Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[19-10-04]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром Генисом42-й Нью-йоркский кинофестиваль. Песня недели. Выборы в Америке: психология поляризации. Гость недели: Михаил Шемякин. Картинки с выставки: 350 лет американскому еврействуВедущий Александр Генис
Александр Генис: Завершился 42-й Нью-йоркский кинофестиваль. Не самый большой и уж точно не самый богатый, этот смотр мирового кино отличает редкие для такого рода событий достоинства - смелость и добротность, интеллигентность и чувство меры. Каждый раз тут умудряются собрать изысканную и сбалансированную программу, в которой новинки мастеров соседствуют с экзотическими и экспериментальными лентами. Избегая двух крайностей - коммерческого ажиотажа и эпатажной развязности - фестиваль скроен по вкусам настоящих кинофилов, которыми славится взыскательный и космополитический Нью-Йорк. Вот и в этом году наряду с фильмами молодых режиссеров на фестивале состоялась ряд долгожданных американских премьер. Среди них - 14-й по счету и, как всегда, провокационный фильм Педро Алмодовара "Плохое образование", меланхолическая и очень красивая лента Годара о войне "Наша музыка", напоминающая по композиции дантевскую "Комедию", нашумевшая в Европе картина Майкла Ли "Вера Дрейк", неожиданный фильм Эрика Ромера "Тройной агент" - о белогвардейском генерале в Париже, эстетский боевик лучшего китайского режиссера Чжана Имоу "Дом летающих кинжалов". Обо всех этих фильмах "Американский час" еще расскажет, когда они выйдут в широкий прокат, а сегодня я хочу познакомить наших слушателей с человеком, которому Нью-Йорк обязан этим кинематографическим праздником. Это - многолетний директор фестиваля Ричард Пенья. Александр Генис: Ричард, чем отличается Нью-йоркский фестиваль от остальных? Ричард Пенья: Это - элитарный фестиваль с очень строгим отбором. Даже если зритель не согласен с нашим выбором, он должен признать, что мы предельно тщательно выбираем картины. Александр Генис: На этом фестивале не вручают наград. Почему? Ричард Пенья: Лично я считаю, что в нашем обществе и без того слишком много конкуренции. Мне не понятно, почему фильмы должны соревноваться друг с другом. Мне кажется неверным оценивать произведения искусства, как, скажем, игру бейсбольных команд. Мы считаем, что приглашение на наш маленький и взыскательный фестиваль и есть награда автору. В остальном - у нас демократические нравы. Ко всем пробившимся сюда фильмам на фестивале относятся одинаково. Александр Генис: Какими открытиями больше всего гордится Нью-йоркский фестиваль? Ричард Пенья: Трудно сказать. Для меня главным достижением фестиваля была вера в таких режиссеров, как Жак Риветт и Жан Люк Годар, когда они уже перестали быть широко популярными. На наш фестиваль, надо отдать ему должное, продолжал показывать их новые фильмы. В 70-е годы фестиваль открыл Америке новое немецкое кино: Фасбиндер, Херцог, Вим Вендерс - все их фильмы пришли в Соединенные Штаты через наш фестиваль. То же - и с независимым американским кино. Задолго до теперь знаменитого фестиваля Санданс, уже в 78-м году, когда еще сам термин был внове, фестиваль показывал специальную программу фильмов независимых режиссеров. В более недавние времена Нью-йоркский фестиваль открыл Америке новое китайской и иранское кино. Александр Генис: Какую главную цель ставит перед собой фестиваль? Ричард Пенья: Мы видим фестиваль мостом между миром "арт-фильмов" и коммерческим прокатом. Мне ненавистна мысль о том, что карьера фильма завершится фестивальным просмотром. Мы хотим, чтобы все фестивальные фильма пошли в широкий прокат по все стране. Это, конечно, очень трудно. Мы все-таки не рынок, а витрина мирового кинематографа. Однако наш пример показывает, что и у этих фильмов есть своя аудитория. Александр Генис: Как вы, знаток, эксперт оцениваете сегодняшнее состояние мирового кино? Ричард Пенья: Прежде всего, рядовые зрители просто не отдают себя отчета в том, сколько фильмов сегодня снимается. Это головокружительные цифры. Картин несравненно больше, чем было раньше. Правда, во многих европейских странах кинопродукция уменьшается, но зато настоящий бум переживают кинематографы многих других регионов - в Китае, в Тайланде, в самых разных уголках света. Поэтому я думаю, что в целом состояние кинематографа можно назвать вполне здоровым. Александр Генис: Что Вы скажете о современном кино России? Ричард Пенья: Я скажу, что в России живет величайший из ныне живущих режиссеров - Алексей Герман. Мое восхищение им безгранично. Все мы ждем его новой работы, которая, надеюсь, появится в следующем году. Он настоящий мастер. Каждый его фильм я воспринимаю как событие в истории кино. Мне чрезвычайно понравилась его последняя картина "Хрусталев - машину". Для меня, человека, лишенного всякого советского опыта, этот фильм - художественное выражение сюрреального времени, когда в последние дни Сталина всё казалось невозможным, странным, и все-таки жизнь продолжалась. Я знаю о той эпохе только то, что читал о ней, но Герман сумел запечатлеть ее так отчетливо и ярко, так визуально выразительно, что мне кажется, я сам жил в то время. Я думаю, через 5-10 лет "Хрусталев" займет свое место в истории как одна из вершин кинематографа 90-х. Собственно, это уже происходит. Фильм все чаще появляется в списках лучших лент конца ХХ века. Я уверен, что рано или поздно мы, зрители, нагоним эту картину. Александр Генис: Ричард, мой последний вопрос связан с личным воспоминанием. На Вашем фестивале я познакомился с Сергеем Параджановым. Более яркого человека я в жизни не видел. На меня он произвел неотразимое впечатление. А на Вас? Ричард Пенья: О, Параджанов! У меня с ним связаны самые теплые воспоминания. Он приехал в Нью-Йорк в 87-м году, чтобы представить на нашем фестивале свой фильм "Ашик-Кериб", который, увы, оказался его последней работой. Вы знаете, я помню каждую минуту, который мы провели вместе. Сила его личности была такова, что вы ценили всякое мгновение, которым он вас уделял. Он был полон жизни и мудрости, человек редкого ума и чувства юмора. Больше всего мне запомнился один эпизод. Я отвез Параджанова в отель ранним вечером, а утром заехал за ним, чтобы отвезти на просмотр "Ашик-Кериба" и пресс-конференцию. За этот короткий отрезок времени - неполные сутки - он преобразил свой гостиничный номер. Параджанов успел сходить в магазин и купить какие-то узоры, цветную бумагу, фольгу. Войдя к нему, я увидел неузнаваемую комнату: обычный номер в отеле стал художественной галереей... Александр Генис: Осенью, даже в Америке, я больше всего люблю собирать грибы. Каждая встреча с ними неповторима. Ягоды, скажем, на одно лицо, но у грибов свой характер, свой темперамент. Одни живут семьями, как подберезовики, другие - бараками, как маслята, третьи - россыпью, как лисички, остальные - как попало. Редкие, как тигры, боровики в счет не идут: им закон не писан. Капризные и непредсказуемые, грибы обладают большей, нежели другие растения, свободой. Избегая необходимости, они растут, где хотят, лишь бы на воле. Грибы не терпят аграрного насилия, а те, что терпят, уже и не грибы. Поэтому, чтобы насладиться грибами, мы должны, минуя земледелие, спуститься к ним по эволюционной лестнице, вернувшись к тому невинному состоянию, когда человек кормился щедротами природы, собирая то, что не сажал. Всякий, кто с детства привык ходить по грибы, знает, что в этой процедуре есть нечто волшебное, магическое и, как я бы сказал сегодня, "медитативное". Попав в Америку, мы с женой, как Колумб - Новый Свет, открыли здешние грибы по ошибке. Произошло это в Массачусетсе, на воспетом Бродским Тресковым мысе. Тут-то, на пляже, по колено в песке и лишайниках они и стояли. Грибы торчали на ветру, как декорации кукольного театра. Похожие на наши подосиновики, они поражали несуразным размером: коренастые челыши не помещались в ладонь, тень взрослых особей укрывала от солнца. Лениво раскинувшись вдоль бесконечного пляжа, они, как нудисты, не могли не обращать на себя внимания. И все же никто, кроме нас, к ним не цеплялся. Очумев от жадности, мы бросились на добычу с ножами, но три гриба наполнили корзину, и нам пришлось сваливать урожай в багажник. Постепенно с пляжа стал стекаться народ. Самые приветливые, неумело скрывая ужас, спрашивали, что мы собираемся делать с этими причудливыми растениями. Узнав - что, американцы теряли выдержку: - Вам нечего есть? Разве вы не знаете, что грибы ядовиты? - Не все, - выкручивались мы. - Что значит "не все", когда у всех ножки да шляпки. Как тут отличить агнцев от козлищ? - Как всегда, - честно отвечали мы им, не желая уносить эту тайну в могилу, - душой и опытом. Сегодня богатства здешних лесов - уже перестали быть секретом. Каждую осень чуть ли не вся русская Америка, по-прежнему поражая местное население, отправляется сюда на охоту. В этом году к грибникам присоединилась корреспондент "Американского часа" Рая Вайль. Рая Вайль: В Провинстауне мы собираем грибы уже давно, это традиция. И дети наши стали здесь заядлыми грибниками, и внуки уже с нами ездят. В этот раз моя внучка Катя, ей в конце октября только три года исполнится, срезала в провинстаунских дюнах свои первые подосиновики и маслята. Завидев нас с корзинами, любознательные американцы, в огромном количестве гуляющие в оздоровительных целях по аккуратным, как все в Провинстауне, тропинкам, обычно, спрашивают: А что это вы тут делаете? Грибы?! Пожилая пара, здешние, из Провинстауна, его Джо зовут, ее Дороти, остановились... Джо: Да, мы знаем, что они здесь есть. Мы их все время видим, когда гуляем. Стоят в огромном количестве прямо вдоль дороги. Красивые такие, один к одному. Но я их не собираю. Почему? Не знаю, какие из них съедобные, а какие ядовитые. Рая Вайль: Дороти относится к грибам так же. Дороти: Мне нравится есть грибы. И я всегда покупаю их. Портабелло, шампиньоны, конечно, лисички иногда в деликатесных магазинах бывают, но они очень дорогие. Самой собирать? Нет, уж это увольте, на мой взгляд, это безумие собирать грибы, когда не знаешь, что можно есть, а что нельзя. Но у меня два брата в штате Огайо живут, они собирают. Но только один сорт, те, что знают. Джо: Причем собирают они их на кладбище. Представляете, только на кладбище растут. Рая Вайль: У самого Джо, как оказалось, тоже есть в роду грибники. Предки его из Литвы. Джо: Когда мне было десять лет, мы поехали навестить сестру моей прабабушки. Это было в Пенсильвании, и вокруг там были сплошные леса. И вот я помню, как сегодня, обед. И эта моя двоюродная тетя принесла целую кастрюлю грибов. Они были разноцветные, как полевые цветы. Оранжевые шляпки, коричневые, красные, фиолетовые, зеленые. И на вкус они все были разные. Из одних тетя варила суп, другие жарила с луком и сметаной. Никогда не ел ничего вкуснее. Рая Вайль: Еще одна гуляющая по тропинке пара, помоложе, тоже местные, из соседнего городка Труро, вежливо спрашивает, а что это вы тут делаете? А вы собирали когда-нибудь грибы? Тим: Никогда. Не собираю, не покупаю, не ем. Грибы до времени могут отправить вас на тот свет. Вы, русские, в них разбираетесь, а я нет, лучше не рисковать. Я предпочитаю собирать полевые цветы. Рая Вайль: Подруга Тима, 40-летняя учительница Мэри-Джо, живет в штате Иллинойс. Грибы любит, и даже знает, кто такие сморчки. Мэри-Джо: Очень вкусные грибы. Сама я, правда, в лес не хожу, там змеи водятся. Но сын мой с друзьями все время грибы собирают. В основном, сморчки. Их много разновидностей есть. Я знаю, что сморчки нужно резать пополам и вымачивать в соленой воде, в них часто черви бывают. А вообще, в иллинойских лесах грибов много, круглый год можно собирать, и такие большие бывают, шляпки размером с хороший стейк. Рая Вайль: И еще Мэри-Джо сказала, что живет она в глухой провинции, а там все грибы собирают и разбираются в них, и что грибы у них в меню круглый год. Тим: Говорят, что в здешних местах грибы культивировали первые поселенцы. Слышали вы про такое? Мэри-Джо: Похоже на это. Надо же было им что-то есть. Как потом мексиканцы картошку в Америку завезли. Рая Вайль: Вот так мы и о новых грибных местах узнали. Собирают все-таки американцы грибы. Хотя в Провинстауне мы таких не обнаружили. Зато под каждым кустом - бывшие россияне. Отовсюду приезжают, в основном, из Бостона, он поближе к Тресковому мысу расположен - всего два часа езды на машине. То-то в провинстаунских лесах сплошная русская речь. Намедни идем по лесу, тишина, красота. Навстречу парень идет, и орет в сотовый телефон: "Да какая водка, тут подосиновиков полно, я уже девятое ведро в машину тащу!" Александр Генис: И все-таки не только Русская Америка интересуется грибами. Об этом корреспонденту "Американского часа" Владимиру Морозову рассказывает эксперт-миколог, автор наиболее популярного руководства по сбору грибов, Элио Шехтер. Владимир Морозов: Профессор Шехтер, мне приходилось слышать мнение, что американцы, мол, слишком преуспевающий народ, чтобы собирать грибы. Проще в магазине купить. Элио Шехтер: Нет, нет, это не так. У всех народов есть инстинкт собирательства. Каждый американец ребенком собирал ягоды. Богатые, бедные - все собирали. Это давняя традиция. Но нет традиции собирать грибы. Хотя отношение к ним постепенно меняется. Это связано с новой волной любви к природе. Сегодня люди чаще, чем прежде, ходят в лес, собирают цветы, наблюдают за птицами, больше собирают ягод и грибов. В Америке возникает все больше грибных клубов. Американцы вообще любят принадлежать к каким-нибудь клубам, и теперь в стране уже больше 100 грибных клубов. И в каждом из них от 50-ти до 500 членов. У вас в нью-йоркском клубе всего 150 человек. На такой огромный город это смехотворно мало. В сан-францисском клубе 1000 человек. Владимир Морозов: Но ходить за грибами можно одному, можно с семьей. Зачем эти клубы? Элио Шехтер: Потому что когда вы начинаете заниматься грибами, вы желаете уже не просто собирать каждый попавшийся гриб. В Америке существует уже около 10 000 видов грибов. И человек хочет научиться их различать. Не все собирают на еду. Люди любят их фотографировать. Если вы хотите знать грибы вашего района, их нужно изучать. А это лучше с людьми, которые знают о предмете больше, чем вы. Тут как в наблюдении за птицами. Каждый может отличить курицу от орла. Но если вы хотите знать о разных породах воробьев, то их надо изучать. Владимир Морозов: А чем отличаются американские грибы, скажем, от российских? Элио Шехтер: Если бы мне довелось собирать грибы в России, я бы конечно узнал те же группы и семейства грибов, которые есть и у нас в Америке. Хотя по виду они немного другие. Вообще, если вы хотите сравнить российские грибы с американскими, поезжайте на северо-запад США, на побережье Тихого океана. Это лучшее место в стране для грибников. Много лесов и дожди идут круглый год. Там американцы не просто не боятся грибов, а собирают их в огромных количествах и экспортируют в Японию и в Европу. Самое смешное, что некоторые из этих грибов консервируют и посылают обратно в Америку. Хотя свежие они гораздо вкуснее. Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Том Уэйтс - один из самых влиятельных и неугомонных музыкантов нашего времени. Он продолжает придумывать и пере-придумывать музыку, создавая новое звучание, часто выходя за границы привычного. Об этом свидетельствует и его только что вышедший альбом с красноречивым названием "Серьёзно занесло" ("Real Gone"). Полный странных звуков и персонажей, альбом похож на прогулку по ночному лесу из сказки Гофмана. Загадочно, страшно и красиво. Вот одна из таких "прогулок". Прокуренный, непросыхающий бард баров Том Уэйтс. "Как всё это кончится" ("How's It Gonna End") Александр Генис: С тех пор, как завершились дебаты и до выборов остались считанные дни, Америка пришла в крайнее беспокойство. Никогда - а уже слежу за седьмой президентской кампанией - мне не приходилось видеть столько людей, вовлеченных в политические споры. Не удивительно, что второго ноября, как уверенно предсказывают обозреватели, к урнам придет рекордное число избирателей. Об уровне демократического ажиотажа можно судить и по другой статистике. 82 процентов американцев признались, что предвыборное волнение мешает им спать. При этом, 42 процента сказали, что лишатся сна, если президентом станет Буш, 40 процентов - если выберут Керри... Чтобы взглянуть на предвыборную Америку в иной - не тактической, а стратегической перспективе - я обратился с вопросами к философу "Американского часа" Борису Михайловичу Парамонову. В чем Вы видите коренную, внутреннюю, если угодно - философскую причину нынешней поляризации Америки? Борис Парамонов: О философии я бы говорить не стал, а вот психологии бы коснулся, причем психологии, если угодно, глубинной. Строго говоря, речь идет вот о чем: произошло что-то действительно важное в Америке 11 сентября 2001 года? Пафос Буша, республиканцев вообще: мы живем в другой стране, в воюющей стране, и ничего не может быть важнее задачи эту войну выиграть. Это, что называется, топ прайорити, всё остальное в сравнении с этим второстепенно. Поэтому демократы стараются отыграть республиканского козырного туза - готовности бороться с терроризмом в первую очередь - массой козырных карт, но помельче: это вопросы, касающиеся внутренней политики: экономика, система социального обеспечения, острый вопрос о всеобщей медицинской страховке. В политике республиканцев много дырок. Например, глухота к экологическим проблемам, нежелание по-новому обдумать вопрос о топливных ресурсах (не только Америки, но и мира). Но у них, повторяю, есть козырной туз: 11 сентября. Их мэсседж: ваши частные проблемы, при всей их жизненной важности, - ничто, если на страну посыплются террористические удары с возможностью ядерного варианта. Александр Генис: Чем бы ни кончились выборы, практически половина страны, половина ее избирателей на них проиграет. Как - с психологической точки зрения - Америка залечивает эту травму? Борис Парамонов: Специфичность и уникальность нынешних выборов в том, что на них решится действительно небывалый в истории Америки вопрос: способна ли она - психологически, умственно, философски, как хотите, - перейти на военное положение, стать военным лагерем, провести всеобщую мобилизацию? Если победят демократы, это будет означать, что такой готовности еще нет, что соцстрах важнее террора. Вот это будет психологической травмой: но опять же не для всей Америки, и даже не для проигравшей стороны, а для некоторых чутких умов. Мы подошли почти вплотную к вопросу: кто ты, Америка: Марфа, хлопочущая о многом, или Мария, избравшая благую часть? В этом контексте "благая часть" звучит иронически, ибо означает решимость к большим жертвам. Но, согласно упомянутому религиозному сюжету, такая жертвенность это и есть благая часть. Александр Генис: Нынешние выборы в исторической перспективе. Что они говорят о состоянии демократии в Америке? Борис Парамонов: Я бы сказал не о перспективе, а о ретроспективе. Еще в тридцатые и сороковые годы демократический электорат был способен принимать серьезные решения, был, решусь сказать, более ответствен. Впрочем, дело не в демократии как институте: он и сейчас в полном порядке. Дело в электорате: избиратель стал не совсем тот, вот эти самые бэбби-бумерсы, если хотите. Слишком хорошо уже полвека живут, возникла и развивается атмосфера пермиссивности. Таким людям труднее идти на жертвы. Причем сказанное относится не только к США, но и ко всем западным демократиям, к последним, европейским, еще в большей мере. Демократический избиратель за эти полвека претерпел значительные психологические изменения. Сама атмосфера изменилась. Запад перестал быть буржуазным. Забудем клише советских лет: буржуазия не только трудовой класс, но и высокоморальный, во всяком случае, ориентирующийся на мораль, сколько ни говорить о ханжестве и лицемерии. Сейчас этого нет. Роковым рубежом были пресловутые 60-е годы, когда начался - настаиваю на этом - упадок. Взлет моральной серьезности происходит в период тяжелых испытаний и катастроф. Вот и решайте, что лучше: испытания и мораль или комфорт и расслабленность. Я, слабый человек, считаю, что до 11 сентября было лучше. Но, кажется, пути назад, в этот потерянный рай больше нет. Александр Генис: Представляя нашу традиционную рубрику "Гость недели", я хочу представить и ее новую ведущую - Майю Прицкер. Частый автор "Нью-Йорк Таймс", неутомимая театралка, любительница живописи, музыки и балета (я сам видел, как она "крутила" 32 фуэте), Майя - лучший знаток русской Америки. С лучшей, самой интересной ее частью она и будет знакомить слушателей "Американского часа". Сегодня собеседником Майи Прицкер будет выдающийся художник, живущий в Америке, но теперь работающий в основном в России Михаил Шемякин. Мария Прицкер: Миша, когда у вас не возьми интервью, у вас всегда много забот, дел и планов. Чем вы заняты сейчас? Михаил Шемякин: Сейчас я заканчиваю большой балет для Мариинского театра. Это "Принцесса Перлипат" Мария Прицкер: Минуточку, "Перлипат" уже сделан, уже была премьера. Михаил Шемякин: Была премьера, она шла одновременно со "Щелкунчиком", которого я делал два года для Мариинского театра. Это как бы история самого "Щелкунчика", и было решено это включить в один спектакль, чтобы сделать одну историю. Но поскольку это и невыгодно экономически, и очень тяжело технически справиться, поэтому Валерий Гергиев попросил Слонимского дописать музыку минут на 25, а меня доделать и расширить либретто и сделать, говоря языком кино, полнометражный балет. Поэтому это будет балет в двух актах. 20 мая намечается премьера в Петербурге. Мария Прицкер: Балет - это, конечно очень интересно, но как насчет более знакомого нам Шемякина, Шемякина больших, монументальных проектов? Что в этом плане интересного происходит? Михаил Шемякин: Интересного и сложного. Я сейчас работаю над очень для меня сложным проектом. Это памятник тысячелетию Казани. В следующем году исполняется 1000 лет этому уникальному городу, который является шедевром архитектурных сооружений. В частности, его знаменитый Кремль, который отреставрирован. И недалеко от Кремля предполагается установить большой монумент, посвященный этому громадному событию. А поскольку это республика наполовину мусульманская, наполовину христианская, поэтому в монументе нужно было избежать ошибок, которые могли бы задеть ту или иную сторону. Потому что сегодня все стали весьма религиозны. Несколько месяцев было сплошных размышлений, как же отметить ту и другую сторону. 500 лет это был татарский город - Золотая Орда, а с другой стороны, этот город 500 лет является и русским и татарским. Мария Прицкер: Это будет памятник, основанный на фигурах, там будут какие-то персонажи? Как вы его представляете? Михаил Шемякин: Это будет громадный сфинкс-барс, поскольку барс - это символ Татарстана. А поскольку еще Карамзин в своей поэзии называл Казань северными Фивами, то естественно напросилась идея самого сфинкса, тем более что сын Шаймиева построил замечательное архитектурное сооружение в виде пирамиды. Это как раз недалеко от Кремля. К самой пирамиде напрашивается фигура сфинкса. И там будут фигуры православного монаха-мыслителя и муллы. Один держит в руках Библию, второй держит Коран. И все это снабжено небольшими символическими бронзовыми пояснениями и отступлениями, связанными с историей этого древнего народа и древнего города. Мария Прицкер: Я надеюсь, что казанцы не пожалеют о том, что именно вам они заказали этот памятник. Мне трудно себе представить человека, который бы сделал это лучше и интереснее. Но у вас есть еще один проект в Новосибирске, насколько я знаю? Михаил Шемякин: И тоже очень сложный для меня, поскольку это памятник к юбилею Володи Высоцкого, который был моим ближайшим другом. Поэтому решение данного многофигурного памятника, поскольку заказан памятник с миром Высоцкого, (а мир у Высоцкого был сложный, трагический, и, одновременно, человеческий и безумно сложный), решение этого памятника для меня тоже довольно сложное. Хотя работа очень интересная и почетная для меня. Мария Прицкер: Миша, вы воспринимаете Высоцкого именно как трагическую фигуру? И это будет чувствоваться в памятнике. Михаил Шемякин: Я думаю, не я один. Потому что его творчество и рано оборвавшаяся жизнь этого прекрасного барда... я его близко знал, как человека, это была трагическая фигура. И в силу творческих мук, в силу тех обстоятельств, которые усугубляли эти трагедии - запреты концертов, аресты, возведение ложных поклепов вплоть до обвинения в убийстве. Много было страшного в его жизни и чудовищные перенагрузки, которые рано оборвали его жизнь. Мария Прицкер: Почему Новосибирск? Михаил Шемякин: Новосибирск это то место, где был его первый официальный большой концерт. Потому что рядом Академгородок, и атомщикам многое позволялось. Там же делал свой первый большой концерт Галич. Там была моя первая громадная официальная выставка с плакатом, которую делал Михаил Макаренко. Он первый выставил Павла Филонова, Лисицкого и многих художников-модернистов, усопших и в то время живущих. Все это разрешалось, но записывалось и не прощалось. И однажды его арестовали, и 8 лет он просидел во Владимирской тюрьме. Владимир Высоцкий: Моему другу Михаилу Шемякину. Открытые двери полиц, жандармерий, Александр Генис: Сегодняшний выпуск "Картинок с выставки" - не совсем обычен. Посвященный 350-летию американского еврейства, он расскажет не об одном музее, а о целом городе - Нью-Йорке, который в дни юбилея сам стал выставкой. Документированная история евреев в Америке началась осенью 1654-го года, когда 23 португальских иудея, бежавших от преследований инквизиции, высадились в Нью-Йорке, который тогда еще назывался Новым Амстердамом. Губернатор Питер Стайвесант (его имя до сих пор сохранила карта Манхэттена) попытался отправить беженцев обратно. Но, как говорит сохранившаяся переписка, владельцы голландской торговой компании, которой принадлежала колония, решили, что евреи принесут пользу Новому Свету. Они не просчитались. Евреи внесли огромный вклад в жизнь Америки. Взять хотя бы Голливуд, который благодаря еврейским эмигрантам вырос в могущественную империю. Недавно, кстати, вышла любопытная книга об этом периоде. Ее автор утверждает, что архетипическая сцена всех ранних вестернов - городок, замерший от ужаса в ожидании налета бандитов, - воспроизводит картину погромов, от которых бежали те самые евреи Восточной Европы, что стали голливудскими магнатами. Однако больше всего евреи обогатили жизнь Нью-Йорка. С гордостью перечисляя эти достижения, в эти юбилейные дни город устроил долгую, растянутую на целый год, череду мероприятий. Среди них - бесчисленные концерты, включая и столь экзотические, как, например, выступление хасидских джазистов. Университетские аудитории отданы критикам и писателям, обсуждающим влияние еврейских писателей, таких как Шолом-Алейхом и Башевис-Зингер, на литературный пейзаж Нью-Йорка. Публичная библиотека открыла свои архивы, устроив выставку документов, включающих и то самое - одиозное - письмо Стайвесанта. Музеи устраивают ретроспективы, которые должны объяснить, "что еврейского в еврейском искусстве?" В кинотеатрах идут фильмы на еврейскую тему. В парке на Вашингтон-сквер развернулся грандиозный фестиваль, посвященный еврейскому образу жизни. Но, по-моему, самый важный экспонат этой "широкоформатной", охватившей весь город выставки, - не нуждается в юбилее. Лучшим символом еврейского Нью-Йорка всегда были два панно Шагала, которые уже полвека глядят на прохожих сквозь стеклянную стену нашей оперы в Линокльн-центре. Как всегда у Шагала, на этих работах, воспевающих искусство, нашли себе место образы его родного Витебска. В компании с музами, они составляют то неразделимое единство локального и космического, что позволило выходцам из нищих и убогих местечек пустить корни в столице мира и сделать Нью-Йорк центром американского еврейства. А теперь, Соломон, я бы хотел, чтобы вы обрисовали панораму еврейского музыкального Нью-Йорка. Соломон Волков: Обрисовать панораму еврейского музыкального Нью-Йорка невозможно, уж точно в одной передаче. Потому что еврейская музыка в том или ином виде звучит в Нью-Йорке постоянно. И именно потому, что о еврейской музыке в Нью-Йорке можно говорить бесконечно, я бы хотел выделить одну тему и на ней сосредоточится. Тема любопытная, как мне кажется. Дело в том, что немногие отдают себе отчет в том, что еврейская музыка, как и цыганская музыка, собой оплодотворила на протяжении последних ста лет практически все ответвления того, что мы сейчас называем мировой музыкой. Ее влияние можно увидеть и в американской музыке. Достаточно сказать о том, что в популярной американской музыке такие гиганты, как Гершвин и Берлин, это евреи-выходцы из России. Эта музыка, которая для русских слушателей будет ассоциироваться с тем, что называлось одесской музыкой или молдавской музыкой, или блатной музыкой. Во всех этих разных музыках присутствует элемент еврейского фольклора конца 19-начала 20 века. И эти песни претерпевают любопытные изменения. Я бы хотел сравнить, как звучит эта музыка здесь, в Америке и как она звучит в России и продолжает влиять иногда в самых неожиданных направлениях на развитие уже собственно русской музыки. Для начала возьмем песню в исполнении очень популярного Нью-Йорке артиста, который, кстати, выступает в популярных шоу, которые и в России сейчас крутят по телевидению. Мадди Потинкин. Он часто выступает с концертами еврейской музыки. Вот песня, которая называется "Равин Элимейлер", относящаяся к еврейскому фольклору начала века. В песне этот раввин, выпив, вызывает к себе скрипачей, трубачей и начинается веселье на весь мир. Когда я услышал эту песню в исполнении Потинкина, я вдруг вспомнил, что она мне знакома по классической записи Леонида Утесова и вдруг я понял, что Утесов использовал тот же самый еврейский фольклор того же самого времени, только интерпретировал его по-своему. И я думаю, что запись Утесова, в которой никакой раввин не присутствует, а присутствует дядя Эли, по понятным цензурным соображениям, очень качественная и не уступает новейшей американской записи и у него даже свой поворот - дядя Эли заводит в конце песни граммофон. Получается очень смешно. А теперь более сложный случай взаимодействия еврейской и, в данном случае, русской музыки. Опять же в исполнении Мадди Потинкина популярная еврейская песня "Папиросы". Поется эта песня от имени мальчика, но суммировать ее содержание можно известными словами: "И в ночь ненастную, меня несчастную, торговку частную ты пожалей". Александр Генис: Я помню, эту песню пела моя бабушка. Вообще, это классический городской романс - жалостливый и сентиментальный фольклор. Соломон Волков: Просто разрывается сердце. Мальчик погибает с голоду и пытается продать папиросы. А вот, как эта песня, по моему убеждению, совершенно неожиданным образом преломилась в классической песне Булата Окуджавы под названием "Песенка короткая, как жизнь сама". Из нее этот мелодраматизм исчез, а щемящая интонация осталась. И не только разухабистые ритмы еврейской песни, но и ее щемящая жалостливая интонация продолжает жить и продолжает работать и вписываться, как в российскую, так и в американскую музыку. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
