Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[28-06-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомНовый роман Уберто Эко в Америке. Запрещенные книги США. День садовода в средневековом монастыре Нью-Йорка. "Белый бриллиант" режиссера Вернера Герцога. Гость "Американского часа" - дирижер Дмитрий СитковецкийВедущий Александр Генис
Александр Генис: На американском книжном рынке - важная премьера: вышел перевод нового романа Уберто Эко. Конечно, во многих странах, включая, естественно, Россию, всякая встреча с этим писателем - долгожданная, но Америка - особый случай, о котором, стоит рассказать подробнее. Роман Умберто Эко с американскими читателями начался, как у всех, с книги "Имя розы". Я хорошо помню, как она появилась в списке бестселлеров "Нью-Йорк Таймс", как вскарабкалась на первое место и как держалась там из недели в неделю, поражая всех - критиков, читателей, а главное - издателей. Дело в том, что в Америке, в отличие от России, переводные книги никогда не добиваются массового успеха. Справедливости ради скажу, что однажды в список бестселлеров, в раздел нон-фикшн, попала книга Радзинского об убийстве царской семьи. Но Эко - дело другое: он сумел переубедить очень непослушный книжный рынок Америки, завоевав его на своих условиях. В сущности, именно Умберто Эко создал самый модный сегодня жанр интеллектуального ретродетектива. В этой весьма специфической разновидности интеллектуально-развлекательной словесности работают такие разные, но одинаково успешные писатели, как американский романист Дэн Браун, турецкий - Орхан Памук и русский - Б. Акунин. Казус Умберто Эко поучителен не только для истории литературы, но и для издательского дела. Ведь писатель завоевал читательскую популярность, не опуская планку, как это делают авторы современных лубков, а поднимая ее на весьма изрядную интеллектуальную высоту. Как же ему удалось не потерять по дороге читателя? Однажды мне повезло услышать, как итальянский писатель отвечает на этот вопрос своим поклонникам, собравшимся в "Стрэнде", лучшем книжном магазине Нью-Йорка. Эко сказал, что он никогда не боялся быть слишком сложным. Примеры Джойса и Пруста, - пояснил он, - показывают, что трудные книги отпугивают издателей, а не читателей. (Точно такую мысль я потом слышал и от Павича). Чтобы убедить маловеров, Умберто Эко привел для ясности наглядный пример: "Всякая книга должна искушать, но кому интересно быть соблазненным проституткой?" И вот Америка встречает новый роман Эко. В определенном смысле он кажется итоговой книгой, ибо в ней писатель раскрывает карты. Возвращаясь вспять, автор перебирает прочитанные в детстве книги, сделавшие его тем, кем он стал. Мне кажется, что, поминая добром свое первое чтение, Эко честно возвращает долги. Ведь секрет всех его предыдущих романов заключался в том, что он "вышивал" их по чужой канве. Так, в романе "Имя розы" он воспользовался Конан-Дойлем, в "Маятнике Фуко" - Жюль Верном, а в "Острове вчерашнего дня" - "Робинзоном Крузо". Новый роман Умберто Эко "Мистический огонь королевы Лоаны" представляет слушателями "Американского часа" Марина Ефимова. Марина Ефимова: Рецензию на новый роман знаменитого автора американский писатель Томас Маллон начинает с эпитетов: "слегка провокационный" и "ужасно названный" (привожу эти слова в оправдание слабости собственного перевода). Название романа Эко повторяет название итальянской книжки с картинками, которую герой читал в детстве. А имя самого героя - букиниста Джамбатисты Бодони - повторяет имя итальянского типографа 18-го века. И то, и другое уже на первых страницах "Лоаны" наводит читателя на мысль, что это будет книга о книгах, о литературе, о чтении. И точно - букинист Бодони заболевает странным недугом - он теряет память обо всей своей жизни, за исключением воспоминаний о прочитанных книгах. В попытке узнать что-нибудь о своем прошлом Бодони возвращается в дом, где провел детство, в дедовскую библиотеку и начинает беспорядочно читать все, что попадется под руку: энциклопедии, школьные учебники, Жюль Верна, Дюма, Конан-Дойля - в надежде, что по ассоциациям с прочитанным он вспомнит и себя. Рецензент Маллон пишет об этом литературном приеме: "Ход неплохой, но, к сожалению, автор не придумал никаких интересных последствий этой затеи. Наоборот, она сходит на нет, потому что герой вскоре понимает, что книжные строки не могут оживить человеческую память". Дело в том, что природа памяти (по точному наблюдению Умберто Эко) "непременно включает в себя переосмысление фактов, преображение запечатленных в ней сцен, нанесение некой персональной амальгамы на объективную картину жизни". Между тем, продолжает критик, "книга Эко - если и роман, то только роман с книгами, причем с книгами детства". Сама детская книжка "Мистический огонь королевы Лоаны" в восприятии взрослого героя оказывается "лишена обаяния и психологии". Книга Эко как раз НЕ лишена ни того, ни другого, но в ней нет дисциплины романа, она распадается на эссе. Умберто Эко, начавший карьеру писателя в 1980 г. с романа "Имя Розы", не расстался со своей профессией ученого-семиотика, лингвиста, изучающего знаковые системы. И, читая его новый роман, ты не можешь забыть, что автор - профессор". Надо сказать, что с точки зрения твердокаменных семиотиков (поклонников и узников ТЕКСТов) Умберто Эко всегда был недопустимо эмоционален - он, например, мог задать такой риторический вопрос: "Кто не был тронут пьесой Ростана "Сирано де Бержерак"? Она написана для того, чтобы извлечь слезы даже из каменного сердца?" Но читатель "Лоаны" не отдает свое сердце Джамбатисте Бодони так, как отдает его Дон Кихоту, или Мадам Бовари, или Холдену Колфилду, или Ивану Денисовичу, или компьютеру из романа Ричарда Пауэрса "Галатея 22". Возможно, чувствуя этот чисто эмоциональный изъян, Умберто Эко делает конец романа фантасмагорическим. Друг детства (литературный друг) ведет героя на встречу с его первой любовью - девочкой по имени Лила Саба, чье лицо герой пытается припомнить все последние главы книги. Эта попытка не помогает герою, а читателям если и помогает, то не всем. Другое отступление от эссеистской формы книги - ностальгические вспышки воспоминаний героя о юности времен Второй мировой войны. Он описывает печки-"буржуйки". Описывает сценки из жизни "шизофренической Италии" Муссолини, где с одинаковым воодушевлением распевали фашистский гимн и песенку "Дэнди-гёрл". Он даже вспоминает свои собственные полудетские, но рискованные антифашистские выходки. Но и эти отступления - только полумера, которую рецензент оценивает так: "Ностальгические страницы книги периодически подталкивают повествование, но книга не становится романом, а поочередно превращается то в литературные записные книжки, то в традиционные воспоминания свидетеля своего времени. Все, что герой романа Бодони понял (и сформулировал) во время своего хаотического чтения в дедовской библиотеке, можно отнести и к самому автору книги: "Дьявольская власть бумаги, - сказал он, - победила меня"... Александр Генис: Вряд ли с этим согласятся, хочу напоследок заметить, те, кто видел автора. Хотя в болонском доме Умберто Эко под тяжестью 30 тысяч книг просели балки, сам он меньше всего похож на запертого в башне из слоновой кости книжника. Жовиальный и обаятельный, как Марчелло Мастрояни, Умберто Эко, неотразимый в личном общении, покоряет любую аудиторию. Что говорить, если в Колумбийском университете ему, единственному после Бродского, разрешили курить на кампусе... А сейчас у нас пойдет речь о совсем других - запрещенных - книгах. Еще в России я слышал о том, что в Америке время от времени попадают под запрет те или иные известные книги, вроде "Над пропастью во ржи" Сэлинджера. Хотя в мое время советская пресса любила порассуждать об этом, подробности были настолько туманными, что я так и не понял, о чем, собственно, шла речь. Годы спустя, когда я уже сам попал в Америку и убедился в том, что в этой стране никому не удается заткнуть рот (вспомним дело Левински), запрещенные книги показались мне очередным советским мифом. Но и это не так. Запрет на книги в Америке существует, но действует он в очень специфических, пожалуй, чисто американских обстоятельствах. Рассказать об этом можно на примере мелкого, но шумного скандала, разразившегося в одной пеннсильванской школе. Как и всюду, учителя здесь составляли список каникулярного чтения для своих питомцев, которых школьная библиотека должна обеспечить соответсвующими книгами. Вот одна из них - "Дерево бизонов" - и попалась на глаза родителям. Найдя неприемлемыми содержащиеся в книги сексуальные описания, родители подняли тревогу. Был собран родительский совет попечителей, которому - по американским законам - подчиняется школьная администрация. После ожесточенных прений, сопровождающихся зачитыванием самых сочных цитат, книгу было решено убрать с полок данной школьной библиотеки. Стоит подчеркнуть: попечители, попросту говоря - родительский комитет, вправе распоряжаться только в пределах своей школы. Поэтому речь идет не о книге как таковой, а о тех нескольких ее экземплярах, которые убрали от греха подальше. Эта акция, и только эта акция, собственно, и называется "запрещением книг" в Америке. Вопрос о том, как к таким запретам относиться, не так уж прост. Я, скажем, не читал это самое "Дерево бизонов" (и не собираюсь), но догадываюсь, что вызвало возмущение родителей. Меня тоже, помнится, поразило, когда я услышал, что в каких-то российских школах ученикам рекомендуют читать самую похабную книгу Лимонова "Это - я, Эдичка". И все-таки, как, наверное, каждый писатель, я ежусь, услышав о всяком запрете на книги. Поэтому, чтобы лучше разобраться с этой проблемой, мы нашли эксперта. Наш корреспондент Ирина Савинова обратилась в Американскую Ассоциацию Библиотек, к директору ее отделения под названием "Свобода чтения" Юдифи Краг. Ирина Савинова: Кого из классиков запрещали в Америке? Юдифь Краг: Марка Твена, например, запретили в ту же минуту, как он был напечатан. Были попытки запретить его произведения полностью, но удалось это сделать не везде. Интересно, как менялись причины, по которым его запрещали. Когда его впервые напечатали, голос его был первым голосом в защиту гражданских свобод и против рабства, это было в 1850-е годы. Это была первая причина, по которой "Приключения Геккельбери Финна" запрещались школьными библиотеками. В то время половина Америки собирались воевать за сохранение рабства. Сегодня "Геккельбери Финна" запрещают из-за языка, из-за того, что чернокожего героя книги, раба Джима называют оскорбительной расистской кличкой. Но это монументальный исторический документ, в нем сохранилось описание мира таким, каким он был, когда Марк Твен писал о нем. Попытки запретить "Финна" делаются и сегодня, но это важный документ, он многому учит, и его, конечно, читают и изучают в школах. Ирина Савинова: А что вы скажете о Набокове. Его произведения запрещали несправедливо? Юдиф Краг: Конечно, произведения Набокова сегодня не оцениваются так, как это было 30-40 лет назад. Я вспоминаю, как прочла в один присест "Любовника леди Чаттерлей", когда мне было восемнадцать лет. И как перечитывала недавно, полвека спустя. Я буквально заставляла себя читать, так скучно мне было. В случае с Набоковым и Джойсом -ошиблись ли цензоры? Да они всегда ошибаются! Общество шагнуло так далеко, что догнало и Набокова, и Джойса, и Генри Миллера. И их произведения больше не считаются сомнительными по содержанию - так изменился мир. Я не знаю ни одной библиотеки, где не было бы их произведений. Ирина Савинова: Как работает механизм запрещения книг? Юдифь Краг: Намерению оградить читателей от каких-то книг насчитывается столько же лет, сколько лет Конституции США. И это потому, что книга нередко оскорбляет наши чувства. Американская Ассоциация Библиотек составила список из более ста причин, по которым книга может вызвать чувство неприязни у читателя. Назову несколько главных: слишком много секса, неправильное отношение к религии, в ней есть нападки на засилье властей... начиная с родителей. Причин, по которым читателя следует оградить от книги или журнала, много. И первым делом их нужно убрать с книжных полок, с библиотечных. Потому что библиотека это - публичное заведение, это внушительная структура, оно у всех на виду, его воспринимают как официального поставщика информации. Информации, апробированной кем-то и разрешенной к употреблению широким читателем. В число читателей входят и молодые, незрелые люди, и люди не очень образованные, то есть, те, кто не могут правильно оценить смысл той или иной книги. И им нужно помочь. Признаюсь, я никогда не слышала о прямых жалобах: я прочел, оскорбился и считаю, что книгу нужно изъять. Нет, как правило, говорят так: я прочел, мне-то ничего, но вот других, Тома, Дика, Гарри, детей, пожилых, неразумных эта книга может оскорбить. Ирина Савинова: Вмешиваются ли в изъятие книг из библиотек это дело государство? Юдифь Краг: Абсолютно, нет! В других странах это, может быть, и так, но только не у нас. Зависимости от федеральных или штатных властей как представителей государственной власти нет. В любой местной публичной библиотеке властвует совет попечителей, избранный самими читателями. Часто случается, что "комиссара" библиотек города назначает мэр, но комиссар выбирает состав совета библиотек из представителей широкой общественности. В школах последнее слово за Управлением образования, члены которого выбираются жителями округа. Но, конечно, ни в том, ни в другом случае никто не выносит решения по какой-то определенной книге. Составляется общая стратегия и тактика, в соответствии с которой действуют и советы библиотек, и школьные советы. Так что процесс, в ходе которого выбирают подходящие материалы для библиотек и школ, очень сложный и длинный. Ирина Савинова: Так чем же занимается организация "Свобода чтения"? Юдифь Краг: Наша функция - не допускать изъятия книг с библиотечных полок. Мы сражаемся с цензорами. У нас есть штат, занимающийся в основном тем, что борется за возвращение запрещенных книг в школьные, публичные и академические библиотеки. Это значит, что по нашему настоянию Попечительные советы, существующие при всех школах и библиотеках, меняют свое мнение и разрешают вернуть запрещенную ими книгу на полку. Ирина Савинова: Какие годы были самыми строгими в отношении запрета книг? Юдифь Краг: Судя по архивам, а наша организация существует почти 40 лет, в ранние 80-е годы было самое большое число сражений с цензорами. В 1980 и 1981 годах мы зафиксировали почти тысячу случаев. Количество таких инцидентов меняется от года к году, но никогда не опускается ниже 450. Проблема в том, что на каждый документированный случай есть четыре, о которых мы так никогда и не узнаем. Так что подсчитайте сами. Ирина Савинова: Какой выигранной у цензоров битвой ваша организация гордится больше всего? Юдифь Краг: "Гарри Поттер"! Мы сражались за него несколько лет. В некоторых школах книга была запрещена из-за того, что там описываются магические ритуалы. Сегодня ее часто используют для того, чтобы пробудить у школьников желание читать. Эта книга изменила отношение к чтению целого поколения. Александр Генис: То-то американские подростки всех возрастов с таким нетерпением ждут нового "Гарри Поттера". Уже объявлено, что в Америке он появится на прилавках 16 июля, в одну минуту первого, в ночь с пятницы на субботу. Идя навстречу покупателям, книжные магазины будут работать всю ночь напролет. Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: Ставшая супер-хитом в 1985 году, песня "Мир - это мы" была этаким "соц-соревнованием" американских музыкальных суперзвёзд с аналогичным Британским супер-шлягером. И тот и другой были задуманы и реализованы на благо голодающих Африки. Организованный в том же году и по тому же поводу ирландским рокером Бобом Гелдофом теле-марафон "Лайв Эйд" с участием самых знаменитых тогда музыкантов стал центральным событий современной музыкальной и не только музыкальной истории. Пожалуй, впервые самые известные музыканта мира показали, как они могут повлиять на мир. Тот концерт увидели два миллиарда человек. В пользу голодающих было собрано более ста миллионов долларов. И вот ровно 20 лет спустя, в аккурат перед встречей глав стран Большой Восьмёрки в Шотландии, Боб Гелдоф, ставший уже сэром, организовал "Лайв ЭйТ" (название - игра на созвучии английских слов "восьмёрка" и "помощь"). В этот раз всего будет больше - число участников, зрителей, городов, да и цель более амбициозная: искоренить бедность во всём мире. Организаторы уже не просят пожертвований у зрителей. Они надеются убедить Большую Восьмёрку простить внешние долги 18-ти самым бедным странам мира. Главные концерты состоятся 2-го июля в Лондоне, Париже, Берлине, Риме и - в Филадельфии. Звездой этого филадельфийского концерта будет главная фигура практически всех благотворительных музыкальных акций легендарный Стив Уондер. Помимо своих классических композиций, слепой певец обещает исполнить и новые песни из давно ожидаемого (первого - за последние 10 лет) нового альбома "Время любви", который должен выйти этим летом. Вот одна из этих песен. "Если я его напахал, разве это не моя вина? А если мы можем кому-то помочь, разве это не наша ответственность? Так в чём проблема?" - просто и очень кстати спрашивает Стив Уондер. "Так в чём проблема" - (So What The Fuss). Александр Генис: Начав первую часть "Американского часа" рассказом об Умберто Эко, я хочу вторую часть сегодняшнего выпуска открыть цитатой из того же писателя. В своем семиотическом репортаже из Америки Эко писал: "О том, что Америка зачарована средневековьем, говорят прилавки книжных магазинов, заваленные новыми версиями рыцарских романов. Монастыри преобразовались в запрятанные от суеты университеты. Нью-йоркские небоскребы напоминают баронские замки - в их вестибюли еще пускают простолюдинов: торговцев и туристов, Но покои наверху предназначены лишь для новой знати, вроде Софи Лорен. И так во всем. Любовь Америки к Средним векам напоминает привязанность к собственному детству. Вглядываясь в него, психоаналитик может найти у пациента истоки невроза". Александр Генис: Я бы назвал эту болезнь не знавшей Средних Веков Америки - ностальгией по чужому прошлому. Для страны 500 лет - короткая история, и молодым державам, как детям, всегда хочется выглядеть старше, чем они есть. Возможно, этим объясняется происхождение самого странного курьеза Нью-Йорка. Это - Клойстер, архитектурный памятник, который намного старше и самого Нью-Йорка, и самой Америки. В 1925-м году Джон Рокфеллер купил в Европе и перевез по частям развалины средневекового монастыря, которые были заново собраны в северной части Манхеттена, чтобы стать популярным музеем. Теперь по 250 тысяч человек в год приходят сюда, чтобы полюбоваться прошлым, которого у Америки не было. Главное сокровище богатых коллекций Клойстера - фламандские гобелены 15 века, изображающие успешную охоту на единорога. В погоне за реализмом кураторы музея, не сумевшие найти настоящего единорога, справились с окружающим его пейзажем. В Клойстере высажены те же деревья, цветы и травы, что вытканы на гобеленах. Вот в эти дивные места мы и отправили корреспондента "Американского часа" Раю Вайль отмечать нью-йоркский день садовода. Рая Вайль: Июнь в Нью-Йорке выдался такой жаркий, что выжить можно только с кондиционером или на пляже. Но объявление "Добро пожаловать на День садовода в Клойстере" привлекло много народу. Правда, в гигантском парке, где расположен этот средневековый замок, и откуда открывается дивный вид на Гудзон, некоторые даже загорают, периодически поливая себя, как растение, водой. Но уж лучше в такую жару находиться в самом Клойстере, гулять по залам его музея, где прохладно даже без кондиционеров (умели же строить когда-то), или сидеть за столиком на одной из лоджий, окружающих открытые сады Клойстера. Маленькие, симметричные, обязательно с фонтаном посередине, разбитые, как это было в средневековых монастырях, в южной части замка, и открытые небу и солнцу, как на знаменитых клойстерских гобеленах, изображающих райские сады, они и в самом деле как будто сошли с картинок... Голос: Для этого мы сюда и приехали именно сегодня, чтобы посмотреть на это нью-йоркское чудо, - говорит 42-летняя Патти из Пенсильвании. - Сейчас для этого лучшее время, все цветет, благоухает, зеленится. Не случайно, День садовода здесь всегда в июне устраивается. Раньше нам с мужем все как-то не удавалось в это время года вместе приехать. Но нам обоим очень нравятся клойстерские гобелены, особенно цикл с Единорогом, мы даже альбом с иллюстрациями купили, откуда и узнали, что растения, вытканные на этих гобеленах, растут в здешних садах. Вот мы и решили побывать в Клойстере летом, чтобы воочию увидеть все это великолепие... Рая Вайль: Программа Дня садовода в Клойстере обширная, семь лекций, и на три из них Патти с Джоном, так зовут ее мужа, уже записались. Занимаются ли они сами садоводством? Голос: Мы садоводы в душе, мы любим сады, и участок у нас, кстати, при доме приличный, но нет времени им заниматься, мы много работаем, а сад, настоящий сад, требует постоянного внимания, самоотдачи... Поэтому мы сажаем только траву... сажаем и косим... Рая Вайль: Сюзанн Муди, штатный садовод Клойстера, рассказывает, что клойстерские сады, как часть музея, были открыты для широкой публики в 1938 году... Голос: Являются ли они точной копией средневековых садов? Нет, конечно. Исторические записи об этих садах встречаются редко, и они не дают цельной картины. Мы знаем кое-что о специализированных лекарственных садах, о королевских растениях, о пряных травах садов наслаждения, но меньше о простых, скромных садах, с обычной зеленью, цветами и фруктовыми деревьями. Однако, несмотря на скудные исторические сведения о садоводстве средневековья, мы знаем, что такие фантастические сады, как "Сад любви" или "Райский сад", веками были источником вдохновенья поэтов и художников. Они и сейчас цветут для нас во всей своей красе и свежести на картинах, книжных миниатюрах и гобеленах. Что касается клойстерских садов, то здесь собрано около четырехсот разновидностей растений, большая часть которых, мы это знаем точно, росла и использовалась в Европе в период между восьмым веком и началом 16-го столетия. Рая Вайль: Мы беседуем с Сюзанн в одном из четырех садов Клойстера, где представлено триста средневековых растений. Уму непостижимо, как на таком маленьком участке можно было вырастить столько трав, цветов, кустов и деревьев. Некоторые из имеющихся здесь трав я каждое лето высаживаю у себя на балконе: мята, базилик, петрушка, зеленый лук, розмарин, тмин, укроп, лаванда. И хрен тут растет, и земляника, и зеленый горошек, и жасмин, и даже редкие в Америке васильки и незабудки. Но, в основном, рассказывает Сюзанн, здесь представлены растения, которые в старину использовали для лечения и для прочих домашних нужд. Например, мыльное дерево, из листьев которого в средние века варили мыло... Голос: Я обожаю садоводство, - говорит Сюзанн, - это моя страсть, моя любовь, мое призвание. Но вы помните притчу о сапожнике, чьи дети всегда без сапог ходили, потому что он был слишком занят, делая обувь для других. Так вот я - как тот сапожник. У меня есть знания, есть опыт, но нет времени, чтобы заниматься собственным садом. Тем не менее, я стараюсь. У меня на участке есть овощные грядки, несколько фруктовых деревьев, кусты красной смородины, малины, крыжовника, есть даже сирень и ландыши, которые почему-то больше популярны в Европе, чем в Америке, как, впрочем, и георгины, которые я тоже очень люблю и выращиваю. Есть у меня и розы, очень много роз, и пионы и огромные лилии... Голос: Я думаю, что садоводство сейчас главное хобби американцев. Люди тратят тысячи долларов и огромное количество времени, чтобы возделать сад. А те, у кого нет такой возможности, нет своей земли, хотя бы дворика, выращивают цветы и травы на балконах, на подоконниках. Посмотрите, весь Манхэттен в цветах. Это - здоровое увлечение. Недаром говорят, кто садоводством занимается, продлевает свою жизнь. А как приятно видеть плоды трудов своих, наблюдать, как из семечка вырастает дерево. Вот и покупают американцы книжки о садоводстве, ходят на семинары, учатся, как планировать сады, как ухаживать за различными растениями. И сюда, в Клойстер, приезжают со всей Америки, чтобы посмотреть, что мы здесь выращиваем, и, чтобы потом посадить понравившееся им растение у себя в саду. Почему все так вдруг увлеклись садоводством, не знаю. Может, люди истосковались по земле, по физической работе. А, может потому, что растения молчаливы, не возражают, не критикуют, не ругаются... Рая Вайль: У каждого растения в Клойстере есть своя история. И не каждое растение здесь молчаливо, - рассказывает садовод-любитель Марк Уилкинсон... Голос: Одно из самых знаменитых в Клойстере растений - мандрагора. Существует поверье, что корень этого ядовитого растения имеет волшебную силу. Мандрагора была очень популярна в средние века среди алхимиков, которые готовили из него лечебные снадобья. Его также использовали для гадания, для всевозможных церемоний и обрядов, для всего того, что сегодня назвали бы суеверием, но тогда это было очень важно, потому что корень мандрагоры по форме похож был на человеческое тело. Так вот, легенда гласит, что когда мандрагору пытались вырвать из земли, она начинала так громко кричать, что крик этот убивал тех, кто позарился на корень. Что делать, как заполучить этот волшебный корень и остаться в живых? И придумали подключить к этому делу собак. Их несколько дней не кормили, потом привязывали к мандрагоре, а на расстоянии нескольких метров ставили миску с мясом. Изголодавшаяся собака, естественно, рвалась к миске, выдергивала мандрагору с корнем, и тут же умирала. Жестоко, конечно, и в наше время вряд ли бы такое одобрили даже для самой благородной цели, но в средние века таких историй было немало... Рая Вайль: Из Клойстера я уезжала уже под вечер. Вдоль скоростной дороги под названием Вест Сайд Хайвэй, которая проходит рядом с Гудзоном, от двухсотой улицы в Ауптауне, где находится Клойстер, до туннеля Холланд в Даунтауне, через который мне нужно проехать, чтобы попасть домой, сплошные парки, сады, и газоны с десятками тысяч роз. Их так много, что даже выхлопные газы иногда перебивает аромат роз... Александр Генис: Лето уже в разгаре, а летний, самый прибыльный для проката, кинематограф все еще не может заработать в полную силу. Голливуд жалуется на апатию зрителей, которых все труднее заманить в кинотеатры. Уже несколько многообещающих картин (одна из них боксерская лента "Золушка мужского рода", о которой мы совсем недавно рассказывали нашим слушателям) не смогли пробиться в разряд выгодных блокбастеров, которыми, собственно, и славен летний Голливуд. Возможно, ситуацию изменит "Война миров" Спилберга, открывающаяся на следующей недели. А пока - в отсутствии шумных конкурентов - любители более утонченного кино наслаждаются камерными лентами. Одна из них - документальная лента знаменитого немецкого режиссера Вернера Герцога "Белый бриллиант", о которой сейчас говорит весь нью-йоркский "бомонд". Об этом фильме слушателям "Американского часа" рассказывает Андрей Загданский. (Werner Herzog, The White Diamond) Андрей Загданский: Вернер Герцог любит джунгли Латинской Америки - и безумцев, бросающих вызов этим непроходимым и прекрасным местам. В его знаменитых фильмах "Агирре, или Гнев Богов" и "Фитцкаральдо", в сущности, один и тот же герой - одержимый, безумный и прекрасный. В обеих картинах главного героя прекрасно играет безумный и одержимый Клаус Кински. Кадры из "Фитцкаральдо", когда пароход - под звуки Вагнера - волокут через горы и леса забыть невозможно. Это один из самых ярких кинообразов, точнее - киносимволов, которые я видел в кино. Если угодно, это даже похоже на невероятные инсталляции Христо: пароход в лесу так же нелеп и так же прекрасен, как завернутый мост в Париже. И то и другое дает нам другую перспективу реальности. Александр Генис: И какое же отношение все это имеет к новой картине Герцога, о которой говорит весь интеллигентный Манхэттен? Александр Загданский: Прямое. Главный герой документального фильма Герцога "Белый Бриллиант" из той же галереи, что и персонажи предыдущих игровых лент. Это - английский инженер-аэронавт Грэм Доррингтон. Доррингтон строит дирижабли и мечтает взлететь на своем новом крохотном белом дирижабле над лесами и водопадами Гвианы. Чтобы летать в тишине. Чтобы не было слышно мотора. Парить как птица. Когда Доррингтон произносит все эти сто и тысячу раз сказанные слова я не испытывал никакого чувства неловкости. Все дело в интонации. Грэм Доррингтон - одержимый. Он безумен и прекрасен. Доррингтон и Герцог - замечательная пара. Вместе они отправляются в Латинскую Америку, в Гвиану, вместе строят, точнее, собирают этот маленький дирижабль - чтобы взлететь над водопадом и джунглями. В фильме есть какие-то разговоры о научной ценности этого эксперимента, о том, что в этих лесах Гвианы невероятно богатая флора и, может быть, будущие лекарственные препараты будут найдены, когда все эти растения должным образом изучат. Но, по-моему, это все - предлог. Прагматическая сторона экспедиции равна нулю. Парить в тишине над непроходимыми лесами - вот единственная цель Доррингтона и Герцога. Александр Генис: Любопытно, Андрей, что такой эстет и любитель экзотики, как Герцог, даже отправляясь на край земли, не расстается с сугубо германскими символами. Вы, конечно, помните, что в "Фицкаральдо" пароход тащат под звуки Вагнера. А в этом фильме фигурирует дирижабль, цеппелин, то есть, воздушный аппарата с немецким именем, происхождением и легендой - "Белый бриллиант", как бы младший брат погибшего у нас в Нью-Йорке "Гинденбурга". Характерен и постоянный адрес героцговской экзотики: Южная Америка. Обойденная колониями Германия всегда мечтала именно об этом континенте. Не зря, там жил один из героев любимого романа нашей юности "Три товарища". Кстати, все там хлещут латиноамериканский ром... Андрей Загданский: Внутри истории есть своя история, свое прошлое. Десять с лишним лет назад Дорринтон построил другой летательный аппарат, и на испытаниях в Суматре погиб его друг, кинооператор. История погибшего друга подробно рассказана Доррингтоном в фильме. Вероятно, в смерти Дитера нет вины Доррингтона как конструктора, но он все же чувствует свою ответственность за случившееся. - Если бы не эта моя мечта, - говорит Доррнгтон, - Дитер был бы сегодня жив. Поэтому, можно предположить, что для Доррингтона поднять в воздух свой новый летательный аппарат - акт символический на многих уровнях. По построению фильм похож на записную книжку. Герцог комментирует. Свободная структура картины очень далека от совершенства, как и не безупречны методы работы Герцога в документальном кино. По существу, Герцог режиссирует своих документальных героев. Метод не очень-то почетный в сегодняшнем неигровом кино. Странным, по меньшей мере, можно назвать и выбор музыки в некоторых местах фильма. Но визуальная сторона фильма фантастически прекрасна: джунгли, плывущие под дирижаблем. Белый дирижабль, похожий по форме на ограненный бриллиант (отсюда название) парит над лесом и столь же прекрасен и столь же нелеп, как пароход в джунглях, или мост, завернутый в шелк. Как сказал Оскар Уайльд, "Всякое искусство абсолютно бессмысленно". Александр Генис: Сегодняшний выпуск "Американского часа" завершит беседа Майи Прицкер с "гостем недели" - руководителем оркестра, собранного из наших соотечественников за рубежом, дирижером Дмитрием Ситковецким. Майя Прицкер: Дмитрий, вы выросли не просто в музыкальной семье, но в семье знаменитых музыкантов, Бэллы Давидович и Юлиана Ситковецкого, которые уже в молодые годы стали легендами советского музыкального исполнительства. Чем вам такая ситуация помогла? Дмитрий Ситковецкий: Конечно, помогла в том, что я самого раннего детства уже видел, какая колоссальная ответственность лежит в этой профессии, что это не только сцена и аплодисменты. Это колоссальный труд и постоянная работа над собой. Поэтому это было колоссальное преимущество, но в этом есть, конечно, и отрицательный момент. Поскольку все хотели, чтобы я пошел по стопам своего легендарного отца, с профессиональной точки зрения, это было трудно, потому что все ждали, чтобы я ходил по воде еще с детства. Майя Прицкер: Тем не менее, вы стали профессиональным скрипачом, и в довольно молодом возрасте, еще, по-моему, даже не окончив Московскую консерваторию, отправились в США. Дмитрий Ситковецкий: Да, я уехал в 22 года, и не только от системы. Я уехал также и от этого большого пресса, который надо мной висел, и того что, что бы я ни делал, я все время оставался сыном своих великих родителей. А здесь, на Западе, я мог начать с новой страницы, и посмотреть, на что я способен сам без имени, которое было известно, и получая незаслуженно какие-то льготы и привилегии с самого начала. Что было не вернуть, это, конечно, эту атмосферу - редчайшую и невозвратимую - этих замечательных лет в Москве 60-х и 70-х, где шла удивительная пора расцвета искусства, расцвета музыки конкретно, и удивительного сосредоточия великих музыкантов трех-четырех поколений одновременно и композиторов, и исполнителей. Этого я уже нигде не видел, и такого, я думаю, наверное, долго уже не случится. Майя Прицкер: Тем не менее, вы сказали "невозвратимая атмосфера", но вы попытались ее в какой-то степени возродить в вашем нынешнем оркестре. Дмитрий Ситковецкий: Да-да. Майя Прицкер: Оркестр с очень интересным названием "Новые европейские струнные", или "Новые европейские струны", или "Новые европейские связи". Как хотите, называйте. Расскажите, пожалуйста, об этом коллективе, тем более что вы с ним много гастролируете. Как он родился, и что в нем такого особенного? Дмитрий Ситковецкий: Родился он в 1990-м году, на базе моего, в то время, фестиваля в Финляндии, в Карсхольме. Там у меня появилась возможность впервые собрать на близкой к России почве оркестр из 22-х тогда человек, который состоял, ровно наполовину разделенный на две части: с одной стороны - представители великой русской струнной школы, и с другой стороны - западной школы. Майя Прицкер: И, кстати, сразу вопрос: чем отличались друг от друга эти две половинки? Дмитрий Ситковецкий: Они отличались довольно сильно, потому что, конечно, с одной стороны были замечательно подготовленные, технически виртуозные струнники русской школы. С одной стороны, с большим темпераментом, с большими индивидуальностями; с другой стороны, западные струнники, которые намного лучше играли вместе. У них чувство ансамбля было развито значительно лучше, чем у русских. Безусловно, Россия в этом смысле отставала. Поэтому, это не то, что русские были лучше, а западные были послабее. Это совсем не так. Они были разные, и друг друга обогащали. Майя Прицкер: Что произошло с этим оркестром? Все-таки, с 90-го года произошли какие-то изменения. Насколько я понимаю, он все еще жив и процветает. Дмитрий Ситковецкий: Ну, во-первых, изменения произошли и географические, и возрастные. Потому что за 15 лет, русские музыканты этого оркестра, за редким исключением, уже все находятся на Западе. Большинство людей, которых я тогда увидел, на вокзале в Хельсинки, из них буквально 2 человека живут еще в Москве. А второе, конечно, то, что за это время подросла целая плеяда молодых музыкантов, такие, как дети Валентина Жука. И Женя, и Саша у меня играли и играют. Потом, сын Юры Жислера, сын Эдуарда Грача, теперь и молодой Ситковецкий. В общем, уже много молодежи, которая на моих глазах становится настоящими музыкантами, уже проведя у меня много времени, как, например, Юра Жислин, который пришел ко мне в 18, а сейчас ему уже за 30. Это уже очень приятное развитие, и развитие, на моих глазах, нового поколения. Майя Прицкер: И как вы думаете, почему они возвращаются все время в этот оркестр? Дмитрий Ситковецкий: Вы знаете, я думаю, что для многих (во всяком случае, они мне так все время говорят об этом) это, может быть, самые яркие и острые музыкальные впечатления. Наш оркестр необычный, и фестивали, где мы собираемся, они играют не только в оркестре, они играют и камерную музыку, и со всеми ведущими солистами нашего времени. Потому что в те годы у меня там были все абсолютно. И Володя Ашкенази, и Вадик Репин, Женя Кисин, и т. д. и т. п. И со многими из них эти музыканты имели счастье играть не только в оркестре, но и камерную музыку. Поэтому эти впечатления очень яркие, острые, и, в общем, они всегда готовы пожертвовать и временем, и деньгами, и комфортом. Майя Прицкер: Дима, у вас есть несколько записей. Какую записей из этих компакт-дисков вы особенно любите, и какая вам особенно дорога? Наверное, "Гольдберг в вариации". Дмитрий Ситковецкий: Ну, Гольдберг, это, конечно, особое мое детище, которое явно меня переживет, и, очевидно, многие меня будут знать только потому, что я сделал транскрипцию Гольдберга в вариации. Во всяком случае, Гольдберг имеет свою жизнь, у него есть свои почитатели, свои исполнители помимо меня, и большие поклонники, и ненавистники, наверняка. Поэтому, "Гольдберг" была особая запись, она нашумела, и продолжает до сих пор и жить, и продаваться, и даже моя запись "Трио", которую я сделал очень давно (уже больше 20-ти лет назад). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
