Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[05-11-05]
Дорога свободыВедущая Кристина Горелик Тюрьмоград - поселок Двубратский Краснодарского края. Жизнь в мужских колониях строгого режима и в женских колониях - изнутриКристина Горелик: В эфире специальный выпуск программы "Дорога Свободы". От Краснодара до поселка Двубратский - около 60 километров. Тюрьмоград, так называют его сотрудники уголовно-исполнительной системы. Здесь собрано больше половины исправительных учреждений всего Краснодарского края. Два лечебно-исправительных учреждения, одна тюремная туберкулезная больница, колония-поселение, женская колония номер № 3 (сокращенно "тройка") и мужская колония строгого режима № 2 (или "двойка"). Здесь же, в Усть-Лабинском районе, почти достроена еще одна мужская колония строго режима. Сюда перейдет часть заключенных из "Двойки". Колония переполнена, заключенных много, места на всех не хватает. Проезжаем поля Деньковской станицы, Воронежскую станицу, прославившуюся гусиным пухом, сахарный завод города Усть-Лабинска. От Усть-Лабинска до поселка Двубратский - несколько километров. Пока едем - разговариваю с главой Управления исполнения наказания по Краснодарскому краю Михаилом Яровым. Михаил Яров: Двубратский практически создавался вместе с колонией. Когда там было принято решение создать колонию, естественно, где-то должны были жить сотрудники, и градообразующим как раз является второе подразделение, куда мы сейчас направляемся, ИК-2 так называемое, строгого режима.
Это самая большая колония в Краснодарском крае, причем там ЕПКТ есть (единое помещение камерного типа), куда мы свозим злостных нарушителей со всего края. Сейчас уже их нет, но до недавнего времени был особый режим. Сейчас стали суды все меньше и меньше этот вид режима давать, там их единицы остались. То есть колония самая большая. Здесь когда-то было и самое большое в колонии предприятие, которое работало по кооперации, практически полкомбайна мы делали, ростовский "Россельмаш". К сожалению, как и в самом "Россельмаше", упало производство, они забрали практически все свое, остались сейчас голые цеха, пришлось свое производство делать. Если брать в целом весь спецконтингент колонии, тенденция такая: я извиняюсь, понятие "бомж", - очень много таких. Совершает преступления в основном эта категория, которые не одну ходку сделали, у них практически тюрьма - дом родной, так сказать. Это криминальные люди, которые без этого уже жить не могут. Кристина Горелик: В основном, по каким статьям сидят? Михаил Яров: Преобладают кражи, 158-я статья, связанные с наркотиком - 228-я статья, а потом все остальные. Есть убийцы, насильники. То есть весь букет Уголовного кодекса. Вот Двубратский поселок, здесь живет очень много сотрудников. Весь поселок находится сейчас на балансе ИК-2. Где-то в среднем мы тратим для поддержания инфраструктуры этого поселка порядка 7-8 миллионов рублей. Отопление здесь, водоснабжение, электроэнергия - все это за счет колонии. Сейчас с левой стороны посмотрите, это промышленная зона, жилая зона там, где деревья. Последнюю вышку капитальную мы доделаем везде по периметру для сотрудников. Уже на вышках стоят с кондиционерами. Вот это штаб колонии. (Открываются двери, выходим) - Полковник Логвинов. - Товарищ генерал-майор, во время несения службы в карауле происшествий не случилось. Начальник караула лейтенант Андриякин. - Здравствуйте. - Здравия желаю. (Срабатывает сигнализация) Михаил Яров: Это чтобы не занесли ничего. Родственников проверяют, чтобы не занесли ничего. - Под надзором находится 2270 осужденных. Оперативный дежурный майор Власов. Кристина Горелик: Беседую с одним из заместителей начальника колонии № 2 Владимиром Викторовичем. Владимир Викторович: У нас таких уж воровских традиций нет сейчас. Это раньше (я те времена застал, с 1973 года я в этой колонии, вот уже 32 года), раньше еще было такое. - Инспектор, ну-ка давай его сюда. Владимир Викторович: Сейчас такого нет, чтобы притеснения были. Раньше было, а сейчас отходит все. Кристина Горелик: Раньше здесь какая была зона? Владимир Викторович: Знаете, она менялась, эта зона. Здесь были и отрицательные части осужденных, очень много, и положительные, и "красная", можно сказать, была, и "черная" была, и был вор в законе в этой зоне, "Москва", сидел такой, но он умер уже, его нет. "Ростовский" был (кличка "Ростовский"), я сейчас не помню его имя, отчество. На моем веку два их было, которых я хорошо помню. Из известных - Григорян, который... и НТВ достало нас тут за него, приезжало, и все. Вы знаете, вели они себя, я хочу сказать, вот Эдик-"Москва", он был уже в возрасте, пожилой человек, всегда ходил по форме одежды, очень деликатен, аккуратен, поддерживал те еще воровские традиции, когда, знаете, сказал - значит, сделал. Знал, как он должен вести себя. Всегда форма одежды была, бирочка... Кристина Горелик: Слова Владимира Викторовича подтверждают психологи Валера и Анна, работающие в колониях и в следственных изоляторах Краснодарского края. Валера: Если есть те люди, которые в свое время отбывали наказание, еще в татуировках, сейчас же уже татуировки никто не делает, уже это все. Анна: И жаргона нет! Жаргон пропал. Валера: Нет, все погибло. Я скажу так, на сегодняшний день та борьба с развенчанием криминальных традиций и обычаев действует в полный рост. И все то, что раньше было, те 70-е, 80-е годы, ведь это все шло еще с дореволюционных времен - построение именно криминальных традиций. Это феня, на которой разговаривали, ведь никто не знает этого, как оно даже звучало. И вот шесть ступеней традиций Анна: Именно воровские законы. Валера: Вор - это авторитет, например, мошенник - это фраер. Вот эти законы, вот это иерархическая лестница. Ее нет на сегодняшний день, той пирамиды нет, она лопнула. Та уголовная романтика, те традиции, они поломались после Великой Отечественной войны, так как многие осужденные принимали участие в боевых действиях, что противоречит воровским традициям. И когда они возвращались опять в колонию, те воры в законе, их не приняло то общество. Вот этот перелом произошел и все. Кристина Горелик: По их законам нельзя принимать участия в боевых действиях? Валера: Ни в коем случае. Нельзя не только это. Нельзя иметь семью. Если мать пришла в красном платье, он не пойдет даже на встречу к ней, потому красный цвет - это западло. Да, вот так вот. Кристина Горелик: Александр, просивший не называть его фамилию, сейчас на свободе. За свою жизнь отсидел в лагерях в общей сложности 17 лет. Был и в колонии строго режима в поселке Двубратский. Вот что он рассказывает. - А сейчас в "двойке" авторитеты какие-то сидят или нет? Александр: Они там всегда будут сидеть. Кристина Горелик: Что-то я как-то не... Александр: А кто тебе их покажет? Они там есть, присутствуют, они же там всегда. Я их всех знаю, они здесь на воле сейчас. Так они же там не меняются: ты ушел, другого поставили. Это же система. Знаешь, как говорят, в Америке же не может так быть: президент один ушел, а второго не будет, все, что ты хочешь. Кристина Горелик: Мне сказали, что сейчас все-таки немножко изменились законы и так далее, раньше все было и жестче... Александр: Я тебе сейчас просто объясню. Жестче почему было? Все же государство было пролетарское. Система воров - это те же профсоюзы, только низшее звено, "помойку" всю держать в узде. Они были настроены именно на этот лад. Я в 1972 году в первый раз сел, но тогда я за дело сел, действительно, молодой еще был. Меня отвезли в Комсомольск-на-Амуре. И там, в Хабаровске, я встретился с дедами, с Ванино их вывозили, особый режим, деды еще с войны сидели. Я, знаешь, на них как на историю смотрел, рот раззявил. Ну, представляешь, встретить людей, которые в войну взяли в Берлин, а их на Японию кинули. Представляешь, они уже победители, им уже тысячу лет не нужно ничего, и они сидят в Китае там. А там же он тогда еще капиталистический был. Они начали китайцев этих грабить. И вот представляешь, люди рассказывают, слова такие "Смерш" (как раз они ограбили там, смыться не смогли, и их "Смерш" свинтил). И вот их посадили и вот они, представляешь, в 1972 году еще сидели. Вот эти люди - история лагеря. Они ко мне, сынок, то-се, третье-десятое... Я тогда спросил, знаешь, интересно мне про лагерь узнать побольше: а что такое "польские воры"? Они говорят, это когда нам отошла Польша... С Гитлером, помнишь, этот пакт Риббентропа, к нам же Польша отошла, мы же ее забрали вместе с армией и с лагерями. А эта же система одна и та же, она же работает везде, что у вас там авторитеты есть, в Америке, что здесь авторитеты уголовные, просто мягче где-то, поинтереснее. У польских воров было правило, то есть, рыночные отношения были. У них можно было мастером работать, пристроиться где-то шнырем, санитаром, то есть льготные места занять и как бы оттуда руководить. А здесь-то они приехали в пролетарские зоны, где ты должен жестким мужиком быть, а если мастером работаешь -ты холуй уже ментовской, понимаешь? И их вырезали всех. И отсюда пошло название "польский вор", то есть негодяй. Сейчас мы переворачиваемся в то же. Сейчас наши воры - это "польские воры". Мы же в эту систему в рыночную входим, и сейчас идет ломка. Никто же не даст сейчас тебе, вору, пролетарские навыки навязывать бизнесмену. Ему же надо приспособиться к этой системе. То есть вот отсюда все и идет. Плюс еще сейчас стало что? Государство зеков начало страховать. Если раньше непокорных могли тр....ть в задницу, то сейчас уже страховка, администрация же может и отвечать за это все, страховщики могут же спросить очень жестко. Здесь уже совсем другие правила пошли. И все, этот мир начал перекраиваться на этот лад, и вот эта сейчас ломка между старым и новым. Молодежь уже другим, бизнес-языком говорит, а те еще говорят пролетарским. Кристина Горелик: Но это же может быть очень много конфликтных ситуаций из-за этого. Александр: А они и есть, они идут! Ты же видишь по стране что происходит, не видишь, что ли? По этому тоже можно заметить, что государство перестраивается, знаешь, как здорово. Кристина Горелик: Существуют "красные зоны", есть "черные зоны"... Александр: Нет, вот смотри. Как понять слова "красная зона" и "черная зона"? "Черная зона" - это где как раз рулят блатные. Зачем ментам вмешиваться, если их посредники очень удачно работают сами? Зачем в этот механизм влезать? Они только сбоку регулируют его чуть-чуть и все, и там вот так (классно). Но где блатные не справляются, не могут сработать эту систему, тогда им приходиться включаться, здесь уже "красная" зона начинается, здесь они уже своим террором давят все. Там и бл...и, там все, а спасать-то они должны эту систему свою. Как? Они же на белое должны сказать, что это черное, а на черное сказать: белое. Кристина Горелик: А "двойка", какая зона? Александр: Регулируемая. (Смеется). Кристина Горелик: В мужской колонии № 2 перед "локалками", - так называют корпуса их обитатели, толпа заключенных. Подхожу к ним. - Только туда близко не надо подходить - Одну не отпустим. - Говорите. Осужденный: Поближе. А чего бояться? Да нет, мы не кусаемся. Мы же тоже люди, чего нас боятся.
Сергей Сысоев, Осужденный: Можно не личный вопрос... Я здесь, в колонии, третий год нахожусь. Два года назад я сюда приехал, два с половиной года назад, мне сейчас, через месяц, освобождаться, я два года не могу добиться, чтобы мне сделали паспорт. Я сейчас выйду отсюда, у меня паспорта не будет. Там я ни на работу не устроюсь, ничего. - А когда вас забирали, паспорт был? Сергей Сысоев: Был утерян, когда меня забирали. И вот сейчас запрос два года не могут сделать. Вот здесь есть начальник паспортного стола, в колонии, два года я к нему хожу каждый день, каждый день хожу к нему: "ответ не пришел". Вот я сейчас освобождаюсь реально, через 30 дней, что мне делать на свободе? Мне не прописаться, на работу не устроиться. Вы знаете, как у нас без паспорта. А где я буду его там получать, этот паспорт? Нигде. И за что? Кристина Горелик: У кого есть еще проблемы с паспортами? Владимир Головко, Осужденный: Головко Владимир Николаевич, 122-я бригада. Кристина Горелик: То же самое, паспорта нет? Владимир Головко: Да. Уже здесь три раза посылали, ответа нет. Щербиновский район. Осужденный: Эти паспорта куда-то исчезают у нас. Сейчас у нас новые паспорта меняют. Владимир Головко: Просто эта бюрократия уже довела нас всех. Осужденный: Со справкой отсюда выходим, у нас там только справку увидят, нарушил я закон, не нарушил, справку видят, нас обратно сюда. Осужденный: В спецприемник, месяц держат в спецприемнике. Как к нам относятся, вы знаете. Кристина Горелик: У вас тоже нет паспорта? Осужденный: Да, вообще не получал. Сюда обратился, запрос дали и уже где-то года два... Чего они тогда заявление говорили писаь, что паспорта будут давать? Осужденный: Понимаете, они нового образца должны паспорта нам выдать, а мы, когда садились, еще старого образца были. Осужденный: Правовой вопрос идет, понимаете. Осужденный: Куда я сейчас без паспорта? Приду в милицию, скажу, заберите меня обратно в колонию. Осужденный: Да так оно и будет. Кристина Горелик: Больше половины из этих заключенных не имеют паспортов. Стены колонии пропитаны негативной информацией. По словам начальника психологической службы Управления исполнения наказания Натальи Стрельцовой, здесь психология часто превращается в эзотерику, а конфликты между заключенными вспыхивают на пустом месте. Наталья Стрельцова: В колониях, в зонах, в закрытых учреждениях очень много негативной энергетики и негативных чувств, которые мешают и самим осужденным там пребывать, отбывать, и мешают и отвлекают именно сотрудников. Когда человек живет по определенным правилам, живет на воле, так скажем, он действует, как ему хочется, как ему нравится. Когда человек совершил преступление, совершил противоправные меры, его помещают в места с ограниченными возможностями, ограниченно развитие интеллекта, развитие физическое, развитие эмоциональное, духовное ограничивают. И большинство осужденных не соглашаются с тем, что их осудили. Возникает внутриличностный конфликт. Это обиды, агрессия, злость, раздражение. То есть у меня ценность такая - жить свободно и делать то, что я хочу, но меня поместили в такие рамки, я должна или должен делать то, что я не хочу, то, с чем я не согласен, и вот с этим набором чувств негативных человек попадает к нам в колонию. И вот этот внутриличностный конфликт, неврастения развивается, и потом этот конфликт внутриличностный вырастает на уровень межличностного. Кто-то из сотрудников что-то не так сказал, кто-то из осужденных взял зубную щетку или подвинул мои туфли, человек загорается как спичка. И большинство, абсолютно все, очень много людей, которые не согласны, практически все, я еще не видела ни одного осужденного, который бы сказал: "Да, я сел за дело". Всегда все обвиняют кого-то. Это специфика человека, который попадает к нам. Одни люди могут жить по правилам, которые установлены государством, другие люди позволяют себе жить по другим правилам, вседозволенности, по своему какому-то внутреннему пониманию этого мира - я все могу. И вдруг, в учреждении, в ограниченном пространстве получается, что я этого не могу. Я хочу, но я не могу, тем более что не считаю я себя виноватым. И это разрастается как снежный ком. И вот группы осужденных с одними пониманиями, ценностями и интересами, они объединяются и начинаются какие-то конфликты уже межгрупповые, одна группа конфликтует с другой. Потом этот межгрупповой уже выливается в конфликт между осужденными и с сотрудниками. Кристина Горелик: Беседую с начальником колонии строго режима Сергеем Логвиным. Часто бывают конфликтные ситуации? Сергей Логвин: Среди осужденных? Конечно, бывает все. Бывает, один у другого что-то без спроса взял, конечно, будет конфликт. Тут же они годами сидят, сроки от одного года до 25 лет. Может конфликт быть? Сегодня хорошие соседи, а завтра поругались, ну и что... Принимаем меры, естественно, урегулируем, может, одного надо в другой отряд перевести. Если во что-то серьезное уже перерастает, конечно, камеры есть, ШИЗО, ЕПКТ, туда, куда можно изолировать. Кристина Горелик: А между сотрудниками администрации и осужденными? Сергей Логвин: Только служебные взаимоотношения, такого у нас не было, чтобы между сотрудником и осужденным были какие-то неприязненные... Ну, всем красивым не будешь, правильно? Мы от них требуем, чтобы распорядок дня они выполняли. Они, конечно, не все горят желанием это делать, другие курят в неположенном месте. Кажется, элементарно, пойди, покури в месте для курения, а он там не хочет курить, стоит на плацу и курит. Делаешь замечание. Положен ему подъем - поднимись в 6 утра. Отбой в 22, значит, ноги помой и ложись спать. Кристина Горелик: А много таких людей, которые не очень хотят это соблюдать? Сергей Логвин: В колонии, где более двух тысяч человек, конечно, есть такая категория людей, которые содержатся в специальных камерах, те, которые не желают, злостно нарушают режим, установленный распорядок дня, к тем, конечно, мы принимаем меры дисциплинарного воздействия. Кристина Горелик: Штрафной изолятор и единое помещение камерного типа (ЕПКТ) находятся в другом корпусе. Идем туда.
Сергей Логвинов: Вот это штрафной изолятор. Иди сюда, у тебя будут спрашивать два-три вопроса. Ну давай, говори, кто ты, за что? Осужденный: Закурил на плацу. Сергей Логвинов: Кому сколько, говорите. Осужденный: Мне - 15 суток дали. По-разному всем. Кому 15 суток, кому 5. Осужденный: Мне - два месяца. Проспал. - Гуляете? Осужденный: В пять утра нам говорят выходить, но мы не ходим в пять утра. Кристина Горелик: О Едином помещении камерного типа рассказывает замначальника колонии Владимир Викторович. Владимир Викторович: Было принято решение Управлением на базе нашей колонии создать единое помещение камерного типа. То есть все зоны Красноярского края, каждый из начальников колонии имеет право, если этот осужденный у себя в колонии ведет себя негативно, влияет на основную массу осужденных, дестабилизирует обстановку в колонии, имеет массу нарушений (два, три, четыре, пять), отбыл уже по месту отбывания в той или иной колонии в ШИЗО, в том ЕПКТ, он потом направляется сюда к нам на год. Выписывается постановление, управление дает разрешение на этапирование, и к нам они приходят. Кристина Горелик: А что у вас тут такая особая воспитательная работа, что они к вам идут? Владимир Викторович: Дело не в том, что воспитательная работа. Чтобы изолировать, убрать этого осужденного из той колонии, чтобы там обстановку немножко стабилизировать. То есть он действует на основную массу осужденных. Кристина Горелик: А здесь он не дестабилизирует обстановку? Владимир Викторович: Нет. Он в помещении все время содержится, он не выходит, только на прогулку выводят на два часа - все, больше он у нас нигде не общается с осужденными. Вот. И они тут в ЕПКТ находятся целый год. Кристина Горелик: А потом что происходит? Владимир Викторович: По истечению этого срока мы отправляем его опять в ту же колонию, откуда он пришел. Кристина Горелик: И как там, рассказывали ли вам впечатления, он становился другим, что называется, человеком? Владимир Викторович: В основном, нет. И по два раза уже есть, к нам привозят. В основном, нет, большинство возвращается. Сергей Логвинов: Так, внимание, мужики, хотят с вами поговорить. Идите, подходите, общайтесь. Кристина Горелик: На прогулку вы выходите здесь? Осужденный: Утром в пять часов. Кристина Горелик: В пять часов утра? Осужденный: Да. Свежий воздух.
Кристина Горелик: Сколько прогулка длится? Осужденный: Полтора часа. Кристина Горелик: Читать вы здесь можете газеты? Осужденный: Библию читаю. Осужденный: Помогает для души. Осужденный: В такой системе лучше всего Библия. (Звучит церковный женский хор) Сергей Логвинов: Вот когда у нас пасхальная неделя, знаете, Пасха когда, праздник всенародный? Вот тогда здесь лавина, крестный ход делается. Ходят кругом церкви, колокола звенят, гремят, батюшка с ними кадилом машет. Эта профилактика очень полезна, я честно говорю Кристина Горелик: Хорошо, но это для православных... Сергей Логвинов: А для этих... Кристина Горелик: Есть же мусульмане... Сергей Логвинов: Нет, мусульман у нас нет, ваххабитов у нас мало. Есть там у нас такие, что не дай бог... Кристина Горелик: Но есть же мусульмане не ваххабиты все-таки. Что для них? Сергей Логвинов: А для них комната есть молебенная.
(Заходим в церковь) Сергей Логвинов: Наверное, ты веровал до колонии или когда сюда сел? Роман Лежнев, Осужденный: Здесь уже начал. Здесь осознаешь, насколько ты грешен. Бога, когда близко видишь, осознаешь, насколько он чист, насколько ты упал, можно так сказать, тем более здесь, за забором, когда отделяешься от суеты от этой всей, мирские заботы многие отпадают, и здесь есть время подумать. Потому что там, на воле, оно как в вихре, все кружится и некогда задуматься. А здесь... Мне три года, допустим, срок дали, сел и задумался, что ж, уже 27 лет, а что-то не так. А здесь-то, оказывается, вся правда обо всем и содержится. Кристина Горелик: После того, как освободитесь, вы будете свою жизнь с церковью связывать? Роман Лежнев: Обязательно. Я когда нашел, в чем смысл жизни, когда узнал, как можно от этого отказаться? Я понял одну вещь, что нет больше счастья, чем чистая совесть, спокойная совесть, примирение с Богом-создателем. Вот оно, счастье, не в богатстве, хотя и богатство тоже этому способствует. Кристина Горелик: А за что, вас можно спросить, вы попали? Роман Лежнев: Попытка к краже. Меня было, конечно, за что посадить, просто я не попадался. Попался на этом. Я злоупотреблял спиртным. Я в Чечне воевал, после увольнения из армии денег много было, ну и запил я, в общем. Три года пропил так, что докатился до того, что начал уже воровать, докатился вот до тюрьмы. Кристина Горелик: Проехать всего пару километров от мужской колонии строгого режима и уже видны вышки женской колонии № 2. Она создавалась в 30-е годы для жен врагов народа. Сегодня здесь сидят женщины в основном за распространение наркотиков, но есть и такие, кто признан судом виновными в убийствах, изнасилованиях, кражах, финансовых махинациях... Беседую с осужденной Тамарой Савченко. Тамара Савченко: Я арбитражный управляющий, занималась банкротством предприятия. В ходе производства конкурсного по ликвидации предприятия были установлены грубые нарушения при приватизации предприятия, это крупнейшее предприятие в городе Новороссийске. Я сама из Краснодара, работала по новороссийскому предприятию. И я вынуждена была обратиться с заявлением в прокуратуру, указав нарушения в действиях руководства бывшего предприятия. Вот так прокуратура повернула, что оказалась я здесь, а не руководители предприятия. Предприятие я довела до завершения, до ликвидации и, тем не менее, по заявлению бывшего руководителя попала сюда. Кристина Горелик: Сколько вам дали? Тамара Савченко: Три года. Кристина Горелик: Заходим в медсанчасть. Анна Иоева жалуется на отсутствие лекарств. Анна Иоева: Раньше нам можно было таблетки, чтобы родители из дома передавали. Извините, можно спросить, почему нельзя сейчас этого, даже с сертификатом? Элементарно. У меня 10 лет гепатит "С". Я не лечиться сюда приехала, нет, но элементарно, если не могут родители передать тот же аллахол и каросил, почему мне его не могут дать? - Медсанчасть считает, что у нас все есть на сегодняшний день. Анна Иоева: Ну, кроме аспирина нет ничего! - Лекарственные препараты от родственников у нас сейчас разрешены при наличии сертификатов, накладной. Анна Иоева: А нам сказали, что нет. - Кто сказал?
Анна Иоева: Врачи. Врач: Это было временно, просто пока мы решали, как это через бухгалтерию оформлять, сейчас это все принимается. Наличие накладных, сертификатов... - В рядовой аптеке дадут сертификат, накладную? - Да, дается все. Анна Иоева: Я тут была в 2002-2003 году, намного проще было все. Кроме аспирина, зеленку тоже через врача надо выписать. Врач: Зачем вы так говорите? Как это, кроме аспирина ничего нет! Анна Иоева: Элементарно, хлористого три укола не смогли просто дать. - Может быть, вам так хочется, чтобы вам сделали, но есть же медицина, которая знает, что вам надо делать. Анна Иоева: Я пью аспирин месяцами, по 2-3 таблетки в день, потому что кроме него ничего нет. Просто это не лично мой вопрос. Варя, девочка, у нее под 40 была температура, форма 50 у нее (то есть СПИД). Она пришла, ей просто не дали аспирин. Потому что понятно, они не имеют права дать его без врача, а врача нет. - Как, врача нет? Вы обращались? Анна Иоева: Они знают о наших проблемах. Они знают все наши проблемы. Но в пустые двери, извините, стучать? Ну каждый день же не будешь об этом говорить! Кристина Горелик: Уже на улице меня догоняет начальник медсанчасти Ирина Голева, утверждает, что Анна Иоева получает положенное ей лечение Ирина Голева: Иоева Анна Игоревна, которая говорила, что это самое, жаловалась, что кроме аспирина, ничего нет у нас в санчасти. Она состоит на диспансерном учете, у нее опийно-героиновая наркомания второй степени. Лечение регулярно получает. (Показывает медицинскую карту.) Вот последнее лечение назначено было ей по диспансеризации: аминазин, ринит, аспирин. Все это есть. Вот она болела у нас, 9 сентября, лимфаденит паховый. Вот ей кололи хлористый, десульфат натрия кололи. Прокололи ей, анализы взяли. Анализы абсолютно все нормальные, вот повторный осмотр. Поэтому сейчас она пришла, естественно, ей хочется еще продолжить уколы хлористого, потому что она лучше чувствует себя, понимаете, от них. Но это ей не показано на данный момент, потому что это препарат, который по желанию не колется. Естественно, ей прокололи пять дней, сколько нужно и все. По желанию ее обследовали на ВИЧ. Вот, пожалуйста, потому что у нее контакт был, она сама пришла, по желанию, хотя поступила к нам с отрицательным анализом. Пришла, мы провели ей обследование, все, получили результаты отрицательные. Кристина Горелик: А сколько у вас всего наркотически зависимых женщин? Ирина Голева: В принципе на учете у нас 236 на данный момент было, с активными 73, то есть в зависимости от стадии... - Из дома привозят лекарства, их тоже не принимают... Ирина Голева: Нет, они принимаются. Но, понимаете, привозят, например, родственники, а не хватает заявления или не хватает сертификата. Кристина Горелик: Сложная система оформления получается. Ирина Голева: Это несложная система, просто родственники либо не взяли, либо забыли, либо заявление не написали. Сложностей нет. Если все документы есть, сложностей нет никаких. Кристина Горелик: Кто не может много работать, идут плести лукошки или другие товары народного потребления. Такая работа называется "ширпотреб". За нее и платят намного меньше. Мужчины в колонии работают на промзоне или на "бирже", как они ее называют. Это сварочные работы, металлообработка, столярные работы. Женщины в колонии работают в швейном цеху, кто не может - плетет лукошки или вообще не работает. Соответственно, и заработную плату не получает. На руки наличные не выдаются. Все заработанные деньги администрация колонии кладет заключенным на их лицевой счет. При этом из зарплаты вычитают за проживание, за обмундирование, за питание. Если требуется по приговору оплатить иск, деньги тоже удерживаются из этой заработной платы. Получается, если в швейном цеху женщина в среднем зарабатывает около одной тысячи рублей, реально она получит около 250 рублей в месяц. Эти деньги она может послать родственникам или "отовариться в ларьке", который находится на территории колонии. Осужденная: Сколько получаем? Кристина Горелик: Да, на руки. Осужденная: Где-то 150-200 в месяц. Кристина Горелик: Рублей, да? Осужденная: Да, но не на руки. Ходим в ларек и на эту сумму отовариваемся, покупаем то, что нам нужно. Осужденная: Жень, это ты так получаешь, перестань! Осужденная: Что? Ну я 250 получаю, а есть больше, по 300, а есть и по 100 рублей получают. Кристина Горелик: Вы меньше получаете? Осужденная: Да, я 100-150 получаю. Осужденная: Зарплата у нас в зависимости от выполнения нормы выработки и в зависимости от сложности операции. Осужденная: Например, Спецмотористки... Осужденная: да, кто нормально работает... Осужденная: ...получают нормально: 260-270. Я получаю в месяц 250-260, это зависит от процента, сколько я пошью в смену, и какое КТУ у меня выходит за месяц. От КТУ зависит вся зарплата. То есть, кто, как работает, столько получает, естественно. Если она ходит целый день, ничего не делает, она и получит столько, соответственно, 100 там рублей, 120, 150. А кто работает, получает по 200-250. Осужденная: Сдельная оплата труда. То есть мы, соответственно, на выработке своей получаем. Мы работаем по восемь часов, мы получаем соответственно этого. То есть, если она шьет давно и у нее хорошо это получается, она шьет быстро, может и 200 процентов выжать. Тем более, если ты... вот тут прозвучала фраза "нет женщин-исковиков". Я исковик, я плачу иск. Мне нужно работать, хочу я этого или не хочу, но у меня большой достаточно срок, я очень хочу пройти на УДО (условно-доссрочное освобождение) и мне нужно работать и выплачивать иск. Я для этого работаю, чтобы погашать свой иск. Кристина Горелик: А какая сумма у вас по иску? Осужденная: Большая сумма иска. Понимаете, конечно, с 200 рублей нереально платить иск. Но это плюс к УДО. Мы же тут не все тоже сидим "заядлые преступники", тоже по случайности кто-то из нас, кто-то по дурости, кто как попадает, необязательно такой уж закоренелый.
(В швейном цеху) Осужденная: У нас вообще считается элитная бригада. У нас очень дружная и хорошая бригада. Осужденная: Какая там элитная! Осужденная: Нет, я считаю, элитная бригада. В прошлом месяце у меня было 300, потому что я была на больничном, поэтому у меня вышло 300. А так 400. Кристина Горелик: То есть получаете 400 рублей в месяц? Осужденная: Да, 408. Вот у нас норма в день сделать 9 настилов, мы делаем 15, 16. У нас скорость. Мы просто уже давно сидим и у нас скорость, мы гоним, гоним. Кристина Горелик: Сколько вы сидите? Осужденная: Ой, я много сижу. Для меня, я считаю, я много сижу, - два года. Кристина Горелик: А сколько осталось? Осужденная: Еще четыре. Кристина Горелик: Подождите, дайте мне пообщаться с людьми. Ну что же вы меня постоянно дергаете. Дайте, я пообщаюсь! Отхожу от администрации колонии и подхожу к женщинам, стоящим возле корпусов. Рассказывают, что освободиться условно-досрочно (пойти на УДО) очень сложно. Осужденная: Я 18 лет проработала в колхозе. В колхозе у меня был дом, я его построила своими руками. У меня трое детей. Меня посадили, дали 9 лет, забрали все из дома. Запалили дом без меня. У меня был инсульт. Дети, у меня дочке 16 лет было, когда меня забрали. Дите пошло к людям, к соседям, боялася быть дома, была у людей. Сейчас она живет нигде, ну у людей, по квартирам все, дитё. Кристина Горелик: И вам теперь возвращаться по УДО не дают? Осужденная: Нет. У меня был дом, я его строила... - Уже срок УДО подошел, да? Осужденная: Да, у меня срок до УДО. - Для того, чтобы пойти на УДО, вам нужна справка с места жительства, так? Осужденная: Да, с того места жительства. Ждет дите, она одна, некому помочь. Сын старший женат, один и другой. Никто не разбирался, ничего, до сих пор сижу 6 лет. Сижу я за наркотики. Кристина Горелик: Всем есть, куда возвращаться? Осужденная: Мне есть куда возвращаться. Осужденная: У мне нет. Осужденная: А у меня умерла бабушка. Не могу запроса никак добиться, чтобы мне прислали. Я их посылаю, а они не присылают. Осужденная: У меня нету никого, у меня все умерли. Есть дом, есть жилье, все, ребенок здесь, и просто не отпустили по УДО. По положенному УДО не отпускают, потому что много оставляют. Просто не дали уйти человеку. Осужденная: По положенному УДО не уходят люди, почему, неизвестно. Как говорят, то поощрения нет, то-то, то-се, ну, в общем... Осужденная: Поощрение очень тяжело заработать. Кристина Горелик: Тяжело заработать поощрение, да? Осужденная: Да. Осужденная: Да, очень. Осужденная: Кто хочет, тот зарабатывает и поощрения, и по УДО уходит... Осужденная: А так они нерабочие, они больные люди, как они заработают? Осужденная: Вот я больная, куда мне? Осужденная: Да, которые люди рабочие, естественно, они получают поощрение. А если больные люди? А с них тоже требуют, хотя, допустим, не в состоянии человек, больной, гипертоник. Допустим, я в третьей стадии гипертоник, сердечница, у меня был инфаркт. Как я могу заработать себе что-то? Ничего. Кристина Горелик: В женских колониях среди заключенных не существует такой строгой иерархии, как в колониях мужских. Поэтому и говорят все сразу, а не только "авторитеты". В отличие от мужчин, у женщин холодильники в корпусах полупустые - к ним приезжают в основном матери с детьми. Мужья - крайне редко. А у большинства - вообще нет родных, которые смогли бы их навестить. И многим женщинам некуда возвращаться после освобождения. Таких, как Лена, в колонии называют "бывшими мамочками". Несколько месяцев назад ее ребенка забрали из колонии и увезли в обычный детский дом. Ребенку исполнилось 3 года. Лена освобождается в декабре этого года. Но ребенка взять с собой не может - некуда. Лена: В детский дом отвезли. А что делать? Просто родителей нет. Так получается. До трех держат тут и все, больше не держат. А вы что бы сделали? Кристина Горелик: Не знаю. Лена: Выход из положения ваш? Кристина Горелик: Ну, у вас, в принципе, через несколько месяцев есть возможность уже встретиться с ребенком, да? Лена: Дело в том, что некуда. Куда? Некуда забирать его, нет места жительства. Когда место жительства найду, тогда и заберу его. Кристина Горелик: То есть вообще некуда идти? Лена: Нет. Кристина Горелик: А куда пойдете тогда? Лена: Не знаю. Ну два раза я написала в этот детский дом, каждый месяц пишут они мне. Кристина Горелик: Они присылают фотографии? Лена: Да. Я просто знаю, что там, как рассказывают, там живут люди, они говорят, что этот очень хороший детский дом, обеспеченный и спонсоры хорошие там, дети одеты и все. Главное, чтобы не обижали, по-моему. Кристина Горелик: Сейчас в детском доме при женской колонии 57 детей. Когда я приехала, дети спали, решили не будить. Буквально две недели назад здесь родилась маленькая Ангелина. Ее мама отбывает наказание за незаконный сбыт наркотиков. Осужденная: У меня второй ребенок уже. У меня дочке 11 лет, а это вторая девочка у меня, чуть больше двух недель ей. Мы ее Гелей называем. Папа так захотел, чтобы ее так назвали. Кристина Горелик: Папа на свободе у вас? Осужденная: Нет, папа сидит у нас. Два месяца назад... Я в Новочеркасске в тюрьме сидела больше семи месяцев, приехала и здесь родила. А его увезли раньше, и пока не знаю, куда. Но родственники сообщат. Статья 234-ая. Кристина Горелик: У него? Осужденная: И у меня тоже. Мы подельники. Кристина Горелик: А сколько вам еще осталось здесь? Осужденная: У меня три с лишним года. Надеемся, может, что будет, чтобы с детьми домой побыстрее. Потому что дома... Тут условия хорошие для детей, за ними смотрят хорошо, питание - все. Но дома лучше в любом случае. Я не знаю, я, например, ее кормлю грудью. Вообще к груди прикладывают по требованию ребенка, а я не могу, потому что есть распорядок дня, режим содержания. Я не могу ей такую возможность дать. Но она у меня есть - прекрасно. Кристина Горелик: А ночью? Осужденная: Я оставляю ей молоко, нянечки ее докармливают. Я прихожу полдвенадцатого кормить сюда и полшестого утром, я прихожу, конечно, ее кормить, только молоко своим. Кристина Горелик: Беседую с директором Детского дома врачом Светланой Ложниковой. Есть те мамы, кто не приходит к детям, кто отказываются от детей? Светлана Ложникова: У нас, если говорить статистическим языком, у нас два отказных ребенка было в 1999 году и в этом году тоже один ребеночек. Больше у нас случаев не было отказных. В основном или же уходят по УДО, или же, если есть родственная база, есть родственники, они забирают. И если нет ни родственной базы, срок у мамы большой, и мама не отказывается от ребенка, ребенок в детский дом идет. В этом году у нас, как никогда, это, в общем-то, очень большой процент, мы семерых детей уже отдали в детские дома за этот год, еще трое у нас кандидаты на перевод в детские дома. Это связано с чем? Что у мам большой срок, родственной базы нет, от детей они не отказываются, но детей мы можем содержать здесь только до трех лет. Но если ей там год остался до конца срока, до четырех еще максимум мы продержим ребенка. А если у нее еще 5-6 лет срока, то куда? Ребенок идет в детский дом. Кристина Горелик: Как они расстаются со своими детьми? Светлана Ложникова: Какая бы мать не была плохая, все равно для нее это больно, потому что за три года она к нему привязывается. Некоторые есть, которые сказали, "мне, например, с ребенком некуда идти, пусть он лучше идет в детский дом, я устроюсь, а потом я возьму". То есть она это восприняла спокойно. Может быть, внешне спокойно, а как внутри... ведь все по-разному проявляют свои эмоции. Кристина Горелик: Вы отслеживаете судьбу тех детей, которые в детские дома поехали? Светлана Ложникова: На сегодняшний день тех детей, которых мы отвозили в детские дома и которых раньше, в те года, мы отвозили, - все там и остаются. Кристина Горелик: В детских домах все остаются? Светлана Ложникова: Да. Еще ни одного ребенка не забрали. К сожалению, это так. Несмотря на то, что некоторые мамы уже давно освободились. Кристина Горелик: С чем вы это связываете? Светлана Ложникова: Одна мама уже сидит, вторая мама в розыске. С чем можно это связать? С тем, что эти три года, да, кажется, ребенок находится за колючей проволокой. А фактически, может быть, у ребенка тут были лучше условия, чем создала бы мама. Она вышла, и туда же пошла. А забрать уже и желания, и возможностей у нее нет. Чтобы забрать ребенка, ты должна доказать, что ты можешь его обеспечить материально. А если у нее ни жилья нет, ни денег нет, кто ей отдаст ребенка в никуда. Чтобы он пропал? Так он хотя бы у государства находится. Может быть, это неправильно, но, во всяком случае, в данный момент думают о ребенке, а не о матери. Тут он накормлен, в чистоте, в уюте находится...
Хотя детишки маму вспоминают. Даже одна девочка, ей семь лет, она говорит: "У меня была мама Хадя, но теперь у меня будет мама другая, у меня будут две мамы". То есть ребенок помнит... Кристина Горелик: Тюрьмоград, так называют поселок Двубратский Краснодарского края. Как только попадаешь в колонию, начинаешь сам вести себя, как в детском саду, рассказывает Александр, отсидевший в тюрьмах в общей сложности 17 лет. Александр: Ты знаешь, я тебе скажу, что эта система работает очень хорошо. Вот уже когда у меня опыт появился, я сразу же начал все, что я делал на воле, записывать. Потому что я прекрасно понимал, что сейчас организм меня начнет спасать и начнет меня сужать, то есть мысли мои сужает. Я начинаю забывать многое, то есть я превращаюсь в ребенка, который там в песочнице сидит. Я это уже знаю, и я все записываю, что я на воле, бурно, я же разворачиваюсь здесь, на воле: там долги мне кто-то должен, кто-то что-то, работы, схемы... Это ж на воле все бурлит, я тут переписываюсь, расставляю всех... А там я все записываю, потому что знаю заранее, что организм сейчас меня начнет защищать от стрессов, то есть он меня начнет сдавливать. Я начну переходить на мелочные работы, местные, знаешь, я тебе говорю серьезно, организм так умеет защищать себя. Вот, например, ты начинаешь мелочиться, ты начинаешь переходить на граммы вместо килограммов. Передал я тебе 100 граммов чая, ты можешь не полениться, опять найти людей, которых выпустят, и спросить меня через них, например, ты этот чай передавал или не этот? То есть как бы на измене, что пачку поменяют. Ты представляешь? Это же организм начинает это... Вот, например, я сдружился, когда на "пятерке" сидел, на строгом режиме, с субником. Кристина Горелик: Субник - это кто? Александр: Ну, дантист. В зоне же есть дантисты, врачи зубные. Но он же там же офицер. Сейчас вольных много, но тогда же офицеры только были. Капитан внутренней службы. Я подружился с ним. И вот он мне все время говорил, Сашка, вот смотри, иди к окну сюда. А там был второй этаж и плац видно. Он мне всегда говорил: "Вот, смотри, что мы в институте психологию проходили, вот это сильно заметно отсюда. Вот смотри, человек идет, идет, потом резко поворачивается, и пошел в другую сторону. Смотри, наблюдай". Вот он мне, когда сказал, я смотрю, точно, аж смешно. Знаешь, идет, идет, бух, повернулся, и пошел в другую сторону.
Объясняю, когда изнутри. Вот ты идешь, бредешь-то бесцельно, цели-то нет. Ты бродишь. У тебя че - у тебя впереди 10 лет. Какие у тебя цели? У тебя цель есть - 1995 год или цель у тебя есть - свиданка, например. То есть у тебя есть какие-то ориентиры значимые - встреча с матерью произойдет в августе, да? То есть ориентиры есть у тебя. А так-то у тебя день бесцельный. Тебе что надо? - проходить. Вот если ты там договорился с работой, у тебя все нормально, идешь, гуляешь. Потом резко вспомнил, что ты там что-то забыл, повернулся и попер туда, назад. Или там что-то не договорил или кого-то увидел. А со стороны это же смотрится совсем по-другому. Я тебе скажу, организм сильно спасает там, сам организм сжимает тебя. Ты не мыслишь глобально, ты начинаешь, как в коробочке детской, тебя, раз, и ты в песочнице, и играй целый день. И когда со временем я это понял, что это очень здорово, что организм тебя спасает. Потому что если бы ты думал, как бы город захватить, то у тебя просто крыша съехала всего лишь навсего. Или там что-то глобальное. У тебя просто крыша поехала бы, да и все. То есть организм сам тебя спасает. И, знаешь, я замечал даже, вот идут офицеры за зоной, идут, смеются, ну, молодые, отрядники, друг друга пинают. И вот вахту переходят и как будто маски, быц, у них забрала и все. И думаешь, елки-палки, видишь, как, тоже ж приспосабливаются. Кристина Горелик: Вы сразу видите, человек, он сидел в тюрьме или нет? Можете определить? Александр: Особенно блатного. Потому что он же все-таки... Как бы ты ни скрывал, когда маску одел на себя, ты же себя внутри не обдуришь. Ты можешь быть хорошим артистом, но ты же и привыкаешь быть артистом. Тебя уже со сцены выгнали, а ты все играешь. Моментально же видно, что ты в театре проходил, щукинские курсы. (Смеется). Знаешь, ты задала вопрос, таким, как я, очень заметно, кто работает на оперов. Я как орнитолог. Еще не вижу птичку, а по звуку слышу и говорю, эта птичка такая. Почему? Очень заметно, когда человека домашнего кидают в дикую природу, дикие же все равно видят. Даже льва стараются приручить сперва, чтобы выпустить, если он родился в неволе. Вот представь себе, я работаю на опера. Вот он мне ставит задачу, все мои мысли выполнить эту задачу. Но они же расходятся с запахом леса, с травой. Вот мне нужна цель, значит, я топчу траву. А я здесь смотрю со стороны, думаю, по логике вещей ты нормальный человек, ты не должен это делать, понимаешь? То есть я со стороны вижу. Я могу спросить у тебя, сказать, "ты неправильно идешь, там говно", а ты все равно идешь. Я тогда скажу, "ну чего тебе подсказывать, значит, ты знаешь, что делаешь". Вне логики ты действия свои делаешь. Где-то когда нужно в чистую квартиру зайти, туфли же нужно снять, сама ситуация это тебе подсказывает, а ты прешься в туфлях. То есть я моментально думаю, значит, у тебя команда какая-то есть. То есть, есть много нюансов, которые заметны по той ситуации, в которой ты находишься, что ты делаешь что-то не то. Кристина Горелик: В самой колонии не приветствуется много разговаривать с незнакомыми людьми. Осужденный: Тут нельзя много говорить. Вы уехали, ушли, а нам тут сидеть. Многие хотят поговорить, но боятся очень. (-давай, давай, пойдем, пойдем...) Кристина Горелик: Здесь вместо названий - аббревиатуры, вместо имен - инициалы, на дверях вместо фамилий начальников - просто таблички с должностями. Даже вместо заключенных говорят "осужденные" (вернее "осужденные"), видимо, чтобы лишний раз не напоминать себе и другим, что живут и работают в заключении.
Это государство в государстве, здесь свои законы и свои правила поведения, свои традиции, суеверия, легенды и звезды. Те, кто просто посещал тюрьму, говорят, что были "рядом", чтобы не дай бог, не сглазить. А те, кто попал сюда один раз, в большинстве случаев, попадут и второй. Психолог Валера. Валера: Когда он, выходя из наших стен, возвращается к нам обратно, и с ним беседуют, он ссылается чисто на правительство. Он говорит: "Я себя не смог найти. Вот я вышел, я не смог устроиться, на меня смотрели косо. Смотрят в мое прошлое и не хотят меня принимать. Я делаю специально попытку в краже, чтобы опять заехать сюда". Вот и все. В настоящее время у нас нет реабилитационных центров практически, где человек после осуждения может выйти и дальше реабилитироваться. По сути дела он как бы сам себе предоставлен. Если он был кем-то в жизни до тюрьмы, и его знали, он им и становится обратно, после тюрьмы. А если он был никем, как ему стать кем? А если бы он прошел через реабилитационный центр... Он освободился, - да, тут все в мире другое, а ему работу предоставили, вот, работай. И он работает и живет в этом социуме. А так на сегодняшний день процентовка 65-70. Вновь попадают в тюрьму. Одни и те же. Осужденный: Ну че? Я полезу в огород, сорву этот помидор, бабушка крикнет, мне за этот помидор завтра дадут пять лет опять. За один помидор. Чего, не так? Это наша жизнь, вы тоже поймите. За один помидор. И не спросят, что там у меня двое детей дома, разницы не будет. Раз осекся где-то, на какой-то мелочи, теперь постоянно. Дочке куртку купить, металлолом где-то старый поднял - дали два с половиной года. 158-ая, первая, через тридцатую. Что можно добиться, или куда дописаться? Наша жизнь вся так построена. Получается, выходишь и не с чего начать. А дети просят. Это жизнь наша так построена, это наше общество. Может быть, внуки наши что-то да застанут. Может, тюрьмы будут другие, дышать будет легче. Все, может, будет когда-то. Кристина Горелик: И лагерные собаки всегда узнают бывшего заключенного. Александр: Ты обращала внимание, собака лагерная вольного не трогает, идет рядом, а с зеком... Она же на запах, на шмотки реагирует, у нее же нюх зека есть. Я сперва не понимал, думал: что такое? - Вольный заходит, собака даже не гавкает, а вот зек заходит, все, она аж рвет. То есть, какой-то запах, видать, у зека есть, может, на уровне адреналина того же. Может, шмотки воняют, общагой вот этой, ты же живешь в бараках. Может, это. Собака чувствует зека сильно, вольного она никогда не укусит, лагерная собака. Сергей Логвинов: Мы будем понемногу закрывать, тут уже все закрывается. Все. (Двери колонии закрываются) Кристина Горелик: Я благодарю за помощь в организации поездки Федеральную службу исполнения наказания Российской Федерации, Управление исполнения наказания по Краснодарскому краю, а также Общественный совет при министре юстиции России и лично Валерия Борщева (председателя правления Фонда "Социальное партнерство") и Любовь Волкову (президента Фонда "Социальное партнерство"). Общественный благотворительный Фонд "Социальное партнерство" (www.socialpartnership.ru) при поддержке Европейской Комиссии осуществляет контроль за соблюдением прав заключенных на территории России. Другие передачи месяца:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
