Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[24-11-04]
Поверх барьеров - Европейский выпускРусские в Италии - научная конференция. Призы европейского MTV. Русские европейцы: портрет Александра Кизеветтера. Пьеса Белы Пинтера на берлинском театральном фестивале 70-летие со дня рождения Альфреда ШниткеРедактор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Мы начинаем с человека года во Франции. Из Парижа - Дмитрий Савицкий. Дмитрий Савицкий: 31 июля 44 года в восемь тридцать утра истребитель марки Lightning P 38 покинув аэродром Борго на Корсике, взял курс на континент. Сорокачетырехлетнему пилоту было дано задание произвести воздушную разведку над долиной Роны и региона Анси. За два дня до вылета в Алжире генерал Шасан предупредил пилота, что его участие в военных операциях подошло к концу. Пилот был ветераном французской авиации и известнейшим писателем, автором "Ночного полета", "Цитадели", "Южного почтового" и "Маленького принца". Его имя вам известно, это Антуан Жан Батист Мари Роже Сент-Экзюпери. Друзья его звали Сэнт-Эксом. Радары проследили Р-38 Сэнт-Экса до побережья Вара. Дальше след оборвался. Его ждали до двух дня. По его возвращению генерал Гавойе должен был ему сообщить о начале высадки союзников в Провансе. Но он не вернулся... 2004 год во Франции назван годом Верлена, Рембо, Дали и Сент-Экса. Писатель и пилот исчез шестьдесят лет назад. Перед вылетом он отправил письмо другу, участнику Сопротивления. Он писал: "Если на этот раз меня собьют, я не пожалею". Сент-Экс не представлял себе жизни без неба; он не мог не летать. Генерал Шасан с ужасом подумал о том, что он, объявив о конце военных вылетов, назначил Сент-Экзюпери - его последний полет. Перечитывая последние письма Экзюпери, я, наконец, понял другого пилота, известного всему миру в роли певца - Жака Бреля. Он стал, как и Сент-Экс, пилотом, узнав, что болен смертельной болезнью. Он, как и Сент-Экзюпери, предпочитал с этого момента - небо. Пилоту, как и мистику, оно ближе... Писатель и историк - Роже Коломбани: Роже Коломбани: Безоблачное детство Антуана началось в Лионе, где он появился на свет 29 июня 1900, в доме на плас Белькур, затем - в Ман, где проживал весь клан родственников отца. В девять лет он начал ходить в школу, летние каникулы проводил либо в поместье графини Трико, любимой тетушки его матери, Сан-Морисе, либо на побережье в де ла Молль, в Варе. То были его самые счастливые дни, а оставшуюся часть года он просто ждал, когда пройдет время. Он хорошо учился, особенно преуспевал по французскому языку. Но ему была не по душе сама авторитарная концепция школы иезуитов и он сбегал с занятий, не покидая парты - мечтая. Его часто наказывали, ставили на колени, руки, крестом, в стороны, по словарю в каждой руке. Несправедливость его бесила. Дмитрий Савицкий: "Откуда я пришел? Из детства". Эта фраза из "Маленького принца" переведена на все языки. Тоненькая эта книжка, написанная во время самоизгнания, в Нью-Йорке, находится на втором месте в мире по тиражам после Библии. Почему? Потому, наверное, что все мы - вышли из детства. Отец Антуана умер, когда ему было лишь четыре года. Жан Сент-Экзюпери принадлежал к стариннейшему роду. Родословная отца Антуана прослеживается до пятого века. Жан Сент-Экзюпери мог вслед за Шатобрианом сказать: - Je suis ne gentilhomme. Selon moi, j'ai profite du hasard de mon berceau, j'ai garde cet amour plus ferme de la liberte qui appartient principalement a l'aristocratie dont la derniere heure est sonnee. " - Я родился дворянином. Судьба случайно, как мне кажется, одарила меня этим шансом, но я сохранил эту несокрушимую любовь к свободе, которая принадлежит в основном аристократии, чей последний час уже пробил... Дмитрий Савицкий: Ставшая после восьми лет замужества вдовой, мать Сент-Экса, потеряв поддержку, была вынуждена с пятью детьми перебраться в родовое поместье графини Трико. Если Антуан Сент-Экзюпери вышел из детства, то из самого счастливейшего. Он жил в сказочном поместье тетки: в огромном замке, окруженном старинным парком. Мать учила детей музыке, рисованию и литературе. Недалеко от замка находилось небольшое лётное поле, полевой аэродром эпохи. Подросший Антуан проводил целые дни, наблюдая за работой механиков и пилотов. Он даже водрузил на свой велосипед, из бамбука и простыней сделанные крылья... Полет не состоялся. Но однажды, летним днем 1912 года знаменитый пилот Ведрин одарил вихрастого подростка невероятным подарком - он взял его в небо. Судьба Антуана решилась именно в этот момент... Роже Коломбани: Роже Коломбани: В 1921 году его призвали в армию; по его просьбе его направили в авиацию, но, увы, в обслугу аэродрома. Антуан был разочарован: опять смотреть, как летают другие! Чтобы побороть и вызов судьбы, и растущую фрустрацию, он сам изучает технику пилотирования и однажды, не выдержав, садится в кресло пилота, нажимает на газ и - взлетает! Радость полета захватывает его целиком. Он делает круг над аэродромом, второй... Управлять самолетами так легко! И лишь в тот момент, когда нужно было вернуться на землю, он начинает понимать, что научился всему, кроме одного - приземлению. Он видит, как на лётном поле товарищи подают ему знаки, которые он не понимает. Он делает еще один круг в небе, успокаивается и идет на посадку. - Приземлиться, - говорит он сам себе, снизить высоту, убрать газ, и хорошенько выровнять самолет. Первая попытка - слишком поздно! Самолет покинет посадочную полосу! Он дает газ, мотор слушается; еще один заход - посадка, почти идеальная, удалась! ... Друзья бегут к нему, хлопают в ладоши, но Антуану не удается разделить с ними радость: дежурный офицер отчитывает его: - Вы никогда не разобьетесь, потому что если бы вам это было бы суждено - вы бы уже это сделали! ... Несколько дней гауптвахты и перевод в Истр, учеником в авиашколу. Он демобилизуется младшим офицером с правами пилота в кармане... Дмитрий Савицкий: До призыва в армию Сент-Экс учился в Париже, в школе Изящных Искусств, и запойно писал стихи. Он бедствовал, денег не хватало... После армии он пробовал продавать грузовики для фирмы "Сорер": за 15 месяцев он продал один грузовик. Он жил все там же в Париже, в Латинском квартале, и навещал литературный салон Ивонн де Лестранж, где познакомился с Жидом, Галимаром, Прево. Именно Жан Прево, работавший в "Серебряном Корабле", предложил Антуану что-нибудь напечатать. В апреле 26 года Сен-Экс публикует в журнале свой первый рассказ. Вторая звезда Антуана зажигается, на этот раз на небосводе литературном ... Судьба пилота и писателя не вместится и в часовую передачу. Но мы знаем почти всё: аэродромы Рабата и Дакара, перелеты через океан, встреча с безумной Консуэллой Сансан, почтовые линии и авиакатастрофы, война и разведывательные полеты и этот, последний, 31 июля 44 года... Самолет Сен-Экса был найден в апреле этого года, возле Марселя, группой водолазов. Рукоятка скорости была выдвинута до предела. Специалисты предполагают, что Сент-Экс по собственной воле вошел в пике... Иван Толстой: Портрет Русского европейца. Александра Кизеветтера представит историк Олег Будницкий. Олег Будницкий: Когда великий русский историк Василий Осипович Ключевский собрался в отставку в 1910 году, то он рекомендовал вместо себя по кафедре русской истории своего ученика Александра Александровича Кизеветтера. Это имя, возможно, немногое скажет широкой публике за пределами круга профессионалов. Между тем, Кизеветтер был одним из самых популярный русских историков конца 19-начала 20 века и, несомненно, любимым учеником своего великого учителя. Популярность Кизеветтера обеспечивалась не только его специальными научными трудами, а, прежде всего, огромным, просто невероятным количеством статей, которые он публиковал на станицах журналов и газет, а также отдельными брошюрами. Общий список трудов Кизеветтера, это, не включая нескольких сот политических статей, составляет невероятную цифру 1003 печатные работы. Причем, почти половину из них он опубликовал уже в эмиграции в последний период своей жизни. Но об этом несколько позднее. Почему Ключевский избрал именно Кизеветтера? Не только потому, что он был хорош, как историк, а еще и потому что он был, как и его учитель, блестящим лектором, и умел создавать живые портреты живых людей. Но Кизеветтер известен не только этим. Он относился к тому племени русских либералов начала века, которые ассоциируются с партией кадетов или, как ее называли, "профессорской партией". Кизеветтер, по своим политическим взглядам, был убежденным либералом, западником и мечтал, чтобы в русскую жизнь, при сохранении всего ее своеобразия, были введены некие европейский стандарты. Стандарты гарантий прав личности, политических свобод, и, разумеется, для него, как для писателя и публициста, была важна, прежде всего, свобода слова. Кизеветтер вполне естественно вступил в парию кадетов очень скоро после ее образования, и принял самое живое участие в необычном тогда для России шоу, говоря современным языком - в выборах. Впервые в России проводились выборы, выборы в Государственную думу. Сначала в Первую, потом во Вторую. Во Вторую, кстати, Кизеветтер был избран сам. Правда, эта дума просуществовала всего несколько месяцев. Так вот, чем интересен Кизеветтер политически? Он занимался тем, что впоследствии получило название пропаганды и агитации. Причем, не только сам, а какое могло быть оружие в те времена при отсутствии телевидения и радио? Устное слово, прежде всего. Кизеветтер был настолько блестящим лектором и оратором, что был поставлен во главе специальной кадетской школы по подготовке партийных пропагандистов. И его деятельность имела, судя по всему, выдающийся успех. Кадеты победили на выборах в Первую и во Вторую думу. Причем, его перу, совместно с Маклаковым, его товарищем по подготовке кадетских ораторов, принадлежит своеобразный текст, который получил название "Кизеветтерского катехизиса". Название официальное было такое: "Нападки на партию Народной свободы (это официальное название партии кадетов) и ответы на них". То есть, это был такой вопросник и ответник для пропагандистов, ораторов низшего звена, которые могли найти ответы на наиболее часто встречающиеся вопросы. Как бы то ни было, ходатайство Ключевского, самого популярного и крупнейшего историка того времени, удовлетворено не было, и Кизеветтер кафедру в московском университете не получил. Он был чересчур либерален для 1909 года. Чересчур либерален он оказался и в 1917 году. Но уже с другой стороны: не для правых, а для левых. Большевики объявили партию кадетов партией врагов народа и, кстати говоря, Кизеветтер уже в начале ноября 1917 года публикует статью, которая так и назвалась "Враги народа", в которой объяснял позицию своей партии и выражал отношение к большевикам, как к узурпаторам и врагам свободы в России. Он считал большевизм пародией на социализм. Не удивительно, что Кизеветтер, оставшийся в Москве, неоднократно подвергался арестам. Арестовывали его трижды. Причем, один раз он сидел больше 3-х месяцев в Бутырках, и выпустили его потому, что студенты Московского университета в 1919 году, в не самое благоприятное время для студенческих политических петиций, обратились к Ленину с тем, чтобы их любимого лектора выпустили из тюрьмы. Ленин написал Лацису и Петерсу, чтобы они прислали ему свое заключение. Видимо, заключение знаменитых чекистов было достаточно позитивным. Кизеветтера на сей раз выпустили. Правда, вскоре запретили преподавание в университете так же, как и любую другую публичную деятельность. Последний, четвертый арест, был для Кизеветтера весьма позитивным знаком, как это ни странно. Или арестовали его на всякий случай, чтобы придержать до высылки. И, на счастье, Кизеветтер вместе с группой советских интеллигентов был выслан из советской России в 22 году. А когда он прибыл за границу, сначала в Германию, а 1 января 1923 года в Прагу, то не мог не радоваться этому событию. И писал своему коллеге по партии кадетов и по школе кадетских ораторов Василию Маклакову в Париж: "Шлю вам из Праги сердечный привет. Нежданно-негаданно выпорхнул из большевистской клетки, за что и благословляю судьбу". В отличие от многих других эмигрантов, которые очень сильно тосковали по родине, Кизеветтер такого чувства не испытывал. Не испытывал по одной простой причине. Для него родина под властью большевиков родиной считаться не могла. "Могу сказать одно, - писал Кизеветтер тому же Маклакову, - я испытывал чувство тоски по родине, когда сидел в своей квартире в Москве и кругом себя не видел своей родины. Здесь же я тоски по родине не чувствую, ибо имею возможность свободно и по-человечески жить с русскими людьми и, читая лекции, помогать русской молодежи хранить в себе русскую душу до лучших времен". Кизеветтер прожил в Праге 10 лет. Он преподавал в различных русских учебных заведениях. Напомню для тех, кто этого не знает, что Прага, благодаря русской акции чешского правительства, была учебным и научным центром русского зарубежья того времени, как ее нередко называли - русским Оксфордом. Он преподавал в Карловом университете, на философском факультете, ездил по Европе, где читал лекции по истории и по политическому положению в общинах русских эмигрантов. В общем, жил достаточно полной жизнью. К сожалению, не имел доступа к архивам, поэтому основные его публикации того времени были или политические, или это такая историческая публицистика, популяризаторские работы, но написанные блестящим языком. Написал он их без малого 500. Очень точен был анализ Кизеветтером происходящего на родине. Во-первых, он считал, что эволюция большевизма не возможна. А на это рассчитывали очень многие. "Ничего из этого гнилого гриба не вырастет", - писал он. Во-вторых, Кизеветтер очень точно определил, что большевизму суждена очень долгая жизнь в России. Он считал, что надеяться на скорый его крах не приходится. И что делать в этой ситуации русским людям, оказавшимся за границей? Кизеветтер считал, что если политически русские "шлепнулись", как нельзя хуже, то в отношении культуры носители ее в достаточно большом количестве оказались за рубежом. И главная задача носителей этой культуры - информировать об этой культуре Европу и европейской общественное мнение. Нужно активно включаться в жизнь европейских стран и демонстрировать этот уровень русской культуры, к которой, как считал Кизеветтер, сейчас в Европе огромный интерес. Так, опять-таки, Василию Маклакову он советовал стать адвокатом во Франции. Маклаков был, вероятно, адвокатом номер один в России начала века, и его блестящий французский язык вполне мог позволить ему стать звездой и во французской адвокатуре. Но Маклаков советам Кизеветтера не последовал, а остался во главе русской общины во Франции до конца своей жизни. Очень любопытны оценки Кизеветтером происходящего в России. В частности, намерений и деятельности большевиков. Я цитирую одно из его писем. "Умерший на днях в Москве дурак, - писал он вскоре после смерти Ленина, - в самом начале своего эксперимента так и заявлял в печатной брошюре, что коммунизм в России невозможен, но Россия есть та охапка сухого сена, которую всего легче подпалить для начатия мирового социального пожара. Россия при этом сгорит. Ну и черт с ней. Зато мир вступит в рай коммунизма. Не надо меня убеждать в том, что у нашего старого порядка была куча смертных грехов. Но все же в подобной постановке вопроса о бытии России он повинен не был. Это привилегия большевиков". В то же время, Кизеветтер отнюдь не приветствовал тех, кто, ужаснувшись большевизму, превозносил старую Россию во всех ее проявлениях. Так, он очень критически отозвался о книге известного историка Роберта Виппера, который, живя в то время в Латвии, в Риге, выпустил биографию Ивана Грозного. Биографию явно апологетическую. И Кизеветтер писал, что времена Ивана Грозного многими чертами живо напоминают приемы управления России наших дней. То есть, ленинско-сталинской России. И как в воду глядел. Когда Виппер вместе с Латвией оказался в составе Советского Союза, то и написанная им биография Ивана Грозного была дважды переиздана, причем, в самых тяжелых 42 и 44 годах, а сам Виппер стал действительным членом Академии Наук Советского Союза. Вот такие произошли интересные метаморфозы. Последние 10 лет жизни Кизеветтера, жизни в Праге, а он прожил там 10 лет (приехал 1 января 1923 года, умер 9 января 1933 года), были и счастливыми, он был свободен, творил, и нелегкими, болел он, болела жена, болела падчерица. Но, скорее, все-таки, счастливыми. Историк скончался в кругу семьи, был похоронен на Ольшанском кладбище в Праге на средства, собранные русскими эмигрантами. Там был поставлен ему памятник. Но, пожалуй, главным памятником Кизеветтеру является на гранит, а те тысячи работ, которые он напечатал. Эти работы не устарели, читаются и сейчас с огромным интересом. В том числе и написанные им в Праге воспоминания, вышедшие в 29 году, и его блистательные исторические портреты, которые он сам называл историческими силуэтами, до сих пор являются образцом исторической публицистики. Иван Толстой: В Москве прошла большая конференция с названием "Русские в Италии. Культурный и научный вклад российской эмиграции". Рассказать о ней мы попросили одного из ее организаторов, историка Михаила Талалая, живущего в Неаполе. Михаил Талалай: Для нас самих стал неожиданным широкий масштаб нашей конференции: полных два дня, более тридцати участников, много итальянских гостей. А ведь сначала мы думали, что серьезных докладов едва ли на день наберется, ведь русская диаспора в Италии по своему значению не сравнима ни с Францией, ни Германией, ни с предвоенной Чехословакией. Иван Толстой: С чем же связано появление такого большого масштаба? Нашлись какие-то новые, неизвестные пласты? Михаил Талалай: Вероятно, в этой области произошел некий прорыв. Вообще русско-итальянские культурные отношения сейчас переживают расцвет, и тема русской диаспоры наконец-то привлекла и здесь внимание ученых и исследователей. В Италии ее долго замалчивали - доминировала левая идеология, полагавшая эмиграцию явлением реакционным, а посему неинтересным для истории. Иван Толстой: Чем же занимались итальянские слависты, если не русскими эмигрантами? Михаил Талалай: Интересовала такая тема, как Горький на Капри и в Сорренто, предреволюционная левая эмиграция. На эту тему вышел ряд больших, обстоятельных монографий серьезных исследователей - Анжело Боре и некоторых других. Иван Толстой: А русская литература ХХ века не эмигрантская, а, скажем, главные русские писатели, оставшиеся в метрополии, насколько они изучены, насколько они известны в итальянском литературоведческом сообществе? Михаил Талалай: Итальянцы любят русскую литературу, включая советскую. Здесь неплохо переведены советские классики, их читают, изучают. И до сих пор Маяковский очень популярен во многих кругах, о нем пишут даже романы. Хорошо знают Шолохова, того же Горького, именем которого здесь, в Неаполе, названа ассоциация дружбы между Италией и Россией. Иван Толстой: Кто проводил конференцию? Михаил Талалай: За нее взялась московская Библиотека-Фонд "Русское Зарубежье", основанная Солженицыным и Струве лет десять тому назад. Сам этот фонд очень любопытен. Когда Александр Исаевич был в эмиграции, он призвал русскую диаспору сохранять архивы и посылать к нему. Когда рухнул железный занавес и Солженицын вернулся на родину, он привез с собой большую часть этих неопубликованных документов, который и определил в этот фонд. К инициативе фонда присоединился и Никита Струве. Фонд расположен в очень красивом месте, на Таганке, и здесь действует и интереснейший архив, привезенный Александром Исаевичем, к которому присоединились многие новое документы, и издательство "Русский путь", которое выросло из парижского издательства "ИМКА-Пресс", и книжный магазин и, конечно, библиотека. Фонд уже провел несколько аналогичных конференций - Русские в Англии, в Берлине, в Чехословакии. Иван Толстой: О чем же рассказывали на московской конференции? Михаил Талалай: Начну с гостей из Италии. Профессор Пизанского университета Стефано Гардзонио, известный специалист по русской поэзии, сообщил о поэтах-эмигрантах. Самый известный из них - это, конечно, символист Серебряного Века Вячеслав Иванов, и о нем уже много написано. Кстати, в рамках конференции была развернута выставка, посвященная его дочери, композитору Лидии Ивановой, ее архив был передан братом Дмитрием в Московский музыкальный музей Глинки. Кроме Иванова, были другие хорошие поэты-эмигранты - князь Василий Сумбатов, например, и одессит швейцарского происхождения Анатолий Гейнцельман. Им были посвящены и два отдельных доклада москвичей. Другой литературной звездой в Италии был фельетонист Александр Амфитеатров. Им давно занимается профессор Миланского университета Эльда Гаретто, поведавшая о своих новых открытиях. Другой миланский преподаватель, Маргарита Сосницкая, провела специальный розыск о последних годах жизни скульптора Паоло Трубецкого, создателя известного памятника Александру III. Итальянцы, кстати, считают его своим итальянским скульптором, и я был немало удивлен, когда в Милане видел улицу виа Паоло Трубецкой в районе, посвященном именам итальянских мастеров искусства. Мое сообщение, на основе архивных изысканий, было посвящено отношениям эмигрантов с режимом Муссолини, очень к ним, как к возможным большевистским агентам, подозрительным. Я нашел циркуляр фашистского МВД от 1933 года, где русским приписывалась особая опасность, и их всех - и белоэмигрантов, и советских инженеров в командировке - заносили в особую рубрику А 11, что теперь облегчает жизнь нам, исследователям. Иван Толстой: Михаил, а о чем рассказывали российские участники конференции? Михаил Талалай: Если вкратце, то это были и широкого рода анализы - о военной эмиграции, о дипийцах (т.е. о перемещенных лицах эпохи второй мировой войны), о русских католических центрах, о дипломатическом корпусе. Много было биографических очерков - об отдельных, малоизвестных художниках, ученых, общественных деятелях. Мы надеемся, что выйдет большой сборник нашей конференции и эти выдающееся люди станут более известны нашей отечественной культуре. Иван Толстой: А какая-нибудь изюминка вашей встречи? Михаил Талалай: К нам пришел из соседнего Театра на Таганке его руководитель Юрий Петрович Любимов. Лишившись советского гражданства, режиссер несколько лет жил в Италии, ставил оперы в Милане и Флоренции, драмы в Болонье. Занятно, что ему, открытому антикоммунисту и антисоветчику, покровительствовал лидер итальянской компартии Энрико Берлингуэр. Итальянцы любят артистов... А Любимов - и прекрасный артист. Он показал нам блестящую импровизацию, моноспектакль на тему "Русские в Италии". Иван Толстой: В Берлине продолжается Международный театральный фестиваль. С большим успехом прошел спектакль, который поставил венгерский режиссер Бела Пинтер. Вот что рассказал наш берлинский корреспондент Юрий Векслер. Юрий Векслер: "Поцарапанная пленка". Так называется показанный в Берлине, в рамках продолжающегося театрального фестиваля "Европейский сезон", спектакль молодого будапештского режиссера Белы Пинтера, поставленный им собственной группой под флагом венгерского национального театра. Спектакль в острой, современной форме, по крайней мере, мне лично, напомнил, как минимум, о том, что на свете есть Венгрия со своей непростой и трагической историей. Да, именно так, не больше и не меньше. К моим детским историко-географическим познаниям об антисталинском восстании 1956 года и опереттах Имре Кальмана прибавилось нечто важное об этой, еще не так давно, стране народной демократии. Вам не приходило в голову, насколько абсурдна эта формула? Впервые услышанная в большом объеме венгерская речь поразила своей антимелодичностью, которая абсолютно не мешала самим актерам пропеть эту современную оперу для драматического театра. Все признаки оперы и ее условностей налицо. Даже такая. Одну мужскую партию поет женщина и одну женскую мужчина. Показанная средствами минималистского музыкального театра история напомнила мне и об отношении одного их героев Галича к бессмертному творению Безе. Помните: Ну, гремела та самая опера, В венгерском спектакле все действующие лица военные и их женщины. В самой Венгрии спектакль идет под русским названием "девушка". Это часть цитаты из известной в Венгрии русской песни "На позицию девушка провожала бойца". Итак, время действия первой сцены обозначено точно, 20 апреля 1942 года. Группа венгерских военных перед отправкой на восточный фронт. Полковник, ради удовлетворения тщеславия своей жены, провинциальной примадонны Гизелы, в приказном порядке устраивает бал, не давая солдатам провести последнюю ночь со своими женщинами. Все немного накачены алкоголем и патриотизмом и запевают старинную песню о великой и любимой Венгрии. Перед началом спектакля переводчица объяснила, что эту песню и по сей день любят распевать ретрограды. Несколько слов о режиссере спектакля Беле Пинтере, который, наряду с композитором Бенедеком Дарвешом, является и автором либретто. Ему 34 года, он начинал как актер, а в 1998 году создал небольшой театр, где развил свой стиль музыкального спектакля-коллажа с иронически-критическим вплетением известных, чаще фольклорных тем в музыкальную ткань. Бела Пинтер лауреат многих венгерских премий. В спектакле "Поцарапанная пленка" ему удается в отстраненно-иронической манере напомнить о страданиях своего народа, оказавшимся между молотом и наковальней. Придуманное для запада название "Поцарапанная пленка" скорее всего, от выдержанной в оформлении черно-белой гаммы и стилизованных движений актеров, напоминающих о немом кино. Но слово поцарапанная, я думаю, не случайно и для режиссера. Речь идет о царапинах на исторической памяти. Жажда реванша за поражение в Первой мировой войне, пакт с Гитлером, антисемитизм, бесславная гибель сотен тысяч венгерских солдат и офицеров в походе на Россию - все это есть в спектакле. Соблюдена, точнее, стилизована, и география. Слева, то есть с запада, на сцену входит единственный немец, генерал. Слева направо уходят солдаты. Справа налево, под ту самую песню "На позицию девушка провожала бойца" проходит символически изображенная буквально красная армия. Красные папахи, красные знамена, цвет крови. Без знания языка и контекста трудно иногда понять, почему в зале, в котором было немало венгров, возникал смех. Хотя само действие приема сочинения новых текстов на известные мелодии знакомо тем, например, кто слышал оперу Юлия Кима и Владимира Дашкевича "Клоп". Интересны, если можно так выразится, пропорции откровенно ходульного, почти опереточного сюжета. Главный конфликт в драме построен на неприязни воинственного капитана Халоша к умеренному и интеллигентному лейтенанту Ковачу. Это женская партия. Занятый на принудительных работах еврей Хайнц, за возможность послать письмо сыну помогает Халошу получить доказательства еврейского происхождения Ковачав. Для Ковача возможное разоблачение обессмысливает дальнейшее существование. Поэтому, когда дочь полковника морфинистка Жужа умирает от передозировки наркотика, который ей дал немецкий генерал, тоже морфинист, лейтенант Ковач берет вину на себя, предпочитая быть расстрелянным, как венгерский офицер, нежели разделить участь соплеменников. Последние эпизоды происходят в заснеженной России. Звучат русско-цыганские девичьи песни "Ой, да не будите" и "Матушка, что во поле пыльно?". Русские же девичьи голоса предрекают венгерским солдатам смерть. Неожиданностью, но тоже, опереточной, являются угрызения совести капитана Халоша по поводу своей вины в смерти лейтенанта Ковача. Из-за этих угрызений он не может расстрелять пойманную им русскую партизанку. И даже, предлагает ей расстрелять его, но так отказывается, признаваясь Халошу в любви. Когда, в финале, жена полковника Гизела отправляется на фронт, чтобы своим искусством приободрить мужчин, все они уже давно мертвы. Итак, мечта о венгерском реванше, о великой Венгрии не осуществляется, а до своевольного открытия границы с Австрией в 1989 году оставшимся в живых предстоит прожить еще более сорока долгих советских лет. Иван Толстой: 24 ноября исполнилось 70 лет со дня рождения композитора Альфреда Шнитке. Перед юбилеем я побеседовал о феномене Шнитке с его соавтором - писателем Виктором Ерофеевым, по рассказу которого "Жизнь с идиотом" Шнитке написал оперу. Виктор, как так получилось, что вы сошлись - такие антиподы? Виктор Ерофеев: Не совсем антипода. Но, с другой стороны, действительно, люди разных воззрений. Нас объединила советская власть, как многих независимых людей того времени, потому что, поскольку мы оказались на полях российской культуры по разным соображениям, то естественно, каким-то людям мы показались интересными. Это и представители нашей кухонной культуры, наши друзья, наша интеллигенция, представители западных стран, посольства, и мы с Альфредом Шнитке стали пересекаться именно на посольских вечерах. Это были ужины у послов, вечнозеленая фасоль, куски бифштекса и разговоры. И мы, поговорив, решили, все-таки, встретиться тет-а-тет. Мы встретились у Альфреда дома, чтобы послушать что-то, но так разговорились, что даже не слушали его музыку, а говорили, в основном, о природе творчества. Говорили о том, как и что рождается в творческом человеке, откуда берется музыка, откуда берутся слова. А кроме этого, очень важная темой наших отношений была тема творчества и религии. Творец - это организатор своего творчества, или он подслушивает музыку и слова откуда-то из других сфер. Шнитке утверждал, что не композитор пишет музыку, а им, этим композитором пишут музыку какие-то сферы. И, несмотря на разницу мироощущений, я тоже был готов с ним согласиться. А потом, в начале перестройки, Альфред пришел на мой вечер в Пушкинскую библиотеку, где я читал "Жизнь с идиотом". Он выслушал это, и у него созрело предложение попробовать написать оперу. Сейчас, прошло много лет, я впервые делюсь этим соображением с нашими радиослушателями, мне кажется, что эта идея родилась у него, может быть, потому, что он всю жизнь был под сильным и хорошим влиянием Шостаковича. То есть, постараться сделать что-то такое, чего в его жизненной программе вроде бы не должно было бы и заключаться. То есть, попробовать пойти против собственного творческого божественного ветра. Он пошел, текст скандального рассказа (сейчас в Америке вышла книжка, и предисловие всячески уговаривает читателя не испугаться), то что Шнитке не испугался рассказа, а посчитал что рассказ это основа для оперы, это конечно большое мужество большого композитора. Иван Толстой: А кто из вас двоих был мотором в совместной работе? Виктор Ерофеев: Вообще-то было два мотора. Это был оперный театр в Амстердаме, который очень поддержал эту идею и сплотил просто могучую кучку. Дал согласие на то, чтобы участвовать в исполнении оперы, Ростропович, он был дирижером, у нас был потрясающий режиссер Борис Александрович Покровский, и у нас был не менее потрясающий стенограф, художник и по костюмам тоже - это Илья Кабаков. Представьте себе (я себя из этого списка исключаю из нормальной человеческой скромности), если Шнитке, Ростропович, Кабаков и Покровский объединяются вместе, то это даже не мотор, а настоящие воздушно-десантные силы, которые обрушились на Амстердам и произвели фурор. Это был триумф русского искусства. Когда в 92 году это случилось, после премьеры мы все были мокрые, как мыши, потому что очень волновались, я сидел и думал: боже мой, эта страна, у которой такие, как правило, дурацкие правители, чудовищная бюрократия, много коррупции, и вот такие есть люди, такие великие творцы. Вот это мощь русского искусства. Как это совместить? Я на этот вопрос до сих пор не нахожу ответа. Иван Толстой: Продолжит тему Шнитке - теперь в музыкальном плане - Марьяна Арзуманова. Марьяна Арзуманова: Музыку Альфреда Шнитке принято, и справедливо принято, относить к музыкальному авангарду. Но тот, непосвященный слушатель, который станет впервые знакомиться с сочинениями Шнитке, может быть очень удивлен, услыхав нечто мелодичное, вполне традиционное, едва ли не старомодное. Такой Шнитке тоже существует, и это не каприз, не случайные стилистические упражнения. Представители того русского музыкального авангарда, который существовал в 10-е -20-е годы 20 века, - Николай Рославец, Артур Лурье, Александр Мосолов и другие в духе эпохи были революционерами. Ближайшая аналогия - художники-авангардисты. Такие, как Малевич и Лисицкий. Они начинали словно с нуля, были первопроходцами и ниспровергателями. Альфред Шнитке, при всей своей новизне и необычности, глубоко укоренен в европейской музыкальной традиции. Ближайший его русский предшественник Дмитрий Шостакович, который, в свои молодые годы считался отчаянным авангардистом. Но его симфонизм вышел из симфоний Малера, а тот, в свою очередь, из Бетховена. Эту линию в русской музыке продолжает Шнитке. Из европейской же музыки он черпает напрямую. Иногда декларативно, как например в сочинении, названном "Моц арт а ля Гайдн". И Моцарт, и Гайден, и вся многовековая музыкальная Европа стоят за Альфредом Шнитке. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
