Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[29-08-04]
Наша школаАвтор и ведущий Иван Толстой Иван Толстой: Мы на пороге первого сентября. Самое время поговорить об образовании, о школе, в широком смысле - о средней и высшей, о том, как и чему учат нас, вас, наших детей и все российское общество. К каким выводам мы пришли? Надо ли растить образованных или приспособленных к жизни? Насколько мы корректируем школу в своем домашнем воспитании наших детей? Что, с вашей точки зрения, лучше - советская школа или российская? Мы надеемся разобраться в этих вопросах с помощью наших радиослушателей. В нашей программе принимают участие гости: поэт Дмитрий Александрович Пригов и мой коллега, ведущий программы "Образование", Владимир Губайловский. "В начале жизни школу помню я" - это Пушкин. А вы, Дмитрий Александрович? Дмитрий Пригов: Должен заметить, что у меня детство не запоминающееся. Были три формулы: цвет немаркий, сервис ненавязчивый и детство незапоминающееся. Я отношусь к этому времени. Все эти три определения были в моей жизни. Нечто серое и неразличимое. Иван Толстой: А где вы учились? Дмитрий Пригов: В Москве. В такой забавной школе. Это была экспериментальная школа при министерстве чего-то, а руководил ей, что все отмечали непременно, ученик Макаренко - сухой, туберкулезный человек, которого я редко видел в школе. Иван Толстой: Но горевший педагогическим духом? Дмитрий Пригов: Скорее всего, не педагогическим, а каким-то таким, как колония для малолетних преступников. Иван Толстой: Я думаю, что послевоенная школа и должна была походить на такую колонию. Дмитрий Пригов: Идеалом были кадетские корпуса. Это было раздельное образование, классическая программа. Это была не колония, но жестко-идеологический режим. Там не было ни побоев, ни дедовщины. Иван Толстой: Владимир Алексеевич Губайловский, можно ли тот же вопрос обратить к вам: вы свою школу помните? Владимир Губайловский: Я свою школу помню очень хорошо. Я учился в самой обыкновенной провинциальной школе в Кемеровской области. Это был конец 60-х годов, начало 70-х. Но, тем не менее, я как-то умудрился из школы очень много вынести. Некоторые вещи, которые я узнал в школе, во мне засели накрепко. В частности, я узнал очень много по истории, по биологии. То есть, по предметам, которыми я потом, в общем, не занимался. Я, честно говоря, своей школой очень доволен. Может быть, это было и не блестящее образование, но такое образование, которое мне потом очень помогало. Иван Толстой: Я тоже могу сказать о своей школе, как о месте, где проводить время было слаще всего, потому что я ничего не делал, учился страшно плохо, был с самого начала самым толстым, самым крупным в школе. В первом классе меня приняли за пятиклассника и попросили покинуть класс, а когда я стал объясняться, учительница сказала: "Ну, хорошо, останешься после уроков". И дала мне то, что я никак не знал, как называется. Она дала мне ветошь. Сказала: "Толстой, вот тебе ветошь, прибирай". Я не знал, что это за слово такое. Дмитрий Александрович, если детство у вас было не запоминающееся, то школа высшая, была ли она маркая для вас? Дмитрий Пригов: В этом отношении то, с чего начинается моя личная осмысленная память, и я сам стал себя осознавать в какой-то мере не винтиком огромных административных образовательных структур, это именно высшая школа. Это Художественный институт, отделение скульптуры. Нас на этом курсе училось 6 человек. Все отделение было 36 человек, все друг друга знали. Вообще, весь институт был небольшой. И мне посчастливилось учиться с любителями современного искусства, с Комаром и Меламидом, Франциско Инфанты, Соковым, Косолаповым, Орловым. Это все были мои соученики. Поэтому обучение было замечательным до той поры, пока Хрущев не разгромил выставку в Манеже, и меня не выгнали из института за формализм. Иван Толстой: Владимир Алексеевич, каков ваш опыт высшего образования? Владимир Губайловский: Если школа у меня была самая, что ни на есть средняя, то ВУЗ у меня был самый, что ни на есть элитный. Поскольку учился я на мехмате Московского университета. И, тем не менее, мой опыт обучения на мехмате скорее отрицательный, потому что я никак не мог попасть вот в этот ритм, когда нужно готовиться, потом сдавать экзамены. Мои интересы, уже чисто математические, никак не попадали в схему обучения, которая была в университете. И, в результате, я 5 лет на мехмате провалял дурака. Причем, основательно. В основном мы проводили время в окрестных пивных заведениях. Но, тем не менее, чему-то меня там научили. Научили какой-то наглости. Именно математическое образование университета это дает, когда ты уверен, что не бывает никаких задач, которые ты не можешь решить. Надо немножко посидеть, и ты разберешься. И вот эта наглость со мной осталась. Это и был главный опыт, который я вынес из обучения в МГУ. Ольга (Москва): Я хотела бы всех поприветствовать в студии и поздравить всех, кто начнет учиться 1 сентября. Мне кажется, что когда я училась, то в гуманитарной сфере, и в технической тоже, хотя это не стало моей профессией, была большая системность. Хотя, советская школа мне всегда была неприятна принудительной коллективностью. А то, что сейчас происходит, эта системность утрачивается почти по всем отраслям знаний. Что стало лучше, это изучение иностранных языков. А что меня печалит, что такой прагматизм образования. Нет цели дать общее знание, как шкаф с пустыми ящиками, в которые можно закладывать новую информацию, которая картину мира дополняет. Иван Толстой: Дмитрий Александрович, что вы думаете по поводу этой системности? Я бы даже спросил вас, что важнее: выпустить из школы человека, все ящички шкафа которого наполнены какими-то знаниями, или человека, приспособленного к чему-то другому? Дмитрий Пригов: Дело в том, что вообще, как известно из истории, меняется и система образования, и представление о том, что человек должен знать, какими знаниями оперировать. Системность - не наполнение этих ящиков, а понятие системного подхода к миру. Я не думаю, что советская школа единственно системная. Она имела в виду некую большую, длинную историческую память и наполняла человека знаниями о древнем Риме, о последовательности всех эпох. Как я знаю, западная система образования вообще такой подход отрицает. Но она отрицает его не по причине нежелания или неумения, а по причине понимания человека, антропологически, как совсем другого существа. Она предполагает, что человек должен сам лично что-то понимать, воспринимать. Она его готовит личностно, а не как большой сундук, набитый знаниями. Что лучше, я не знаю. Но, по результатам, скажем, научных достижений, западная система не уступает советской. Я уж не знаю, как судить, по Нобелевским лауреатам или по достижениям науки, но западный опыт образования не хуже. Екатерина Михайловна (Москва): Я кончила московскую школу в 54 году. И учителя у нас были блестящие. Мы получили очень глубокое, широкое образование. После окончания школы я легко поступила в МГУ, без всяких репетиторов. В 7-м классе мы уже были грамотные. Учителя применяли оригинальные методики. Сейчас, волей случая, я соседку репетирую по литературе, по биологии, и я с ужасом вижу, какие ужасные сейчас учебники. В учебнике по биологии просто невозможно понять, что написано. А русский язык, литература - они неграмотные и литературу они изучают по учебнику, где изложения произведений. Нам просто приказали выбросить учебники, и мы только читали произведения авторов. Мне кажется, что сейчас какие-то малограмотные, серые люди пишут эти учебники. Дети совершенно бессвязно пытаются это все запомнить. Общий уровень культуры снижается катастрофически. Еще раз хвала моим учителям. Они все были старые, старорежимные, и я счастлива, что я училась у них. Иван Толстой: Владимир Алексеевич Губайловский, что вы скажете о системности и вообще философии образования? Для чего учат? Владимир Губайловский: Что касается системности образования, сейчас слушательница сказала, что закончила школу в 54 году. Вообще, существует такое мнение, поддержанное высказываниями очень многих серьезных ученых. В частности, академик Лев Дмитриевич Кудрявцев, математик, в своей книге пишет, что лучшее образование, которое было в нашей стране, это образование с конца 30-х годов до конца 50-х годов. И, в качестве критерия, он приводит соображение, что именно в это время школьник безо всяких дополнительных репетиторов и всякой дополнительной подготовки, просто хорошо учившийся в школе человек мог вполне спокойно поступить в высшее учебное заведение. Я могу это подтвердить опытом моих собственных родителей, которые тоже закончили школу и прекрасно поступили, каждый в свое высшее учебное заведение. Но здесь дело вот в чем. Сама по себе легкость поступления - вовсе не гарантия хорошего образования. Она - гарантия, всего-навсего, очень четкой, жесткой согласованности тех требований, которые предъявляются к выпускнику школы, и тех требований, которые предъявляются к абитуриенту ВУЗА. На самом деле, эта жесткая согласованность, эта, от начала до конца простроенная иерархическая система, это не гарантия хорошего образования. Если говорить о системности образования, которая была в советской школе, то я бы сказал, что это была одно-системность. Все было включено внутрь некоторой, очень жесткой структуры. И структура эта была всего одна. А что касается сегодняшнего дня, просто такая одно-системная структура не может существовать долго. Мир меняется. И, поэтому эту систему необходимо было реформировать. И то, что началось в конце 80-х годов, это попытка изменения единой схемы, попытка внесения некоторой дополнительной свободы. В этих условиях сам ученик свободен в своем выборе. А то, что сейчас выпускник среднего учебного заведения должен специально готовиться к поступлению в Вуз... Скажем, во Франции есть две образовательных схемы. Есть система Больших Школ и система университетов. В университет человек может прийти вообще безо всякой подготовки. А для того, чтобы поступить в Большую Школу, он должен 2, а то и три года учиться на приготовительных курсах. Большие школы очень жестко готовят своих абитуриентов. И в этом никто не видит никаких расхождений или ошибок. Николай (Санкт Петербург): Я согласен с Губайловским, который сказал, что с 30-го года началось самое настоящее образование. Точнее, в 1928 году, стараниями Сталина было принято постановление, по которому отказывались от прежнего образования, от стандартов западных, которые давали упрощенные знания. Как вы сказали, что когда вы учились, вам давали знания, которые вам не пригодились. Так вот, до 28 года такое образование было. Воспитывали работяг, профессии. А на западе существовало и такое образование, и элитное. Сейчас опять нас толкают к такому же образованию. Через школьную реформу, через единый государственный экзамен нас пытаются вернуть к западному образованию, которое совершенно не воспитывает и не развивает личность. Иван Толстой: Николай, я с вами не могу согласиться, что западное образование и западные системы не воспитывают личность. Я бы не взялся судить об этом так категорично. Владимир (Тула): Я более 15 лет работаю в ВУЗе, как в гуманитарном, так и в техническом и с каждым годом наблюдаю следующую картину. Количество неграмотных, некультурных студентов, необразованных - то, что выпускает и отдает нам школа в качестве абитуриентов, резко увеличивается. И просто диву дашься, где они обучались. Они не знают элементарных правил правописания, не знают элементарных исторических фактов. В шутку я им даю тест на вшивость: "Скажите, в какой стране находится местечко Ватерлоо?". Говорят о чем угодно: о Великобритании, о Дании, о Швеции. И только 2-3 из 150 человек называют Бельгию. Очень трудно с ними работать. Хотя есть достаточное количество студентов, в основном девчонки, которые и грамотные, и воспитанные, и хорошо ведут себя на занятиях. С каждым годом картина представляется следующей - деградация культуры, деградация знаний, деградация человека как личности. Очень тревожная картина, я бы сказал. Думаю, что происходящие изменения нашей системе высшего образования не на пользу идут. В высшем образовании у нас все очень и очень мрачно. Елена Николаевна (Москва): Я училась в Казахстане, закончила школу в 54 году. В наше время учебников не было. У нас в классе было 2-3 учебника. И хотя мои родители мне всегда учебники старались найти, но в классе нам они не были нужны. Учителя вели урок так, что им не нужен был учебник. Учитель мог провести урок вот без этой шпаргалки. И дети не носили с собой эти тяжелые рюкзаки. Хороший учитель в этом не нуждается. Эти переполненные учебниками рюкзаки освобождают учителей от необходимости думать, как детей заинтересовать. Иван Толстой: Дмитрий Александрович, у вас ведь был опыт преподавания, не так ли? Где и что вы преподавали, а, главное, как? Дмитрий Пригов: Я занимал самое мизерабельное положение в школе. Я преподавал рисование и черчение. Вы можете себе представить, что на мои уроки детишки приходили оттянуться. Иван Толстой: Я уж точно приходил оттянуться. Дмитрий Пригов: Это уже был расцвет эротической свободы в России. Я одну маму ученика пятого класса спросил, почему ее сын не ходит на уроки. Она говорит: "Да какие уроки! Они вообще в школу не ходят, сидят целыми днями целуются дома с девочками". Я же отлично понимал свою роль и просто целыми уроками балагурил. Рисование предмет не столь хитрый. А черчение? Зачем было уже в тех годах несчастным детям черчение, которое уже вообще нигде не применимо? Рисование хоть развивает. А черчение, ну, разве что руку набивает. Иван Толстой: А что вы преподавали, гайку? Дмитрий Пригов: Да нет, проекцию, изометрию. Иван Толстой: И как вы ее преподавали? Душу вкладывали? Дмитрий Пригов: Душу я, наоборот, пытался сберечь. Там такой разгул был в классе. Детишки все были акселераты, все выше меня на голову. Это был такой удаленный район Москвы. Там все такие барачные жители, бывшие деревенские. Можете представить себе контингент. Он не плохой, и не хороший. Но ему было не до этих тонкостей, которые могли быть внедрены в сознание черчением и рисованием. Это был 67-68 год. Чехословакия. Иван Толстой: А вы отважились бы своим ученикам, если бы они спросили, что происходит, вы бы отважились что-нибудь сказать? Дмитрий Пригов: Ясное дело, я был оборонен от этого тем, что они не ведали и знать не хотели про Чехословакию. Но если бы спросили, я бы вряд ли однозначно им ответил. Что-нибудь промямлил бы. Иван Толстой: А в учительской учителя как-то реагировали? Дмитрий Пригов: Да, конечно, там были все выдержанные учителя и все возмущались. Я просто молчал. Иван Толстой: Владимир Алексеевич, каков ваш опыт преподавания, что преподавали вы, и что от этого запомнилось? Владимир Губайловский: Мне случилось преподавать в средней школе, и преподавал я программирование. Александр Осмолов в одной из наших программ привел такой пример: представьте себе, что к вам подходит на улице человек и спрашивает вас, какая погода в Бразилии. Вы, наверное, растеряетесь и вряд ли ему что-то ответите. И вот Осмолов говорил, что школьник постоянно находится в состоянии, когда к нему приходят и спрашивают, какая погода в Бразилии. То есть ему предлагают решать задачи, которые перед ним не стоят. Мой опыт, в этом смысле, абсолютно идеальный. Это была вторая половина 80-х годов, и всем мальчикам, с которыми мне приходилось общаться, было безумно интересно, что там происходит в этом компьютере, как научиться с ним общаться. И поэтому никаких проблем, что кого-то нужно заинтересовать, не было. Дети были счастливы, что появился человек, который может им толково рассказать то, что им безумно интересно. Иван Толстой: Если бы нашу программу слушал Набоков и позвонил бы нам в эфир, он бы сказал: "Вы ничего не понимаете, дураки вы все, а вот тот единственный, кто бы интересовался погодой в Бразилии, это и был бы одинокий непризнанный тайный гений, который вырос бы в великого поэта". Дмитрий Александрович, вы так не думаете? Дмитрий Пригов: Я думаю, что если человек интересуется погодой в Бразилии, это редкий человек, но школа ориентируется не на таких. Проблема не в погоде в Бразилии, а в том, что если через такого рода знания образуется некий системный подход к миру, то погода в Бразилии вылетит оттуда, а человек вот эти представления о системности мира сможет перенести в другие области знания. Был такой замечательный скульптор Цаплин, он наизусть читал каких-то греков. Он учился в гимназии. Для него мы были неучи, потому что мы не слыхали имена всех греческих поэтов. Как правило, образование предполагает некую социально-адаптивную функцию очень важную. Что, в свое время, способствует продвижению человека наверх, в высшие элитные сферы, оно и важно. Если в свое время фехтование было важно для вхождения в элитное общество, ты должен был фехтовать. И мушкетеры решали судьбы Европы. А сейчас, самое большее, ты станешь чемпионом мира. А судьбы мира решают толстые люди, сидящие задами в креслах и нажимающие кнопки. В этом отношении, образование не оторвано от мира. Нет абсолютного образования потому, что оно невозможно в принципе, как и абсолютный человек. Каждая эпоха выдвигает свой идеал человека, свой идеал социальных адаптаций, и образование, тем или иным способом, этому способствует. Иван Толстой: Да, я думаю, что и Владимир Алексеевич абсолютно прав в том, что очень важно попасть в десятку, в яблочко, удовлетворить потребности и возраста, и ученика, и класса, и направленности его современной, дать ему уроки программирования, которые его вдохновят на что-то, позволят ему себя почувствовать полноценным человеком занимающимся тем, что ему интересно. Но я думаю, что также есть правота на стороне тех, кто хочет знать погоду в Бразилии. То есть на стороне тех, кто вдохновляется красотой бесполезного, ненужного знания. Как вдохновляются, если, опять-таки, вспомнить Набокова, красотой бабочек. София (Москва): Я как раз принадлежу к поколению, которое кончило школу в 58 году, в Москве. И кончила Московский университет. Я хочу сказать, что каково общество, каково время, таковы и потребности в образовании. Мы сейчас ориентируемся на массовую культуру, на общество потребления, которому не нужны интеллектуалы. Я не поклонник тоталитаризма, но могу сказать, что школа выпускала интеллектуалов. Даже школа, не говоря уже об университете. А теперь нам нужны люди строго утилитарной направленности и невежественные, в широком смысле слова. Спрос рождает предложение. Я не понимаю, почему писатель пропагандирует эту идею. И это проталкивается в сознание масс - ну и что, что мы невежественные, за это же не платят. Так случилось в моей жизни, что я была по приглашению старой русской эмиграции во Франции и Бельгии. Они удивлялись, как советская школа могла выпускать таких эрудитов. А сейчас мы сравнялись. Честь и слава. Иван Толстой: Никак не могу согласиться, что каким-то обобщенным "нам" нужны нивелированные люди, не интеллектуальные и так далее. Сколько в Петербурге и Москве замечательных гимназий! Дмитрий Пригов: Я удивляюсь, какого рода интеллектуалов имеет в виду эта женщина, если во времена моей школы был запрещен Блок, Достоевский, не говоря уже о всей мировой литературе и философии. Я не понимаю, какое содержание в понятие интеллектуал вкладывает наша слушательница. Иван Толстой: И вообще, как количество интеллектуального вещества может изменяться от эпохи к эпохе. Интеллигентность меняется, воспитанность, этика, но не интеллектуальность. Хотя Софию можно понять. Она раздражена оглуплением в масс-медиа и возможностями, которые предоставляются для школьников. Конечно, молодого человека, которому хочется дрыгать ногами и руками, тянет к этому. Валерий Аркадьевич (Королев): Я помню свою первую учительницу Анну Прохоровну Сапову. В школу я пошел 51 году. У нее на груди был орден Ленина. Она дала нам тягу к знаниям. И многие из нашего поколения до сегодняшнего дня читают, изучают, интересуются современными достижениями. Мне повезло - семья непрерывно занималась моим образованием. Это музыкальная школа, институт - факультет электроники, академия Дзержинского, два курса философии философского факультета. А вы говорите - философию запрещали. Дело в том, что у общества была целевая установка. А сейчас, сталкиваясь с учащимися 2-3 курса, могу сказать, что у нас учащийся техникума был более грамотным специалистом. А что касается интеллектуального уровня, то это не критерий - Достоевский и Блок. Это часть интеллекта всего лишь. И ничего не запрещалось. Система образования была блестящая. Сейчас ее переняла элита Америки. Попроще образование для низших, а качественное образование для того, кому это надо, у кого денег больше. Иван Толстой: Владимир Алексеевич, к вам я и хочу обратить последние звонки и негодования, недоумения, мнения наших слушателей. Как вы прокомментируете это? Владимир Губайловский: Я бы хотел сказать, что я не вижу деградации, которая происходит в нашем образовании. Существует в Москве, вот вы упоминали гуманитарные лицеи, а я, со своей стороны, могу назвать целую серию замечательных математических школ, в которых дети получают замечательное математическое образование и много чего знают. Но вопрос здесь другой. В основном, нам звонят слушатели старшего поколения. С их точки зрения изменение похоже на деградацию. Я хотел бы вернуться к книжке Льва Кудрявцева, который говорил, что в 30-50 у нас было лучшее в мире образование. Он, называя критерии этого образования, говорил, что главное - это знание русского языка и математики. Но в наше время знания русского и математики недостаточно. Тот же Кудрявцев удивительно забывает об иностранном языке, которого в советской школе не знал практически никто. Тот же Кудрявцев и наш слушатели забывают о том, что сейчас интенсивнейшим образом развиваются информационные технологии. Это технологии контакта, общения и обмена. И нам этому надо учиться. И те дети, которые, может быть, не знают, где находится Ватерлоо, они умеют другие вещи хорошо делать. Они английским свободно владеют уже в школе, чего не было в советской школе, кроме специализированных школ. Может быть, они прекрасно владеют компьютером, замечательно легко чувствуют себя в интернете. А с точки зрения людей старшего поколения это все не знания, это игрушки. А, на мой взгляд, это самые настоящие знания. И вовсе не достаточно владеть глубокими, фундаментальными знаниями, которые приобретает человек, обучаясь решать 150 видов тригонометрических уравнений, или выучивая 1000 словарных слов. Этого сегодня недостаточно. Это не то направление образования, которое необходимо. Иван Толстой: Дмитрий Александрович, слушатели звонят и высказывают свое несогласие, даже социально-психологическое раздражение по отношению к сегодняшней школе и к сегодняшней молодежи. С вашей точки зрения, в чем основа этого раздражения, что изменилось такое за эти годы? Почему сегодня дрянь, а вчера было хорошо? Дмитрий Пригов: Вы знаете, по моему один из самых древних египетских текстов был обнаружен, где написано, что все идет к упадку, что молодежь у нас дрянь по сравнению с прошлым. Это первый механизм. А во-вторых, во времена серьезных сломов меняется социо-культурный стереотип поведения. Все знания, весь опыт, все привычки и идеалы, могущие быть применимы в прошлом, сейчас почти не работают. Крах некоего собственного типа жизни и идеалов воспринимается как крах всего святого, а не как крах своей личной системы. Я не знаю, с какими людьми встречаются эти люди в институтах, я встречаюсь с людьми, которые меня поражают уровнем образованности и интеллектуализма, который, в их возрасте, мне был просто недоступен и неведом. Конечно, уходят большие области знаний, как греко-римская литература. Но пришла та область, в которой я совершенно невежественен - компьютерные технологии. Конечно, хорошо знать, где находится Ватерлоо, но, в принципе, когда ты оперируешь поисковой системой Гугл, ты можешь узнать, где Ватерлоо находится. Проблема не в знании - пустое знание ничего не дает, проблема необходимого поиска знаний. Если ты владеешь поиском знаний, ты обнаружишь все, что угодно. А если не владеешь, ты одно это Ватерлоо и знаешь. Поэтому в наше время открылись огромные области знаний и активность, которых в предыдущее время не было. И у людей предыдущей культуры нет даже механизма, чтобы понять эту область, поэтому для них она пуста. Им кажется, что если человек не имеет их знаний, то он вообще ничего не знает. Иван Толстой: Если человек отличается от меня, то этот человек плох. Виктор Никифорович (Томск): Я тоже не слишком молод, но дело не в том, что нам все не нравится из-за своего возраста. Мы признаем и компьютеризацию, и языки, и подтверждаем, что с языками было плоховато. Но учителя были не такого качества, как сейчас. Меня нисколько не удивляет направленность этой передачи и отстаивание принципов новых реформ. Сейчас принцип - разделяй и властвуй, приспосабливайся к разноклассовости. Более высокие классы должны обеспечить интеллектуальный отрыв, захватить властные позиции в будущем. Для этого усложняются тексты, при которых трактористы и токари не смогут дома помочь своему ребенку и, ясное дело, что он пойдет во второй сорт. В обществе для некоторых слоев тем самым порождается комплекс неполноценности. Сейчас сам контингент преподавателей буквально развращен этой самостоятельностью для себя, изобретательством. Они не стараются служить отечеству, культуре, воспитывать способность защищать свою именно окружающую среду. Владимир Губайловский: Я не уверен, что тракторист, не получивший достаточно глубокого образования, и в советские времена мог решить те задачи, которые решали советские дети в старших классах школы. И тогда это существовало. Но сейчас говорить о том, что существует отрыв и проводится нарочное расслоение и кто-то сразу попадает в отбросы, нельзя. Я хочу привести пример. Это экспериментальный прием в Московский университет. В этом году он принимал на все свои факультеты по результатам региональных олимпиад. Более полутора тысяч ребят, победители региональных олимпиад, то есть олимпиад областного уровня, получили возможность поступать на очень льготных условиях в Московский университет. Это ребята изо всех точек России. Садовничий, выступавший в нашей передаче говорил, что мы хотим, чтобы в Московский университет поступали дети самых разных слоев, в том числе, и не из обеспеченных семей. Иван Толстой: И под конец нашей программы снова глас народа. Какая же школа, с вашей точки зрения, была лучше - советская или российская? Такой вопрос задавала на улицах Пскова наш корреспондент Анна Липина. Голоса: - Я считаю, что современная школа не дает базового образования одинакового для всех. У наших детей не твердые знания. Знаний очень много, и школа пытается это все охватить. А нужно дать мало, но качественно. Чтобы база была такая, как у моего поколения. Навсегда. - Тогда мы учились лучше. Одна была программа, не как сейчас. Сейчас вообще не читают. Я по своим детям сужу. Есть компьютер, им чтение не интересно. Они вообще не знают истории, что такое Отечественная война, в каком году она была. - Я до сих пор помню правила по русскому языку, а сейчас почти никто не знает правил. Намного грамотнее были люди раньше. Мы классику больше читали. Мы всегда так бегали за книгами по библиотекам. А сейчас книги доступны, но меньше читают. - Мне кажется, что сейчас убогое преподавание. Раньше качество было гораздо лучше. Материал шел доступнее. Люди были профессионально более подкованы, на уроках было интересно сидеть. Сейчас можно спрашивать через одного, знает ли он, кто такой "Евгений Онегин", хотя бы выдержки. С другой стороны, сейчас интереснее в том смысле, что можно выбирать. - Наоборот, сейчас больше кружков, больше занятий. У меня дочка сейчас в четвертый класс пойдет, я довольна учительницей, она с удовольствием ходит в школу. Читает с удовольствием. - В чем-то лучше, в чем-то хуже. Так однобоко нельзя рассуждать. Мы учили все дисциплины. А они учат такие, какие им надо. Кому что нужно, тот то и выбирает. У меня сын любил биологию, сейчас в Ветеринарной академии учится в Петербурге. А математика у него плоховата. У меня дети очень давно кончили школу. Даже внуки. Поэтому в мою бытность читали, мои дети уже меньше читали. Информация у них была из телевизора. А сейчас не знаю. - Сейчас лучше. Новые предметы, компьютеры. Сравнивать нечего. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
