Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
24.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[26-10-05]
Дорога свободыВедущая Кристина Горелик День памяти жертв политических репрессий30 октября - День памяти жертв политических репрессий. Гость программы Эмми Гольдакер - немка, отсидевшая в ГУЛАГе 10 лет. Ее воспоминания собраны в книге Деревянный чемодан. Людмила Алексеева - правозащитные конкурсы среди школьников. Кристина Горелик: Это третий визит в Россию госпожи Эмми Гольдакер. На ее месте, наверное, мало кто захотел бы приехать в эту страну вновь. Дело в том, что первое знакомство с Россией, а вернее с Советским Союзом, состоялось у Эмми в конце Второй мировой войны, когда она, немка еврейского происхождения, была арестована как агент немецкой разведки и осуждена на 10 лет лагерей. Слово Эмми Гольдакер.
Эмми Гольдакер: Меня спрашивали, когда я вернулась, что я думаю о Советском Союзе и советской власти. Это было в 1955 году. Я отвечала, Советский Союз никогда развален не будет, но я ошиблась. Кристина Горелик: Тогда никто не предполагал, что Советский Союз может развалиться. Эмми Гольдакер: Никто. Я тоже. Потому что у него такая власть была, что мне казалось невозможным, что это будет. Но я ошиблась. Я много раз в жизни ошибалась. Когда меня сдавали, я думала, это невозможно. Одному режиму нужно понять другой режим. Это неправда была, я ошиблась. Меня арестовали, я молодая была. Когда мне сказали, будет 10 лет заключения, никак не могла представить себе, что это возможно. За что, я спрашивала? Но все-таки я отсидела 10 лет и вернулась. Все тоталитарные режимы похожи. В Германии были фашисты, которые хорошо жили. В советской России были некоторые, которые хорошо жили, других это не касалось. Они унижали людей. Там элита была и там элита была. Освободилась, вернулась в Германию. 12 лет, слава тебе, господи. Кристина Горелик: Спустя много лет 86-летняя Эмми Гольдакер приехала в Россию, чтобы представить читателям русский перевод своей книги "Деревянный чемодан": воспоминаний о тюремной жизни. О Лифтенбергской женской тюрьме, тюрьме во Франкфурте, лагерных бараках города Инты республики Коми. Не зная русского, Эмми сначала не понимала, что значит слово "фашистка", которое кидали ей вслед заключенные. Эмми Гольдакер: Немцы такой ужас делали, для меня понятно было, я немка, я виновата, считали в лагере. Я сама не видела, но я чувствовала это. Кристина Горелик: Вы чувствовали то, что на вас, условно говоря, отыгрываются за то, что вы немка. Эмми Гольдакер: Да. Кристина Горелик: Это чувствовалось как со стороны надзирателей, так и самих заключенных? Эмми Гольдакер: Нет. Так удивлялась, когда я видела русских надзирателей. С русскими и немецкими заключенными так же обращались. Для них мы все были преступниками, несмотря на национальность. Русский, немецкий, совершенно безразлично было. Меня упрекали, когда я в лагере была, другие русские заключенные мне говорили, фашистка. Я не была фашисткой, но меня так называли. Поскольку я русский не знала, по-русски не могла себя защитить. Кристина Горелик: Вы были одна немка или кто-то еще был из немцев в вашем лагере? Эмми Гольдакер: Сначала я одна немка была, потом привезли, было 18 немок, осталось 8, они все умирали по дороге, потому что пересылочный вагон ехал два месяца. Почти все, которые некрепкие были, нездоровые, которые не хотели жить, умерли. Я осталась. У меня такая воля была выжить. Выжить. Я не хотела умирать на этом севере, я боялась земли, которая была такая холодная.
Кристина Горелик: Из книги Эмми Гольдакер "Деревянный чемодан". Диктор: Постоянно торчать в середине вагона было невозможно. Пожалуй, удобнее всего оказалось, съежившись лежать под досками. Немки назначили меня ответственной за паек. В мои обязанности входило получать его на всех и делить между нами. Целый день нас проверяли, пересчитывали, обыскивали и, наконец, в наступившей ночи поезд медленно тронулся. Я с облегчением вздохнула. Ехать, не важно, куда, было лучше, чем бесконечное ожидание. Несмотря на трагизм ситуации, который я очень хорошо осознавала, мною овладело странное любопытство. Раз в день поезд останавливался, чаще всего на перегоне, не доезжая до станции. Солдат отодвигал дверь и выдавал нам паек, один, а иногда и полкуска черствого хлеба, чайную ложку сахара через день и для нас, немок, рыбью голову. Саму рыбу давали русским, что, несмотря на чувство голода, я могла понять: в конце концов, те, кто делил еду, были их соотечественниками. Иногда давали воду, половину консервной банки на 9 человек, три с половиной глотка на каждую из нас. Жажда мучила нас больше, чем голод, особенно из-за того, что рыбья голова всегда была очень соленой. Однажды две полумертвые почти голые девушки еще нашли в себе силы подраться из-за глотка воды. На следующее утро их обеих унесли в вагон мертвецов. Я все время оставляла во рту маленький глоток воды, потом выплевывала воду в руку, чтобы с грехом пополам умыться. Мы все завшивели. Должно быть, наступил декабрь. Мы ехали уже больше месяца. Целыми днями нам не давали воды. На улице стоял мороз, и от нашего дыхания стены вагона покрылись инеем, который я соскребала ложкой, чтобы утолить жажду. Время от времени нам доставался снег, лежавший на рельсах или между ними. Он отдавал мазутом и углем, но мы с жадностью глотали его. Если бы еще топилась печь. Мое серое шелковое платье и тонкое летнее пальто служили плохой защитой от ледяного холода. По счастью в день моего ареста шел дождь и я надела высокие сапоги. Но самым большим счастьем было то, что Мария и Ева имели одеяло и две подушки. Мы положили подушки на дощатый пол вагона и, свернувшись на них в клубок, как можно теснее прижались друг к другу, сверху, как палатку, накидывая одеяло. Внутри этого сооружения мы грелись теплом своего дыхания. Мужчины и женщины умирали от голода, холода и тифа. Мы в нашей палатке договорились, что если кто-то из нас заболеет тифом, то сразу же покинет палатку, чтобы не заразить двух оставшихся. Заболевший тифом был приговорен. Палатка спасла нам троим жизнь не только потому, что мы грели друг друга, в ней мы оказались изолированными от остальных заключенных. Кристина Горелик: "Деревянный чемодан" - так называется книга, вышедшая теперь и в России немки еврейского происхождения Эмми Гольдакер, испытавшей на себе ужасы сталинского террора. Воспоминания узницы советских лагерей тем более интересны российскому читателю, поскольку позволяют со стороны посмотреть на советскую действительность. При этом автор далек от обличения советского режима, нарочитого смакования нелицеприятных подробностей. Она просто описывает быт и нравы, царившие в советском лагере, и это производит сильное впечатление. Из книги Эмми Гольдакер "Деревянный чемодан". Диктор: Я работала по 18-20 часов в день, впоследствии по 14-16. При этом работа в прачечной считалась легкой, потому что можно было оставаться в лагере и не мерзнуть целый день на улице. Но я не имела права работать в прачечной дольше, чем несколько месяцев подряд, самое большое - год. Потом на мое место назначались другие, а я снова должна была выходить на холод и снег. Поэтому в один прекрасный день я опять оказалась в бригаде, которую ежедневно использовали на общих работах за пределами лагеря. По утрам мы преодолевали километр за километром, чтобы дойти до нашего рабочего места в тундре. К началу работы я уже была уставшей и обессилившей. Мы рыли канавы, при каждом шаге я глубоко проваливалась в снег, иногда по пояс. Как-то раз мой валенок остался торчать в сугробе, и пока одна из девушек пыталась вытащить его оттуда, другая терла мою босою ногу, чтобы я ее не отморозила. Случалось, что я не могла оторвать от лопаты окоченевших, судорожно сжатых рук. Около шести вечера после 12-часовой непрерывной работы на открытом воздухе мы возвращались в лагерь. В награду нам давали миску капустного супа и кусок хлеба по утрам, вечером снова капустный суп, четыре с половиной ложки размазни, так называемой каши, и еще один кусок хлеба, 300 граммов черного сырого хлеба. За хорошую работу немного больше. Иногда добавлялся еще кусок рыбы, а по большим национальным праздникам, таким, как Новый год или 7 Ноября, нас баловали кусочком мяса.
Кристина Горелик: Я продолжаю беседовать с госпожой Эмми Гольдакер. Эмми Гольдакер: На лесоповале работала. Это неженская работа. На стройке работала. Я в прачечной работала, поэтому выжила. Нужно было стирать на детский дом. Женщины, молодые женщины, у них рождались дети. Был ужасный барак, в котором жили матери со своими детьми. Одно время так было. Потом устроили детский дом и женщины могли ходить кормить ребенка шесть раз в день. Эти дети росли. 3-4 года, потом убирали ребенка, посылали в Россию в детский дом, далеко-далеко. Мать даже не знала, куда послали ее ребенка. Это ужас был. Русские заключенные, которые посылки получали, давали мне немножко сахара, немножко масла, фрукты. И так я выжила. Кристина Горелик: Были ли какие-то в самом лагере правила, как нужно было себя вести среди заключенных? Эмми Гольдакер: Да, конечно. Сначала мы были все вместе, политические заключенные и уголовные заключенные. Уголовные заключенные были крепче, чем начальство. Они делали законы в лагере. Это ужасно было. Но это только первые три года. Потом мы разделились, политические и уголовные, стало легче. Но все-таки были такие женщины, которые хотели, чтобы все делали, как они хотят. Но когда уже только политические были, когда я начала по-русски говорить, меня это не касалось, я по-своему делала. Если я не хотела так делать, я не делала. Несколько раз не только ругались, мы дрались. У меня такая репутация была, не спорить. Женщина защищает сама себя, это хорошо было, тогда я спокойна была. Очень строгой нужно было быть. Нужно было оставаться человеком, не терять человеческое достоинство, это самое главное для меня было. Так я выжила в лагере и не потеряла свое достоинство. Это моя гордость. Кристина Горелик: Мало было людей, которые не потеряли свое достоинство в лагере? Эмми Гольдакер: Мало. Я, например, видела, люди, которые были учеными, они брали мусор, искали что-то есть. Я тоже голодала, но этого я никогда не делала. Были вещи, которые тебе даже непонятны. Женщины любили женщин и так жили, даже не стеснялись. В меня тоже была влюблена одна женщина, но я сказала, нет, нет, не хочу, я потеряю последнюю свою гордость. Кристина Горелик: Вам трудно было учить русский язык в лагере? Эмми Гольдакер: Конечно, трудно было. Но так надо было. На меня кричали, думали, я глухая, но я язык не знала. Это гораздо тяжелее было для нас, которые не знали ни языка, ни русских людей. Это совершенно другой менталитет, это все нужно было учить. Я старалась, быстрее я учусь - лучше живу. Для немки гораздо хуже было сначала, чем для русских. Они знали, как выжить, у них опыт был, они уже сидели в лагере. У нас был такой разговор. В России три категории людей: те, которые в лагерь сажали, те, которые сидят, и те, которые будут сидеть. Кристина Горелик: В отличие от российских заключенных Эмми Гольдакер посылок не получала: немцам было запрещено общаться со своими родными, писать им письма и получать бандероли. Ее мать узнала о судьбе дочери только спустя 9 лет, когда Эмми оставался год до освобождения. Эмми Гольдакер: Мать, которая уже мужа потеряла, сыновей потеряла, я одна осталась, и она ничего обо мне не знала. 9 лет я не могла писать. Это самое худшее было. Я знала, как выжить в лагере. Я быстро училась, очень быстро. У меня хорошая учительница была Валентина Семеновна Славина, которая научила, что нужно делать, чтобы выжить. Делала такие фурункулы, температуру: махорка с кипятком, потом надо пить эту воду, и очень болеешь. Очень болеешь, можно даже умереть. Это очень опасно. Но я все это пробовала, когда я больше не могла, нужно было отдохнуть от этой работы, нечеловеческой иногда. Лучше я болею и лежу в больнице, тогда я смогу спать, я смогу отдохнуть, даже болею, но на работу не нужно идти. Кристина Горелик: А надзиратели знали об этих хитростях?
Эмми Гольдакер: Конечно, они знали. Но они закрывали глаза, потому что у них тоже какие-то родственники в лагере бывали: отец, дядя, тетя, бабушка. Я думаю, надзиратели были такими бедными, как и мы, иногда, им тоже там трудно было. Всякие бывали, хорошие, но и очень плохие тоже бывали, которым нужно было унизить женщину. Но я выжила. Мама старая была, когда меня арестовали. Когда мне в первый раз возможность дали написать домой, я боялась получить обратно карточку, где написано "умерла". Я не могла себе представить, что она одна, старая женщина, выжила после войны. Но все-таки она живая была. Когда я переехала в Швейцарию, она у меня жила 10 лет. Эти наши 10 лет как подарок был. 10 лет я заключенной была, 10 лет она у нас с мужем жила в Швейцарии, потом умерла. Кристина Горелик: "Я так много раз в лагере видела во сне море, - рассказывает Эмми Гольдакер, - и дом, окруженный подсолнухами". В лагере сны были настоящей жизнью Эмми. И спустя много лет ей удалось превратить эти сны в реальность. Сегодня у нее с мужем в Швейцарии есть маленький домик, где каждое лето цветут подсолнухи. И еще один сон Эмми в лагере никак не могла забыть - как она идет на знакомой улице, и вот уже скоро из-за угла покажутся до боли знакомые очертания ее берлинского дома... Эмми Гольдакер: "Там, где в конце войны оставались одни руины, построены новые большие дома, все выглядит по-другому. И все же я многое узнаю. Как часто мне снилось это мгновение там, почти у Полярного круга. Когда я просыпалась, мне казалось, что этот сон никогда не станет явью. Но теперь это уже не сон. Кондуктор объявляет каждую остановку. Чем ближе мы подъезжаем к нашей улице, тем больше немеют мои ноги, будто меня сковал паралич. Я выхожу как во сне. Я шла по улице, было очень жарко, и чемодан становился все тяжелее. Моей маме 70 лет. Сможет ли она перенести радость встречи? В последнем письме из Быкова я сообщила, чтобы она ждала меня не раньше Рождества, а сейчас еще август. Воскресенье, 27 августа 1955 года. Я пришла на свою улицу, никого не встретив по дороге. Был полдень. Никаких руин. Разрушенную бомбами до основания улицу отстроили заново, и она была именно такой, какой я сотни раз видела ее во сне, довоенной. Я еле передвигала ноги, но все же шла. И вот я уже перед маленькой калиткой в наш сад. Иду по узкой дорожке к дому и вижу маму. Она сидит на обвитой виноградом террасе, повернувшись ко мне спиной. Напротив ее сестра, тетя Элизабет, которая медленно поднимается и идет мне навстречу. "Почтальон", - спрашивает мама и поворачивается ко мне. "Эмми... - это все, что она может сказать и потом, спустя некоторое время, - пошли в дом. Дай я на тебя посмотрю, детка". Тетя все время пыталась меня чем-нибудь накормить, они как раз собирались съесть шоколадный пудинг с ванильным кремом. Как я могла есть? Я видела мамино лицо будто сквозь дымку, сквозь лежащие между нами 10 лет. Около пяти вечера собралась вся семья. Мы сидели под обвитым виноградом навесом и тетя Элизабет, не переставая, носила еду. Она хлопотала весь остаток дня, ухаживая за нами, но ей тоже очень хотелось посидеть со всеми в саду. Вся моя большая семья вокруг меня. Как я богата. Было воскресенье, и вечером зазвонили колокола". Кристина Горелик: 30 октября в России будут вспоминать всех тех, кто пострадал от политических репрессий в Советском Союзе. Когда-то все началось с голодовки заключенных пермских и мордовских лагерей, которые таким образом выразили свой протест против политических репрессий в Советском Союзе, против государственного произвола, несправедливости. Они протестовали также против бесчеловечных условий содержания заключенных в тюрьмах и лагерях. Это был 1974 год. День объявления голодовки, 30 октября, стали называть Днем политзаключенного. А в 1991 году Верховный Совет РСФСР принимает решение о внесении Дня политзаключенного в перечень официально отмечаемых дат под названием День памяти жертв политических репрессий. Таким образом, страна официально признала свою вину перед этими людьми. Прошло почти 15 лет. Однако до сих пор многие пострадавшие от политических репрессий не могут добиться от государства признания себя таковыми, обивая пороги государственных учреждений, наталкиваясь на хамство, отписки, нежелание видеть в этих людях жертв советского режима. Прибавки к пенсии невелики, но и их подчас отбирают. Обо всем этом - в репортаже Александра Валиева. Челябинск. Александр Валиев: В Челябинской области в 30-е годы были репрессированы более 37 тысяч человек, более 11,5 тысяч расстреляны. Лишь в 1991 году был принят закон о реабилитации, но на этом мытарства тек, кто до него дожил, не закончились. Челябинец Евгений Серебренников в 1995-2000 годах бывший председателем челябинской областной общественной организации реабилитированных граждан и лиц, пострадавших от политических репрессий "За справедливость" вынужден был судиться с Управлением внутренних дел Челябинской области. В 1937 году его родителей арестовали, отца расстреляли, а мать отсидела около 10 лет в лагерях. Евгения содержали в интернатах для детей политически неблагонадежных, относившихся к системе НКВД. То есть по сути, да и по закону он тоже являлся репрессированным. Но в УВД области подобную справку ему выдавать отказались. Евгений Серебренников: Я не хотел получать какие-то льготы только за счет того, чтобы якобы мой отец убит. Поскольку я сам пострадал лично от политических репрессий. Но, учитывая, что меня судили по административной линии, то есть это является уже компетенцией главного управления внутренних дел Челябинской области, я был вынужден обратиться туда. И здесь я встретился с таким хамством со стороны работников, которые вели этот участок работы, я был вынужден обратиться в центральный суд города Челябинска, который рассмотрел мое дело, признал все мои исковые требования законными и обязал выдать мне справку о том, что я лично являюсь лицом, пострадавшим от политических репрессий. Александр Валиев: Это был правовой прецедент. После того, как он получил огласку, по России прокатилась волна подобных исков. Люди, оказавшиеся в одном положении с Серебренниковым, хотели узаконить свой статус. Собственно, боролся Евгений Серебренников ни за льготы и ни за деньги, а скорее за идею, так как, по его словам, денег особо нет и не было, добавка к пенсии составляет около 200 рублей, раньше было и того меньше. А льготы съела было монетизация. Однако губернатор Сумин, выделив средства из местного бюджета, пока реабилитированных поддерживает. Евгений Серебренников: По сути дела он сохранил все те льготы, которые предусмотрены республиканским законодательным актом. Что будет в следующем году, сегодня трудно сказать. Будут у Сумина деньги для того, чтобы предоставлять эти все льготы, сказать трудно. Чувствуется, что государство стремится к возможности только бы сэкономить. Александр Валиев: Еще одна история о том, как бывшая репрессированная воевала с государством. Жительница города Касли Нина Хорошенина вместе с родителями и братом была выселена в конце 40-х годов с родных мест, имущество конфисковали, выдали компенсацию в 17 тысяч рублей. За что и почему, долгое время на эти вопросы ей никто не отвечал. Сравнительно недавно выяснилось, что выселяли политически неблагонадежных из тех мест, потому что рядом строили секретный объект - химкомбинат "Маяк". В неблагонадежные семья попала из-за того, что брат с друзьями позволил себе невинную шутку в здании, где шли политзанятия. Долгое время Нина Хорошенина пыталась добиться статуса репрессированной и, хотя ей это удалось в 1992 году, радость была недолгое, три года спустя областная прокуратура аннулировала это решение. Хорошенина подала в суд и только в мае прошлого года суд Центрального района Челябинска подтвердил ее статус реабилитированной. Теперь Нина Хорошенина хочет вернуть родительский дом, но власти не спешат пойти ей навстречу. Вот что говорит замруководителя района Александр Малышков. Александр Малышков: В свое время этот дом перешел в ведение горисполкома, его заселили, потом началась приватизация, этот дом продали новым хозяевам. 13 октября Нина Дмитриевна присутствовала на заседании комиссии, мы даже с учетом того, что была выдана компенсация родителям за изъятое домостроение и хозяйство, несмотря на это, все-таки приняли решение на комиссии выплатить ей на основании статьи 161 закона о реабилитации жертв политических репрессий максимальную стоимость - это 10 тысяч. Такое решение мы направляем в областную комиссию. Александр Валиев: Какое жилье можно купить на 10 тысяч рублей в современной России и вообще, согласится ли областная комиссия с предложением района или сочтет, что Хорошениной компенсация не положена, сказать трудно. Между тем самой Нине Дмитриевне исполнится в следующем году 80 лет. Первое письмо в Москву с вопросом, за что так поступили с ее семьей, она написала в 1948 году председателю президиума Верховного совета Советского Союза Швернику. С тех пор борьба за отобранные права и имущество не прекращалась. Кристина Горелик: Закон номер 122 лишил жертв политических репрессий льгот, однако и денежную компенсацию, которая бы покрывала их расходы, государство давать не хочет. Получается, что за проезд, за лечение реабилитированные платят из своей пенсии. А тут еще ожидается "монетизация" жилищно-коммунального хозяйства, которая, считают жертвы политических репрессий, обернется для них тем же, что и "монетизация" льгот. Подробности - в репортаже Сергея Хазова, Самара. Сергей Хазов: Антонина Кочедыкова одна из активных участниц самарского отделения всероссийского общества "Мемориал". В 30-е годы ее отец и дед были расстреляны. Антонину воспитывала бабушка. В годы перестройки Антонина Кочедыкова была признана пострадавшей от политических репрессий. Однако этот сегодня не дает особых льгот. Рассказала Антонина Кочедыкова. Антонина Кочедыкова: Вот что случилось с этой монетизацией льгот. Первоочередное получение путевок для санаторно-курортного лечения и отдыха. Не выполняется. Внеочередное оказание медицинской помощи и стоимость лекарств. Стоимость лекарств на 50 процентов да. В стационар или куда-то конечно, наверное, надо особо какие-то болезни иметь, чтобы попасть хотя бы на обследование. Бесплатный проезд, сезонку я покупаю, 210 рублей, из этих 210 рублей мне оплачивают 140, остальное я добавляю из своей пенсии. Бесплатный проезд туда и обратно один раз в год железнодорожным транспортом сняли. Я хотела съездить в Свердловск, там у меня сестра похоронена, я не смогла воспользоваться этим, у меня этого нет. Бесплатный проезд на электричках - все, сняли. У нас хорошая приятельница, она тоже из реабилитированных, так она берет меня на дачу, мы с ней покупаем билеты. У нее близко дача, билет обходится в 14 рублей. Сергей Хазов: Закон о реабилитированных недостаточно эффективно действует на территории Самарской области. Материальное положение самарцев, жертв политических репрессий, оставляет желать лучшего. Антонина Кочедыкова: Пенсия у меня 3200, сюда входит моя заработанная пенсия и какая-то доля за реабилитацию. Я хотела узнать, сколько мне полагается за реабилитацию, не смогла. Я обратилась насчет путевки, сейчас вроде смотришь, пенсионеры ездят в санаторий, мне сказали, что эта льгота на санаторий распространяется на федеральных льготников, а я региональный льготник. Протезирование зубов я бы не назвала бесплатным, потому что я обратилась, с меня уже взяли 250 рублей за наряд какой-то, такие тетеньки, у которых ничего не спросишь. И вот теперь со страхом люди ждут вот эту "монетизацию" по ЖКХ, с 1 января будет "монетизация" по ЖКХ, и вряд ли она полностью заменит нам то, что мы имели. Народ у нас такой тихий, скромный, некоторые даже на сегодняшний день не добились того, чтобы им выдали справку о полной реабилитации, потому что чиновничий мир пробить тяжело очень, невозможно. Я приводила женщина, Савина Александра Семеновна, она недалеко от меня живет, буквально, наверное, через год с небольшим она наконец-то получила справку, так ее футболили все чиновники. Тянулось это долго, потому что нужно было рассматривать в суде, доказывать, и она получила все. Сергей Хазов: Простые самарцы считают, что нельзя забывать о жертвах политических репрессий. Говорит Валерий Семенов. Валерий Семенов: Речь идет не только о каких-то льготах. Речь идет просто о материальной помощи незаконно репрессированным и реабилитированным. Общество вообще должно помнить уроки истории. Потому что любые уроки истории должны усваиваться обществом, это гарантии, что никакие приступы тирании не повторятся в будущем. Сергей Хазов: Сегодня члены самарского отделения всероссийского общества "Мемориал" намерены обратиться к депутатам Государственной Думы России с просьбой увеличить число льгот для лиц, пострадавших от политических репрессий. Кристина Горелик: С этого года все льготники стали делиться на федеральных и региональных. Во вторую категорию попали люди, получающие от государства льготы за то, что когда-то были подвергнуты репрессиям по политическим мотивам, а потом реабилитированы. Людей поделили на два сорта, заявляют льготники, при этом жертвы репрессий опять подверглись со стороны государства дискриминации. Подробности - в репортаже Анны Липиной, Псков. Анна Липина: В свои 65 лет Венедикт Достовалов хорошо помнит ранее детство, проведенное в детском доме при Карагандинском лагере для политзаключенных. Венедикт Достовалов: Там с хлебом были всегда проблемы, дети страдали всегда от недостатка хлеба. Я помню, кусочки хлеба недоеденные прятал в валенок. Иду и хромаю, меня разули, а там кусочек хлеба спрятан. За какое-то прегрешение меня наказывали, может, не совсем приглядная картина. А наказание состояло в том, что брали за ноги и опускали в очко туалета, а там же холод - вот я обозревал там все эти наледи, все эти ледяные столбы - вот эти две картинки. Анна Липина: Венедикт Достовалов родился в Карагандинском лагере, где его мать отбывала семилетний срок заключения в связи с тем, что она была членом семьи изменника родины, каковым признали ее отца. Венедикт Достовалов: А он в свое время служил в Монголии в Советском торгпредстве и из Монголии выехал потом в Россию. И как однажды побывавшего заграницей его признали изменником Родины. Пристегнули ему шпионаж в пользу Японии и загребли всех его детей и мать мою в том числе. Анна Липина: Вместе с матерью Венедикт отсидел 7 лет. Через годы его мать была реабилитирована. Венедикт Достовалов: Мать моя была реабилитирована еще при Хрущеве, это где-то в 1956 году, даже получила какую-то компенсацию за утраченное имущество. А дети не подпадали под реабилитацию. Потом, в связи с распадом Советского Союза и приходом к власти Ельцина появился вот этот закон о реабилитации жертв политических репрессий. Сначала в нем о детях речи не было, и только поправкой в этот закон появился статус детей репрессированных родителей, типа меня. Анна Липина: Как рассказал Венедикт Достовалов, проблем в реабилитации у него никаких не было - бумаги пришли быстро. Венедикт Достовалов: Ну и получил по выходу на пенсию льготы. Ну, проезд в общественном транспорте бесплатный, раз в год я мог ездить в любой конец России железнодорожным транспортом тоже бесплатно и по коммунальным платежам льготы 50 процентов. Это было все на федеральном уровне. Анна Липина: Сейчас, по словам Венедикта Достовалова, все реабилитированные получают льготы из местных бюджетов. Венедикт Достовалов: Денежные компенсации бывшим льготникам из федерального бюджета более существенны, чем местные. Вот я получаю 200 рублей, а по подсчетам профсоюзов, сумма льгот, которая мне предоставлялась ранее, - 1900 рублей с лишним. Вот вместо 1900 я получаю сегодня 200 рублей. Разница существенная. Анна Липина: Как утверждает Венедикт Достовалов, деление льготников на федеральных и региональных само по себе дискриминационно. Венедикт Достовалов: Нельзя делить людей на два сорта. Но тут главное - не то, что потеря, хотя это тоже имеет значение. Моральная сторона дела гнетет. Некрасиво это, мягко говоря. И еще худшее в законе - этот 122 закон провел изменения в законе о жертвах политических репрессий и сейчас из закона убрано положение, по которому государство несло моральную ответственность за свои репрессии, за свой террор против собственного народа. Сейчас вот это положение, эта формула, фраза убрана из закона. Как бы ничего такого не было, ребята, уважаемые россияне, забудьте, так сказать, получите свою долю льгот и успокойтесь на этом. Это совершенно аморально! Кристина Горелик: О сегодняшнем положении жертв репрессий я беседую с директором мемориального центра истории политических репрессий "Пермь-36" Виктором Шмыровым. Виктор Александрович, сначала мне, конечно, хотелось бы, чтобы вы ответили на вопрос женщины. Помните, в репортаже из Самары Сергея Хазова, женщина, которая пыталась выяснить, какая надбавка ей положена, какая доля за реабилитацию, у местных чиновников она не смогла это выяснить. Виктор Шмыров: В разных регионах разные категории жертв политических репрессий имеют право на различные надбавки и компенсации. Вообще в каждой областной администрации есть комиссия по восстановлению прав жертв необоснованных политических репрессий. Там есть ответственный секретарь, это такая штатная должность, которая владеет всей информацией и которая должна дать исчерпывающий ответ. А вот если секретарь не даст ответ, то тогда надо просто обращаться в вышестоящий орган, в любой надзорный орган, в прокуратуру и добиваться, чтобы этот человек выполнял свои функции. Кристина Горелик: Виктор Александрович, вы сказали, что в каждом регионе по-разному. Вы сами как считаете, правильным было разделение льготников на региональных и федеральных? Виктор Шмыров: Конечно, нет. Тут двух мнений быть не может, ставить людей в неравные условия, иногда очень сильно отличающиеся. Понимаете, теоретически есть два варианта - или серьезное возмещение за то, что человек был репрессирован, и потом никаких льгот. Разовая, но серьезная, как это, допустим, сделано в Германии с узниками не только фашистских лагерей, но и с узниками лагерей социалистической Германии. Или же обходиться какими-то льготами и дробить их. В Пермской области существенно отличается, допустим, положение федеральных и региональных льготников по обеспечению лекарствами, а для пожилых людей это чрезвычайно важно. Кристина Горелик: По вашему региону, с какими проблемами чаще и больше сталкиваются люди? С тем, что они не могут добиться признания себя жертвами политических репрессий, как часто бывает в других российских регионах, или же они жалуются на то, что надбавки в вашем регионе совсем маленькие к пенсии? Виктор Шмыров: И то, и другое. Есть большое количество людей, которые имеют возможность в соответствии с существующим законодательством убедительно доказать, что они являются жертвами. Есть категории, которые как бы имеют некоторое право, предусмотренное даже указом президента, которое относит их к жертвам репрессий, но не проработан закон и они не могут воспользоваться положениями этого указа, и не считаются жертвами репрессий официально, не могут пользоваться льготами. Кроме того, конечно, льготы для пожилых людей, любая льгота чрезвычайно важна для бедных, небогатых пожилых людей. Здесь тоже плохо. Кристина Горелик: 30 октября Директор Мемориального центра истории политических репрессий "Пермь-36" Виктор Шмыров приедет в Москву, чтобы принять участие в круглом столе "Память о ГУЛАГЕ", который проведут Русский общественный фонд Александра Солженицына, общество "Мемориал", Государственный архив России, издательство "Российская политическая энциклопедия". В библиотеке-фонде "Русское Зарубежье", где будет проходить круглый стол, разместиться выставка "ГУЛАГ. История одного лагеря", подготовленная мемориальным центром "Пермь-36". 36-й Пермский лагерь просуществовал свыше 40 лет. Он был известен как лагерь для политических заключенных, с особо жестким режимом для инакомыслящих, известных правозащитников. Сейчас на территории лагеря открыт музейный комплекс. Также на круглом столе в Москве, приуроченном ко Дню политзаключенного 30 октября, будет представлено только вышедшее в свет издание "История сталинского ГУЛАГа. Собрание документов в 7 томах". И круглый стол, и книги, и выставка служат одной цели - напомнить, через что прошли "враги народа" и их дети, и почему Российская Федерация, как преемник Советского Союза, в неоплатном долгу перед этими людьми. На очереди - рубрика Людмилы Алексеевой. Людмила Алексеева: С человеческим отношением у нас в стране плохо. Очень часто к людям относятся не по-человечески, хотя в Конституции Российской Федерации, в нашем основном законе, записано черным по белому, что главная забота, главная задача нашего государства - это человек и его права. Чтобы замечательная декларация из текста Конституции переместилась в нашу повседневную жизнь, необходима, кроме всего прочего, огромная просветительская работа и начинаться она должна с детского возраста. Поэтому в российском правозащитном сообществе, наряду с правовой помощью по поводу нарушений прав человека здесь и сейчас, многие организации работают со школьниками, чтобы в следующих поколениях эта конституционная норма стала определяющей. Моя сегодняшняя собеседница Соня Иванова не первый год руководит Рязанской школой прав человека и не ограничивает эту свою работу только родным городом. Уже несколько лет Соня участвует в организации конкурсов сочинений школьников по проблемам прав человека и очень увлечена этой работой. Вот что она рассказывает об этом. Соня Иванова: Организация Объединенных Наций в лице правления верховного комиссара решила объявить проект, связанный с содействием развитию образования и просвещения в области прав человека в России. К проекту были подключены Министерство иностранных дел, Министерство просвещения и ряд общественных российских организаций. Мне посчастливилось возглавлять российские региональные конкурсы для учащейся молодежи "Права человека в современном мире". Трижды проходили такие конкурсы в пяти регионах России, на северо-западе с центром в Петрозаводске, в Центральной России с центром в Рязани, на Урале с центром в Екатеринбурге, в Западной Сибири с центром в Томске и в Восточной Сибири с центром в Красноярске. Во всех пяти регионах конкурсы шли параллельно и по окончанию региональных конкурсов победители этих школьных конкурсов собирались в Москве на финал финалов. Людмила Алексеева: Что такое финал финалов? Соня Иванова: Вообще это очень всегда интересное, красивое действо. Большая ролевая игра, организованная Центром Всеволода Луховицкого. Это Московский молодежный центр прав человека и правовой культуры. И с выступлением детей в Конституционном суде. Проект завершился, организации решили деятельность, связанную с образованием и просвещением в области прав человека, продолжать уже самостоятельно. Мы создали свою внутреннюю рассылку и мы поддержали идею, высказанную одним из участников проекта, провести конкурс и посвятить этот конкурс памяти совершенно замечательного человека, погибшего в июле 2004 года в Санкт-Петербурге, памяти Николая Михайловича Геренко. Людмила Алексеева: Николай Михайлович Геренко действительно замечательный человек и погиб он трагически. Он бы одним из лучших экспертов по проблемам фашизма и ксенофобии и не раз выступал с соответствующими экспертными заключениями на судебных процессах по поводу убийств, совершенных на почве расовой или национальной ненависти. Он был застрелен в собственной квартире, как раз после представления в суд соответствующего заключения. Идея конкурса школьных работ на тему "Права человека и противодействие национал-экстремизму" увлекла правозащитников. Во многих регионах это очень болезненная проблема и посвящение такого конкурса памяти Николая Геренко было очень правильным решением. Как все это происходило, Соня? Соня Иванова: Мы пригласили к участию всех желающих. Откликнулось 35 регионов. Мы собрали 630 работ, добрая половина из них была представлена в номинации "Права человека и противодействие национал-экстремизму". Темы, кроме специальной номинации "Противодействие национал-экстремизму", "Право на жизнь" - проблемы смертной казни, проблемы эвтаназии, проблемы абортов, "Война и права человека", "Права ребенка", "Свобода убеждения и вероисповедания" - это наиболее часто встречающиеся темы. В течение мая-июня больше 30 человек виртуального жюри, то есть правозащитников из разных регионов России, отсматривали 100 детских работ, присланных на второй тур. Каждую из этих 100 работ посмотрело не меньше трех экспертов. Среди экспертов были, в том числе и ведущие правозащитники из разных уголков России: Вероника Каткова из Орла, Александр Вихтольд из Хабаровска, Сергей Вальков из Иваново, Варвара Пархоменко из Томска, журналистка Женя Лампадова из Барнаула. То есть у нас было такое российское жюри. Это, не считая тех, кто эти работы отсмотрел в виртуальном режиме до этого. Людмила Алексеева: Какая награда ждала победителей? Соня Иванова: 20 лучшим детям было предложено побывать в международном передвижном образовательном лагере "Гражданин мира". Этот лагерь уже шесть лет проводится под Рязанью, это лагерь-поход и лагерь, где совмещается обучение детей правам человека, различным видам молодежной активности, и отдых. Хотя такое очень условное понятие "отдых". Скорее все, что происходит в лагере, это большой семинар-тренинг, посвященный личностному развитию и включение в тему "Права человека". Людмила Алексеева: Эта работа по организации и проведению конкурса, российским школьникам была оценена по достоинству. К сожалению, не официальными российскими инстанциями, а в Европе. Европейцы, наши соседи по континенту, с большой тревогой отмечают рост ксенофобии в России. Ведь это как заразная болезнь, она распространяется и через границы. Благодаря поддержке из Европы, в следующем году такие школьные конкурсы можно будет продолжить. Эти школьные конкурсы - лучшее противоядие от националистической чумы, распространяющейся по нашей стране и, что самое страшное, захватывающей молодежь. Ведь избиения и убийства людей с неславянской внешностью на улицах наших городов - дело рук молодых людей, уже отравленных ядом национальной ненависти. Конечно, необходимо добиваться привлечения их к ответственности, как это делал Николай Геренко. Однако только судебное преследование недостаточно для избавления от этого позорного явления нашей жизни. Нужно уберечь молодые души от националистической отравы, от расовой и национальной ненависти. Школьные конкурсы на эти темы подталкивают к размышлениям об этом тех, кто способен мыслить, помогают им утвердиться в неприятии презрения и злобы на национальной почве. Соня Иванова из Рязани посвящает этому свою жизнь в память о Николае Геренко. Кристина Горелик: Людмила Алексеева рассказывала о региональных правозащитных конкурсах школьников. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
