Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[31-05-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомКак Земля опять стала плоской. "Колония": социальный эксперимент хиппи. "Книжное обозрение" - звездная жизнь последней любви Маяковского. "Диснейлизация" музея Линкольна. Фильм недели: израильская комедия "Трагедия Нины" . Хасидский рэпВедущий Александр Генис
Александр Генис: В 1492 году Христофор Колумб отправился в плавание, в Индию. Отправился он на запад, никогда до Индии не добрался, но людей, которых встретил, назвал "индийцами" и, вернувшись, отчитался перед королевой: "Земля круглая". Новый Колумб - троекратный лауреат Пулитцеровской премии, американский журналист и постоянный возмутитель спокойствия Том Фридман, посетил Индию 512 лет спустя. Он хорошо знал, в каком направлении надо двигаться - на восток. Но, вернувшись, отчитался перед женой (шепотом): "Земля плоская". Я попросил Владимира Гандельсмана прокомментировать это открытие, о котором своих читателей известил журнал "The New York Times Magazine". Владимир Гандельсман: Речь о технологии и геоэкономике, которые фундаментально изменили нашу жизнь - более, чем это возможно было себе представить. Все по порядку. Открытие того, что земля плоская, произошло случайно. В феврале этого года Том Фридман пребывал в индийской столице техники Бангалор, работая над документальным фильмом. По ходу дела он интервьюировал индийцев, которые подсчитывали его налоги, делали ему рентген, находили его пропавший багаж и так далее. Чем дольше он там был, тем более опечаливался. Пока он был под впечатлением войн, идущих с 11 сентября, глобализация вступила в новую фазу, и он это прозевал. Момент под названием "Эврика!" его посетил на кампусе одного из лучших технологических компьютерных институтов Индии. Ему показали видео-конференц-зал с телевизором во всю стену, самым большим в Азии. Институт может проводить в этом зале конференции со всем миром в любое время. Что и происходит. Руководитель института, показав Фридману все эти чудеса, сказал: "Том, ситуация на поле выровнялась". То есть, он хотел сказать, что Индия конкурентоспособна и что Америка должна быть к этому готова. Он сказал, что земля стала плоской. Такой же плоской, как экран телевизора во всю стену. Александр Генис: Другими словами, речь идет о новом и решающем этапе глобализации. Владимир Гандельсман: Именно так. Неприятное слово. Есть в нем что-то хищное и пожирающее. Александр Генис: Но таков путь истории. Ведь глобализация началась давно, куда раньше, чем мы привыкли считать. Сначала мир уменьшился и превратился из огромного в сравнительно небольшой. Это - эра имперских завоеваний, длившаяся со времен Колумба до 19-го века. Такова была глобализация на уровне стран. Потом - 19 и 20 века, когда мир и вовсе стал маленьким, - глобализация происходила на уровне кампаний: рынка и работы. Сейчас начался третий и главный этап. Владимир Гандельсман: Он-то и сделал мир крохотным и плоским. И это - эра глобализации на уровне индивидуумов и небольших групп людей. Тут главное отличие - географическое. Если первые два процесса осуществлялись в основном Европой и Северной Америкой, то сейчас - всеми людьми, без деления на страны или расы. Все знания доступны всем. Осама бен Ладен руководит террористами, используя Аль-Каидовский веб-сайт. Не говоря о бесконечных хакерах и хулиганах, заражающих компьютерный мир вирусами. Раньше предпочтительней было быть посредственным студентом в Бостоне, чем гением в Индии, который не мог воспользоваться своими способностями в полной мере. Александр Генис: Ну да, раз Земля плоская, нет никакой надобности эмигрировать. Владимир Гандельсман: Фридман перечисляет события, которые привели мир к сегодняшнему состоянию. Первое он датирует так: 11.9. Не 9.11, когда был атакован Нью-Йорк, но именно 11.9 - год 1989. 9 ноября 1989 года пала Берлинская стена. Второе событие - 9 августа 1995 года. Компания Netscape стала публичной. Начало интернет-бума, доступа к базам данных и вложения огромных денег в это дело. Ну и так далее. Главным является то, что общение людей в корне изменилось. И Индия выиграла как никто. У нее не было своей инфраструктуры. И у нее был английский язык. Многие рванули в Штаты за работой, хотя многим по-прежнему это оставалось недоступно. Сейчас проблема снята. Cуть происшедшего в том, что период "разогрева" кончился. Наступила эра, когда новая технология изменяет абсолютно все аспекты бизнеса, общества, управления, короче говоря - жизни. В 90-ые годы прошлого века к свободному рынку присоединились Китай, Индия, Россия, Восточная Европа, Латинская Америка и Центральная Азия. Это три миллиарда людей. И даже если лишь 10 процентов принимает участие в мировом первенстве, то это вдвое больше, чем играющих на том же рабочем поле американцев. Наступит день, когда мы будем говорить не только "made in China", "сделано в Китае", но и - "разработано в Китае". Причем - дешево, высококачественно, эффективно. То же и Индия. Появление такого количества рабочей силы в мировой экономике не может пройти бесследно. И нет никаких гарантий, что Америка и Западная Европа останутся лидерами. Александр Генис: Фридман - американец и, естественно, болельщик американской команды. В своих колонках в "Нью-Йорк таймс" (а их читают все, начиная с президента) он сравнивает нынешний момент с периодом холодной войны 50-х годов, когда Советский Союз создал первый искусственный спутник Земли, опередив Америку в освоении космоса. Тогда проблема была в политических перегородках, возведенных между странами. Теперь перегородок нет, и нынешняя проблема - в их отсутствии. Что делать? Владимир Гандельсман: Решить эту проблему, считает Фридман, можно, только разбудив в Америке тот же энтузиазм, то же понимание, ту же сосредоточенность, какие продемонстрировал Новый Свет в столкновении с коммунизмом. Все возможности для этого есть. Но нет должного рвения. Есть, говорит Том Фридман, "вялотекущий кризис". И называет три причины. Первая - высокомерие. Соревноваться с этим энергичным молодняком из Индии и Китая? Ну, вот еще! То есть - Западу необходимо освободиться от чувства превосходства. Вторая причина - нехватка инженеров и ученых. Мы привлекали их из тех же Индии и Китая. Теперь этим инженерам и ученым нет надобности уезжать из своих стран. И третья причина - образование. Дело не только в том, что индийцам или китайцам можно платить значительно меньше, но в том, что они более квалифицированные работники. Билл Гейтс назвал систему школьного образования в Америке устаревшей. Если в начальной школе американские дети опережают своих сверстников в странах Азии, то в выпускных классах проигрывают им. То есть, чем дольше учатся дети, тем хуже. "Проснитесь!" - восклицает Том Фридман. Он обращается к родителям: "Выключите телевизор, научите своих детей работать". "В детстве, - говорит Том, - родители меня поучали: ты должен все доесть, мы не можем выбрасывать еду, это грех, в Китае люди голодают..." "Сегодня я говорю своим детям: вы должны доделать свои уроки, в Китае люди жаждут получить твою работу!" Александр Генис: Ну, что ж, как сказал один американский экономист: "Кризис слишком ценная штука, чтобы его не использовать". И призыв Фридмана, подкрепленный серьезным анализом, может помочь Америке мобилизоваться перед новым вызовом. Владимир Гандельсман: Будем надеяться. Что касается лично меня, то я пока ограничился тем, что придумал название для нового мюзикла, и, думаю, это название подходит для тех событий, которые разворачиваются на плоской земле, на арене свободного рынка, на игровом поле компьютерных технологий, - название это такое: "Веб-сайтская История". Александр Генис: В завершение этой поучительной истории, взбудоражившей всю Америку, мне хотелось бы поделиться гложущими меня сомнениями. Я, конечно, не берусь спорить с Фридманом. Во-первых, я, лояльный читатель его колонок, привык доверять своему любимому автору. Во-вторых, у него на руках все козыри. Статистика совершенно объективно показывает, что американские школьники хуже знают точные науки, чем их сверстники их многих других странах, включая будущих конкурентов Америки - Индию и Китай. Бесспорно, Америке надо принять меры, чтобы исправить двойки. Однако, решусь сказать, что это еще не повод для паники. Похожая волна ужаса прокатилась по Америке в 1957-м году, когда Советский Союз запустил "Спутник". Ученые засели за ракеты, ученики за задачи, космос был покорен, и на Луну высадились все-таки американцы. Этот пример говорит о способности американской школы мобилизоваться в нужную минуту. И я готов верить Фридману, что сейчас как раз пришла такая минута. Другое дело, что решениями задачек будущее не построишь. Прогресс идет неисповедимыми путями. Между тем, школа учит лишь тому, что мы уже знаем. Грядущее начинается за чужим порогом. Об этом говорит опыт самой последней научно-технической революции. Ее вожди принадлежали к той странной породе американцев, что в 60-е уходили в хиппи, а в 80-е занимались электроникой. Дело в том, что на заре компьютерной революции специалист высокого класса был близок типу ренессансного художника. Кочуя между заказчиками, мастер электронных чудес перемежал изобретения экстравагантными выходками. Среди компьютерных гениев всегда был повышенный процент чудаков и искателей приключений. В этой плеяде - автор программы "Лотос" (основы всех персональных компьютеров АйБиЭм) Митч Кэйпор, он же - учитель трансцендентной медитации. Отец виртуальной реальности Джерой Лэньер, который начинал с того, что играл на кларнете в нью-йоркском метро. Пол Аллен, основавший не только "Майкрософт", но и музей научной фантастики. Да и сам Билл Гэйтс, не расстававшийся с томиком Сэлинджера, никогда не был похож на степенного нобелевского лауреата. Все эти автор, которые, собственно, изобрели наш 21-й век, не учились своему ремеслу в школе просто потому, что и наук таких тогда не было. Своему успеху они обязаны не державной поддержке, а мальчишескому энтузиазму, который как раз и приводит к самым решительным и самым непредсказуемым переворотам. Говорят, что Билл Гэйтс каждое утро повторяет своим сотрудникам: будущее рождается не только в университетской аудитории или в государственных лабораториях, но и в каком-нибудь затрапезном гараже, ибо прогресс - не столько развитие техники, сколько расширение ментальных горизонтов. Большой вопрос: можно ли этому научить за ученической партой? До сих пор лучшей школа прогресса была свобода. Даже живя в Америке, ее легко перепутать с остальными странами, от которых она разительно отличается своей принципиальной незавершенностью, той самой не предписанной тысячелетней традиции свободой развития, о которой мы, кстати сказать, говорили в сегодняшней передаче. Дело в том, что Новый Свет всегда был запасным выходом, вторым шансом, открывавшим возможности для самых экстравагантных, самых рискованных и самых обнадеживающих социальных экспериментов. Об одном из них слушателям "Американского часа" рассказывает наш специальный корреспондент Анна Немцова. Анна Немцова: Марвин - профессор лингвистики университета Беркли, его жена Ивон - преподаватель старших классов в школе детей-инвалидов. 30 лет назад они отрицали ценности среднего класса, политические решения, принимаемые их страной, и мнение собственных богатых родителей. Зато они любили друг друга, своих детей, музыку, науку и природу. Ивон и Марвин Крамеры рассказывают о том, как и почему родилась коммуна Гринфилд, одна из нескольких тысяч коммун, основанных американскими хиппи в 60-е годы, но одна из немногих выживших. Ивон Крамер: Однажды, когда мы гостили у наших друзей в Окланде, пришел почтальон, как оказалось, наш бывший одноклассник. Он рассказал нам о человеке, продающем участки земли в огромном ранчо в горах. Тогда-то и родилась идея создать коммуну. Марвин Крамер: Слухи о земле распространялись из уст в уста среди друзей, либо человек находил письмо у себя в почтовом ящике - такая вот реклама. Ивон Крамер: Ранчо оказалось размерами чуть ли не с Сан-Франциско - 5 тысяч акров. Каждая семья приобрела примерно по 70-100 акров. Стоила земля не дорого - 125 долларов за акр. Мы год копили деньги и переехали летом 1974 года. Марвин Крамер: Мы прибыли со всеми нашими пожитками в маленьком грузовике-траке. В кузове лежали мои инструменты, пила, запасное колесо, вы и сейчас его видите вон там под деревом, превращенное в песочницу для детей. Я прочитал книгу о строительстве и пошел посмотреть на такой дом у знакомых. Хозяйка отозвала меня в сторону и сказала: "Мой муж работает, как раб", - я потом часто вспоминал ее слова. Анна Немцова: За 150 лет до прихода коммуны в горных лесах и долинах Гринфилда жили индейцы Помо. Позже ковбои устроили здесь ранчо. Летом 72-го, когда Крамеры с трехлетней дочкой и годовалым сыном, оказались, как Робинзон, посреди зеленого океана, здесь не было только гигантские секвои, непуганые зайцы, олени и жирные индюки. До ближайшего соседа - четыре километра. Принятый жителями новой коммуны устав не позволял им охотиться и вырубать деревья. Крамеры решили строить дом по образцу мексиканских домов - Доби - из грязи и упавших деревьев. Марвин Крамер: Мы смешивали грязь и гудрон, чтобы кирпичи во время дождя снова не превратились в грязь. В день я делал по 14-15 кирпичей. Большие валуны держали стволы деревьев по углам, на них-то, а не на стенах, и держится крыша, благодаря чему дом не упадет в случае землетрясения. Всего мне потребовалось 2 года, чтобы построить наш дом из грязи. Но зато он нам ничего не стоил. В первый год мы не могли проехать к нашему дому зимой. Сезон дождей длился несколько месяцев почти до середины апреля. Я построил полки до потолка. На них мы разложили запасы еды - муку, кофе, орехи, овощи все были свои - а нам больше ничего и ненужно, мы же вегетарианцы. Вещей было немного, среди первых - удобное кресло и пианино. Мы ведь сознательно выбрали простой образ жизни - наши книжки, одежда и еда, вроде бы все, что было нужно для жизни. Ивонн Крамер: В чем мы действительно нуждались, так это в воде. Мы выкапывали родник, но воды в нем было ничтожно мало, пробовали копать колодцы. В летнюю засуху наполняли бочки водой из ручья и возили на грузовике к огороду. На наших общих собраниях мы делились идеями, как добыть воду. Наконец, появились эксперты. В целом у нас ушло пять лет на борьбу за воду. Анна Немцова: А как в это время складывалась жизнь у детей? Ивонн Крамер: Членами коммуны были люди с очень хорошим образованием, и каждый из них мог предложить детям что-то интересное: чтение книг вслух, обсуждение интересных историй, обучение музыке. Дети создали свое общество, гораздо больше похожее на коммуну, чем наше. Поход в школу означал возможность договориться о ночевке у друга. Так и кочевали из дома в дом, играли, скакали по лесу на лошадях, ставили спектакли, плавали в ручье, ходили в походы. Марвин Крамер: Мы много беседовали с детьми об истории других стран. Я помню, как рассказывал маленькому Эндрю об иранской революции и о русской, о Троцком, о науке, о животных, птицах. Анна Немцова: Со временем Эндрю стал журналистом, он путешествует по миру. Его младший брат Зандер играет на тубе в нью-йоркской консерватории, их сестра, Триса, родила троих детей, но растит их не в коммуне, а в собственном большом городском доме с телевизором и электричеством. Ивонн Крамер: Жизнь в коммуне означала уход от мелких проблем. Мы хотели почувствовать себя частью большего мира. Нас по-настоящему беспокоили проблемы атомных отходов, спасения окружающей среды, разоружение. Диктор: В Австралии в настоящее время существуют сотни коммун. В Америке - около 500 коммун. В Голландии - 8500 коммун. В Израиле - 282 коммунальных Кибуца, самые старые образовались еще в 1909. Марвин Крамер: Мы любили собираться вместе и музицировать. По-началу - фольклор, позже регги стал настоящим хитом. Популярнее всего были джэмы - музыкальные импровизации без слов. Друзья собирались у нас дома и мы играли - кто на контрабасе, кто на гитаре, я на своей флейте. Ивон Крамер: Я иногда подыгрывала им на пианино, хотя я предпочитаю играть по нотам. (Ивон играет на скрипке в городском оркестре Юкая, ближайшего к коммуне города). Дом полон инструментов: контрабас, флейта и банджо, пианино скрипка, туба младшего сына. Марвин Крамер: Мы - не дети цветы, мы уже распустились и созрели, - смеется Марвин. Анна Немцова: Как организовано управление коммуной? Марвин Крамер: Это достаточно интересно. Наш основатель, Тим Бейкер, не хотел никакой политики и - вместо выборов членов правления коммуной - предложил жребий - мы вытаскивали бумажки с именами из шляпы. Многие годы правление решало, сколько денег выделить на общие нужды: дороги, заборы для защиты деревьев от зверей и т.д. Суммы всегда были очень незначительными. Не так давно у некоторых коммунаров появилась идея повысить вклады, другие же не хотели платить больше. Ивон Крамер: Мы как раз были против этого. Затея со шляпой давала всем шанс поучаствовать в правлении, включая и тех, кто всегда оставался в меньшинстве. Марвин Крамер: Мы стали походить на многопартийную систему, люди по-настоящему разошлись во мнениях, по сути, из-за денег. Анна Немцова: То, что сейчас происходит, можно назвать политикой? Марвин Крамер: Да, теперь у нас появилась политика. Мне нравились старые времена, когда все оставляли друг друга в покое - жить так, как каждому из нас хотелось. Анна Немцова: И все же Гринфилд, в отличие от других коммун 60-70-х, выжил. Почему? Ивон Крамер: Думаю, благодаря тому что вместе владeeм землей. К тому же, многие из нас всегда оставались частью большего общества, частью другого мира. От нас до Сан-Франциско всего 2 часа езды. Эта жизнь за пределами коммуны - как раз то, что нам было нужно. Марвин Крамер: Еще дело в том, что правила наши, особенно в начале, были достаточно либеральными, многие члены коммуны даже и не знали о том, кто был в правлении и какие решения оно принимало. В отличие от распавшихся коммун, где отношение были очень тесными - иногда люди даже жили под одной крышей, - мы жили самостоятельно. Нас изначально связывали общие взгляды на то, как жить, как заботиться об окружающей нас природе. Ивон Крамер: Нам всегда хотелось, чтобы пример Гринфилда пробуждал фантазию тех, кто хотел бы испробовать новый образ жизни. Александр Генис: Для читателя имя Татьяны Яковлевы навсегда связано с Маяковским: последняя любовь поэта, которая, возможно, и довела его до самоубийства. На этом, однако, заканчивается только самая короткая, русская, страница в долгой и блестящей жизни знаменитой красавицы, о которой в своей новой биографической книге рассказывает ее дочка. Представить нашим слушателям эту пронзительную исповедь взялась ведущая рубрики "Книжное обозрение" "Американского часа" Марина Ефимова. (ФРАНСИН ДЮ ПЛЕССИ - ГРЭЙ. "ОНИ"). Марина Ефимова: Первое впечатление от этой книги появляется уже на заглавном листе, поскольку местоимением ОНИ Франсин Дю Плесси-Грэй назвала воспоминания о родителях. И это впечатление отчужденности не обманывает читателя. На протяжении всей книги автор то с дочерним рвением отдает должное талантам, обаянию, успеху и светскому блеску родителей, то поддается горькому натиску детских обид, чтобы, наконец, свести счёты. Между тем, родители Франсин Дю Плесси, точнее, ее мать и отчим, - это Татьяна Яковлева (одна из легендарных русских поэтических муз) и Алекс Либерман, многолетний главный редактор и содиректор американской издательской империи "Кондэ Нокс", издающей 18 главных иллюстрированных журналов мира, включая "Вог" и "Вэнити Фэар". Мать, Татьяна Алексеевна Яковлева-Дю Плесси - заграничная любовь поэта Владимира Маяковского, была царственной красавицей, любившей повторять, что ее род ведет начало от Чингис-хана. Она была столь красива, что собственная дочь не могла оторвать от нее глаз, когда мать готовила себя к очередному светскому рауту. Татьяна Дю Плесси обладала таким эстетическим авторитетом, что её постоянно приглашали в качестве арбитра при выборе моделей в известнейший нью-йоркский модный магазин "Saks Fifth Avenue". На приемах в ее доме блистали то художник Сальватор Дали, то актрисы Клодет Кольбер и Айрин Данн, то модельер Кристиан Диор. На протяжении 40 лет эта женщина была украшением нью-йоркского художественного круга. Но!.. Вот что пишет рецензент книги - литературный критик "Нью Йорк Таймс" Мичико Кукутани: Диктор: "Книга Франсин Дю Плесси полна живой, пульсирующей болью, особенно, когда автор вспоминает детство. И мать, и отчим были так заняты своими карьерами - профессиональной и светской, - что совершенно не включали в свою жизнь дочь, и она подолгу жила у родных и друзей. "Ну, ты же знаешь, дарлинг, - говорила мать, собираясь на очередной прием, на премьеру, на вернисаж, в гости, словом, туда, куда детей не берут, - ты же знаешь, что всё это абсолютно необходимо для нашей карьеры". Забота о Франсин перекладывалась на домработниц, и никто не замечал, что она живет без завтраков, а иногда и без обедов. В 11 лет у нее, дочери богатых интеллигентных ньюйоркцев, диагнозировали анемию, авитаминоз и общее истощение". Марина Ефимова: Отчим (тоже эмигрант) - Александр Либерман, сын российского лесопромышленника, чьей семье после революции удалось получить у Ленина разрешение на выезд. Александр начал свою сознательную жизнь в Париже, где благодаря многим талантам, светскому обаянию и знанию трех языков он в возрасте 19-ти лет становится заместителем редактора лучшего иллюстрированного парижского журнала. В Америке его карьера - редактора и скульптора - получила блистательное продолжение. В своих воспоминаниях падчерица отдает должное энергии и надежности Алекса. Когда в Париже у Татьяны начался роман с этим элегантным интеллектуалом, девочка сразу почувствовала: вот человек, который будет по-настоящему заботиться о них с матерью. Дю Плесси-Грэй признает, что Алекс внимательно следил за ее учёбой и с детства поддерживал в ней интерес к истории и искусству. Она с благодарностью вспоминает, какую находчивость проявил он в страшное время немецкой оккупации Парижа, из которого им удалось вовремя вырваться. Но!.. В книге также приведены свидетельства нескольких его бывших сотрудников и друзей, которые вспоминают жестокую способность и Алекса, и его жены Татьяны использовать друзей для продвижения по социальной лестнице, чтобы потом бросать их, не оглянувшись. Воспоминания Франсин Дю Плесси наполнены и ее собственными незаживающими обидами и попытками понять, как те самые качества, которые помогли родителям спастись от нацистов и преуспеть в Америке, сделали их холодными эгоистами, отдававшими все силы на удовлетворение своих амбиций, на погоню за успехом. Так или иначе, они безусловно достигли завидного успеха, став одной из самых блестящих и богатых пар нью-йоркской богемы 60-х, 70-х и 80-х годов 20-го века. Загадку долгого и дружного союза Алекса и Татьяны дочь объясняет словами Алекса, который сказал ей, что они с женой "никогда не говорят о серьезном". Однажды Алекс попросил близкого друга семьи поговорить с Татьяной и выспросить у нее, не хочет ли она завести еще одного ребенка. Отношения Татьяны с дочерью были такими же отчужденными. Например, для Франсин было ужасным шоком узнать, что мать целый год скрывала от нее смерть отца, Бертрана Дю Плесси, убитого на войне. Вот этот драматически эпизод: Диктор: "В тяжелом и по-настоящему важном разговоре, одном-единственном, который я помню, мать сказала мне, что не знала, как, в каких словах открыть правду. Но меня это не убедило. С тех пор она навсегда потеряла мое доверие. И до конца ее жизни (а она прожила еще полвека) у нас не было ни одного душевного движения. Мы кружили вокруг друг друга, как две львицы. Иногда могли потереться и приласкаться - как бы обозначая близость, но на самом деле ее не было. С ней я всегда надевала маску молчания". Марина Ефимова: Тем не менее, не было и разрыва - возможно, повзрослевшая Франсин в глубине души хотела принадлежать к родительскому кругу и блистать там? Она пишет: Диктор: "Я была в вечном сомнении: взбунтоваться против матери или соперничать с ней. Я прикрывала трещину между нами сияющей приветливостью. Я улыбалась, танцевала с гостями, вела милые застольные разговоры. Совсем, как в песенке из "Пиноккио": "Сверкай, сверкай, маленькая звездочка". Меня осыпали комплиментами, мать сияла от гордости, а все страхи и печали я прятала в сердце, как в пещере, ключ от которой был у меня одной. Иногда я делилась заветным с чужими людьми, и они одаривали меня той теплотой, которой я была лишена дома". Марина Ефимова: 80-е годы Франсин Дю Плесси описала как грустный и пустой период в жизни родителей. Между тем, именно в эти годы Татьяна и Алекс окружили себя новым кругом художественной интеллигенции, русской иммигрантской, в основном, - питерской. Среди их новых друзей были Михаил Барышников, Иосиф Бродский, переводчик Геннадий Шмаков, Людмила и Виктор Штерны. На их веселые русские сборища Франсин не приглашали, возможно, из-за незнания языка. Франсин Дю Плесси-Грэй не стала ничьей музой, писателем она стала сама. Ее перу принадлежат еще две биографической книги: о Симоне Вейль и о маркизе де Саде. "Нет сомнения, - пишет рецензент книги, - что способность к остраненности, выработанная в одиноком детстве, помогла миссис Де Плюсси-Грэй стать писательницей и подарить публике многогранный парный портрет матери и отчима, написанный со смесью любви, горечи, судейской беспристрастности и с не всегда искренним порывом простить". Оскар Уайльд говорил: "Дети сначала любят родителей. Повзрослев, они их судят. В старости - иногда прощают". Александр Генис: А сейчас у нас пойдет о новом и очень популярном музее, который предусмотрительно открыл свои двери в канун школьных каникул, надеясь заманить самых капризных посетителей - молодежь. Думаю, ему удастся, ибо он знает секрет. Дело в том, что всякий американский музей уверен: не только все прекрасное - интересно, но и все интересное - прекрасно. Мысль эта - предпосылка еретической дерзости. Мы ведь привыкли считать, что музей - кунсткамера, собрание неповторимых диковин. Но американский музей стремится к обратной эволюции - от редкого к типичному, от необычного к заурядному, от искусства к жизни. Самые популярные музеи Америки те, где вообще ничего не выставляется. Это - поселки любовно восстановленного прошлого: лавочки, церкви, школы, тюрьмы, питейные дома, верфи, конторы. Здесь пекут хлеб по рецептам с "Мэйфлауэр", говорят на елизаветинском английском, распускают слухи о конфедератах, а президента Рузвельта фамильярно зовут Тедди. Самое дорогое в здешних домах - гвозди (металл!), газеты тут выходят раз в год, моды не меняются никогда. В этих заповедниках ученый персонал с женами, детьми и домочадцами ведут щепетильно воскрешенную жизнь, устраивая зевакам парад старинных ремесел, демонстрацию допотопных обычаев, выставку отживших нравов. Несмотря на занимательную экзотичность музеев-аттракционов, в сущности, это - огороженное забором пространство будней - индейских, как в Теннеси, колониальных, как в Виржинии, фронтьерских, как в Неваде, или викторианских, как в Коннектикуте. Банальность, какая-нибудь сработанная доктором наук бочка, возводится в музейное достоинство. При этом теряет всякий смысл драгоценное для музея различие оригинала с копией: выставляется ведь не экспонат, а процесс, не ЧТО, а - КАК. Тайный соблазн такого музея - иллюзия власти над временем. В обычных музеях прошлое застывает посмертной маской - чучелом, мумией, восковой персоной. Зато в "живых" музеях-аттракционах прошлое становится вечно настоящим. Можно сказать, что такой музей "неутраченного" времени способен остановить мгновение, чтобы Новый Свет не стал старым. Идя по этому пути, Библиотека Авраама Линкольна в Спрингфилде, штат Иллинойс, открыла первый интерактивный президентский музей Америки. Что это значит? На этот вопрос отвечает специальный корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова. Ирина Савинова: Это значит, что гусиное перо Линкольна выписывает в воздухе перед вами слова его знаменитой "Геттисбергской речи", на полях президентского цилиндра видно множество отпечатков его пальцев, слышны голоса обсуждающей сплетни его чернокожей прислуги. То есть перед посетителем проходит жизнь, пусть и не очень исторически достоверная, но которую можно наблюдать и получить полное ощущение, что вы лично знали президента Линкольна. О том, как устроено такое историческое зрелище, мы и беседуем с официальным историографом родного для Линкольна штата Иллинойс Томасом Шварцем. Томас Шварц: В Америке существуют несколько типов музеев президентов. Так, президентский музей и библиотека Ратерфорда Хэйса в штате Огайо был основан его семьей, в его доме, на средства его семьи и коллег, и он до сих пор остался частным заведением. Франклин Рузвельт положил начало федеральной системе музеев, и в нее включены только те президенты, кто пришел после Гувера. Сделано это было исключительно вот по каким соображениям: многие из президентов до Гувера были на посту только один срок, документы, связанные с ними, немногочисленны и разбросаны по разным местам. А в случае с Уильямом Гаррисоном, который был президентом только 30 дней, создавать музей вообще не имело смысла. Для Линкольна, конечно, было сделано исключение. Ирина Савинова: Какова функция музея Линкольна? Томас Шварц: Функция музея - быть самым главным центром изучения наследия Линкольна. В экспозиции музея представлена информация о всех местах в нашей стране и в Европе, связанных с деятельностью Линкольна. Музей осуществляет связь со всеми этими центрами: во всем мире. К примеру, музей связан с важной коллекцией оригинальных документов, находящейся в Японии. Ирина Савинова: Чем этот музей отличается от остальных? Томас Шварц: Вместо того, чтобы выставить в музее документы из наших многочисленных собраний, мы решили воссоздать в виртуальных подробностях жизнь Линкольна. Ирина Савинова: И этим Ваш музей отличается от традиционного исторического музея? Томас Шварц: Ну да, традиционный музей выставляет архивные документы. Делают это, как правило, таким образом: экспонат кладут или ставят в застекленную витрину и сопровождают письменным объяснением. Часто экспонаты группируют, чтобы лучше объяснить какую-то определенную тему. Но вместо того, чтобы строить экспозицию просто на оригинальном материале, мы решили сосредоточить внимание на биографии Авраама Линкольна. И сделать это в информирующей, но вместе с тем занимательной и увлекательной манере. Чтобы вы не только поняли Линкольна-президента, но и почувствовали, что это был за человек. Чтобы зритель включился в эпоху Линкольна, почувствовал ее своей. Я думаю, что немногим музеям удается создать такую эмоционально заряженную атмосферу. Но если исторический музей неспособен наладить связь с прошлым, не может перенести зрителя в давнюю эпоху, значит, музей не справился со своей миссией. Ирина Савинова: Ваш музей, наверное, особенно популярен у школьников? Томас Шварц: Большинство взрослых - большие дети, и они реагируют так же, как дети, только лучше умеют контролировать свои эмоции. Когда в музее ребенок видит что-то интересное, его первый импульс - подойти и потрогать. Так они познают мир - через тактильные ощущения. А в музее первое правило - не трогать экспонаты. Взрослые тоже полагаются на тактильные ощущения. И идея экспозиции нашего музея была именно эта: разрешить подойти и потрогать, а значит - почувствовать связь со временем. Так мы воссоздали бревенчатую хижину Линкольна из материалов того времени. Мы нашли сарай, где в середине 19 века сушились табачные листья, разобрали и сложили из этих бревен хижину Линкольна. Теперь посетители нашего музея, прикасаясь к бревнам, трогают настоящее дерево, а не пластмассу. Через подлинный материал осуществляется волнующая связь с прошлым. Больше всех в музеях везет, конечно, кураторам: они дотрагиваются до исторических экспонатов, которые трогать вообще никому не разрешается. Ирина Савинова: Однако в Вашем музее много ненастоящего. Разве правильно историческому музею показывать подделки? Томас Шварц: Нас действительно в этом обвиняют, но, по-моему, несправедливо. Все музеи предлагают свою интерпретацию прошлого. Если вы используете настоящие объекты в экспозиции, это не делает вашу трактовку истории более убедительной, чем интерпретацию музея, воссоздающего историческую атмосферу - конечно, основанную на строго документированных фактах. Надо сказать, что нашу экспозицию одобрила группа ведущих историков страны. Они поняли наше желание вдохнуть жизнь в прошлое. Ирина Савинова: Какие самые популярные экспонаты музея? Томас Шварц: Те, что рассказывают о Гражданской войне. Перед посетителями на сцену выкатываются пушки, которые начинают палить, правда, производя только шум и дым, а стулья, на которых сидят посетители, начинают громыхать и дрожать в унисон с пушечной пальбой. Ирина Савинова: Именно поэтому критики говорят о "диснейлендизации" музейного дела. Что вы им ответите? Томас Шварц: Нам говорят: ваш музей похож на парк аттракционов. И это правда, но таким образом мы усиливаем эффект. Технология усиливает влияние идей. Школьники наверняка запомнят лучше причины и следствия войны, то есть, они запомнят не только танцующие под ними стулья. Сегодня многие музеи начинают идти по этому пути. Например, музей истории Техаса в городе Остин, где есть свой "театр специальных эффектов". Это - их главный экспонат. По-моему, это естественно. Наша культура меняется. Для подрастающего поколения виртуальный опыт - вещь сама собой разумеющаяся. Они без интереса относятся к документам, выставленным под стеклом - для них это всего лишь разобранный на отдельные страницы учебник истории. И если вы не предоставите им информацию в занятной форме, вероятность, что у них возникнет интерес к тому, что вы хотите им показать, будет очень мала. Ирина Савинова: Какое будущее у музеев такого типа? Томас Шварц: Прогресс может преподнести публике в интересной форме любое историческое событие, перенести нас в любое место и любое время. Для этого необходим союз историков с творческими людьми, знающими современную технику. Именно технология поведет за собой музейное дело. Это как раз то, что мы попытались сделать в нашем музее: пойти на поводу у технологии. Результат оказался очень успешным, и я уверен, что наш опыт будет использован в других музеях. Александр Генис: В первое летнее воскресенье в Нью-Йорке состоится традиционный парад в поддержку Израиля. В таком городе, как Нью-Йорк, который по праву считает себя одной из столиц мирового еврейства, всем есть дело до Израиля. Я бы сказал, что к нему относятся, как к выросшему племяннику - его любят, критикуют, заваливают подарками, корят за промашки и ревниво следят, чтобы не обошли соседи. Возможно из-за такого, если угодно, родственного отношения, в помешанном на кино городе каждый израильский фильм удостаивается пристального и пристрастного внимания. Так случилось и с картиной, которую слушателям "Американского часа" представит Андрей Загданский. Андрей Загданский: "Трагедии Нины" - израильский фильм режиссера Сави Гавизон, построен на, казалось бы, знакомой территории. Главный герой - щуплый тринадцатилетний очкарик Надав. Период полового созревания, детских сексуальных фантазий и открытие мира. Наш герой черпает свои знания о сексуальной жизни взрослых, подглядывая по ночам в окна соседей, своей мамы, и своей тетки - Нины, в которую он, конечно же, горячо влюблен. Надо добавить что эксцентричная и сексуально активная мама в разводе с религиозным отцом, и мальчик ведет то ли дневник, то ли пишет роман о своей сумасшедшей семье. Такова предпосылка. Знакомо, не правда ли? Александр Генис: Еще бы - начиная с бессмертного "Амаркорда". Андрей Загданский: Как всегда, вопрос в оригинальности авторского видения и неповторимости собственной интонации. И эта уникальность у Сави Гавизона есть. И она выражает себя в жанре мелодрамы. Фильм настолько беспощадно сентиментален, что это было бы непростительным грехом, если бы картина не была настолько смешной. Юмор и ирония - тут единственная индульгенция. У Нины, которую играет восхитительно красивая израильская актриса Айлет Цюрер (Ayelet Zurer), погибает в теракте муж Хаймон. И не просто муж, а любимый и единственный мужчина. Убитая горем Нина страдает, а потом видит на улице среди прочих пешеходов голого Хаймона, который как ни в чем не бывало идет по своим делам. Конечно же, зритель воспринимает эту сцену как галлюцинации безутешной Нины, и голый Хаймон на улице - реализация ее неутоленного женского желания. Сестра Нины обеспокоена такими галлюцинациями и отправляет своего сына жить с сестрой. Истерзанная и замученная Нина просит своего племянника спать с ней этой ночью и наш герой, конечно же, охотно соглашается. Сцена, когда мальчишка и нежностью и восторгом смотрит на спящую Нину - еще раз напомню вам - Ayelet Zurer женщина незаурядной красоты - совершено замечательна. Затем Нина влюбляется. И проводит ночь с мужчиной. И когда ночью она смотрит в окно - то в окне она видит опять же Хаймона. Отсюда чувство вины, разрыв с новым возлюбленным и безутешные страдания. Примерно тут же выясняется, что Нина беременна от Хаймона. Так все разваливается и в жизни Нины, и в жизни нашего маленького героя, который не может простить Нине столь быструю измену. Мальчик уезжает жить к отцу, который пообещал на это время не говорить с ребенком о религии. Пока Нина страдает и приближается к родам, Надав знакомится через своего друга Менахема, у которого русская любовница Женя с неким Аликом из Азербайджана. Алик специалист по храпу - в его доме храп доносится из нескольких компьютеров - он диагностирует причины, анализируя записи этого тревожного и немузыкального звука. И тут самое главное - Алик как две капли воды похож на Хаймона. Двойник: эта вторая сюжетная линия придает инфернальным видениям Нины (явление голого Хаймона) совершенно неожиданный и гомерически смешной поворот. Драма разрешается непредсказуемой комедий, и эта неожиданность делает фильм таким замечательным сюрпризом. В картине, правда, есть еще одна сюжетная линия, которая не имеет легкого и уж тем более смешного разрешения: отношения Надава с неизлечимо больным отцом. Но и здесь автор находит легкий светлый выход - словом все в зале плачут, но это светлые слезы: отец обрел сына, сын - отца, а фильм - благодарного зрителя. Александр Генис: Наш выпуск завершит весьма необычная песня недели, которую слушателям "Американского часа" представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Хасидизм - это ортодоксальная ветвь иудаизма, возникшая в 18-м веке в Восточной Европе. Матисяху - это молодой американский хасид пишущий и поющий рэп и не только. Матью Миллер, выросший в не особенно религиозной еврейской семье, всю свою раннюю молодость что-то искал. Сначала, найдя для себя музыку, он ушёл из школы и стал ездить за легендарными группами "Гратфул Дед" и "Фиш". Чуть позже, во время поездки в Израиль, он всерьёз увлёкся иудаизмом. Тогда в порыве вдохновения он написал пьесу о мальчике, познакомившегося с раввином-хасидом в нью-йоркском парке и самого ставшим хасидом. После чего - прямо по пьесе - судьба свела ее автора с любавическим ребе в нью-йоркском парке, и Матью стал хасидом, поменяв своё имя на Матисяху. Что, на удивление многим, вовсе не означало, что он расстаётся с современной музыкой. Его последний, только что вышедший альбом "Лайв эт Стабс" - результат соединения еврейских музыкальных традиций с регги, джем роком и рэпом. Вот один из таких симбиозов. Матисяху: "Король без Короны" (King Without A Crown). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
