. Всем нам выдали маски противогазные, дети ходили мерить. Михаил Соколов: Зимой 1939 года после оккупации нацистами Судет Мусатовы попытались уехать в Соединенные Штаты Америки, но подвели спонсоры.
Нора Мусатова: Испугались немцев страшно. Почему-то папа поверил, то что провозглашает Гитлер - правда, он этому поверил. Как мама, я не знаю. Но он поверил и сразу же бросился в американское посольство. У нас до сих пор разрешение о выезде. Мы уже стали собирать чемоданы в 39. У нас всегда проблема выехать - это картины. Это единственное, что нас тянет ко дну. Потому что тогда были замечательные отцовские картин. Отец был молодой более-менее, и его друг Андрюша, с которым он ехал, обещал помочь, стали снимать холсты с подрамников. Но должно было быть еще приглашение, подтвержденное какой-то определенной суммой денег с той стороны. Мама говорит, что какая-то большая сумма была, но не хватало пятисот долларов. И вдруг тот, который делал приглашение, испугался и отказал в выезде. И мы остались на бобах. Михаил Соколов: А в марте 39-го года Прагу оккупировали нацисты. Детские воспоминания Норы Мусатовой весны 1939 года. Как немцы вошли в Прагу, вы помните? Нора Мусатова: Очень хорошо. Меня оставили дома, одна я была дома. Потом они пришли очень взволнованные. Вернулись мокрые, взволнованные 15 марта. А потом, помню, как я первый и последний раз получила подзатыльник от папы. Потому что вошли немцы сюда. Мы шли по улице, он меня ведет за руку. И вдруг вижу - сверху появляется группа замечательных, красивых детей. Они в замечательных сарафанчиках, девочки блондинистые, с косичками. Мальчики в белых подколенках, в замечательных невиданных полуботинках с языками простриженными. Они все красавцы. Несут штандарты и на них написано: "Все ходим вправо" по-чешски и по-немецки. Потому что до войны все ходили влево, как в Англии, было левостороннее движение. А немцы ввели правосторонне. И я завизжала от восторга, что перемены будут: "Папа, идем смотреть!". А он не обращает внимания. Я опять его тащу к этим замечательным людям, которые кричат, и на которых тоже никто из прохожих не обращает никакого внимания. Я была возмущена глубоко, что никто не видит этих красивых, таких нарядных детей. Тут мне папа влепил подзатыльник довольно явный, схватил за руку и оттащил домой. А дома объяснил мне: "Имей в виду, мы здесь в гостях. Меня знают мало, знают, что я русский художник. Я этих людей не знаю, а меня наверняка знают, что я русский художник. Скажут: видите, это русский художник с его дочкой радуются входу немцев". Так что он должен был демонстративно показать, как он против этого. Михаил Соколов: Вторая мировая война сделала русских эмигрантов патриотами СССР. Нора Мусатова: Первое, чем занялись мои родители как началась оккупация, они приобрели радио и начали слушать запрещенное радио. Здесь приказывали сдавать радио. Немцы вынимали короткие волны, потрошили радио. Но они ухитрялись как-то на длинных. И однажды маму остановила какая-то женщина, по-немецки ей говорит и спрашивает: "Вы случайно не живете там - на верхнем этаже?". Это была жена какого-то офицера. И говорит маме: "Знаете, если вы живете в той квартире (показывает на нашу), то я вас очень прошу, мне, конечно, это не мешает, но, ради бога, мой муж приходит с высокопоставленными гостями, а оттуда раздаются запрещенные голоса по радио". Предупредила. И родители обложили радио подушками. Михаил Соколов: Григорий Алексеевич Мусатов умер 22 июня 1941 года в Праге от инфаркта. Дочь художника Нора Мусатова училась в пражской гимназии, где директором был географ и историк, один из основателей Евразийского движения профессор Петр Савицкий. Нора Мусатова: Мама говорила, что он евразиец. Что это такое? Соединение Европы с Азией. Мне это было понятно всегда, что Россия - Евразия. Я до сих пор не могу понять, что же тут открывать? Мне казалось, что это естественный факт, как вам скажут, что Волга впадает в Каспийское море. Я не могла понять, почему его могут за это преследовать, когда это факт. Вот это мне показалось, что большевики совершенные кретины. Его труды читала, он мне давал свои работы, когда вернулся из лагеря. Там Савицкий дружил с Гумилевым. Во время войны был приказ такой, что надо было поднимать руку "Хайль, Гитлер", когда входишь в класс. И поэтому мы сразу могли понять, кто пронемцкий, а кто нет. Каждый педагог поднимал руку по-своему. Например, математик, физик Владимир Антонович, приходил, поднимал руку и говорил: "Садитесь". То есть был жест к нам - "садитесь". У Савицкого рука как-то дергалась, как будто судорогой схватывало. Надо было это делать, потому что в классе мог найтись и бывали детки из разных семей, мало ли что - донесут. На моего мужа донесли, он был два с половиной года в концлагере. Во время войны боялись очень старательных. Михаил Соколов: Преподавателям русской гимназии во время нацистской оккупации было очень нелегко. Петр Савицкий пытался спасать детей, которым угрожал Освенцим.
Нора Мусатова: Со мной ходила девочка Зоя Шварц. И после начальной школы мы перепрыгиваем через пятый класс и сдаем все, переходим после экзаменов в первый класс гимназии. Почему-то Зою Шварц оставляют на второй год. Я прихожу домой и возмущаюсь. Ее перевели в пятый класс, а потом она перейдет в гимназию. Она заканчивает пятый класс гимназии - проваливается. Она все время остается в этой начальной школе. Я невероятно возмущена этим фактом. Что это такое за несправедливость? Потому что девочка была абсолютно даже очень способная. А мама говорит, что так надо. Потом узнала после войны: оказывается, в обязанность директора входило, когда дети заканчивали начальную школу, сдавали экзамены в гимназию, то директору надо было в Министерство просвещения чешское под немецким контролем сдавать список вновь поступивших, принятых в первый класс. Надо было написать этому директору, кто ариец, а кто не ариец. Но если там появляется Зоя Шварц - это или немка, или еврейка. Если она немка, надо доказать, что она немка, бабушку надо привлечь, а если нет документов - значит она еврейка. Таким образом Савицкий ее спас и даже подучивал ее, чтобы она не отставала. Это совершенно никому неизвестный факт, даже его дети не знают. Зоя, кстати, не избежала своей участи. Они бежали с матерью через Плзень, это был единственный налет на Плзень, у нее оторвало руку. Она до сих пор живет в Вене, но без руки, без правой. Михаил Соколов: Во время Второй Мировой войны нацисты стали делить русскую общину в Чехии по национальностям. Большинство русских вело себя достойно. Вот в семье Набоковых жила Евгения Гоффельд. Нора Мусатова: Ее все звали "тётик", Евгения Константиновна Гоффельд. Она невероятной доброты была человек. Она была русская немка. И когда началась война, то чехам и всем предлагали: кто себя чувствует немцем и может доказать, что он немец, "фольксдойч" и имеет право на добавочный паек, на карточки, на какие-то льготы, на квартиру. Вообще-то быть из "фольксдойч" во время войны было очень неплохо. И пришли к ней, потому что фамилия у нее Гоффельд. Она говорит: "Вы ошиблись. У меня фамилия такая, а вообще я русская". Михаил Соколов: Самой же жуткой была судьба евреев, чешских и русских. Нора Мусатова: В доме жила Фаина Борисовна Калюжная, вдова художника Калюжного. Фаина Борисовна была очень милая женщина, такой чудак, совершенно неприспособленный человек. Я-то ее помню во время ее вдовства. Она к нам ходила, все время хотела Ивочку своего, Ивана как-то продвинуть - его картины. Немцы были очень точные, то они устроили... Вы слыхали про опорный пункт? Какой ты национальности, изволь лезть в своей хлев, что ли и там отмечаться. Ежели ты еврей, то ты иди в еврейскую общину. Про русских евреев знали. И те получали, так же как и все русские, повестку, что извольте явиться и доказать свое происхождение. У Фаины Борисовны было плохо. Она появилась, и Ефремов сказал ей (он кстати, учился с мамой)... Михаил Соколов: Представитель немецкой администрации для русских? Нора Мусатова: Да. Всем русским было нетрудно. А вот у кого было "подмоченное" происхождение, то было страшновато к нему являться. Хотя, говорят, что он многих спасал. Фаине Борисовне сказали: "Извольте доказать свое происхождение или же метрическим свидетельством из России, что вы православная, или приведите двух свидетелей, кто вас знает". А в то время на углах висели красные большие объявления с черными фамилиями тех, кто был расстрелян. И кто будет укрывать себя такого-то и кто будет слушать радио... Надо было быть идиотом, чтобы не заметить, что всюду грозятся, что ты так же виновен, если ты не скажешь о еврее, о своем друге. У Геринга (или Геббельса) была речь, что у каждого из нас есть какой-то друг-еврей: "Запомните, что своих друзей-евреев нет. Вы должны всегда объявить, что такой враг среди нас есть". Вот такая была атмосфера. Я помню, на заборы клеили плакаты красные, на них были написаны чешские имена. Михаил Соколов: Нацисты не стеснялись? Нора Мусатова: Нет. Они уничтожали, это же их враги были. Нора Мусатова: А советские втихую арестовывали? Нора Мусатова: Они знали, что они грешат. И вот убеждали всех: извольте явиться. Фаина Борисовна пришла к "тётику" Евгении Константиновне Гоффельд жаловаться, не просить, а жаловаться, что такое, где же ей достать этих свидетелей? А "тётик", оказывается, ей сказала: "Фаина Борисовна, да что вы, я пойду с вами, я скажу Ефремову, что я вас знала и вашу семью знаю по Петербургу". Она пошла и показала, что она ее знает. Так же спасли и мою маму. Моя мама была еврейка, но она таковой себя не чувствовала никогда. Она пришла в опорный пункт, и Ефремов говорит ей: "Коллега, вам надо будет или принести свое метрическое свидетельство или двух свидетелей, которые вас знали по России". Мама пришла домой, пришли две подруги ее закадычные. Такая Мария Михайловна Жидлицкая, пензячка, русская, замужем за чехом-легионером, поэтому она здесь была. Та точно знала, что в Пензе было невероятно мало евреев, и мама именно была из этой еврейской семьи, она это знала наверняка. И она пошла и показала, что она ее знала по России и всю семью, и что это исконно русская семья православная. Тем более, что мама не очень похожа была, слава богу. Чехи, когда видели: "Ой, какое русское личико". Потом вторая была Александра Дмитриевна Попова - артистка Шувалова кабаретная. Совершенно несерьезный человек. И вот она пошла, тоже показала, что она, конечно, маму знала по России, конечно, совершенно русские, что за выдумки? Михаил Соколов: К границе Чехословакии приближалась Красная армия. Те, кто в протекторате Богемии был связан с оккупантами, старались уехать. Прихода соотечественников ждали теперь просоветски настроенные русские эмигранты, даже многие из старых антибольшевиков. В 44 году, как и в 41, они были повторно арестованы нацистами. Среди них оказались и политик Сергей Маслов, писатель Владимир Воеводин. Но больше всего освободителей ждали жившие в Чехии евреи, которым угрожала гибель. Нора Мусатова продолжает свой рассказ. Нора Мусатова: Кого-то скрывали. Мама, слава богу, она никогда не поступала на службу, не хотела работать, чтобы не спрашивали. Моментально начинаешь заполнять какие-то анкеты или кто-то тебя знает - это лучше не надо. А мне не говорили. Я всех очень жалела евреев, провожала. Но я ничего про себя не знала. Все вокруг знали, а я не знала. Михаил Соколов: То есть удавалось жить за счет продажи картин? Нора Мусатова: Да. Потому что у отца было имя. "Умелецкая беседа", эти художники были приличные люди. И вообще в Праге голода не было. Нельзя сравнивать с Киевом. Почти не бомбили. 14 февраля, попали в нашу школу, почему-то у меня двое знакомых погибли в этом налете единственном. Замечательный русский актер Орлов - вот он погиб. У меня все время спрашивали: как же евреи не уехали, не пытались бежать? Например, у нас был доктор Ляпин, он был чешский еврей, но тоже легионер, и жена у него была русская еврейка. Мы очень дружили, наша семья с ним. Их, конечно, выселили. Каждый имел право только 50 килограмм с собой взять. Это богатая семья. Его очень любили местные. И как-то раз мы были у них перед концом, провожали их. Его жена говорит: "Знаете, как хорошо - Йозеф достал грузовик. Он сейчас приедет". Он приехал с этим грузовиком. Невероятные деньги за грузовик для вещей, где-то кому-то взятку сунул, где-то достал, шофера уговорил за большие деньги взять этот грузовик для последних вещей. И мы их провожаем. Я говорю: "Давайте к нам, переезжайте к нам. Почему вы едете?" Михаил Соколов: А их куда везли? Нора Мусатова: В концлагерь Терезин сначала. Здесь есть национальная галерей "Велетржный палац", современная галерея, там был сборный пункт. Я говорю: "Оставайтесь у нас". Госпожа Ляпина говорит: "У вас нельзя". "Почему у нас нельзя?". Я не знала, что у нас нельзя, во-первых, у нас в доме жили немцы, и каждую минуту может кто-то сказать, что тут нет арийцев. Она говорит: "Знаешь что, Норочка, евреи всегда в каком-то гетто жили. Это только нам казалось, что мы так хорошо живем. Сейчас кончится война, слушаем радио - сейчас войдут войска, вот и приедем. Поживем в каком-нибудь гетто и вернемся". Михаил Соколов: Но не вернулись? Нора Мусатова: Нет. Как в воду канули. Отвезли их, наверное, в Терезин. Когда нацисты были на последнем издыхании. Михаил Соколов: А спрятаться нельзя было? Нора Мусатова: Нет. Еще все вежливые, приличные: а вдруг найдут? Подведем других людей. Вот они чего еще боялись. Они раздавали вещи свои, думали, что вернутся. Никто не мог себе просто представить это. Михаил Соколов: В конце войны немцы разрешили генералу Андрею Власову под антисталинскими лозунгами создавать Русскую освободительную армию. В Праге прошел съезд Комитета освобождения народов России. Здесь вербовали в ряды РОА. Нора Мусатова: Русская освободительная армия. Они приезжали к нам в гимназию, и нас Савицкий созвал. Он был очень нервный: "Я вам не будут рассказывать, они вам сами расскажут, почему они приехали". Михаил Соколов: И что они рассказывали? Нора Мусатова: Как бы агитировали, как они упражняются. Я не очень помню. Я их вижу скорее, как они стоят на этом подиуме в какой-то страной форме голубой. Но это не была официальная форма. Это как будто бы немецкий летчик, но это не был немецкий летчик. Напоминало форму. Они долго не говорили. Они же были мальчишки. Михаил Соколов: Первая дивизия Русской освободительной армии генерала Буниченко участвовала в боях с немцами во время пражского восстания. Советская армия пришла вслед за РОА, когда восстание уже победило. Нора Мусатова: Власовцы освободили Прагу. Михаил Соколов: Здесь же бои шли. Нора Мусатова: Были бои на Панкраце против немцев. Власовцы многих жителей Панкраца освободили. Потому что немцы арестовывали их вдруг в последний момент. Радио чешское кричало: "Красная армия, помоги! Пожалуйста, помоги!". И Красная армия по приказу Сталина или не знаю кого, приехала. Приехали действительно 9 мая уже в последний момент. На моих глазах валились от усталости с ног. Михаил Соколов: Русские в Праге, как вспоминает Нора Мусатова, в основном старались не сотрудничать с оккупантами, хотя настроения бывали разные. А в 45 году все менялось на глазах, говорит Нора Мусатова. Русских нашлось мало, которые поддерживали здесь немцев? Нора Мусатова: Были, но мало. Было одно семейство такое. Помню, когда уже близился конец, войска приближались, эта русская дама сидела и говорит: "Это ужасно - большевики подходят. Я дам в руки ружье моему сыну, а мужу дам винтовку". Мама спрашивает: "Где вы возьмете?". "Неважно. И пошлю их воевать. А если не выйдет что, то все мы покончим с собой". Четыре дня революции чешской, с 5 по 9-е мая 1945-го прошло. Мы внизу отсиделись в погребе. Здесь ликование на улицах. Входят советские войска, очень милые, добрые, симпатичные, невероятно уставшие, запыленные. Чехи прямо бросаются. Когда они успели, из каких? У них запасы всегда. Так что они напекли всяких калачей, булок. Все нарядилась в национальные костюмы, с объятиями, с цветами. Сады вокруг, сирень рвали. Этим забрасывали русских солдат. Полное ликование. Я думаю: вот, наши знакомые, они лежат мертвые. Мне очень было обидно. И вдруг вижу, что среди ликования идет эта дама со своей дочкой, а рядом идет советский офицер. Идут они к нам в безумном восторге и заявляют - ее дочка с женихом. Это был советский офицер. Уже жених! А я была очень расстроенная, что они лежат где-то расстрелянные. Михаил Соколов: Не пострадали они потом? Нора Мусатова: Нет, не пострадали никак, слава Богу. Я думаю, что они не очень сотрудничали, они не были продажные. У них просто пылали сердца то к тем, то к другим. Потом эта дочка выросла, вышла замуж, развелась. Потом я нашла среди сотрудников чешского КГБ. Михаил Соколов: То есть осведомитель? Нора Мусатова: Да. Михаил Соколов: Нора Мусатова вспоминает, как изменились умонастроения в тот момент, когда в Прагу пришли освободители. Нора Мусатова: Чехи очень восторженные люди, у них только энтузиазм недолго держится. В 45 идем все с той же Наташей, внучкой доктора Полосина, идем по этой же Александра, говорим с ней по-русски. Подбегают восторженные чешки, тетки, а нам 13 с половиной. "Девочки, вы русские?". "Да". Бросаются и начинают нас обнимать, тискать, целовать. "Спасибо, вы нас освободили. Какие вы хорошие, какие вы пригожие". Мы только стараемся выскочить из этих объятий и сказать им по-чешски, что мы никого не освобождали. Посмотрите - мы маленькие. Они говорят: "Ну вы русские?". "Да". И опять тискать.
Михаил Соколов: Слава победителям и горе побежденным - таков 1945 год глазами Норы Мусатовой. Нора Мусатова: В нашем доме жила семья немецкого офицера, он был эсэсовец. Сын был член гитлерюнгенда, года на два старше меня, с кортиком ходил всегда очень надменный. Они жили под нами, и мимо мы боялись пробегать, потому что мальчишка вовремя боев стрелял из окна. А мать у него была больная сердцем. Их забрали все семейство недалеко в школу, во временный концлагерь, потом увезли куда-то. И вдруг как-то вижу, что приходит мальчишка, уже будучи арестованным, их мальчишка подходит к дому с каким-то чешским стражем и говорит, что ему нужно взять лекарство для матери. А перед домом стоят жители дома и все в замечательном настроении, кончилась война. И мальчишка говорит провожатому с ружьем: "Вот это люди из этого дома". Тот обращается к этим людям из нашего дома, говорит: "Этот мальчишка говорит, что они здесь жили, у него там наверху в квартире лекарства для его матери". Все отвернулись. Он говорит: "Так вы знаете этого мальчишку?". Никто не говорит, все молчат, отворачиваются, как будто не слышат, что он их спрашивает. Я вспомнила, что когда мы спускались вниз в погреб от налетов, то соседи все очень предупредительно открывали немцам дверь, несли их чемоданчики. А тут никто такой любезности не показывал. Тогда я вызвалась и сказала, что я знаю. Им нужно было понятого, я сказала, что я с вами пойду. Геройски пошла с немцем. Потому что я себя чувствовала победителем в этот момент, я себе могла это позволить. Михаил Соколов: Приход советских освободителей, в том числе благодаря людям "с пылающими сердцами", был для русской эмиграции в Праге катастрофой. Нора Мусатова: Вот Рафальский Дима рассказывал про одного знакомого (я тоже не могу его фамилию называть), что он его видел в грузовике с советскими, когда пришли старшего Рафальского арестовывать. Про многих говорили, что побежали к советским с доносами, решили: как же я себя оберегу? Надо побежать, накапать. Михаил Соколов: Это СМЕРШ арестовывал. Нора Мусатова: У СМЕРШа были какие-то списки. Но где люди сейчас, где они сегодня живут, чекисты не могли знать. Я думаю, что к ним добровольные энтузиасты побежали. Откуда они знали, где господин Рафальский живет? Михаил Соколов: То есть к Рафальским СМЕРШ приехал уже с каким-то человеком из русских, который был наводчиком? Нора Мусатова: Да. И мне сказали, кто это такой. В гимназии учился, и он, правда, во время войны молодой очень человек, других сагитировал идти в Русскую освободительную армию: Михаил Соколов: Сразу же начались аресты. Нора Мусатова была свидетелем одного из них. Брали доктора Полосина. Нора Мусатова: Я помню, как они арестовали доктора Полосина. Я дружила с Наташей Долговой, она была внучкой доктора Полосина, жили они в Вршовицах. Он выехал из России в качестве легионера, русского врача с чешскими войсками. Ему удалось с чехами уехать. Он всю жизнь был военным чехословацким врачом. Хлебосольный, и жена у него Ида Семеновна тоже хлебосольная. И я у них моталась сразу как-то после войны. А всю войну Михаил Петрович слушал московское радио: "Говорит информбюро...". И всегда он слушал на всю не Ивановскую, а Коданьскую улицу. Мы всегда очень волновались, потому что было открыто окно. Не узнать, что ты слушаешь Москву, было трудно, потому что это гремело. Он был патриот, но антибольшевик всегда. Кончилась война, ничего с Михаилом Петровичем не происходит. Я у них в гостях была, у подружки своей, его внучки. И вдруг звонок после обеда. Солнышко сияет, май, птички поют. На улицах ездят танки, бегают советские солдаты. В общем, такая радостная атмосфера. Всюду трепещут флаги. Звонок. Кто-то мне кричит: "Нора, ты там близко, открой, пожалуйста, двери". Открывают дверь - стоит очень красивый офицер. А мне тогда 13 с половиной лет, мне он очень понравился. Его внешность напомнила иконописный лик. Весь подтянутый. А по улице ходили солдаты, они были замученные от войны, запыленные, такие уже уставшие, во всяком случае, не такие элегантные офицеры. Он спрашивает у меня: "Доктор дома?". "Дома". "Можно его навестить?". "Да, проходите". Что я могу сказать? Он проходит, очень корректно стоит. Выскакивает бабушка, жена доктора, дочка Нина Михайловна, мать моей подруги. С удивлением смотрят на него. И открывает двери своей приемной, своего кабинета доктор тоже с удивлением. Тот очень корректно говорит, что ему нужно с ним посоветоваться или поговорить. В общем, мне так кажется, что где-то какой-то раненый, у меня такое детское впечатление, и надо доктора Полосина. Они заходят внутрь в кабинет. Проходит какое-то время. По кухне, по передней мечется жена, очень взволнована. Стоит в дверях, волнуется его дочка. Я не понимаю, в чем дело. Открывается дверь, выходят вдвоем, и доктор говорит: "Ида, мне надо на минуту уйти". "Ой, Миша, зачем? Ты бы взял что-нибудь надел". "Что я буду на себя одевать, шубу что ли?". "Хотя бы ее". Как бы в шутку или не в шутку про шубу промелькнули слова, хотя жарища невероятная на дворе стоит. "Мне надо пойти...". Звучало так, что консилиум или что-то, где-то раненый лежит. Он ушел. Двери за ним закрылись, на меня набросились, что, во-первых, я открыла ему, а во-вторых, что это мои большевики. Потому что я с большой симпатией относилась. И у них была симпатия к освободителям, но у меня, наверное, больше. Он вернулся через 8 месяцев. В чем заключалась суть? Кого увозили, тот пропадал. Но тут же эмигранты развели бурную деятельность и узнали, что кому удается доехать до тюрьмы в Ратиборе на границе, пересыльная тюрьма, и остаться там, то его можно вызволить. А если его пересылают в Сибирь или куда-то - это уже конец. Главная цель была у всех эмигрантов - задержать своих в этом таинственном Ратиборе. Там жених подруги моей мамы деятельность развил невероятную. Поехал туда и разузнал, чем можно их купить. Но чем? Этому начальнику тюрьмы невероятно хочется того, что было у всех немцев, военных начальников - радиоприемник в автомобиле, авторадио. Это был предел мечты. Вернулся сюда, рыскал, где-то искал, наконец достал этот радиоприемник, отвез его туда и вызволил этого Михаила Петровича Полосина. Я помню, когда он вернулся - поздней осенью, в ноябре, но вернулся. Михаил Соколов: Что-нибудь рассказывал? Нора Мусатова: Рассказывал. Михаил Соколов: Что от него хотели? Нора Мусатова: Ничего хотели. Что мне, например, рассказывал Климушкин, это был член КОМУЧа, когда вернулся, он сосчитал, что в жизни своей он просидел в общей сложности 23 года. При царе был революционер - шесть лет. Потом женился на чешской еврейке, а вышел закон, что если хочешь спастись, если ты ариец, то ты разводись. Много таких случаев, кто развелся со своей женой, и таким образом жена ушла в лагерь. Но этот не развелся с пани Милой, и его, и ее одним из последних транспортов увезли. Но им удалось спастись от немцев, они оба отсидели в концлагере, но спаслись от смерти. Он приехал, мы ему обрадовались и сразу же его советские забрали. И когда он через десять лет вернулся жив-здоров, он рассказывал, когда его стали допрашивать, следователь говорит: "За что же мне вас, собственно говоря, надо сажать?". Климушкина посадили за то, что он был членом КОМУЧа, хотя, будучи в Чехии, он еще до войны отрекся от своей эсеровской деятельности. Я не знаю, вступил ли он в компартию, но во всяком случае очень просоветский человек, левый. Он даже продавал здесь русские книги. Такие были Юра и Оля Губины, они только поженились. Она была в положении и родила, когда она вернулась из Ратибора, ее дочка была психически всю жизнь инвалид. Она умерла очень рано, лет в 45. Михаил Соколов: Их арестовали обоих? Нора Мусатова: Их арестовали обоих. Ему все-таки было, что вменять в вину, потому что он был деятелем в организации "Русские витязи" в Праге. Но она с ним тоже. Потом они были очень религиозные. Их не увезли, потому что их отец тоже развил невероятную деятельность. Ведь не говорили, кто, что, как покупает, кого, как, чем подкупает. Отец Губина постарался: выкупить человека за что-нибудь было нетрудно. Я вспомнила - Глеб Ерохин, балалаечник, музыкант, веселый человек, наш гимназист. Уже в 46 году он был чешским подданным и взяли его на военную службу. И был он в каком-то городке в казармах и исполнял чехословацкую службу. Напротив были казармы каких-то советских частей. И в один прекрасный день к ним из этой казармы, которая была напротив, в их часть пришли советские офицеры. А он был очень восторженный, любил русских. Пришли русские! Потому что они родились здесь, русских не видели настоящих из России. "Требуется переводчик. Кто говорит по-русски?". А Глеб говорит: "Я вам помогу. Я буду переводить". И он вернулся через 9 лет. Михаил Соколов: А ему-то что "пришли"? Нора Мусатова: Ничего, за компанию. Почему он русский эмигрант в чехословацкой армии? Это было подозрительно. Это надо было выяснить, как он сюда попал. Почему же он в чехословацкой форме служит в 46 году? И начали медленно ворочаться энкэвэдэшные мозги по этому поводу. Фамилия - Ерохин Глеб, почему же ты у чехословаков? Конечно, это было очень подозрительно. Михаил Соколов: Немногим эмигрантам удалось бежать на Запад, иным суждено было сгинуть на тайных пражских виллах СМЕРШа, в тюрьме Панкрац, на Лубянке. Немногим удалось, как Петру Савицкому, вернуться, отбыв стандартный 10-летний срок. Кто-то уехал в СССР. Русская Прага, родившаяся в 20-х, закончилась. В Чехословакии коммунисты, как и в Советском Союзе, начали показательные процессы и над политическими оппонентами, и над своими товарищами, усомнившимися в сталинизме. Нора Мусатова: Вот в 50 годах был процесс Милады Гораковой. Милада Горакова была противник комунизма. Они сидела и при немцах. Они же вместе в одну кучу валили. И секретарь КПЧ Сланский попал на процесс через полгода, все шло один за другим. Это уже мы соображали, в чем дело, что мы попались в ловушку. Михаил Соколов: Нора Мусатова стала известной художницей, прожила и чехословацкую оттепель, и пражскую весну. Была по заслугам оценена Марком Шагалом, выставившим вместе с художницей свою графику, за что ее исключили из творческого союза. Сейчас Нора Григорьевна Мусатова одна из немногих, кто помнит первое поколение пражских русских эмигрантов. И на листах ее графики мы видим их всех. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
