Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[11-01-06]
Поверх барьеров - Европейский выпускИтальянско-русский год. Актеру Максимилиану Шеллу 75 лет. Русский европеец Виссарион Белинский. Лучшая чешская книга минувшего года. Юбилей Раймонда ПаулсаРедактор Иван Толстой Михаил Талалай: Ушедший год был, помимо всего прочего итало-русским. Особых оснований, кроме традиционной взаимной приязни наших народов, к такому юбилею не было, но так решили в верхах, и посему различные государственные учреждения в обоих странах делали дополнительные, сверхпрограмные усилия. Полной картины всех мероприятий, понятное дело, я дать не могу, но расскажу о том, что видел и где был. Итало-русский год стартовал загодя, аж в декабре 2004, когда в Риме в течение нескольких недель шел фестиваль отечественной культуры с не самым оригинальным названием "Белые ночи". Но тут уж никуда не деться, после классического одноименного фильма Лукино Висконти по одноименной повести Достоевского Notti Bianchi стало прилипчивым титулом, - думаю, что это не последний русский фестиваль в Италии с таким названием. В Риме показывали фильмы, слушали музыку, конечно же, приехал и наш пассионарный дирижер Валерий Гергиев. Замечу, что его блестящий оркестр в ушедшем году я слушал еще дважды, в Равелло и в Неаполе - и безо всяких там условных годов итало-русской дружбы, но с безусловным успехом. Ученые люди дважды собирались в 2005 г. поделиться своими знаниями о итало-русских связях. В первый раз - в московском Кремле, в сакральной точке России, значительность которой в настоящее время подчеркнута тем, что музеями Кремля заведует дочь Гагарина. Елена Юрьевна и стала одним из главных организаторов международной конференции с названием "Италия и двор московских государей XV-XVII веков". Шла конференция в начале февраля в Оружейной палате. Речь велась и об итальянском антураже Софии Палеолог, приехавшей в Москву в качестве невесты Ивана III, как известно, из Венеции, и об итальянских ремесленниках, и о строителях - несмотря на удаленность Апеннинского полуострова, москвичи вовсю звали именно итальянских зодчих. Мне довелось сделать сообщение об одном из самых именитых, Аристотеле Фьораванти, родом из Болоньи. Он много строил на Руси, в том числе кремлевский Успенский собор, лил пушки, чеканил деньги. А под старость попросился домой, в Италию. Его решительности репатриироваться, возможно, способствовала атмосфера московского двора: без иностранных специалистов здесь обходиться не могли, но многие к ним относились с подозрением и неприязнью. Летописи сообщают о случившемся тогда происшествии: врач-итальянец, не сумевший излечить одного татарского царевича, был зарезан родственниками пациента "под мостом аки овца". Фьораванти, получивший отказ в просьбе уйти со службы, решился на отчаянный поступок: он тайком пытался бежать из Москвы. Бегство не удалось: старого мастера поймали, его имущество было конфисковано, а сам Фьораванти был посажен на некий Онтонов двор. Потом следы зодчего затерялись... Но остались нам на радость его творения. В самом конце года, в декабре, когда, как говорят, неожиданно выяснилось, что на науку у итальянцев остались еще средства, в Москве прошла еще одна большая русско-итальянская встреча. Главным спонсором выступило Министерство иностранных дел Италии. Тема была весьма широкой, если не сказать расплывчатой, - "Россия и Италия в XX веке. Взаимное отражение: восприятие, идея, представление". Но такая широкая программа позволила собрать цвет русской итальянистки и итальянской русистики, всего сорок человек. Каждый говорил, понятное дело, о самом дорогом. Неожиданно много докладов оказалось об итальянском долгожителе Максиме Горьком, около десятка, вероятно, история сделала очередную спираль и период изжоги от Горького у исследователей закончился. И последний проект, в котором я участвовал, - международный альманах "Всемирное слово", №№ 17-18, вышедший пару недель назад. Его интеллектуальная база - петербургский ПЕН-клуб, а выражает он интересную идею - каждый номер посвящен России плюс какой-то стране. Уже вышли Россия и Германия, и Франция, и Англия. Слушатели догадались, что последний альманах называется "Россия и Италия". В нем около двух десятков статей плюс новые переводы с итальянского. Назову некоторые рубрики альманаха: "Русские в Италии", "Итальянцы в России", "Соблазны русского коммунизма". В последней рубрике, Post Scriptum, одна лишь статья, бывшего редактора русской службы Радио Свобода Марио Корти. Статья называется "Фрязи" - так на Древней Руси называли итальянцев. В ней автор подытоживает века итало-русской дружбы, с прорывами в крайнюю современность. В частности он пишет: "На Радио Свобода всегда работало множество не русских. Американцы, немцы, французы. Но редакторами русской службы Радио Свобода, помимо русских коллег, работали и делали регулярные передачи почему-то только итальянцы". Иван Толстой: Историк Михаил Талалай подвел итог итальянско-российскому году. Другой итог - книжный - в нашем следующем рассказе. Лучший чешский роман. У микрофона Нелли Павласкова. Нелли Павласкова: Яхим Тополь родился в 1962 году в семье известного чешского театрального драматурга и писателя Йозефа Тополя, имя которого неразрывно связано с запрещенным после 68 года пражским театром "За браноу" режиссера Отомара Крейчи. И так получилось, что с детства Яхим вырастал в среде опальных интеллектуалов, позже сформировавшихся в диссидентскую группу, навсегда отмеченную драмой 68 года. Новый роман Тополя, названный критикой "фантастическим гротеском", тоже о травме 68-69 года, но, как сказал французский литературовед, профессор Ксавье Гальмиш: Диктор: С социологической точки зрения книга Тополя - это особый взгляд на мифологизацию шестидесятых годов, которой чехи увлекались в последнем десятилетии. Роман "Полоскать горло дегтем" - это документальная книга о призраках тех лет, книга своеобразная и культивированная. Тополь - представитель поколения, которое выслушало рассказы о терроре прошлого режима от очевидцев. Это писатель, пропитанный мотивами двадцатого века. Нелли Павласкова: Яхим Тополь дебютировал в 91 году двумя сборниками стихов под названиями "Люблю тебя до безумия" и "Во вторник будет война". Как прозаик, опубликовал в 94 году нашумевший роман "Сестра". Затем последовали романы "Экскурсия к вокзальному залу", "Ангел" и в 2001 году "Ночные работы". Общий знаменатель этих книг - городская среда девяностых годов и молодые герои. Главный герой нового романа "Полоскать горло дегтем" - подросток Илья, выросший и ставший автором записок. Роман заканчивается его словами: Диктор: Я начал писать... Я писал на картах и на страницах разорванных книжек, я написал правду обо всем, что увидел и пережил. Я написал о войне чехов и словаков с армиями пяти государств, и все это чистая правда. Нелли Павласкова: Это, конечно, мистификация со стороны героя и писателя. Роман Тополя - фантасмагория на историческую тему советской оккупации Чехословакии, а странное название книги объясняется рассказчиком сразу в первой главе. Диктор: Тот, кто лгал, что не воровал, должен был полоскать горло мыльной водой. От этого возникали мыльные пузыри, но мы старались, чтобы нас не уличили. Полоскать горло водой с дегтем мы должны были за иную ложь. Дегтярная вода жгла горло. На пути по носоглотке даже маленькие пузырьки превращались в огромный царапающий и болящий пузырь. По мере продвижения пузыря по горлу, росли страдания лгуна. Нелли Павласкова: Так описывает подросток свое пребывание в детском доме в селе Сиржем. Он и его брат, инвалид, неспособный общаться с людьми, сначала попадают на воспитание к монашке Альбрехте и пану Цимбуре, воплощающем образ отчаянного патриота Чехии. Он поучает маленького Илью: Диктор: Если когда-нибудь погибнет Чехия, то будет уничтожен и работящий, трудолюбивый усердный народ чешской долины. Но Чехию защищают йонаки (выдуманное слово). Они всегда побеждали татар и немчуру. Остальные враги не стоят их внимания. Они их шапками закидывали. Нелли Павласкова: Первое драматическое событие романа - это возникновение детского дома в опустевшем замке аристократов, хозяин замка разбился вместе с самолетом, на котором покидал свою страну, перешедшую в руки коммунистов. Все последующие годы Илья с братом живут в разновозрастной толпе одичавших подростков- обитателей послевоенного детского дома. О них заботятся монахини, в том числе и первая опекунша детей - Альбрехта. Все это происходит в селе Сиржем, хорошо известном в истории литературы, ибо именно здесь, в 17 году, у своей любимой сестры Оттлы жил и писал свои рассказы Франц Кафка. Кафкологи считают, что топография села Сиржем сходна с селом, описанным Кафкой в романе "Замок". Однажды в сиржемский детдом ворвались какие-то мужчины и в грузовике куда-то увезли монашек. В доме наступает анархия. Погибает брат Ильи; мальчик глубоко скорбит, ибо брат был единственным родным человеком из "Страны теней", откуда он родом, так ему кажется, во всяком случае. С другой стороны, у него нет больше никаких обязательств в жизни, и он может, наконец, примкнуть к остальной своре. Но вдруг в доме появляется командир, железной рукой наводящий порядок. Диктор: У нас образовались роты по уборке, роты надзирателей за малышней и роты по чистке. Отпали уроки монашек, молитвы и пение, об этом горевали только марианы (еще одно выдуманное слово). Отпало обучение праву в географии, праву в истории, отпало страноведение, а мы радовались этому, потому что зубрить наизусть названия лесов и рек какой-то своей родины - плевать мы на это хотели... Нелли Павласкова: Директор-командир Выжлата начинает военную муштру мальчиков, рассказывает им военные истории времени его пребывания в советских лагерях, а мальчик Маргаш, которого Выжлата привел с собой, замазывает фрески с религиозными мотивами и рисует портрет воина Федоткина из сталинской "Летающей бригады". Потом в Сиржем приезжает еще один командир Баудыш, который в конце войны пришел в Прагу из Бузулука вместе с чехословацким корпусом генерала Свободы. Обучение мальчиков заканчивается с приездом третьего командира - Жинки, и Илья, заступаясь за нового друга Маргаша, убивает первого командира Выжлату. Воспитанники разбегаются на все четыре стороны, а Илья переходит на сторону советских войск, потому что в это же время в Чехию врываются армии пяти социалистических стран. Диктор: Огонь двадцатого века скрестился... и я в своем рваном тряпье, сидя на броне головного советского танка, понял, что в качестве переводчика танковой колонны "Веселая песенка" я сразу влетел в самое крупное события двадцатого века - в чешско-русскую войну. Нелли Павласкова: С этого момента повествование круто взлетает на крыльях безудержной фантазии Яхима Тополя. Чехословацкая армия воюет с оккупантскими войсками пяти народов Варшавского договора: Диктор: Героический государственный деятель Саша Дубчек объявил из подвала Пражского Града общегосударственную мобилизацию, и горные отряды словацко-карпатских орлов вместе с лесными отрядами львов чешской долины зажали в клещах армии оккупантов. Восстали и Моравия, и Силезия. В Брно и в Остраве шли отчаянные уличные бои. Центром восставшего Брно стало издательство "Петров", превратившееся в ощерившийся бастион. ...Чешский диктор, однако, вещал, что чехословацкий народ был предан. Он говорил о чехословаках, умирающих в неравном бою с восточными ордами во имя цивилизации западной Европы и ожидавших, что Запад придет им на помощь; говорил о том, что чехословаки ныне защищают Европу от вторжения солдат из русских азиатских степей, так же, как и их предки защитили Европу от татарских нашествий, что теперь они умирают с гордой чешской и словацкой головой, обращенной к небу, ибо верят, что никогда уже не повторится предательство по отношению к культурному человеку. Нелли Павласкова: Здесь роман возвращается к первому воспитателю Ильи - чешскому патриоту Цимбуре. Его разбил паралич после оккупации, и верная монашенка, живущая с ним, вывозит его в инвалидном кресле на трибуну, где стоят советские победители. Цимбура поджигает себя, и читатель вздрагивает: как посмел Тополь скрестить Яна Палаха со Швейком и назвать гибрид Цимбурой - именем героя из чешского культового католического романа начала века. "Героический эпос" завершается планами победителей создать в селе Сиржем большой Социалистический цирк на основе уже существующего восточногерманского, и освобождением чехов от их многовекового комплекса, а именно: Диктор: В здешних краях осуществится давняя мечта чехословацкого народа: здесь возникнет море. Возникнет здесь Чешское море, как подарок советского народа народу Чехословакии. Нелли Павласкова: Ради моря будет затоплена вся область, где происходит действие романа. Все население куда-то вывезено в эшелонах, сирота Илья остается один-одинешенек, но выживает и пишет свои воспоминания. И в заключение литературовед Вера Дворжакова о романе Тополя "Полоскать горло дегтем": Вера Дворжакова: Роман "Полоскать горло дегтем" отнюдь не страдает от бедности сюжета и бедности стиля. Некоторые критики сердятся, что, мол, сам Тополь не знает время, о котором пишет, - но не это важно. В романе собран не только его личный опыт, но и опыт толпы, кризисов, революций и эмиграции. Апокалиптичность финала, показ жизни не в "кругу семьи", а в своре, использование кличек, заимствование имен из истории и литературы, - все это признаки мифотворческой зашифровки. Роман-гротеск Яхима Тополя возник на обломках национальных мифов. Главный герой романа Илья выживает только потому, что ни одна сторона не желает принять его в свое лоно. Ему нет места ни в одной из рассказанных, переплетающихся между собой сюжетных линий... Это не случайность, что его не ликвидировали. Ликвидируют, убивают восставших, нападающих, русских воинов, пришедших в Чехословакию в первых формированиях, потому что они не оправдали возложенных на них надежд. А мальчик Илья, с точки зрения всех участников конфликта многоразовый предатель, - выживает. Оккупанты выучили его на диверсанта, умеющего незаметно приблизиться, убить и исчезнуть. Но потом не захотели взять даже "сыном полка". Книгу, по моему мнению, нужно воспринимать как гида по музею тоталитарной эпохи, как Большой цирк двадцатого века. Иван Толстой: Композитору Раймонду Паулсу исполняется 70 лет. Беседу с юбиляром записал наш рижский корреспондент Михаил Бомбин. Михаил Бомбин: 12-го января композитору Раймонду Паулсу исполняется 70 лет. Заслуженный артист СССР, Кавалер Ордена трех звезд, лауреат многочисленных премий. К тому же, несмотря на неоднократные обещания уйти из политики, еще и депутат сейма Латвии. Все не перечислишь. Но ясно одно - в глазах многих россиян Раймонд Паулс по-прежнему наиболее узнаваемая фигура в современной Латвии. Фигура крупная, колоритная, в каком-то смысле, легендарная. О Раймонде Паулсе ходит масса слухов, мифов и даже анекдотов. Вот, например, миф первый. Говорят, что маэстро порой ностальгирует по советским временам, поскольку именно тогда сложились и его музыкальная карьера и зрительская аудитория. Раймонд Паулс: С одной стороны, мы не можем сегодня отрицать то, что было в истории. Была такая громадная страна. Со своими проблемами и всякими другими делами. Оказывается, история, сама жизнь, решила все по-другому. Я бы не сказал, что там было только плохое. Я не из тех. Но сказать, что там было очень хорошо, я тоже не могу. Так что то, что было, уже ушло. Мы сейчас можем только анализировать. Может быть, самое приятное было то, что у нас было очень много нормальных встреч с представителями других республик. Это по моей линии, по музыке. Но, все-таки, это ушло. По-моему, мы вообще сейчас слишком много смотрим в прошлое. Уже все это ушло, и мы должны думать, как будет дальше. А жизнь нелегкая, сложная. И сегодня пробиться требует железной воли. Михаил Бомбин: Кстати, пробиться и в вашем депутатстве. Говорят, что не будучи националистом, Раймонд Паулс вступил в ряды довольно крутой в национальном смысле народной партии для спасения неких культурных и музыкальных проектов. А что, без вот этой политической крыши даже Раймонд Паулс не может? Раймонд Паулс: В любой партии есть всегда два крыла. Есть умеренные, есть радикальные. Я бы не сказал, что в народной партии все радикально настроенные. Я всегда хотел быть где-то в центре. И даже иногда быть розовым. Не красным, а розовым. К сожалению, политика такое дело довольно грязное. Михаил Бомбин: Это помогает вашим музыкальным проектам, продвигать что-то? Раймонд Паулс: Я сам пробиваю все, что мне нужно. Я нахожусь в таком положении, слава тебе, Господи, что я многое могу решать сам. Михаил Бомбин: Одним мифом меньше. И еще один миф. Говорят, что местные националисты часто попрекают маэстро, что его жена Лана русская или украинка по национальности. Так ли это? Раймонд Паулс: Иногда это было. Но этих людей я всегда считал больными. На это даже нельзя обращать внимание. Попробуйте в Америке кого-то упрекать, если у него жена другой нации. Вообще такого разговора нет и не может быть. Есть такие больные люди, и они к сожалению есть во всех партиях - справа и слева. Особенно когда лунные фазы начинаются, мы уже знаем тех, кто будет говорить, и о чем они будут говорить. Михаил Бомбин: Как вы будете отмечать юбилей? Раймонд Паулс: Играть. У меня будет много концертов. Уже когда я слышу слово юбилей, у меня выскакивают мозоли. Просто у меня есть причина опять что-то сделать. Я буду играть в Русской драме, в латышских театрах. Михаил Бомбин: А вот как оценивает творчество маэстро Паулса и его вклад в культурную жизнь Латвии профессор латвийской музыкальной академии, доктор искусствоведения Рафи Хареджанян. Рафи Хареджанян: Раймонд Паулс безусловно одна из культовых фигур латвийского современного искусства, несмотря на то, что он занимается шоу бизнесом. То, что обычно ассоциируется с некоторой долей вульгарности или даже пошлости. Раймонд Паулс счастливо избежал этих моментов, и это человек, который обладает высоким вкусом. Он прекрасный пианист. Я всегда с удовольствием слушаю его выступления. И конечно очень мне импонирует, как человеку, который много лет отдал педагогике, то что он находит, обнаруживает талантливых люде й. Поистине, его диагностические данные в этом случае превосходные. Вспомним того же Бутулиса, которого никто не знал до последнего времени, или Стибелиса, или Наумову, или Плотникову. Михаил Бомбин: Лауреаты конкурса Евровидение? Рафи Хареджанян: Да. Это только последние его находки. А ведь можно говорить и о Леонтьеве и Пугачевой, которым он способствовал выходу на тогдашнюю всесоюзную арену. В общем, у него просто какие-то мощные продюсерско-педагогические данные. И тем самым он и свой собственный облик каждый раз освежает, обновляет. Это очень здорово. Михаил Бомбин: Раймонд Паулс политик, депутат, он часто скептически относился к этой своей деятельности. А как вы считаете, стоило ли ему идти в политику? Рафи Хареджанян: У него действительно свой облик. У него свой облик и на сцене, несколько скептически и иронический. Вспомним, как он потирает руки, садясь к инструменту и несколько иронично ухмыляясь. И так же иронично он говорит о собственной политической деятельности. Но, тем не менее, присутствие такого опытного, я имею в виду жизненный опыт, человека в сейме, человека который прекрасно ориентируется в сфере культуры, недаром он был министром культуры в советское время. Он знает всю эту область. Мы можем соглашаться с ним или нет, но он ее знает. И наверное это важно, чтобы такой голос также звучал. Раймонд Паулс вносит свою ироническую, скептическую нотку, дразнящую, трезвую. И главное, мне кажется, что он не занимает крайних позиций, любит свою родину и в то же время отдает себе отчет в том, что эта родина не может существовать в изоляции, ни культурной, ни экономической. Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Виссарион Белинский. Его портрет представит Борис Парамонов. Борис Парамонов: Виссарион Григорьевич Белинский (1811-1848) в сюжете "Россия и Европа" занял незаслуженно большое место. Он считается (или, по крайней мере, считался) чуть ли не главным русским западником, то есть сторонником европейских путей существования и развития, причем взятого в самой - для его времени - последней стадии, в самой крайней форме социализма. Социализм был последним словом европейской "образованности" как раз во времена Белинского: сороковые годы 19-го века - время шумного успеха социалистической проповеди на Западе. В русской подцензурной литературе такую проповедь вести было нелегко, но гениальный, как известно, русский читатель понимал и намеки, а их Белинский немало накидал в своих как бы литературно-критических статьях. Это от Белинского пошла традиция превращать литературную критику в идеологическую платформу - и контрабандой провозить на ней самые крайние идеи. Когда в спорах со славянофилами Белинский заявлял, что народность - не в курной избе и не в сарафане, то он, так сказать, убивал двух зайцев: отрицал особость России и проводил социалистические идеи, ибо "народ" для Белинского - все это понимали - был новый мессия пролетариат в бытовом обличье парижского "работника". Да, Европа, но Европа низовая, предельно демократическая, пролетарская. Русскому читателю - читателям тогдашних журналов, а не объемистых книг на иностранных языках - этого было достаточно: он и европейцем становился, и высокой культуры от него при этом не требовалось. Социализм стал для русских - уже тогда, в мыслях, в теории, в чтении, - дешевым способом европеизации. Русский реципиент Запада в социализме отвергал капитал и сохранял невинность. На этом пути доморощенным русским европейцам - правда, уже после Белинского - удалось даже крестьянство сохранить в социалистической перспективе: так называемый народнический социализм, исходивший из факта существования крестьянской общины в России. Понятно, что такой ускоренный способ приобщения к европейским ценностям - как бы они ни понимались - не способствовал и вниканию в тонкости изящной словесности. Белинский, надолго завоевавший репутацию первого русского критика, в литературе разбирался очень плохо. Долго считали - причем даже такие люди, как Бердяев, - что значение Белинского как критика определяется его оценкой Пушкина, в котором он увидел первого национального поэта. Сейчас трудно понять, на чем строилось это мнение. По статьям Белинского о Пушкине нельзя даже отдаленно правильного мнения о нем составить. То, что принималось за глубину проникновения в феномен искусства, у Белинского просто-напросто небрежный, из третьих рук пересказ эстетических суждений тогдашних философских авторитетов Шеллинга и Гегеля. Известно, что Белинский этих авторов не читал, а знал их, вернее, слышал о них со слов приятелей - Бакунина, Каткова и Боткина. Он усвоил из Шеллинга, что произведение искусства есть единство сознания и бессознательного, а из Гегеля - что красота это явление идеи в чувственной форме. Так что какие-то отзвуки эстетического идеализма в его статьях есть, но конкретные суждения о писателях - почти сплошь набор вопиющих ошибок. Выходя за рамки теории - хотя бы чужой - в реальное литературное поле, Белинский делал грубейшие промахи, ошибки суждения и вкуса (что стоит одно его предпочтение Фенимора Купера - Гоголю). В начале двадцатого века, когда расцвел русский культурный ренессанс и появились, в частности, настоящие литературные критики, миф о Белинском был развенчан Юлием Айхенвальдом. Белинского как такового нет, а есть легенда о Белинском, писал Айхенвальд. Парадокс Белинского: ученик выступал в роли учителя, причем ученик весьма средний, можно сказать, недоучившийся. Известно, что Белинского исключили из Московского университета, и считалось - за написание драмы "Дмитрий Калинин". Айхенвальд прочел это сочинение свежим глазом - и увидел в нем не протест против застарелых русских зол, вроде крепостного права, - а чудовищную сексуальную фантазию инцестуозного характера. И вообще радикализм Белинского принимается на веру, писал Айхенвальд, - в его статьях постоянно и до конца дней встречаются примеры угодливого сервилизма в отношении власти. Он пишет письмо Гоголю, и уже после этого опять говорит о мудрых и попечительных мероприятиях правительства. Белинский ненадежен, на него нельзя полагаться, заключает Айхенвальд, нельзя из этого недоучившегося ученика делать учителя. Белинского Набоков в "Даре" назвал симпатичным неучем как раз по следам Айхенвальда. В общем, сегодня считать Белинского гениальным литкритиком никак нельзя. Но остается незыблемым тот факт, что он умел влиять на людей, даже на таких высокообразованных и талантливых, как Тургенев и Герцен, вспоминавших о нем с исключительным пиететом и любовью. Судя по этому, нельзя не признать Белинского сильной личностью, обладавшей качествами так называемого неформального лидера. Даже гигант Достоевский, хотя и порвавший с Белинским и видимо его не любивший, не избежал его влияния, сохранившегося на всю жизнь. Известно ведь, что Иван Карамазов часто говорит голосом Белинского. А едва ли не основная его апофегма о неприятии Божьего мира и о слезинке замученного ребенка, которой не стоит вся будущая гармония, - из Белинского, из тех его мыслей, что нашли известное выражение в письмах к Боткину, где он отрекается от философских синтезов Гегеля, насмешливо называя его Егором Федоровичем (Георг Фридрих): "Благодарю покорно, Егор Федорович, - кланяюсь Вашему философскому колпаку, но со всем подобающим Вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития - я и там попросил бы Вас отдать мне отчет во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа Второго и прочее и прочее; иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен насчет каждого из моих братий по крови, - костей от костей моих и плоти от плоти моей. Говорят, что дисгармония есть условие гармонии; может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж, конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии... Прочь от меня, блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч!" Считается, что в этих страстных словах Белинский выразил главное положение философского персонализма; Бердяев любил их цитировать. Но одаренность натуры и верные инстинкты незаурядной личности не были у Белинского подкреплены соразмерными философскими аргументами, а тот плоский материализм, к которому он в конце пришел, никак не соответствует этим его интуициям. Линия, начатая в русском западничестве Белинским, материалистическая и социалистическая, восторжествовав, в конце концов, как раз и привела к построению общества, всецело подчинившего личность, при этом не достигнув никакой гармонии, если только не называть таковой сомнительного равенства во всеобщем рабстве. Иван Толстой: Oб актере и режиссере Максимилиане Шелле, которому 13 января в Мюнхене вручат присужденную несколько дней назад почетную кинопремию Баварии, так называемый баварский ОСКАР, рассказывает Юрий Векслер. Юрий Векслер: Про Шелла, фамилию которого в германоязычных странах произносят как Шель, следует, прежде всего, сказать, что он имеет счастье жить свою собственную ни на кого не похожую жизнь. Это проявилось и в его первой мысли в момент объявления о присуждении ему в 1961 году Оскара за роль адвоката в картине Стэнли Крамера "Нюрнбергский процесс". "Теперь немцы, наконец, перестанут называть меня младший брат Марии Шелл". В этой мысли была не зависть, а признание факта всемирной славы сестры. И желание выйти из ее тени. Поиск своего собственного виден по тем возможным путям, от которых Шелл уклонялся. В юности он чуть было не стал профессиональным футболистом, а позднее уже получив Оскара за "Нюрнбергский процесс" и успешно сыграв бывшего офицера вермахта, снедаемый воспоминаниями о расстрелах мирных жителей под Сталинградом в фильме "Затворники Альтоны" (I Sequestrati Di Altona, 1963), Шелл отказался или лучше сказать прошел мимо возможности стать Клинтом Иствудом. Вот рассказ Шелла об этом. Максимилиан Шелл: Мне позвонил немецкий продюсер Хельман и, предложив мне главную роль в картине, прислал сценарий. Я прочитал и увидел, что это переделка Куросавы и не понял, что делать немцу в такой картине и почему немецкой продюсер хочет делать такой фильм. Немецкое кино было тогда иным. Короче, я сказал этому милому господину Хельману: "Значит так. В Мюнхене проходит выставка Макса Эрнста, и там есть картина, которую мне хотелось бы иметь. Если вы приобретете ее для меня, то я сыграю в картине". Он сказал хорошо, а на следующий день позвонил и сказал: "Я послал туда сына с чеком, но картина уже продана". Я же не знал, кто такой Леоне, и роль сыграл Иствуд, к тому моменту известный только по работам на телевидении. Юрий Векслер: Это был снятый Серджо Леоне в 1964 году под псевдонимом Боб Робертсон фильм "За пригоршню долларов", в основу которого лег сюжет ленты Куросавы "Телохранитель". Фильм имел неожиданно широкий кассовый успех, развитый в картинах "На несколько долларов больше" и "Хороший, плохой, злой". С этой роли Иствуд стал по настоящему знаменитым. Стоит отметить, что музыку к фильмам Леоне писал его однокашник, Эннио Морриконе, один из самых успешных композиторов, работавших для кино. Он не стал Иствудом, не сыграл под музыку Морриконе, не стал он и стопроцентным американцем, хотя в Лос-Анджелесе проводит времени не меньше, чем в Европе. Он рассказал как-то. Максимилиан Шелл: Одна молодая дама в Америке спросила меня, кто мой любимый композитор. "Моцарт". - "А как это пишется? Скажи по буквам". И я подумал - нет, это не моя страна. Юрий Векслер: Шелл выдвигался на Оскара еще четырежды. Дважды как актер и дважды как режиссер, Последний раз это было в 1984 году за один из самых необычных документальных фильмов "Марлен", о Марлен Дитрих. В этой картине, снятой в квартире Дитрих, мы не разу ее не видим, но все время слышим ее голос. Отказавшаяся появляться в кадре, но разговаривающая с Шеллом Дитрих стала открытием. О съемках этой картины Максимилиан Шелл вспоминает: Максимилиан Шелл: Она не хотела больше, чтобы ее снимали. Наверное, это естественно, когда стареешь. Она говорила: "Меня уже зафотографировали до смерти". Она больше не находила это важным. Было очень трудно. Она постоянно была чем-нибудь недовольна. Но когда потом узнала о выдвижении на Оскар, то позвонила мне и сказала: "Прекрасно, прекрасно. Но что они там видят в этом документальном фильме?". А началась работа, точнее первый разговор, опять-таки со скандала. "Ты, ты, ты, ты, - кричала она, - ты должен написать свои вопросы, а я потом буду на них отвечать". Я же не хотел никакого интервью, я хотел, чтобы мы беседовали, но это все равно не получилось бы, если она была бы в плохом настроении, и я написал 25вопсов. Она начала их читать и сразу же отвечать. Примерно так: "Да, Нет, не-ет, не-е-ет, да, нет". Через пять минут она с ними покончила. Но так я не мог работать. И я произнес: "Примадонна". Встал и ушел. На следующий день она на меня орала, перейдя на английский: "Ты, ты, ты, ты примадонна. Ты должен отправляться к мамаше Шелл". Потом в Америке, когда фильму аплодировали, я так и не знал, мне ли это или ей, Когда она переходила все границы, я думал, что как человек я не должен был бы допускать такого по отношению к себе, это невозможно. Но как режиссер я думал в то же время: "Это золото, золото, дальше, дальше, дальше". Юрий Векслер: Недавно на вопрос, какие годы были для него более счастливыми в браке или вне его, Шелл ответил: Максимилиан Шелл: Я должен сказать, что моя дочь - это нечто неимоверно прекрасное, и это чудесно видеть, как она растет. Но, конечно же, свобода для меня, личная свобода, превыше всего. Я помню, когда я снимался в роли Петра Великого, у меня брала интервью журналистка из "Правды". Она спросила, что для меня самое важное в этом мире. Я ответил: "Свобода". "Извините, - сказала она, - я не имею права так написать. "Что же делать, - ответил я, - не пишите". Через три месяца к власти пришел Горбачев, и та же журналистка снова навестила меня и сказала: "Теперь я могу так написать". Я хочу этим сказать, насколько люди бывают зависимы от политических представлений и заблуждений. Мы както беседовали с Дюрренматтом, мы дружили с ним, беседовали об Аристофане и его комедиях Я сказал тогда, что Аристофан писал с натуры современные вещи, и называл их комедиями ... Если бы сегодня кто-нибудь стал бы писать пьесу о госпоже Меркель и господине Шредере, то это тоже была бы, наверное, комедия. Юрий Векслер: На вопрос об отношениях с женщинами, Шелл рассказал. Максимилиан Шелл: Когда я был молод и влюблен и, конечно, несчастливо, я страшно страдал и в полном отчаянии спросил Хорста Хешлера, первого мужа моей сестры: "Скажи, Хорст, как надо обращаться с женщинами - индивидуально или по определенной схеме?". Он ответил: "Индивидуально по определенной схеме". Юрий Векслер: Шелл любит рассказывать в форме притчи. Вот одна из них в продолжение темы мужчины и женщины. Максимилиан Шелл: Если ты говоришь женщине: "Я люблю тебя", то она спрашивает: "А что ты любишь во мне более всего?". Если ты скажешь: "Твое тело"... Конечно, так можно сказать только с целью спровоцировать, тогда сцена продолжается так: "А мою душу?". "Конечно, я люблю и твою душу". "А мое сердце?". "И сердце, конечно, тоже". "Но мое тело все-таки больше?". Это как в анекдоте, где женщина дарит мужчине два галстука. Вечером он надевает один из них. И тогда она говорит: "Другой, как я вижу, тебе не нравится". Юрий Векслер: Шеллу только что исполнилось 75 лет. Не знаю, как насчет женитьбы и детей, но работает он за троих, ставит оперы и драмы, пишет, переводит. Вскоре у него премьера в Лондоне в театре "ОЛД ВИК", которым руководит Кевин Спейси. Режиссер Роберт Олтман ставит последнюю пьесу Артура Миллера, в которой Шелл играет главную роль. А далее съемки и новая встреча Шелла, можно сказать, с русской темой. Шелл уже экранизировал Тургенева, играл Петра Великого и Ленина. В новой картине рассказывается о последней любви великого физика Альбетта Эйнштейна (его и будет играть Максимилиан Шелл) и русской красавицы Маргариты Коненковой, жены знаменитого скульптора, работавшей, находясь в США, для советской разведки для ускорения создания советской атомной бомбы. Другие передачи месяца: |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
