Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[25-05-04]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомОбразы войны. Регистрация однополых браков."Книжное обозрение"."Картинки с выставки"Ведущий Александр Генис Александр Генис: Последние дни - и недели - над миром нависли образы войны: сцена обезглавливания молодого американца, снимки иракских заключенных... Эмоциональная сила этих фотографий так велика, что она не может не искажать реальность. Как с горечью говорят по поводу скандала в багдадской тюрьме американские генералы, никто не снимает иракские школы и больницы, которые восстанавливают солдаты союзников. Не зря современные войны справедливо зовут "асимметрическими". Это определение можно отнести и к фотовойне. Однако такова природа нашей видеократической эпохи, которая привыкла доверять лишь тому, что ей показывают. Образы войны сопутствуют сражениям с самого начала фотографической эры. Первой заснятой войной, стала Гражданская, в Америке. За годы этой войны было сделано около миллиона снимков, благодаря которым мир впервые узнал, что такое битва, когда ее изображает не художник, а бесстрастный глаз объектива. Когда в 1862-м годы в Нью-Йорке состоялась первая выставка батальных фотографий, газеты писали о них с ужасом: Диктор: "Очень редко, даже во снах, мы можем представить себе смерть на поле боя. Мы читаем за завтраком списки убитых, но мысли о них растворяются в утреннем кофе. Фотографии же доносят до нас страшную правду войны. Фотограф словно принес трупы солдат к дверям нашего дома". Александр Генис: Переняв эстафету от фотокамеры, телевизор превратил зрителей в свидетелей истории, свершающейся прямо на наших глазах. Такой была война во Вьетнаме, ход которой во многом определял голубой экран. Сегодня пришел черед новой информационной технологии - Интернет, электронная почта, вездесущие цифровые камеры, мобильные видеотелефоны. Вся эта доступная миллионам компьютерная поросль сделала наш мир беспрецедентно прозрачным. Прогресс отменяет секреты, переворачивая попутно пирамиду, в незыблемость которой верили самые мрачные из фантастов. В антиутопии Оруэлла "1984" тоталитарная власть, анонимный Старший Брат, всегда следит за своими поданными с помощью устройства, которому Голышев нашел чудный русский эквивалент - "телекран". Но сегодня, - говорит директор Института будущего Пол Сафро, - это предсказание сбылось прямо противоположным образом: Диктор: "Не только власть наблюдает за нами, но и мы за властью. Младший брат обзавелся телефоном с камерой, чтобы следить за Старшим. Нравится это власти или нет, но она должна действовать в мире, ставшем прозрачном". Александр Генис: Правила жизни в этих условиях еще только складываются, но информационный взрыв, подготовленный демократической по своей сути технической революцией, уже решительно вмешивается в сегодняшнюю политику. Об этом корреспондент "Американского часа" Владимир Морозов беседует с деканом факультета журналистики Нью-Йоркского университета Джеем Розеном. Владимир Морозов: Меняет ли информационная революция ситуацию в тоталитарных, авторитарных странах, например, на Кубе, в Китае? Джей Розен: Это зависит от того, обладают ли жители этих стран доступом к необходимой технологии. Например, власти Китая значительно ограничили для своих граждан возможности пользования Интернетом. Доступ ко многим сайтам закрыт, программы-шпионы сообщают властям о том, что делает тот или иной человек со своим компьютером. Кроме того, в авторитарных и тоталитарных странах большинство людей, как правило, очень бедны, им просто не на что купить видеокамеру, компьютер, завести Интернет. Владимир Морозов: Я помню, как в Советском Союзе мы слушали западные голоса. Покупали хороший приемник, иногда к нему делали приставку для того, чтобы отделаться от глушения... Джей Розен: Да, люди в России слушали Радио Свободная Европа и Радио Свобода и другие западные радиостанции. Но передача информации из России на Запад была полностью в руках властей. Сами россияне не могли вести свободное от цензуры и партийного контроля вещание на Запад. Пока китайские власти умудряются осуществлять такой же, если не более жесткий контроль над пользованием Интернета. Но полицейскому государству все труднее бороться с современной технологией. Оно не способно осуществлять тотальный контроль над средствами массовой информации, как во времена холодной войны. Это больше невозможно. Например, если кубинские власти подавляют массовый протест населения, кто-то может снять это на видеокамеру и с помощью Интернета переслать кому-то из кубинцев, живущих во Флориде. И уже оттуда снимки могут попасть в средства массовой информации развитых стран. Владимир Морозов: Профессор Розен, насколько опасно распространение фальшивых видеообразов? Джей Розен: Это давняя проблема - манипуляция информацией, ее подделка и фабрикация. У людей сегодня все больше цифровых камер, изображение можно редактировать на экране компьютера, и угроза такой фальсификации стремительно возрастает. Широкой публике надо об этом постоянно помнить. Видеоинформация, видеообразы стали политическим оружием, и все об этом знают. Владимир Морозов: Мистер Розен, как влияют видеообразы на сегодняшнюю политику Америки? Джей Розен: Снимки, на которых мы видим издевательства над заключенными в военной тюрьме в Ираке, уже оказали огромное влияние на американскую политику. Ведь цель войны в Ираке - не только сломить военную машину противника. Это оказалось довольно простым и быстрым делом. Основная задача войны - завоевать сердца и умы иракцев. Доказать мусульманам Ближнего Востока, европейцам и вообще всему миру, что у американцев самые лучшие намерения. Что мы - мирная демократическая страна, армия которой вовсе не склонна к жестокости. Но после снимков, сделанных в тюрьме и показанных всему миру, это гораздо труднее сделать. Белому Дому приходится извиняться, вести расследование, перестраивать систему военных тюрем. Так что эти снимки имели колоссальный эффект. Владимир Морозов: А каков эффект информационного запугивания? Например, террористы показали по Интернету, как они обезглавили американца... Джей Розен: Возможно, террористы в дальнейшем прибегнут и к этому методу. Они готовы на все и отлично понимают, как теракты и видеообразы могут повлиять на политику западных стран и на и настроение их граждан. Зверская расправа с американцем Ником Бергом - это не просто убийство и преступление. Это еще и массовый террор: попытка запугать как можно больше людей. Ведь убийство было снято на видео и передано на весь мир по Интернету. Александр Генис: Регистрация однополых браков в Массачусетсе вызвала такую полемическую бурю в Америке, что она неизбежно скажется и на ходе предвыборной кампании. (Буш, как известно, уже предложил принять поправку к Конституции, запрещающую такую практику). Казалось бы, в это трудное время у страны есть более насущные проблемы. Однако вопрос о легализации гомосексуальных браков разросся в такую острую нравственную, религиозную и правовую дилемму, что она разделила Америку, как, скажем, в вопросе об абортах, примерно поровну. Позиции обеих сторон опираются на историю, начиная, что примечательно, с естественной истории. Диктор: Биологи подсчитали, что гомосексуализм встречается среди 450 видов животных. От любвеобильных и сплошь бисексуальных обезьян бонобо до морских чаек, 15 % которых образуют однополые пары. Александр Генис: Этот факт, получивший широкую известность в связи с нынешними спорами о легализации однополых браков, многих убеждает в том, что гомосексуализм не прихоть, не грех и не порок, а естественная флюктуация, с которой бессмысленно бороться и которую преступно запрещать. Однако у этого аргумента есть и обратная сторона: человек - не только животное, и законы нам диктует не природа, а общество. Другой аргумент сторонников однополых союзов опирается на американскую историю борьбы за равноправия. Диктор: В Х1Х веке, уже после Гражданской войны, во многих штатах были запрещены браки между людьми разных рас. Законодатели при этом ссылались на естественный ход вещей. Бог, - говорили они, - специально разделил расы по континентам, чтобы не допустить их смешения. Александр Генис: Не так же абсурдно звучат аргумент сегодняшних противников гомосексуальных браков? Нет, не так, - отвечают двое чикагских ученых, Дона Браунинг и Элизабет Марго, во взвешенной статье из "Нью-Йорк Таймс": Диктор: Дело в том, что мы вообще не можем ссылаться на прецедент, ибо его, прецедента, нету. Легализация подобных союзов опасна, так как она ведет к пересмотру самого института брака. С Аристотеля, с римского и германского права целью брака считалась не любовь, а семья, со всеми ее аспектами - социальным, имущественным, демографическим, юридическим. Александр Генис: Однополые браки упраздняют все эти стороны супружества, заменяя их лишь чувствами, сексуальной жизнью. Мы, - говорят авторы этой призывающей к осторожности статьи, - не знаем, к чему это приведет, просто потому, что у человечества нет соответствующего опыта. Но и эта, надо признать, трезвая позиция, конечно, не разрешила спора. Продолжить его я попросил обозревателя "Американского часа" Бориса Михайловича Парамонова. Борис Парамонов: Проблема, подвергаемая сейчас такому страстному обсуждению, отнюдь не столь нова. Можно сказать, что она стара как мир. Стоило бы вспомнить литературу вопроса - и тогда всё или почти всё станет на свои места. Я не хочу обсуждать историю брака как социального института и разные его формы в разных культурах. Брак - дело, конечно, интересное, но половые отношения - еще интересней. И вот на что бы я обратил внимание в первую очередь, коли уж у нас на повестке дня такая животрепещущая тема. Достаточно взять в руки любую книгу из цикла популярной психологии - Кэмбелла можно смело рекомендовать, - и вы убедитесь, что мифический образ матери-девственницы существовал буквально у всех народов, во всех мировых мифологиях. Даже у эвенков в их чумах. Так что христианство никакими приоритетами в этом деле не обладает. Ларчик просто открывался. У первобытных народов представление о половых отношениях долгое время было отделено от производительного цикла родов. Роды не связывались с активностью мужского партнера. Отсюда превращение женщины-матери в мифическую фигуру, способную, так сказать, к партеногенезу. И когда мы вспоминаем об этом интересном сюжете из истории человечества, нынешние дрязги или, если угодно, страсти кажутся чем-то не заслуживающим серьезного внимания. Ну, а дальнейшее по этому поводу - исключительно история брака и семьи со всеми ее причудами. Был, незачем скрывать, период, когда половая жизнь намертво скрепилась с институтом брака и семьи, считалась оправданной исключительно как средство деторождения. Вершина соответствующего периода - буржуазная викторианская культура. У Льва Толстого в "Крейцеровой сонате" по этому поводу много интересного можно прочесть. Да даже и у Энгельса, то ли сказавшего, то ли повторившего чей-то трюизм: насчет проституции, служащей компенсацией трезвому буржуазному браку. Ну, а если викторианская буржуазность в сексуальной своей ипостаси вас никак не интересует - сходите на нынешнюю выставку в Музее Метрополитен. Называется выставка "Опасные связи" - по знаменитому роману Шодерло де Лакло. Кстати, и роман прочитайте, если еще не читали: замечательная книга, куда лучше "Манон Леско". Какое все это имеет отношение к однополым бракам? Прямое. Произошел очередной виток исторической спирали, и деторождение снова отделилось от секса. А ребенка сейчас можно вырастить и в пробирке. Не говоря уже о том, какие поистине апокалиптические возможности открывает клонирование. Резюмирую: нынешний ажиотаж вокруг однополых браков - много шума из ничего. Учитывая, опять-таки, многовековую историю сексуальных институций человечества. Или, как говорили бабки классической русской литературы, - стерпится-слюбится. Александр Генис: Об "Опасных связях" (в данном случае я имею в виду выставку в Метрополитен, которую упоминал Парамонов), мы поговорим во второй половине нашей программы, а сейчас я хочу добавить к сказанному несколько слов. Должен признаться, что меня в этом вопросе больше всего интересует не правота одной из сторон, а сама интенсивность полемики. В конце концов, гомосексуалисты составляют не больше трех процентов населения страны. Меньше в Америке только атеистов. И все же, однополая любовь вынуждает определить свое отношение к страсти, до которой большинству нет никакого дела. Возможно, ответ в том, что своим существованием однополая любовь всем бросает вызов. Мы - рабы безразличного инстинкта размножения. Гомосексуализм же позволяет игнорировать биологическую природу будущего, заменив его пристальным вниманием к настоящему. Может быть, отсюда повышенная плотность культуры, которой отмечены гомосексуальные районы Нью-Йорка, Сан-Франциско, или, что сегодня особенно актуально - массачусетского Провинстауна, главного гомосексуального курорта Америки, где в эти уже теплые дни бурно отмечают свою победу сторонники однополой любви обоего пола. Я хорошо знаю это чудное местечко на Тресковом мысе, правда, по другой причине - грибов здесь много. В определенном смысле Провинстаун, как всякое исключение из правил, - экспериментальная делянка. В остальной Америке ущемленное сексуальное меньшинство, понимая, что мы всегда о нем помним, черпает силу и бодрость, чтобы считать обиды, лелея изгойство. В Провинстауне, где гомосексуалисты составляют подавляющее большинство, особенно летом, доска переворачивается. Дурачась и кривляясь, отпущенный на волю город жизнерадостно демонстрирует свою половую ориентацию. Здешние бестселлеры - Сафо и Кавафис. Местный, кстати, очень неплохой театр ставит одного Уайльда. И все же, Провинстаун не считает редких гетеросексуальных пришельцев чужим и лишним. Он относится к ним с молчаливой терпимостью, от которой невольно ежишься, понимая, как трудно быть другим. Однажды мне довелось в этом убедиться, когда, переночевав в тихом семейном отеле с томным названием "Эллада", я вышел в кафе за газетой. В ранний час посетителей было немного, но те, что были, производили неизгладимое впечатление. Один, с лицом профессора, сидел на высоком стуле, скрестив обтянутые ажурными чулками волосатые ноги. Другой красовался в кожаной юбке. Хозяин обходился плавками и париком под Анжелу Дэвис. Стараясь глядеть прямо перед собой, я заказал кофе и прислушался к беседе. Речь шла о бирже, политике и бейсболе. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: В возрасте 90 лет, после продолжительной болезни умер преподобный Гейт Маус Мур. Легенда блюза, он родился в 1913 году в штате Канзас. Тогда еще его звали Арнольдом Дуайт Муром. В 16 лет он убежал из дома, чтобы выступать в блюзовых клубах, где и получил кличку Гейт Маус - рот, как подворотня. За громкий и гулкий голос. Единственный выживший после печально знаменитого пожара в надчерском Ритм-клубе, Гейт Маус Мур выступал с лучшими оркестрами своего времени и к 40-м годам стал одним из самых знаменитых блюзменов Америки . Муру выпала честь первым из блюзовых музыкантов петь на сцене Карнеги Холла. В 1949 году, выступая в Чикаго, он, неожиданно для себя и зала запел госпел. С тех пор Мур ушел со сцены, чтобы стать проповедником. До последнего дня он исполнял должность пастора. Более известный сегодня среди музыкантов, чем слушателей, Гейт Майс Мур повлиял на развитие многих метров блюза, включая самого Би Би Кинга. Его хорошо узнаваемую, слегка аритмичную манеру исполнения и незаметный переход от пения к речитативу часто дополняло тонкое чувство юмора. Об этом свидетельствует эта замечательная, недавно найденная песня, где Мур по ходу дела обыгрывает названия знаменитых песен того времени. "Я дал бы это тебе". Александр Генис: Вторую половину "Американского часа" откроет "Книжное обозрение" Марины Ефимовой. Марина Ефимова: Макс, герой романа Эндрю Грира "Исповедь Макса Тиволи", рождается шестидесятилетним и выглядит, как престарелый гном. Взрослея, он молодеет, а в 60 лет играет с малышами в песочнице. В рецензии на роман Грира Джон Апдайк пишет: Диктор: "Подобно Прусту, Грир видит жизнь как ссылку из реальности в одиночество, как изменчивый набор дивных миражей, которые может запечатлеть лишь гениальное перо". Марина Ефимова: 33-летний Грир, написавший всего два романа, был потрясен сравнением мэтра: "Боже! - воскликнул он, - Пруст и Грир через запятую?!" - и просиял. В романе много культурного багажа: немолодой герой увлекается девочкой (с реверансом автора в сторону Набокова.) Умный прием с обратным движением героя сам автор приписывает Фитцджералду, а до него - Сэмюэлю Батлеру, чей персонаж (волшебник Мерлин) тоже с годами молодеет. "Меня сделала писателем, - признается Грир, - аккумуляция влияний". Но не всех влияний: в университете Brown University профессор Роберт Кувер учил студента Грира писать как угодно, лишь бы не традиционным повествованием. И Грир 10 лет безуспешно создавал "модернистскую прозу". 200-ми рассказами позже, только из противоречия, он написал вызывающе традиционный повествовательный рассказ "Приходи ко мне жить". Его сразу принял литературный журнал. И роман "Исповедь Макса Тиволи" (завоевавший не только читателя, но и критиков ранга Апдайка), открывается обаятельно простым предложением: "Каждый из нас - чья-то любовь всей жизни"... Представляя Эндрю Грира на презентации его романа в нью-йоркском магазине Стрэнд, писатель Питер Кэри сказал: Диктор: "Настоящая смелость автора не в том, что он изображает человека, идущего по жизни задом наперед, а в том, что он не боится эмоций. Он даже может заставить вас плакать над книгой". Марина Ефимова: Лауреат Пулитцеровской премии историк Уолтер МакДугал открывает свою новую книгу "Свобода - за следующим поворотом" шокирующим утверждением: Диктор: "Создание Соединенных Штатов Америки - главное событие последних четырёхсот лет. Представьте себе, что Летучий Голландец прилетает сейчас из своего 1600 г. Он легко сможет узнать Китай, Японию, Индию, Россию, исламские страны, Южную Америку и Европу. Но не Северную Америку, которая в 1607 году была пустынной глушью, а сейчас стала самой мощной, богатой и динамичной цивилизацией в мире". Марина Ефимова: "Это утверждение, - пишет рецензент книги проф. Гордон Вуд, - вызов нынешним американским историкам, которые считают такие концепции высокомерными. "Еxсeptionalism" - т.е. идея исключительности - запрещенное слово в академическом мире". Дальше - больше: МакДугал берет на себя смелость описать "американский национальный характер" - еще более запретное понятие. (Сейчас университетские историки даже утверждают, что и национальной истории не существует - только микроистории отдельных групп, личностей и событий). МакДугалу такое малодушие незнакомо. Другое дело, что не всякий американец согласится на предлагаемый ему национальный характер. Диктор: "Американец склонен к бешеной деятельности без четких моральных ограничений. В нашем языке - 200 синонимов к слову "надувательство". Но это не потому, что мы хуже других, а потому что мы всегда имели больше возможностей осуществлять свои амбиции - правдами и неправдами. Средний американец заботится не о том, "хорошо ли это для страны... или для общества, или для человечества", а только "хорошо ли это для него". Конечно, идеалисты и альтруисты всегда были в Америке, и соотечественники их охотно восхваляли, не оставляя горячей заботы о собственной выгоде". Марина Ефимова: "Плата за этот бешеный динамизм была высокой", - пишет рецензент книги профессор Вуд, - и МакДугал, как все историки, честно описывает последствия, включая уничтожение индейцев (погибших, правда, в основном, от эпидемий), рабство, разорение мелких бизнесов, эксплуатацию рабочих. Однако в отличие от других историков, МакДугал не ставит перед этими действиями ни знака "плюс" ни знака "минус". Взяточничество, закулисные сделки, спекуляцию землей он принимает как естественные последствия "беспрецедентной индивидуальной свободы американца". Больше всего шокирует рецензента вывод МакДугала о том, что никакие изменения в обществе, произошедшие за последние три века, не изменили американца: "Я не знаю, - признается МакДугал, - никакого другого значения слова МОДЕРНИЗМ помимо временного". "Тем самым, - возмущенно пишет проф. Вуд, - МакДугал превращает все наши нынешние ценности и институты в иллюзию, которой мы прикрываем свою неприглядную энергию. Не слишком ли далеко он зашел в своем реализме?" Концепция американского характера, представленная Уолтером МакДугалом в книге "Свобода - за следующим поворотом", мне кажется неубедительной по другой причине: какой же личной выгодой можно объяснить участие тысяч американцев в четырехлетней Гражданской войне в течение 4-х лет? И сотен тысяч во Второй Мировой войне (когда одни дрались, а другие оставались дома и богатели)? Мне кажется, что как раньше, так и сейчас, "идеалисты и альтруисты" (которым Уолтер МакДугал отводит такую маленькую роль) создавали и создают в Америке тот необходимый нравственный баланс, без которого не могло бы существовать ни одно свободное общество. Марина Ефимова: В книге Эдмондса и Эйдинова "Бобби Фишер идет на войну" описана история самого знаменитого матча американского шахматиста Бобби Фишера с тогдашним чемпионом мира Борисом Спасским в Рейкьявике в 1972 г. Особенность этого поединка была в том, что за ним следил весь мир, потому что это была дуэль двух интеллектуалов-гладиаторов, за плечами которых стояли два враждующих мира: Соединенные Штаты и Советский Союз. Книга журналистов Эдмондса и Эйдинова подробно описывает исторические реалии, рассказывает западному читателю, до какой степени были политизированы шахматы в Советском Союзе и приводит малоизвестные факты. Например, о том, как кагебешники везли в Москву на анализ апельсиновый сок, чтобы проверить, не был ли Спасский отравлен. "Однако главная нелепость ситуации состояла в том, - пишет в рецензии на книгу редактор журнала Commentary Габриэль Шёнфилд, - что оба шахматиста ни в коей мере не представляли два стоявших за ними мира: Диктор: "35-летний Борис Спасский был аутсайдером в советской элите - беспартийным интеллигентом, отказавшимся даже подписать петицию в защиту коммунистки Анджелы Дэвис. Что касается 29-летнего Бобби Фишера, то он вообще никогда никого не представлял, кроме себя". Марина Ефимова: "Их матч, - пишет другой рецензент, критик Лев Гроссман, - был поединком интеллигентного, чувствительного, находящегося под бдительной стражей Спасского с диким, грубым, вольным, непредсказуемым гением, который опоздал на матч, капризничал, заставлял менять стол, стул, приглушать звуки. Они были как боксеры разных весовых категорий. Конечно, Фишер съел Спасского живьём". В 72-м году президент Международной шахматной федерации сказал, что революционные ходы Фишера в этом матче дали шахматной игре новую жизнь. И именно этого обидно не хватает в книге "Бобби Фишер идет на войну" - там не показана драма самой этой шахматной партии. "Это все равно, что обсуждать кулинарные рецепты, - пишет Шёнфилд, - не попробовав ни одного блюда". Несмотря на гений Бобби Фишера, не исключено, что именно он отвадил от международных шахматных матчей широкую публику - подобно тому, как грубая игра отвадила многих от хоккея, который в 60-х был увлечением миллионов зрителей. Может быть, поэтому (как отметили все журналисты) после матча в Рейкьявике зрители в зале громче аплодировали не новому чемпиону мира Бобби Фишеру, а его проигравшему сопернику Борису Спасскому. Александр Генис: На этот раз мы решили добавить к "Книжному обозрению" Марины репортаж специального корреспондента "Американского часа" Рай Вайль, которая расскажет нам о том, что читают в самом русском районе Нью-Йорка - Брайтон-Бич. Рая Вайль: Когда я приехала в Америку, а было это почти четверть века назад, на Брайтон Бич был один книжный магазин "Черное море". Сейчас их больше дюжины. Самые большие - книжный дом "Москва" и "Санкт-Петербург". За книгами сюда приезжают со всего Нью-Йорка. Выбор действительно огромный, на все вкусы. И покупателей достаточно. Что они сегодня купили? Голос: Купила Лидию Чарскую. "Княжна Джаваха". Это когда-то была запрещенная писательница. Решила почитать. Купила Людмилу Улицкую " Первый и последние дни". Еще люблю детективы - Фридрих Незнанский. Юрий Нагибин "Остров любви". Второй голос: Это о духовных практиках, изотерика, никакой художественной литературы. Изотерика, квантовая физика. Чужую реальность на себя не одеваем через художественную литературу."Тайная история дипломатии Ватикана", "Шок и трепет. Война в Ираке". Рая Вайль: Лично я больше люблю магазин "Белые ночи". Он хоть и небольшой, но всегда все есть, от периодики до редких изданий. Да и атмосфера здесь соответствующая. Совладелец "Белых ночей" Николай Меклер - известный книжник, всегда на посту. И подскажет, и посоветует, и расскажет. Вот к нему-то и обращаюсь с вопросами. Насколько совпадают списки бестселлеров в Москве и в Нью-Йорке? Николай Меклер: Практически полностью совпадают. Я думаю, что многие наши покупатели постоянно общаются со своими знакомыми, друзьями и родственниками в России, что-то обсуждают. В общем, мнения совпадают - Акунин, Маринина. Акунин привлекает людей тем, что он прекрасный стилист, прекрасно владеет русским языком. И его книги, его фразы легко и с интересом читаются. Маринина является любимой писательницей для женщин, потому что ее главная героиня Настасья Каменская - это мечта любой женщины. Очень хорошо покупаются и читаются и другие женщины-авторы детективных романов - Донцова, Дашкова, Поякова, Серова. А вообще их очень много и каждый находит для себя любимого автора. В Америке для эмигранта жизнь достаточно трудная, и человеку хочется окунуться в свою прежнюю русскую жизнь и читать на родном русском языке, и читать то, что его отвлекает от многочисленных сложностей и забот. Поэтому основным спросом пользуется легкая и развлекательная литература. Среди русской эмиграции много интеллигентных людей, которые воспитаны на классической литературе и по-прежнему любят ее и читают. Сейчас очень много классики покупает молодежь, которая учится в университетах и выбирает в качестве второго языка русский. По их программе им требуется читать вполне серьезную классику, как, например, Булгакова, Набокова, Чехова, Гоголя. Спрос на книги Довлатова несколько упал, но я думаю, что это объясняется тем, что практически в каждой читающей семье есть большинство его произведений. Классику много покупают, но в основном современных иностранных авторов. Латиноамериканских - Борхеса, Маркеса. Европейских - Павич, Кундера. Вообще нужно сказать, что русскоязычная публика достаточно интеллигентна и разностороння. Я в этом бизнесе 14 лет и благодаря интересу к литературе самого широкого профиля наш бизнес держится на коне. Александр Генис: Сегодня в нашей традиционной рубрике "Картинки с выставки" "Американский час" познакомит слушателей с одной из самых модных выставок летнего Нью-Йорка. Музей Метрополитен открыл выставку, которую нельзя не полюбить уже потому, что она cама посвящена любви - к прекрасным дамам, учтивым нравам и нарядному искусству. Ее назвали по знаменитому роману, ставшему целым рядом популярных фильмов, - "Опасные связи". С помощью костюмов, мебели и безделушек кураторы музея рассказывают о непревзойденной по элегантности предреволюционной Франции - эпохе Людовика 15-го и мадам Помпадур, легкомыслия и педантизма, безбожия и красоты, всеобщего закона и бездумной прихоти. Я пристрастился к этому совсем уж чужому нам времени лишь тогда, когда обнаружил в нем забытые в 20-м, но актуальные в 21-м столетии достоинства. 18-й век - первая примерка глобализации - объединил Запад своим универсальным вкусом, сделавшим все страны Европы неотличимыми друг от друга. Когда я читал бесконечные и, честно говоря, скучные мемуары Казановы, меня поразило, что великий авантюрист объездил весь цивилизованный мир, ни разу не споткнувшись о национальные особенности. Он всюду чувствовал себя, как дома - от столичного Парижа до моей провинциальной Риги, узнать которую мне в его писаниях так и не удалось. Как в сегодняшнем интернациональном молле, Европа была бескомпромиссным космополитом. Она говорила на одном языке - рококо, поклонялась одной богине - Венере. От этой странной эпохи до нас, кажется, ничего не дошло, кроме, конечно, самой цивилизации, которую и придумал, и окрестил 18-й век. Забираясь в его шелковые потроха, мы находим в них драгоценную игрушку, ставшую тем, что теперь зовется Западом, давно, впрочем, распространившимся на все четыре стороны света. В 18-м веке цивилизация была еще совсем хрупкой причудой, занимавшей лишь ту тонкую прослойку (меньше 1%), которая могла себе позволить предельно усложнить жизнь, лишив ее всего естественного. Природа и культура словно поменялись местами. Регулярный дворцовый парк стал торжеством геометрии, зато интерьер превратился в лес чудес. Снаружи все подчинялось расчету и логике, внутри правил криволинейный произвол. Обольщенная краснодеревщиками натура ластилась сладострастными изгибами. Письменный стол подражал раковине, книжный шкаф обвивали лианы, столы росли из ковра, по которому разбегались стулья на паучьих ножках. Всю эту деревянную флору и фауну пышно, как мох камни, покрывало золото, растущее на стенах, шкафах и канделябрах. Французы не жалели драгоценного металла, предпочитая держать национальный золотой запас не в тупых кирпичах, а отливать из него обеденные сервизы. Художники ответили на вызов роскоши тем, что заменили высокое искусство прикладным - не снижая стандарты. Низойдя с неба на паркет, музы стали домашними, ручными. Главная черта этой эстетики - тактильность. Богатые ткани, экзотическое дерево, полупрозрачный севрский фарфор ждали прикосновения, как обнаженные красавицы Буше и одетые - Фрагонара. Однако в музее, лишенные живительного контакта с телом, вещи эти стали немым антиквариатом. Еще сто лет назад Метрополитен завалил им свои самые скучные залы. Чтобы оживить эти непременные в каждой столице дворцовые апартаменты, выставка запустила в них, как золотых рыбок в аквариум, женщин. Разодетые манекены, наряженные в бесценные платья уникального Института костюма, разменяли большую парадную Историю на множество мелких историй - сплетней, анекдотов, романов, одним из которых и был написанный в далеком 18-м веке с экзистенциальной тревогой и экспрессионистской выразительностью опус Шадерло де Лакло "Опасные связи". Женщина была в центре рождающейся цивилизации и рифмовалась с ней. Галантность - томная задержка перед развязкой, которая преображает жизнь в ритуал, нас - в кавалеров, дам - в архитектурные излишества. Лучший экспонат выставки представляет стоящего на стремянке куафюра, завершающего прическу, напоминающую игривую, как все в то время, колокольню. Нигде и никогда женщины, да и мужчины, не одевались так сложно, дорого и красиво, что в конечном результате они теряли сходство с людьми. Силуэт правильно наряженной дамы повторял очертания парусного корабля. Корму изображала юбка, натянутая на фижмы (каркас из ивовых прутьев или китового уса). В таком платье дама могла пройти в дверь только боком, сесть только на диван и ходить только павой, причем - недалеко. Стреножив свой царственный гарем, 18-й век не уставал любоваться его парниковой прелестью. Став шедевром декоративного искусства, женщина наконец оказалась тем, чем, что бы ни говорили феминистки, всегда мечтала быть - бесценным трофеем, венцом творения, драгоценной игрушкой. Подстраиваясь под нее, окружающее приобретало женственность и уменьшалось в размерах - охотничьи псы, скажем, сократились до комнатных пекинезов. Роскошный обиход этого кукольного дома соответствовал и форме, и сущности главной игрушки эпохи - самой цивилизации. Прежде чем стать собою, она должна была обратить взрослых в детей, поддающихся педагогическому гению просветителей. Они ведь искренне верили, что всех можно научить всему: когда грамотных будет больше половины, всякий народ создаст себе мудрые законы неизбежной утопии. Долгий опыт разочарования, открывшийся Французской революцией, сдал эти наивные идеи в архив истории. Но в глубине души мы сохраняем верность старой мечте хорошего садовника: цивилизацию, что растет на удобренной разумом и конституцией грядке, можно пересадить на любую почву, например - иракскую. Как обычно, мой рассказ о выставке проиллюстрирует музыкальные опусы, подобранные Соломоном Волковым. Наверное, Соломон, на этот раз сложность была в лишь в отборе. Дореволюционная Франция была ведь очень музыкальной эпохой. Я как-то читал, что тогда каждая женщина в стране, кроме, конечно, крестьянок, обязана была уметь играть на клавесине. Соломон Волков: Вероятно, поэтому я и избрал в качестве музыкального примера для нашей передачи величайшего клавесиниста той эпохи Франсуа Куперена, которого так и именовали - Франсуа Великий. Куперен был действительно самым знаменитым придворным клавесинистом, а также и органистом, при дворе короля. И типичным представителем стиля рококо. Он сочинял изящные безделушки. И можно себе вообразить Куперена в парике, в камзоле, разукрашенного и раздушенного, наигрывающего свои изящные и очень острые вещицы. Когда мы говорим о рококо, то представляется что-то жеманное. А скажем, Куперен, был острым жанристом. И вот я хотел бы показать в качестве примера кусочек из его сюиты для клавесина, изображающий бал масок. Все эти персонажи - это маски домино. Первый персонаж - невинность, в какой-то невиданной маске, в которой ничего не видно, стыдливость в розовой маске, за ней следует пылкость в маске алого цвета, надежда в зеленой, и так далее. И Куперену представлялось, может быть, так и было, что слушатели видели в этой музыке цвета этих масок. Итак, Рафаэль Пуяно исполняет сюиту Франсуа Куперена Великого. Музыка В качестве контрапункта Куперену я выбрал сочинение Мориса Равеля "Могила Куперена". Это нечто совершенно другое. Это, в какой-то степени, стилизация, хотя и не близкая. Но для Равеля, который сочинил свою "Могилу Куперена", сначала это была фортепьянная сюита, в 1917 году, это было такое националистическое заявление памяти друзей, погибших на фронте в то время. То есть это какого-то рода реквием, но реквием чрезвычайно своеобразный, типичный для Равеля. Для нас, привыкших к мощным реквиемам, это может показаться необычным. Но вот Равель совместил реквием по погибшим друзьям с памятником Куперену, и для него это было заявлением о величии Франции. В эпоху Первой мировой войны для Равеля время рококо было уже временем патриотическим, оно для него олицетворяло чисто французские ценности, которые Равель хотел утвердить среди безумия Первой мировой войны. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
