Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[09-06-05]
Поверх барьеровВыйдут ли на улицу люди по зову Юрия Шевчука; Избранные стихи Игоря Иртеньева и проза Аллы Боссарт; Книга "Россия и греческий мир в 16 веке"; Владимир Крайнев о музыке и инструментах; Выставка художника театра кукол из Самары Елены Мигановой; 40 лет амурскому областному кукольному театруВедущая: Марина Тимашева Марина Тимашева: Все знают, что заместитель главы президентской администрации господин Сурков пару месяцев назад пригласил к себе нескольких рок-музыкантов и директоров групп. О чем там они на самом деле беседовали, никому неведомо, но многие считают, что правительственный чиновник пробовал понять, поддержат ли молодежные кумиры какую-нибудь разновидность "оранжевой революции" или нет. Поговорим об этом с Юрием Шевчуком. Юра, когда-то, когда мы были молодыми, у меня очень ясное впечатление, что если сейчас стоящий на сцене Юрий Шевчук поднимает руку, скажем, на сцене в Подольске или в Черноголовке и скажет: "Ребята, пошли, сломаем это". Или наоборот: "Ребята, пойдем, построим это". То вся эта толпа, не одной секунды не промедлив и не задумавшись ни секунды, к чему зовет Юрий Шевчук, потому что они доверяли Юрию Шевчуку, они тронутся и пойдут туда, куда позовет. Вот сейчас, какое ощущение? Огромные концерты на площадях, огромные концерты на стадионах или небольшие концерты в Переделкино, вот это ощущение, оно еще есть или не пойдут, несмотря на внешнюю сплоченность, знание всех текстов? Юрий Шевчук: Не думал, Марина, ни тогда об этом, ни сейчас. Слава Богу, Господь упас меня от этих мыслей, куда они пойдут, махну ли я рукой, как в той сказке, и потекут молочные реки. Марина Тимашева: Никогда не было ощущения, что я могу повелевать огромной толпой? Юрий Шевчук: Я каких-то мыслей в башке своей стараюсь не допускать. Они не от Бога. Марина Тимашева: И когда был молод, точно так же, это не на уровне рассуждений, это человек выходит и видит, что может сделать. Юрий Шевчук: Когда был молод, был случай в городе Воронеже, когда охрана, милиция стала избивать народ, я их выгнул из Дворца спорта, и через 20 минут вошли молодые люди жесткого вида и начали просто срывать концерт. Я сказал: "Ребята, нас пять тысяч, их всего 30, давайте просто культурно вынесем из зала". И вынесли, продолжался концерт. Таких случаев было много. Но это максимум, что я мог себе позволить. Я не политик, не политический деятель. Марина Тимашева: Юра, я говорю про эмоции, про управляемость зала и про возможность им управлять. Может ты на субботник их хочешь повести - вот о чем я говорю. Может ты хочешь пойти купаться в озеро со всеми вместе, может ты хочешь научить петь мантры или русские народные песни. Юрий Шевчук: Да ничего я не хочу. Единственное, что, возможно, у нас будут стадионы, чтобы люди послушали друг друга. Море одиночества, индивидуалов, чтобы объединило на два часа чего-нибудь доброе, возникла бы какая-то плоскость сопереживания. Главное - объединяющее начало, а не какое-либо очередное обрядоверие или лозунг "бей этих" или "строй то". По-другому сейчас думаю. Раньше я не помню, как думал, это можно судить по песням. Ежели в стране будет ситуация и народ попрет на баррикады, конечно, меня трудно будет представить с другой стороны с дубиной в руках, согласись. А там посмотрим. Если народ наш замечательный будет орать античеловеческие лозунги, естественно, я не буду на этих баррикадах. Я не думаю, что я стал сложнее, но какие-то вещи я понимаю глубже и понимаю вот эти полутона, которые окружают, это сверкающее черное и белое. Марина Тимашева: Правда, я часто об этом думаю, люди ведь очень менялись, на глазах менялись очень близкие твои знакомые и друзья, иногда они менялись без существенного к этому поводу и основания. Вот есть человек - Юрий Шевчук, которого многие люди знают только как "любовь - это взгляд с экрана". Этот человек богат, во всяком случае, благополучен, он очень знаменит, его могут носить на руках от дома и обратно, он ездит в хорошей, как следует закрытой от мира машине. Почему этот человек - Юрий Шевчук - не становится жлобом и почему его не перестают волновать обычные люди? Юрий Шевчук: Во-первых, не так уж я и богат. Деньги на Москву на концерт не нашли. Олигархи не богатые люди, потому что им все время мало того, что они имеют. Эта жажда ужасна просто. И можно довольствоваться десятью рублями, как мы довольствовались, а можно довольствоваться тем, что, да, хорошая квартира, где живет моя мама, сестра, моя семья и больше не надо. Есть дом, где я могу вырваться из этого мира и писать - это два. Есть студия, группа ДДТ, друзья. Замечательно! Но большего мне не надо ничего. И на этом мое богатство заканчивается. Я, конечно, богатый человек, я конечно богаче Абрамовича с его ста яхтами, потому что они мне не нужны просто. Я в альбоме пишу: "Я тоже буржуй, потому что у меня есть холодильник, 15 гитар:". Но гитар у меня меньше, тут я загнул. Но неважно. Важно быть не богатым, а важно быть не жадным. Марина Тимашева: На самом деле очень мало людей, которые так рассуждают - вот ведь в чем юмор. То, о чем вы говорите, я прекрасно понимаю. Только не понимаю, почему одни люди так делаются, а другие люди совершенно наоборот. Это мама, это какие-то книжки, откуда это? Юрий Шевчук: Марина, я в этой квартире ремонт делал четыре года. Она действительно хорошая квартира, мастерская есть. Честно говоря, просто стыдно мне было. Соседи у меня, я живу в нормальном доме, коммуналки вокруг. Просто стыдно перед соседями. Я сейчас очень искренен, у меня чувство какое-то есть. И слава богу, я понимаю, что все честно заработал, ни копейки не украл и тружусь, может быть, больше, чем все мои соседи вместе взятые, но мне все равно перед ними стыдно, потому что они живут хуже, чем я. И слава богу, что это чувство во мне есть. Может быть я сейчас пафосно говорю, может многие ироничные люди скажут: ну вот, опять красуется. Неважно. Мне радостно это чувство, что оно во мне осталось и есть, мне очень хорошо с ним, оно не дает мне много чего-то такого сделать, слава богу. Марина Тимашева: Юра, у меня очень часто бывает, когда в голове всплывают чьи-то стихи, совершенно бессознательно это делают, я их никак не вызываю. Но они, тем не менее, всплывая, исключительным образом соответствуют тому настроению или каким-то мыслям, которые в этот момент во мне находятся. У тебя так бывает? Юрий Шевчук: Это не чужие, оно родное, как будто сам написал. Хочешь, чтобы я процитировал, что сейчас? Сейчас у меня башка абсолютно пустая, там звона нет. Марина Тимашева: Кого ты из поэтов перечитываешь чаще других или вспоминаешь чаще других? Юрий Шевчук: В работе над этим альбомом мне помогала Цветаева. Так уметь кричать и так шептать, как она - это дорогого стоит. Может быть, я научился у нее этому крику и шепоту в этом альбоме. Марина Тимашева: Перейдем к новому сюжету. Издательство "Наука" всегда было оплотом высокой издательской культуры, и документы о взаимоотношениях России с православными единоверцами - под общим заголовком "Россия и греческий мир в 16 веке" издаёт в лучших собственных традициях. С цветными иллюстрациями (виды древних монастырей, фирман Султана Селима, портрет Максима Грека) с вложенной картой Святой горы Афон. Красиво издано. О содержании - историк Илья Смирнов. Илья Смирнов: В принципе, научная мода - явление опасное, но может и приносить пользу, стимулируя углублённое изучение предмета. Когда приветствовались исследования о рабочем классе, освободительном движении, наш прилежный школьник мог рассказать немало интересного английскому сверстнику не только про русских революционеров, но и про Джона Лилборна, немецкому - про Томаса Мюнцера. Сейчас в моде не революционность, а церковность, но изыскания в этом направлении тоже могут быть интересны и полезны для просвещения, если, конечно, ими занимаются настоящие учёные. Научный уровень издания "Россия и греческий мир" гарантирован не только копирайтом Академии наук, но и именем ответственного редактора - Сергей Михайлович Каштанов. В первом томе, который я держу в руках, опубликованы 165 документов с комментариями и указателями палеографического, географического, генеалогического характера. Например, послание отцу Ивана Грозного Василию, царю всея Руси от Иоакима Славного, "папы и патриарха великого града Александрии и Крита", сопровождается экскурсом в религиозную ситуацию на острове Крит в Средние века и версией, что Василий мог обращаться именно к Иоакиму за одобрением своего скандального второго брака, а Иоаким проявил редкую принципиальность. Нового брака при живой первой жене как раз не одобрил, а для разъяснения позиции отправил в Москву свою мать, "убогую инокиню именем Макрина, игумению монастыря святыя Богородица Одигитрия", которой, по подсчётам публикаторов, было тогда не менее 90 лет. Если кодикологические и палеографические статьи (то есть научные описания бумаги и почерков) могут завтра же вооружить нового Сулакадзева методикой изготовления фальшивых документов, например, дворянских родословных - "родовых росписей" - на заказ, то сами тексты - готовый детективный роман. Вот вам древнейший пролог к "17 мгновениям весны": "Секретная память архимандриту Феодориту о разведывании турецких дел. Будучи у патриарха, разведывати тебе тайно, с кем турской султан в миру и с кем не в миру, да и с патриархом поговорити в розговоре ненарочным делом, что турского про которые дела умышленья. Да что услышит, и Феодориту то себе записывати да сказати царю: А сю память Феодориту держати у себя, а не ведал бы никто". Ещё: заявление афонских монахов о том, что у них при проезде через Литву якобы отобрали 15 тысяч золотых, но польский король и великий князь Литовский Сигизмунд Первый возмущается этой напраслиной и, как он выражается, "шкодой" против его "панства". А кахетинский царь Леван сам отнял у монахов московскую милостыню, предназначенную греческой церкви, на что еклесиарх Феофан жалуется Ивану Грозному, предупреждая царя, чтобы не верил грузинским послам, которые все самозванцы, "и само неправое их житьё, смешно живут и скверно". Александрийский патриарх Иоаким выступает героем уже не детектива, а триллера: якобы турецкий паша решил испытать, кто из неверных всё-таки более угоден Аллаху. Велел одному еврею, "укорявшему закон Христов", и от христиан Иоакиму попробовать друг друга отравить. От иудейского яда патриарх остался жив, только "власы брадные его все сскочиша, и зубы выпадоша", сам же он "рече: Месть яз воздам, но буди воля его святая. И тот сосуд налив воды простыя:" В общем, чистой Н2О отравил оппонента до смерти, так что тот "расседеся на многие части". Правда, записана чудесная история со слов старцев, подчинённых как раз александрийскому патриарху, то есть свидетелей небеспристрастных. Отдельный сюжет: как с течением времени изменялись титулы правящих особ. Здесь и большая геополитика: к кому обращаться "брат", и какие земли объявлять своими: например, в грамоте Пантелеймонову монастырю 1591 г. русский царь впервые назван "государь Иверския земли грузинских царей, и кабардинския земли черкаских и горских князей" - и своеобразная поэзия в обращении: "Гамаюна подрожателю Селимъ-салтану, государю Костентинополскому, Беломорскому, Черноморскому, Анатолейскому, Римскому, Караманскому, Рузскому, и иных, брату и доброму приятелю нашему". Но главная тема книги - всё-таки история церковная, и здесь - неожиданный мостик в ХХ век. Брежнева, Андропова обвиняли в том, что они экономят на соотечественниках, чтобы финансировать идейных единомышленников за рубежом. А в "России и греческом мире" буквально в каждом письме, поступающем в Москву от восточных патриархов и монастырей, повторяется тема: "еже первое было каменое ограда, а ныне досками загражен монастырь, и в разоренье, и в бедах и в теснотах всегда пребываем от безбожных: чтоб ты, государь, сотворил великои церкве милостыню:" И "Третий Рим" (в общем, не избалованный плодородием земли) не жалел "милостыни" братьям по вере. Марина Тимашева: Почти одновременно в двух московских издательствах вышли две книги. Это "Скрэббл" - сборник рассказов и повестей Аллы Боссарт и "Книга избранного" Игоря Иртеньева. Рассказывает Тамара Ляленкова. Тамара Ляленкова: И известный поэт-правдоруб Игорь Иртеньев, и известная журналистка Алла Боссарт в подробном представлении не нуждаются. Однако, всяко новое издание требует рекомендации, и стихотворный сборник Игоря Иртеньева я попросила рекомендовать писателя Александра Кабакова. Александр Кабаков: Когда читаешь стихи Иртеньева подряд, возникает странное ощущение - это все как будто было помимо автора, это абсолютно народные стихи. Такое ощущение возникает разве что, рискованное сравнение, при чтении Пушкина, Есенина, Кольцова, Некрасова. В общем это стихи, которые существуют помимо автора. На мой взгляд, это самая высокая оценка литературы, и это безусловная примета классики. Тамара Ляленкова: Я спросила классика, которая по счету эта книга его стихов? Игорь Иртеньев: Где-то 15. Довольно странно, у меня должна была выйти первая книжка, была такая серия "Анонс" в "Московском рабочем", выходили в раннюю перестройку книжки авторов, которые не были до этого избалованы издательским вниманием, долго очень сохраняли девственность. В это время с оказией я передал рукопись своих стихов в Париж с Вероникой Долиной, а обратно Женя Бунимович где-то через месяц привез уже книжку собственную. Я просто был страшно впечатлен стремительностью темпов издательских за бугром. А тут и моя подоспела через пару месяцев. Так что первая была в Париже, о чем я не без гордости время от времени сообщаю. Тамара Ляленкова: Всякий раз это какие-то новые ваши произведения или вы делаете, как в данном, случае избранные? Расскажите, что вошло сюда? Игорь Иртеньев: Сюда вошли стихи, которые публиковались. Я понимаю, что далеко не все является явлением поэзии. Поскольку такой ритм работы, что я пишу три стихотворения в неделю, понятно, что многое однодневки. Тамара Ляленкова: Мне показалось, что здесь есть лирика. Игорь Иртеньев: Существует такое мнение, называют "едкий лирик". Тамара Ляленкова: Я могу попросить вас прочитать самое, на ваш взгляд, лирическое стихотворение? Игорь Иртеньев: Вот, например, такое стихотворение, где, собственно, было некое объяснение в любви. Ах, что за женщина жила Я считаю, что какая-то ирония есть - это хорошо очень. А дальше она оттеняет расстояние. Это та краска, которая неизбежно сопутствует качественному литературному тексту. Тамара Ляленкова: Надо заметить, что в прозе Аллы Боссарт (между прочим, жены Игоря Иртеньева) также присутствует лиризм и ирония. Это у вас такая общая ирония или у вас разные иронии? Игорь Иртеньев: У нас вообще все общее. Мы очень близки по мировосприятию. Нам хорошо друг с другом, потому что мы люди, абсолютно из одного вещества сделанные. Очень важно, когда люди настроены на одну волну, когда у них общее чувство юмора - это очень важно. Алла серьезный прозаик. Я люблю, что она работает, что она пишет. Сразу понял, что очень здорово. У нее были большие и непонятные совершенно проблемы с книгой, просто до сих пор не могу понять, почему она в стольких издательствах получила отказ. Я очень надеюсь, что у нее будет счастливая литературная судьба, потому что я читатель, болельщик, не то, что она моя жена, я никогда бы в жизни не стал протежировать, если бы не был абсолютно уверен в качестве материала. Тамара Ляленкова: Книгу Аллы Боссарт "Скрэббл" выпустило издательство "Время". Я встретилась с автором на презентации в клубе "Петрович". Честно говоря, есть амбиции? Алла Боссарт: А как же? Если бы их не было, я бы не стала издавать. Но писала я ее вовсе не как книжку, а писала как отдельные вещи. "Повести Зайцева" были написаны. Потом с огромным перерывом были рассказы написаны. Причем рассказы были написаны, как правило, в два приема. Когда-то я их начинала, бросала, потом переписывала и так далее. Здесь, во-первых, очень много опирается на мой опыт, какие-то вещи, которые я в ходе своей журналистской жизни видела, некоторые вещи даже печатались в газете. Потом когда я посмотрела, что накопился некий такой объем, я все это собрала, стала обивать пороги. У нас любят романы, а сборники рассказов не любят печатать. В одном издательстве мне сказали: у вас хорошая книга, хорошие вещи, но роман - это книгообразующий элемент. И с этим книгообразующим элементом я мытарилась года три. И только издательство "Время", слава богу, взяли и со свистом ее издали. Поскольку это вторая книжка, я не знаю, какие будут отзывы критики. Конечно, мне было бы интересно узнать мнение, например, Натальи Ивановой, мне было бы интересно узнать мнение Немзера, но он отказался написать. Я не знаю почему. Тамара Ляленкова: Была уже одна книга "Гипсовые крылья". Алла Боссарт: Ее приняли очень хорошо и говорили мне такие слова, которые я даже стесняюсь повторить. Причем люди, безмерно мною уважаемые. Но при этом она, номинируясь на государственную премию, на лучшую журналистскую книгу года, ничего не получила. Серьезная критика ее обходила просто за три версты. Тамара Ляленкова: Вот это очень сложный момент - читатель и писатель. Как понять, читают тебя и нравишься ли ты? Алла Боссарт: Всегда хочется знать. Но я могу делать некие выводы из отзывов твоих знакомых, твоих друзей, которым, как правило, нравится. Тамара Ляленкова: В числе последних заместитель редактора "Новой газеты" Олег Хлебников. Олег Хлебников: На мой взгляд, одна из самых сильных вещей в этой книге - "Гипсовые крылья". Это документальная повесть. Вообще сейчас это интереснее, чем выдумки. Когда кроме сходства, кроме достоверного описания есть все-таки еще существование в этом материале, то есть не просто описано, а воспроизведено. В то же время в этой книжке есть рассказы, повести. Все это, и документальная повесть, и игровые вещи, отражают сознание современного человека, живущего в этом времени, которое мы еще не успели осознать. Марина Тимашева: Гость студии - снова народный артист СССР, профессор Ганноверской консерватории, выдающийся пианист, член жюри международных конкурсов (в том числе, конкурса имени Чайковского), глава благотворительного фонда юных пианистов Владимир Крайнев. Мне очень интересно задать вопрос, который вам покажется дурацким. Положим, какой-нибудь гобоист возит свой гобой с собой, вам же, наверняка, приходится играть на инструментах, которые в этом концертном зале стоят. Владимир Крайнев: Я, во-первых, всегда езжу только в те города, которые знаю за сорок лет концертной практики. Я иду всегда по принципу Генриха Нейгауза, который говорил: нет плохих роялей, есть плохие пианисты. Я всегда это и своим ученикам долблю, что из любого рояля можно выжать все хорошее, то, на что он способен, данный рояль. Другое дело, что инструментарий в принципе, конечно, везде - это проблема. Сейчас не так давно Нижний Новгород просил, я им отобрал, они были в жутком восторге - наконец нашли деньги. Сейчас Самара просит. Питеру я купил рояль в свое время. Какая-то подвижка есть. Если вспомнить раньше, то покупался один рояль, который стоял 20-25 лет. Сколько может работать инструмент, тем более ударный инструмент, которым является рояль? С роялями дефицит у нас в стране, потому что это дикие деньги стоит все-таки. Для филармонии, у которой бюджет в минусе, покупать за сто тысяч долларов концертный рояль - это очень дорого. Но это надо, потому что это лицо филармонии, во-первых. Во-вторых, человек, который приезжает, может высказать себя хотя бы на 85%, но хотя бы рояль не будет подводить. Марина Тимашева: Владимир Всеволодович, скажите, пожалуйста, когда составляете программу концерта, из каких вы исходите соображений, кроме любви к той или иной музыке или автору? Владимир Крайнев: На Западе бывают заказы. Не так давно в Фонтенбло я играл, там фестиваль. Они мне заказали просто шопеновскую программу. Или концерты с оркестром - это опять-таки заказы оркестров. Я даю предложение из трех-четырех концертов, они выбирают. Сейчас, слава богу, проснулся жуткий интерес к концерту Скрябина. Если раньше играл, я помню, в Вене, и в один из сезонов я привез концерт Скрябина, и пресса написала: так жалко, что наш любимец Крайнев приехал и играл такую плохую музыку. Сейчас вроде просыпается. Я знаю, что не только во Франции, но и в Германии просыпается жуткий интерес к Скрябину. Потом у меня вообще в последние годы, в последние десятилетий такой принцип построения юбилейный. Очень много всегда дат, у меня пошло от моего фестиваля, который проводится в Киеве, и он проводится всегда под какой-то главный юбилей. Следующий год - это Моцарт, Шостакович. Поэтому это будет завязано на двух композиторах. Кстати, Шуман и Лист тоже. Иногда просто хочется что-то вспомнить. Марина Тимашева: А есть какие-то произведения, которые вы ни за что не будете играть, вы их не любите, даже если вам закажут? Владимир Крайнев: Во-первых, мне уже никто ничего не может заказать, я уже слишком стар для того, чтобы учить что-то новое. Есть такие произведения, например, "Давидсбюндлеры" Шумана, которые я в жизни не буду играть. Хотя я слышал в своей жизни одно очень хорошее исполнение. Хотя Шумана я обожаю, я очень много играл Шумана, а вот "Давидсбюндлеров" не буду играть никогда. Мне кажется, что его по форме слепить мне, во всяком случае, невозможно. Первую сонату Шопена, например, я не выучу никогда. Мы играли четыре сонаты Шопена в юбилейный год его с моими детьми, и вот я вынужден был одного из своих лауреатов попросить, чтобы он выучил его. Она безумно сложная, так же, как первая соната Прокофьева. Первая, пятая, девятая - три сонаты, я не могу сказать, что я их не люблю, но я очень равнодушно отношусь. Когда играют даже того же моего коленопреклоненного Шопена от опуса один до опуса пастью, я не считаю, что это правильно. Я их называю "справедливо забытые шедевры". Марина Тимашева: Владимир Всеволодович, а если бы вы составили один раз мысленно в воображении или вам было дано такое право идеальную для вас, совершенно идеальную из самого-самого любимого из двух отделений концерта, что бы это было? Владимир Крайнев: Понятия не имею. Это зависит от времени года и от состояния. Например, сейчас я как-то вернулся ко второй сонате Прокофьева и с огромным удовольствием играю. А буквально лет пять-шесть назад я ее сыграл, отложил, она не пошла ни у меня, ни я у нее не пошел. То идеальное, те интересные состояния, которые были, я уже все сделал. Очень много я сыграл. Довольно сложно сказать, что я бы точно отобрал ото всюду. С одной стороны, я бы "Аврору" бетховенскую отобрал, а с другой стороны, я с удовольствием бы отобрал 31 сонату, 110 опус. Очень трудно сказать. Потому что есть такое количество произведений, которые я с удовольствием играл. Но сейчас особенно трудно, потому что на мне "висит" 25 человек - это очень много детей. Причем практически все играющие, почти все рвущиеся в бой. Уже многие из них просто играющие пианисты, исполнители со своими концертными сезонами, со своими гастролями. Сейчас играл мой ученик в Ганновере, у него концертное турне по Германии было, он первая премия АРД мюнхенского. Это знаменитейший конкурс. Десять лет не было первой премии у пианистов, и вот он получил наконец первую премию. У него концерты были в Мюнхене, в Гамбурге, во Франкфурте и в Ганновере играл. Мне позвонили и сказали, что он замечательно играл. Буквально до моего отъезда мальчик, ему 26 лет уже, но все равно требует глаза, уха, внимания. Марина Тимашева: Когда человек-подросток он, как правило, больше любит Лермонтова, чем Пушкина. Остаются какие-то вещи, которые он тогда любил и любит в течение своей жизни, а иногда очень резко меняется вкус. У вас было что-нибудь подобное с композиторами? Владимир Крайнев: Во-первых, Прокофьев, который, как сейчас помню, в 58 году, когда приехал Полок в Харьков, я тогда был еще в Харькове, он играл 7 сонату Прокофьева, мы смеялись. Думали, что какая-то тарабарщина, битье руками по клавишам. А потом, когда я приехал сюда и уже окунулся в Прокофьева и много играл. Все-таки Москва - это Москва, это не Харьков, хотя Харьков был тогда один из самых музыкальных провинциальных городов, туда ехали музыканты прежде, чем приехать в Киев или в Одессу. Харьков стоял как-то на особой позиции. Если говорить о такой совершенно кардинальной перемене взглядов и любвей, в Прокофьева я потом влюбился. И к педагогу ходил, ставил ноты, она говорила: "Это без меня. Ты очень похож на него, очень много общего, это ты сам сделаешь без меня. Давай Бетховена, давай Моцарта, давай Шопена". Она была права, безусловно, потому что Прокофьев мне очень близок. Взять Малер, тоже вначале это было для меня как Шумана "Девидсбюндлеры", я никогда не мог дослушать до конца. Потом меняется дыхание. Ведь у человека меняется дыхание. Если в молодости ты бежишь стометровку, то чем ты становишься зрелее, тем дыхание длиннее у тебя. Я имею в виду мысленное дыхание. Но уже такого дыхания давно нет, это все прокуренное дыхание. А вот мысленное дыхание, больше становишься созерцателем, чем деятелем. Марина Тимашева: В Самарском доме актера открылась выставка работ театрального художника Елены Мигановой, практически вся творческая жизнь которой связана с кукольным театром. Рассказывает Сергей Хазов. Сергей Хазов: Елена Миганова окончила Самарское художественное училище. Однако по основной специальности "художник-оформитель" она проработала всего два года, проявив интерес к театру. Сначала - "СамАрт", где Миганова возглавляла декорационный цех, затем - самарский театр кукол. За девять лет работы в этом театре она осуществила еще три постановки: "Обезьянка Анфиса", "Солнышко и смешные человечки" и "Волшебное кольцо". Последние восемь лет Елена Миганова - главный художник Тольяттинского театра кукол "Пилигрим". "Дюймовочка", "Домовой у лавочника", "Морозко", "Три медведя" - в этих и других спектаклях живут куклы, созданные Еленой. О выставке работ Елены Мигановой рассказывает режиссер театра кукол Ирина Прянишникова. Ирина Прянишникова: Что я могу сказать про Леночку - мне с ней очень интересно работать. Чем хороша Лена как художник театральный - все, что я придумываю в спектакле, она не только это воплощает, она еще привносит свое. Причем привносит не откуда-то, что-то сама придумала, а именно в контексте того произведения, которое мы делаем вместе. Наиболее значительные у нас постановки были в Тольятти, это "Дюймовочка" и "Домовой у лавочника", по Андерсену. Со спектаклем "Липонюшка", по сказке Толстого мы показывались на фестивале "Золотая репка". Она очень кропотливый художник, она любит очень подробности в кукле, в декорации. Порой даже мне кажется, что многовато всего. Она любит вот так вот любую рюшечку, чтобы все-все-все как бы соответствовало. Самое главное, наверное - это уметь увидеть образ спектакля. Потому что я образ придумываю как режиссер, а уже визуальный ряд выстраивает она. Когда это идет в альянсе, тогда это хорошо. Очень у нее добрые даже отрицательные персонажи. В них сказывается ее черта характера. Она человек добрый очень, миролюбивый такой. Сергей Хазов: Каждый герой кукольного спектакля наделен индивидуальностью. Одна из ярких работ - ежик с огромными глазами. Из какого же он спектакля? Ирина Прянишникова: Была "Зимняя сказка", которую мы сделали - я прочитала пьесу, она мне очень понравилась. Коротенькая, но хороший был язык. Вот за две недели мы ее сделали. Спектакль шел пятьдесят минут без антракта. В спектакле не существует Ежик, Лиса, Медвежонок. Это все характер какого-то ребенка, или взрослого человека. Мы играем характеры, мы не играем "в мире животных". Вот он такой поэтический был у нас, со своими прибамбасами - у него был хор из снегирей, которые репетировали. А они его не слушали, они ему не подчинялись. Во всех работах Лены у героев большие глаза. Наверное, она так видит мир. Театр должен удивлять. Чем больше этих придумок в спектакле, тем он интересней. Когда придумываешь спектакль, так в него влюбляешься, дети очень много подсказывают. Сергей Хазов: Художник кукольного театра - штучная профессия, говорит режиссер Ирина Прянишникова. Ирина Прянишникова: Любой художник - штучная профессия. Потому что все это придумывается ради чего-то. Таких людей, которые это все делают - маловато их, конечно. Если это будет честная, интересная работа, без вранья, без притворства. Детей нельзя обманывать - это просто грех. Они тебя могут разгадать сразу, когда ты врешь, только они виду не подадут, просто уйдут со спектакля и все или забросают яблоками гнилыми. Сейчас мы играем один спектакль - дети не ходят уходить после спектакля из зала. Я не знаю, что они домысливают. Театр не должен ничему учить, он должен удивлять. Марина Тимашева: Выставка художника театра кукол в Самаре и юбилей амурского областного театра кукол. Ему исполнилось 40 лет. Из Благовещенска - Антон Лузгин. Антон Лузгин: 40-летний юбилей отметил амурский областной Театр кукол. Сотни спектаклей поставлены за эти годы. Театр заслужил любовь зрителей. В далеком 64 году его основала группа энтузиастов. Первые спектакли увидели, правда, не детсадовская ребятня и не школьники, а серьезные деятели обкома партии. После чего был вынесен вердикт - Театр кукол необходим области. Сегодня все обстоит несколько иначе. По словам главного режиссера Петра Козеца, власти не видят большой надобности в существовании театра, его не собираются закрывать, но и никакой помощи ждать не приходится. Петр Козец: Нас все больше жизнь подбрасывает и подбрасывает. У меня пять человек актеров на улице живут. Ну что, дети, игрушки - это такая ерунда. Хотя, извините, этой ерундой закладывается будущее нашего города, будущее этого человека, которому сейчас три годика. И если будет лучше отношение к нашему театру, значит мы более внимательнее будем относиться к этому ребенку. Уже трафарет: мы в ответе за тех, кого приручили. У нас до 30% зрителей из неблагополучных семей, которых мы пропускаем бесплатно. Мы сознательно идем на ущерб себе, но мы и сознательно пропускаем этих детей. Да, им плохо живется, но пускай они на 50 минут, на 40, на час побудут в этом мире добра. Антон Лузгин: Несмотря на трудности, театр продолжает жить и ставить новые спектакли. Актеры не повторяют избитых фраз "как тяжела и неказиста жизнь российского артиста". Многие творческие работники театра кукол успешно совмещают свою деятельность с работой на сцене театра драматического. "На меня могут обидеться коллеги по драмтеатру, - говорит актер с 30-летним стажем Сергей Елизов, - но игра на сцене и в кукольном спектакле сильно различается по сложности". Сергей Елизов: Если актер драмы где-то может доиграть что-то жестом, мимикой, глаза - это все равно видно со сцены, хоть и зал большой. Видно глаза пустые или наполненные. А у нас же не живой предмет - кукла, значит нужно так вложить в интонацию, чтобы через куклу это передалось в зал. У нас прямой контакт редко бывает, все равно все идет через куклу. Если это удалось, в зале смеются, в зале плачут, тоже бывает очень часто, значит наша задача на данный момент выполнена. Если взрослый идет в театр, он идет зачем? Он знает, что это театр, это артист, он уже принимает условия. И если где-то артист ложанул, он понимает - ну ладно, все это театр. А дети, они же верят в сказку. Если пошла фальшь, он не будет смотреть. Они будут шуметь, ерзать, стучать креслами, ковыряться в носу, что хотите. Их обмануть сложно. Антон Лузгин: Как говорят артисты, многие современные дети, зацикленные на компьютерных играх, старые сказочные персонажи уже не воспринимают. Для поклонников Бэтмана и Человека-паука Баба Яга и Кощей Бессмертный не более, чем милые старики-пенсионеры из соседнего подъезда. Однако, считает Сергей Елизов, современные средства познания и развлечения не могут быть конкурентами живому театральному действию. Сергей Елизов: Нас сколько лет хоронили, и кинематограф появился - театр не нужен, и телевидение, и компьютеры. Это живое, это сиюминутное - здесь и сейчас. Завтра будет то же название, но спектакль пойдет другой. То есть другой эмоционально, по зрителям. Тот же текст, та же музыка, те же артисты, но спектакль уже другой. Антон Лузгин: Так же, как не бывает одинаковых спектаклей, нет в театре и кукол, сделанных по одному шаблону. Как рассказывает художник-модельер Зинаида Коновалова, в куклу нужно вложить характер, чтобы она ожила на сцене. Зинаида Коновалова: Когда характерная кукла, актер берет эту куклу, он вживается мигом в нее, у него роль получается. И режиссер говорит - как хорошо получилось. Потому что он вжился в нее. А иногда актер берет куклу, она получается бесхарактерная, он ее вертит, крутит, как поступить, как к ней прижиться? И такие моменты бывает. Возьмешь, она нарисована, прежде, чем делать, долго смотришь, долго думаешь, как ее сделать? Художник сделал эскиз, а как ее изготовить, допустим, платье. Творчество без конца, изо дня в день, даже дома думаешь. Антон Лузгин: Главный судья для творческого коллектива - конечно же зрители. И неизменный аншлаг в зале - лучшая оценка труда режиссеров, актеров, художников амурского областного Театра кукол. Марина Тимашева: В Петербурге почти весь май прошел под знаком Иосифа Бродского. 24 мая ему исполнилось бы 65 лет. Среди мероприятий, посвященных этому событию, выделялись презентации книг, которых в последнее время вышло довольно много. Рассказывает Татьяна Вольтская. Татьяна Вольтская: Одна из самых заметных презентаций книг об Иосифе Бродском прошла в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Там были книги, выпущенные издательством "Пушкинский фонд", например, "Перекличка во мраке" Якова Гордина, состоящая из двух частей. Первая посвящена Бродскому и его собеседникам 60 годов, суду над поэтом и другим событиям. Вторая посвящена Пастернаку, Мандельштаму, Ахматовой. Их, хотя в ином смысле, можно считать собеседниками Бродского. Это автор и назвал, используя формулу Георгия Федотова, "Перекличкой во мраке". В издательстве "Звезда" вышла целая серия книг о поэте. Среди них "Мир Иосифа Бродского. Путеводитель", сборник эссе о его жизни и творчестве. Вышел том его переводов. Но я хочу остановиться на другой книге - на исследовании Елены Петрушанской "Музыкальный мир Иосифа Бродского". Елена Петрушанская - музыковед, человек, любящий и понимающий поэзию. В предисловии книги она пишет, что, по воспоминаниям друзей и знакомых, Бродский был меломаном, что музыка - это созвучная его поэзии художественная система. Действительно, тот, кто слышал как поэт читает свои стихи, не может отделаться от впечатления, что это почти пение. Елена Петрушанская пишет о певучей природе его изначальной поэтической интонации. Говорит соредактор журнала "Звезда" Яков Гордин. Яков Гордин: Это очень важная книга, уникальная в своем роде, фундаментальная работа. Она показала, как никто и нигде еще, родство музыкального и чисто поэтического мира Бродского. Дело не только в том, что он любил музыку. Это известно, он очень ее любил, хотя у него были довольно своеобразные вкусы, он терпеть не мог Чайковского и обожал Баха, но она показала, как музыка существует в ткани его стихов, как эти два мира музыки и поэзии, как равноправные сливаются в общей работе Бродского. Она вскрыла совершенно новый пласт. Она расспрашивала очень многих друзей и знакомых, музыкальных и не музыкальных, анализировала его тексты, и автобиографические, и поэтические с этой точки зрения и воссоздала целый особый мир. А поскольку все, что сделал Бродский - это огромный, сложный мир, то вклад этой книги очень велик, без нее не обойтись. Татьяна Вольтская: Книга Елены Петрушанской рассказывает о Бродском и музыке в самых разных аспектах. Об отношениях поэта с конкретными композиторами, о его музыкальных пристрастиях, об источниках звуковых метафор, особенностях поэтического языка, о музыкальных закономерностях авторского чтения. Читая Бродского, легко заметить, что многие его стихи развиваются по законам джазовой композиции. Бесконечные дикорастущие вариации вьются вокруг темы, расширяя, растягивая ее в пространстве и времени. Как возникла идея написать книгу о Бродском и музыке? Елена Петрушанская: Я довольно давно любила поэзию Бродского, но не просто любила, мне она задавала все время загадки какими-то скрытыми звучаниями, которые я не могла понять сама. И вот, чтобы понять, что я там слышу, наверное, я стала пробовать углубляться в эту поэзию. Причем подходы у меня были странные. Был период, когда один московский композитор попросил написать либретто оперы, и мне пришло в голову написать "Суд поэта" по судьбе и по стихам, главное, Бродского. Потом погружение, погружение, погружение в стихи. И тут я стала обнаруживать какие-то вещи, которые меня заинтриговали. И вот музыкальный словарь Бродского. Был случай что во Флоренцию приехал Бродский для получения премии. Мне удалось его уговорить дать интервью о музыке. И это очень важно было, это, наверное, единственный документ, когда большой поэт довольно долго и обстоятельно сам высказывается о своих отношениях с музыкой, о том, что она ему дает как поэту и каковы ее отношения с поэзией. Татьяна Вольтская: Это интервью тоже вошло в книгу. Хотя в музыке в Бродский не профессионал, вам, наверное, было не так просто с ним разговаривать? Елена Петрушанская: Меня совершенно это не беспокоило. Я давно читаю лекции довольно широкой аудитории и знаю, что важнее школярских знаний о музыке чутье, ее слышание. И вот тут меня Бродский просто поразил, потому что он слышит многие вещи тоньше многих музыкантов. Например, он мне сказал в интервью о непредсказуемости Гайдна. Я тогда даже удивилась, что там непредсказуемого. В Гайдне все уже, кажется, знакомо, мы изучали и так далее. А он слышал эту музыку так, как должен слушать воистину слушатель, потому что она вся становящаяся. Это не классицизм, превратившийся в догму, а это все время проблема выбора, это проблема игры. Вот эту непредсказуемость Гайдна он услышал и на нее обратил внимание. И потом несколько больших музыкантов по-настоящему совершенно со мной согласились, и их тоже эта мысль заворожила, и она им тоже чрезвычайно была близка. Татьяна Вольтская: Очень хочется вернуться к словарю Бродского. Елена Петрушанская: У каждого поэта особенности словоупотребления и большая традиция употреблять музыкальные слова как метафоры - пение, лира. Казалось бы, что все это в рамках каких-то романтических штампов. Но большой поэт, естественно, всегда находит свои оттенки. И у Бродского это замечательно. Если у Ахматовой это в рамках романтической традиции - дудочка, муза с дудочкой в руке, то Бродский называет это дудой простонародно, дудкой даже. И потом, используя инструмент поэта - грубая дуда, он абсолютно не склонен к такому романтическому возвышению этого инструмента, а наоборот сравнивает со своим собственным горлом, которое часто болит, затвердевает, стенокардией стягивается. И в конце концов говорит о том, как в его поэзии, по его мнению, в поэзии вообще поэт сливается с инструментом, с этой дудой. Он и инструмент становятся одним. "Что почести, что юность, что свобода пред милой гостьей с дудочкой в руке:" - это у Ахматовой, и у Бродского: "И пространство в пору я звук извлекал, дуя в дудку полую". С помощью этой дудки звучит великий мотив благодарности: "Я благодарен бывшим белоснежным листам бумаги, свернутым в дуду". Дудка срастается с горлом, затвердевающим в мертвую как бы натуру. Поэт есть комбинация человека с инструментом в одном лице. Татьяна Вольтская: Почему вы сделали вашу книгу такой ярко-зеленой? Елена Петрушанская: Потому что эти самые вечные ценности джаза и любимой музыки, которые есть в стихах про вечнозеленые ценности, вечнозеленые свежести языка и музыка. Мне хотелось улыбающегося Бродского, не того образа, к которому мы все привыкли - философский, трагический облик или лирический, романтический облик юного. А это улыбающийся человек, которому было тепло часто слушать музыку и приятно, потому что он слушал музыку часами. Я случайно встретила в баре миланского вокзала Умберто Эко, обратилась, разговорилась с ним. И мы постепенно дошли до Бродского. И оказалось, что на него наибольшее впечатление произвел Бродский в тот момент, когда он видел его слушающим музыку. Татьяна Вольтская: А на меня при чтении книги Елены Петрушанской может быть самое большое впечатление произвели ее рассуждения о диезах и бемолях в поэзии Бродского. "Бемоль - влажный, водяной, часть стихии воздуха и воды. Это лакированный плавник рояля. Бемоль - это даль, это боль. Его знак похож на рыбью чешуйку, на слезу. А диез - это жесткость, напряжение, насилие, прикосновение льда. Графика диеза - решетка, тюрьма, ад. Само слово созвучно латинскому названию заупокойной мессы "День гнева". Такое углубление в поэтические тексты завораживает, оно сродни головокружительному восхождению по уступам знакомым строк по совершенно новым тропам. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
