Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
23.11.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[26-07-05]
"Поверх барьеров". Американский час с Александром ГенисомПрофессия колумнист. Фильм из жизни императорских пингвинов. Новая книга "Крысы: наблюдения за повадками самых нежеланных жителей Нью-Йорка"Ведущий Александр Генис
Александр Генис: Самая редкая должность в американской, да и любой другой прессе - это колумнист. В век общедоступной информации, которая льется из Интернета, как вода из крана, только сочинители газетных колонок способны перегородить поток новостей, чтобы заставить нас задуматься. Колумнист - это тот, кого не только читают, но и пересказывают, он -монополизирует беседу за каждым семейным завтраком, вызывает огонь на себя, провоцирует споры и зачинает дискуссии. Один из таких крайне симпатичных мне авторов - Дэвид Брукс - регулярно печатает в "Нью-Йорк Таймс" колонки, открывающие затяжную полемику. Вот и сейчас, судя по редакционной почте, ему удалось задеть душу читателей внешне бесстрастной темой. Брукс написал, что поколение назад, в 60-е годы, Америка была куда более культурной страной, чем сегодня. По его словам, в стране исчез средний слой культуры. Осталось либо университетская интеллектуальная элита, либо потребители невзыскательного ширпотреба. То, что 40-50 лет назад служило предметом острого интереса среднего класса - классическая музыка, серьезный роман, сложное изобразительное искусство, авторское кино - сегодня доступно только жителям университетского гетто. Отчасти, - объясняет Брукс, - в этом виноваты сами интеллектуалы, презиравшие выбор среднего класса. Тут мне вспоминается Съюзен Сонтаг, которую угнетали читатели, предпочитавшие Хемингуэя Томасу Манну. Теперь вместо того и другого, - пишет Брукс, - большинство читает сплетни про звезд в журнале с глянцевой обложкой. Должен сказать, что эта тема кажется мне важной еще и потому, что она универсальна. Разве не происходит нечто похожее и в России? Здесь ведь тоже исчезла широкая прослойка той интеллигенции, которая подписывалась на толстые журналы, ходила в театр и пела Окуджаву. Это - тот средний класс потребителей культуры, который эстеты пренебрежительно называли "ИТР", а Солженицын - "образованщиной": Короче, поднятая Бруксом тема представляется мне достаточно острой и интересной, чтобы втянуть в спор Бориса Парамонова. Борис Михайлович, что вам показалось наиболее интересным в статье Дэвида Брукса? Борис Парамонов: Тот тезис автора, согласно которому элитная культура убила культуру "мидлброу". Вообще этот термин "мидлброу" не совсем ясен, в русском культурном обиходе (не только в словаре) соответствия не подобрать. Я сумел построить только такую приблизительную схему: мидлброу - это литература, что называется, коммерческая, но хорошего уровня. Сомерсэт Моэм - представительный пример: он сам говорил о себе, что он первоклассный писатель второго класса. Грэма Грина можно туда же отнести. В России это, скажем, Алексей Толстой, Каверин, Эренбург. Но почти у всех писателей такого уровня случаются вещи, выходящие за этот уровень вверх. Однако мне трудно согласиться с тем, что Хемингуэй - писатель среднего уровня. Он неровный писатель, у него случались частые провалы, но всё же, по-моему, это высокое искусство. С другой стороны, непонятно, чем литература такого уровня могла мешать элитной литературе, как утверждают цитированные Бруксом американские эстетические гуру; или, наоборот, как могла элита помешать "среднелобым", как утверждает сам Брукс. Мешал ли Джойс Хемингуэю? Да он ему помогал, обогащал его. Один из этих гуру назвал живопись в нью-йоркском Музее современного искусства "тепловатыми выделениями". Что этому противопоставляется, неясно. Я на муляжи, имитирующие покойников (англичане ввели эту моду), один раз посмотрю, плюну и забуду, а в Музей современного искусства ходил и буду ходить. Единственное приходящее на ум конфликтное соотношение между элитным, авангардным искусством и - будем держаться термина - искусством "среднелобыми" - это постоянные попытки авангарда расширить возможности искусства за счет введения элементов того, что сейчас назвали массовой культурой. Александр Генис: Ну, конечно, это - любимый тезис ОПОЯЗа: искусство, как все на свете, растет снизу вверх. Борис Парамонов: Вот именно. В свое время Шкловский доказывал, что это вообще закон - развитие искусства путем канонизации низких жанров, превращение их в высокие. Самый известный пример: Достоевский - это канонизация детективного романа путем обогащения его философией, а Блок, скажем, - канонизация цыганского или городского романса. Бывают и другие, хотя чем-то сходные ситуации: импрессионисты испытали влияние японского искусства, а кубизм ввел в живопись приемы искусства африканского, особенно так называемой негрской скульптуры (так это тогда называлось). Но сегодня чаемое обогащение высоких жанров за счет низких создало очень смешанную картину, и, как мне кажется, не привело к ощущаемому прогрессу. Но это, кажется, ваше поле, Александр Александрович, тут вам карты в руки. Александр Генис: Скорее, это - поле постмодернизма, к которому я изрядно охладел, а, может, выбыл по возрасту. С тех пор как апостол "по-мо" Лесли Фидлер призвал современного художника "зарывать рвы", отделяющее высокое искусство от низкого, в эстетике произошел свальный грех. Плоды его еще не выросли, поэтому трудно судить об успехах этого эксперимента. В некоторых случаях, таких, как творчество американца Тарантино, японца Такешо Китано или русского Владимира Сорокина, результаты налицо. И они мне нравятся. Борис Парамонов: Сорокин мне тоже нравится, да и Тарантино нравится. Мне сдается, что принципиальный вопрос тут другой: не эстетического, а социального, социологического плана. В свое время кто-то из великих англичан - кажется, доктор Джонсон - сказал, что культуру всегда делает средний класс. Можно, конечно, добавить, что культуру делают также гениальные выходцы из всех классов. Но в этом высказывании, в общем-то, упор не на созидании культуры, а на ее потреблении: для кого делается культура, кто ее с пользой воспринимает. В таком повороте эта апофегма неоспорима. Александр Генис: Борис Михайлович, неужели Вы хотите все свести к достаточно старой, если считать от Платона, мысли о том, что демократия обещает неизбежное культурное оскудение? Борис Парамонов: Отнюдь нет. К культурному упадку ведет не демократия как политический институт, а феномен массового общества как потребительского общества. Вот этот самый консьюмеристский тоталитаризм. Демократия как система, апеллирующая к инициативе граждан, к принятию ответственных решений, не может принижать человека. Александр Генис: Но для этого она, демократия, способна оторвать этого человека от телевизора. В одном из писем, спровоцированных колонкой Брукса, автор пишет, что сегодня перегруженный сложной работой американец слишком устает, чтобы насаждаться утонченной культурой. Его хватает только на телевизор: Борис Парамонов: Телевидение - это, конечно, бич современной цивилизации, всеобщий наркотик. Страшно то, что оно всё время растет, и пределов этому росту, кажется, нет. Кабельное телевидение - это всё, конец, окончательное порабощение свободного человека. Современный телезритель, я бы сказал, - это Терри Шьяво, женщина с давно умершим мозгом, которую подвергают абдоминальному искусственному питанию. А что такое искусственное питание вообще? Так, какая-нибудь жидкость, водичка, какими-то потребными веществами снабженная. Постулат телевидения - непрерывное расширение программ, а количественное расширение, по определению, не может быть качественным обогащением. Как известно, прекрасное редко. На Ти-Ви происходит нечто ужасное: воспроизведение того, что уже было, дублирование жизни уже прожитой. Произошло какое-нибудь громкое преступление - и через полгода уже телефильм на эту тему. Что же касается телевидения, то это - угасание бытия, энтропия. Эта зараза в духовном плане может быть сопоставлена только с исчезновением озонового слова, с экологической катастрофой. Александр Генис: Вот тут я вынужден с Вами, Борис Михайлович, горячо не согласиться. Телевизор морально и эстетически нейтрален, как бумага или печатаный станок. Вопрос в том, как мы ими пользуемся. Лично я от телевидения жду велких подвигов и духовных порывов. Ведь даже пресловутый сериал можно - и нужно! - поднять до Достоевского и Толстого. Чтобы узнать, как это делается, надо посмотреть "Декалог" Кислевского, который он сам называл "метафизической" мыльной оперой. Борис Парамонов: Так в этом и парадокс: всё это сделано хорошо - умело, профессионально. Если начал смотреть, то уже не отойти - разве что в уборную во время рекламного перерыва. Но вот ведь еще подлянка: эти телевизионные рекламы, "коммершиалс", сделаны еще лучше! Знаете, есть американская поговорка: всё, что стоит делать, стоит делать хорошо. Ее сейчас можно обернуть, перевернуть: не всё то, что можно сделать хорошо, стоит делать. Александр Генис: Оставим этот спор до следующего раза. А пока я хочу процитировать еще одно письмо, пришедшее в ответ на колонку Брукса. Его автор пишет: "Известно, чем отличается Западная Европа от Соединенных Штатов. В Европе благосостояние - не цель, а средство, цель - досуг; в Америке наоборот: непрерывное расширение деловой активности" Как по-вашему, Борис Михайлович, какая формула лучше? Борис Парамонов: Конечно, европейская. Но я сильно подозреваю, что досужий европеец не столько в Лувр ходит или читает Сартра, сколько смотрит тот же телевизор. Александр Генис: Причем, как я убедился, когда в последний раз был в Италии, смотрят американские программы. В час ночи, когда начинаются передачи для местных интеллектуалов, итальянское телевидение с благоговением показывает фильмы Хичкока: Наша традиционная рубрика - "Музыкальное приношение Соломона Волкова" - сегодня будет посвящена музыкантам, недавно ушедшим из жизни. Время от времени мы решили устраивать такие "мемориальные" выпуски "Музыкального приношения", чтобы почтить память скончавшихся артистов. Наверное, Соломон, нам надо объяснить, в чем смысл таких музыкальных некрологов? Соломон Волков: Я все острее ощущаю течение времени и исчезновение, по ходу этого течения, каких-то людей и личностей, которые на меня произвели какое-то впечатление, какое-то на меня оказали влияние. Эти люди сейчас уходят из жизни, и о них почти сразу же забывают. Мне страшно обидно, мне хочется как-то напомнить об этих людях и как-то задержать память о них. Александр Генис: История ведь очень несправедлива, она оставляет только гениев. А таланты как раз исчезают между ее жерновами. Соломон Волков: Которые очень важны. Даже о крупных фигурах память почти сразу же исчезает. И мне хочется как-то об этих людях напомнить. И первый, о ком мы вспомним, будет даже не музыкант. Это человек по имени Гордон Шоу. Он, когда ему было 72 года, был американским физиком по образованию. Но он, вдруг, ближе к концу жизни, заинтересовался влиянием музыки на мозг. И провел довольно знаменитые эксперименты по этому поводу. А именно, он ставил студентам музыку Моцарта, а также музыку развлекательного содержания, или же пленки, на которых не было записано ничего. И потом замерял их коэффициент интеллекта. Так вот, выяснилась любопытнейшая вещь. Что те студенты, которым ставилась музыка Моцарта, у них коэффициент интеллекта резко повышался. Причем, ставилась не просто какая-то музыка, а конкретно, - соната Моцарта для двух фортепьяно до-мажор. Звучит соната Моцарта Александр Генис: Ну как, Соломон, поумнели? Соломон Волков: Просто невероятно поумнел. У меня, по-моему, интеллект вырывается за пределы. Александр Генис: Теперь, когда мы подготовили наших слушателей, мы можем продолжить передачу. Соломон Волков: Следующим человеком, которого я хочу вспомнить, и который ушел из жизни не так давно, был итальянский дирижер Карло Мария Джулини. Но он много дирижировал в США. В частности, он руководил Лос-Анджелесским оркестром. С этим Джулини, который был замечательный дирижер, у меня связано одно личное воспоминание. Вы знаете, что в отличие от вас я не большой путешественник, но все-таки иногда выбираюсь. И вот мы с моей женой как-то отправились в Италию и побывали в Милане. И решили мы пойти в Ла Скала. И вот вижу на этой площади Карло Марию Джулини собственной персоной. Ошибиться было невозможно. Он шел в своей традиционной шляпе, он очень высокий импозантный джентльмен. Шляпа, шарф и темные очки. Он как бы вырос над этой площадью. И на моих глазах произошла невероятная сцена. К нему подошел пожилой мужчина, итальянец, и поцеловал ему руку. Это была замечательная сцена. Он был одним из лучших оперных дирижеров нашего времени. И запись "Дона Карлоса", оперы Верди, считается образцовой. Джулини сделал ее в 1971 году. Дуэт оттуда прозвучит в исполнении Пласидо Доминго и американского певца Шерила Милнса. Соломон Волков: Карло Мария Джулини умер, когда ему был 91 год. А вот третий человек, о котором мы будем говорить - Руфи Лоредо. Она умерла, когда ей было 67, прославилась вот чем. Ее учителем был Рудольф Серкин, который, как пианист немецкой школы, очень недолюбливал русскую музыку. И вот он ее всю жизнь как бы отвращал от того, чтобы она играла любимого ею с молодости Рахманинова. А она, не послушавши его, выучила всего фортепьянного Рахманинова, а потом всего фортепьянного Скрябина и записала на пластинке. Причем Рахманинов занял чуть ли не 7 пластинок. Она выпустила их в Америке. Рахманинов и так был довольно популярен в Америке. А о Скрябине, тогда, в 70-е годы, не очень-то думали. Александр Генис: Я думаю, что и сейчас Скрябин не самый популярный композитор. Соломон Волков: Да, но тогда о нем почти совсем забыли. А она записала, и его популярность сильно прибавилась. Лоредо не принадлежала к числу пианистов самого первого ряда. Но то, что она сделала для рецепции музыки, для процесса восприятия музыки, оказалось очень важным. И для меня это тоже очень важно. И я хочу подчеркнуть, что каждый из нас, на своем месте, может что-то сделать очень существенное для того, чтобы культура не умирала. Именно это и сделала Руфь Лоредо. И Скрябин в ее исполнении (а сейчас прозвучит этюд Скрябина номер 5 опуса 42-го), напоминает нам о том, что может сделать один исполнитель для того, чтобы история музыки не прерывалась. Александр Генис: О.Генри нашел только одну радость в летнем Нью-Йорке: кафе на крышах. Теперь я таких не встречал, да и звучит сомнительно. Сегодня, когда в Нью-Йорк приходит настоящая жара, каждый спасается от нее по-своему. Самые хитроумные проводят полуденное время, жертвуя ланчем ради маленького зоосада в манхеттенском Централ-парке. Там в хорошо охлажденном кондиционированном "Полярном павильоне" живут белые медведи из Антарктики и пингвины из Антарктиды. Глядя, как они плещутся в студеной воде, ловко уворачиваясь от льдин, нью-йоркцы сопереживают и завидуют. Этим летом к традиционному походу в зверинец прибавился другой подходящий в такой зной аттракцион - фильм из жизни императорских пингвинов, о котором нашим зрителям рассказывает Андрей Загданский. Андрей Загданский: Когда я смотрел французский фильм режиссера Люка Жакэ (Luc Jacquet) "Марш пингвинов", я поневоле вспомнил первые годы становления кинематографа, когда операторы французской компании "Патэ" разъезжали по миру и снимали документальные фильмы об экзотических странах, о диких народах, населяющих Африку и острова Полинезии и, конечно же, о невиданных в Европе животных. Тогда, в первые годы кинематографа, такие просветительские фильмы пользовались огромным успехом у зрителей. С годами мода прошла, а теперь, в телевизионные времена, кажется, все фильмы о животных нашли свою жизнь на кабельном канале "Animal planet" и "Discovery", и их уже не вернуть на большой экран. Но не тут-то было. Сегодня интерес к фильмам о животных возрождается, причем опять французскими кинематографистами, которые вывели такого рода кино на принципиально новый уровень. Первой ласточкой, простите за каламбур, стала лента "Миграция птиц" - она прошла с огромным успехом в Нью-Йорке два года назад. Мы увидели то, что никогда до того увидеть не могли. И смотреть все это нужно было на большом настоящем киноэкране. Благодаря инновационной технике и героическому мастерству пилотов и операторов, мы смогли лететь рядом с птицами, и этот опыт для меня был совершенно незабываем. Александр Генис: Знаете, Андрей, я обнаружил, что у этого фильма есть свои фанатические поклонники, которые смотрят картину в поисках почти что религиозного переживания. Их можно понять. Картина и впрямь отрывает нас от Земли. Авторам удалось самое трудное в искусстве - сместить нашу перспективу, сменить нашу оптику, увидеть мир чужими - птичьими глазами. А это ведь и сложнее, чем любые фокусы цифровых спецэффектов. Андрей Загданский: Новая, и опять французская картина, развивает успех. На этот раз - императорские пингвины и их жизнь в Антарктике. Что же происходит с этими обаятельными птицами? Раз в год, перед началом зимы, весь клан выходит из воды и бредет вглубь Антарктики - сто километров. Здесь пингвины спариваются и, спустя несколько месяцев, самка сносит всего лишь одно яйцо. Все это время пингвины ничего не едят, так как единственный источник пищи - океан - находится все в той же сотне километров. После того, как самка снесла яйцо, на него садится самец. И этот сложный рискованный и самоотверженный танец - чтобы не разбить яйцо, не передержать его на льду (не забывайте, температура в это время держится на уровне - 50 по Цельсию), совершенно завораживает. После того, как самец сел на яйцо, самка уходит к воде - опять сто километров в одну сторону, чтобы набраться сил и добыть корм для будущего птенца. Конечно, не обходится без трагедий. Яйца выкатываются, падают, разбиваются - и мгновенно замерзают. Но для тех птиц, которые благополучно завершили эту фазу, наступает следующий этап. Еще более сложный. Самец остается высиживать яйцо еще два месяца - в самый разгар морозов и буранов. Наступает арктическая ночь. Два с лишним месяца самцы сидят, точнее - стоят на единственном яйце, удерживая драгоценный груз на лапах. В этом огромном белом пространстве, где нет никакой жизни - лишь снег, ветер и страшный мороз, стоит огромная стая птиц, сбившихся в плотную группу, чтобы сохранить драгоценное тепло. Эмоционально это действует посильнее, чем самая сентиментальная продукция Голливуда, вроде фильмов Рона Ховарда. Когда птенец, наконец, рождается, его жизнь зависит от благополучного возвращения самки. Если мать возвращается, а многим это не удается (на пингвинов охотятся касатки и морские львы), так вот, если мать возвращается - она выкармливает птенца. Если нет - птенец обречен на гибель. Когда приходит самка, самец идет свои сто километров к океану, чтобы наконец поесть рыбы. За эти четыре с лишним месяца он ничего не ел и потерял две трети своего веса. Вот так, Саша, живут императорские пингвины. И я ими, признаться, восхищен. Но не в меньшей степени я восхищен мужеством и одержимостью людей, которые все это снимали. В этом холоде. На этом сумасшедшем ветру. В арктическую ночь. Нам рассказывают не просто историю императорских пингвинов. В том, что мы видим на экране, есть почти мистический пафос. И, если угодно, могучая экологическая проповедь, обращенная ко всем нам. Александр Генис: Конец Холодной войны не пошел на пользу авторам шпионских романов. Об этом рассказывает в своем "Книжном обозрении" Марина Ефимова. Марина Ефимова: "Легенда" - третий шпионский роман Литтела, в прошлом известного журналиста, корреспондента журнала "Ньюсуик", автора знаменитых статей о Шестидневной войне. Два предыдущих его романа: "Отступничество Левинтера. Роман двуличия" и "Учреждение. Роман ЦРУ". Тема обоих: опасные игры шпионов Запада со шпионами Советского Союза. Уже и во втором романе Литтела, вышедшем в 2002 году, нельзя было не заметить ностальгии по этим играм и даже симпатии к старым любимым врагам, таким же знающим, сообразительным и остроумным, как и герои тогдашних шпионских романов. (Вспомните, например, русских визави Джона Смайли в романах Ле Каррэ). Герой романа "Легенда" Мартин Одум говорит об этом прошлом: Диктор: "Мы все повзрослели за время Холодной войны. Мы все вели тогда честную борьбу. А теперь, я уверен, все вместе найдем путь к компромиссу". Марина Ефимова: Проблема новой эпохи - эпохи террористов-самоубийц - в том, что противная сторона не признает никаких компромиссов. И роман "Легенда" - ностальгия по прошлому. Но если предыдущая книга "Учреждение" - это подведение итогов, то "Легенда" - уже последний, прощальный взгляд на руины прошлого. Герой романа Мартин Одум уволен из ЦРУ после 30 лет службы, потому что у него обнаружилось раздвоение, а точнее, размножение личности. Он все время играет роль какой-нибудь из своих шпионских "легенд": то подрывника, тренирующего террористов "Хезбаллы", то торговца оружием в Бразилии... Оставшись без заработков, Одум открывает офис частного детектива в Бруклине, и однажды в этот офис заходит дама, на чьих губах тает тень улыбки. Завлекательное начало остро динамичного сюжета, который комментирует рецензент книги американский классик Джон Апдайк: Диктор: "Сюжет романа - длинная история. Один поворот за другим. И все персонажи, включая таксистов и проституток, оказываются кем-то другим. Мы должны понимать это так: в нынешнем кошмарном мире каждая разбитая душа обретает несколько обличий. Увы, я как-то устал от этой темы. Не похоже ли это на киносерию "Bourn Identity", "Bourn Supremacy" - о Джейсоне Боурне в исполнении Мэтта Дэмона? И по мелочам я во многом могу упрекнуть автора: в дутой многозначительности названий (одна глава, например, называется "1997: Оскар Александрович Кастнер открывает вес сигареты"), в обилии клише (например, автор пишет: "найти мужа, сбежавшего с корабля, не легче, чем найти иголку в стоге сена"), и в избыточной красочности метафор ("самолет пробивал локтями дорогу в громоздких облаках")" Марина Ефимова: Справедливости ради следует сказать, что в книге Литтела масса интересной информации: об оружии, о взрывчатке, о трюках террористов (например, как заложить бомбу в труп собаки). Ярко рассказано о том, как Уолт Уитмен служил санитаром во время Гражданской войны, о шахматах, об истории Литвы, о том, как говорить по-русски с польским акцентом, и т.д. Недаром автор - бывший нью-йоркский репортёр. Обилие информации уводит автора от увлекательности "детектива", но не доводит его книгу до уровня исторического (а тем более художественного) романа. Поэтому Джон Апдайк в своей рецензии уже сам с ностальгическим чувством вспоминает настоящий, классический "детектив": Диктор: "Ничто в блестяще компактных, стильных, увлекательных детективных романах Агаты Кристи не наводит на мысль, что ей хочется перейти в разряд более высокой литературы. Жанр ей так же впору, как тонкая черная перчатка - её герою-грабителю. По моим воспоминаниям отрочества, авторы классических детективов и триллеров - Эллери Куинн, Агата Кристи, Джон Диксон Карр, Эрли Стэнли Гарднер - как бы заключали неписанный договор с читателем (и это же, кстати сказать, мудро делали авторы случайных триллеров, такие, как Грэм Грин, написавший "Третьего человека"). Договор был таким: в романе вам будут показаны сцены насилия, вас приведут в такие места, куда вас родители не пускают, положительный герой победит и выживет, и мировой порядок будет, пусть временно, но восстановлен. Марина Ефимова: Беда в том, - продолжает Апдайк, - что Литтел хочет быть "настоящим романистом", который может себе позволить и не баловать читателя увлекательностью каждой главы. В результате - его герой, в котором временами появляется симпатичная глубина серьезного литературного персонажа, в конце романа неубедительно оборачивается безжалостным убийцей. Наше понимание героини так и не идет дальше тени ее улыбки. Любовный диалог звучит болезненно неуклюже. И весь остальной роман, - заключает Апдайк свою увлекательную и поучительную рецензию, - трещит, как телега, под непосильной ношей информации". В книге "Легенда. Роман притворства" автор подробно и терпеливо описывает сложный труд шпионажа, но, к сожалению, и чтение этого романа временами превращается в нелегкий труд. Александр Генис: Недавно в Америке вышла книга, сразу же ставшая бестселлером и заинтересовавшая всю страну. Книга называется "Крысы: наблюдения за повадками самых нежеланных жителей Нью-Йорка". Ее автор, Роберт Силиван, корреспондент журнала "Нью-Йоркер", рассказывает о том, как на протяжении целого года в бинокль ночного видения он наблюдал за жизнью крыс на одном из узких переулков нижнего Манхэттена, в нескольких кварталах от руин Международного Торгового Центра и Уолл-Стрита, о том, как крысы заполонили эту часть города после трагедии 11-го сентября, почему так трудно поймать живую крысу, и, наконец, о том, чем мы и крысы похожи друг на друга. Прочитав эту книгу, наш специальный корреспондент Анна Немцова познакомилась с автором и упросила его взять ее с собой в ночной Нью-Йорк. Оттуда она и принесла свой охотничий репортаж, который мы предлагаем вниманию слушателей "Американского часа". Анна Немцова: Роберт любезно согласился взять меня на ночную охоту по крысиным тропам, описанным в его книге. Однако еще до начала охоты я встретилась с писателем и его женой, Съюзан, в баре, неподалеку от описываемого в книге переулка. Роберт Силиван: Мои читатели в разных штатах думают, что я живу в городе, где всем все известно о крысах - и это правда. Нью-Йорк - замечательное место для изучения жизни крыс. Здесь почти у каждого найдется "крысиная" история, но я езжу в другие города и нахожу массу сходств - там живут такие же крысы, как и в моем собственном городе! Вот, например, в Сент-Луисе людям не хочется признаваться, что в их городе живут крысы. И вы знаете какое они им придумали название? Ночные белки! На самом деле крысы похожи на людей. Как бы ни хотелось нам игнорировать сходство - мы и крысы похожи! И пусть человечество не будет на меня за это в обиде, но крысы объединяют нас. Анна Немцова: Вы представляете читателям свою книгу в разных Штатах Америки и, наверное, пользуясь случаем, ходите посмотреть на местных крыс? Роберт Силиван: В каждом городе я обязательно спрашиваю у полицейских, как в городе обстоят дела с крысами. Если их много, то обязательно есть общественное движение. Чаще всего крысы живут в бедных районах, где никто не заботится друг о друге. Это дешевые для аренды места, а значит, там обязательно найдутся художники. В Сан-Франциско, к примеру, в таком месте есть бар, где люди собираются и пишут письма законодателям, жалуются на крысиные проблемы - сами, как крысы, грызутся с местными властями. Возможно поэтому, чего я никогда не думал, прием читателей оказался настолько теплым. Оказывается, людям очень интересно послушать и поговорить о крысах. Чучело крысы, которое я вожу с собой, очень популярно. К примеру, я приезжаю в Сент-Луис, и начальник дорожного патруля везет меня на пустырь показывать крыс - это что-то невероятное! Я в жизни не видел ничего подобного! У них даже статистика есть - 30 тысяч крыс проживает только на одном куске земли, размерами с футбольное поле. Дело в том, что эти крысы кормятся зерном со всей страны. Сорго из Айовы, соевые бобы из Миссури свозятся в порт на реку Миссисипи. При разгрузке часть просыпается, на радость крысам. Их и ядом не вытравить. Анна Немцова: Как Вам удается найти крыс в незнакомом городе? Роберт Силиван: Либо сами жители города ведут меня посмотреть на их крыс и, зачастую, это грустно, либо я уже не в состоянии удержаться, смотрю по сторонам и рано или поздно натыкаюсь на крысиные места. Моим детям надоело ходить со мной смотреть на крыс, так что мне пора остановиться. Анна Немцова: А вот что рассказывает жена писателя, Съюзан, о "крысином" периоде творчества мужа. Съюзан Силиван: Поначалу он просто говорил, что идет наблюдать за крысами, и вдвоем с его другом Дейвом они уезжали на своих велосипедах через Бруклинский мост. Возвращаясь, он рассказывал нам массу историй из жизни крыс, а мы с отвращением слушали. Но в тоже время, все наше семейство разделяло интерес Боба. Вы могли бы увидеть нас на краю платформы в метро, радостно тыкающими пальцами в пробегающих по рельсам крыс с криками: "Ой, вон, смотри на нее!" Анна Немцова: Когда Боб возвращался домой, вам наверное приходилось обыскивать его карманы, чтобы убедиться в отсутствии гостьи? Сьюзан Силиван: Поначалу нет, потом же мне стало интересно и я попросила его отвести меня в его излюбленный проулок. И однажды, когда мы возвращались домой из Нью-Джерси через Нижний Манхэттен, он сказал: "Подождите, я вам сейчас что-то покажу". Он остановил машину и осветил фарами маленький переулок между домами, и боже мой! Там были тысячи огромных, отвратительных крыс! То что мы увидели, было сюрреалистиским зрелищем: дымящаяся труба центрального отопления и движущаяся черная масса. Конечно же после увиденного я попросила его оставлять всю одежду за дверью и сразу же относила ее в стирку. Фу, мерзко, отвратительно! Анна Немцова: Это та самая улица куда вы нас сейчас поведете?! Съюзан Силиван: Да, это как раз та самая улочка. Но кто знает, бывает, мусор убирают, и крыс становится меньше. Анна Немцова: Какие у вас планы на сегодняшний вечер? Вы хотите посидеть в машине или пойдете с нами? Съюзан Силиван: О, мы сегодня не на машине, так что у меня и выбора-то нет, я пойду с вами, первый раз иду на крыс. Анна Немцова: Целью нашей "крысиной" прогулки оказался темный узкий переулок с выложенной старыми булыжниками мостовой. Здесь Роберт Силиван и работал над своей книгой, часами просиживая в пустой улочке и наблюдая за происходящим. За исключением его одинокой фигуры, никто не мешал крысам пировать на грудах мусора. Где мы сейчас? Роберт Силиван: Неподалеку от здания Городского Собрания. Его не видно отсюда. Однажды случился большой газовый взрыв в этом переулке, который могли слышать городские чиновники. Многие годы в дыру, образовавшуюся после взрыва, выбрасывали мусор. Видите, улочка вьется вверх по холму, так эта яма уходит в глубину до самого основания холма. Вы чувствуете, какой отвратительный запах стоит в этом переулке? Последний раз муниципалитет услышал об этой улице в 70-х. Тогда крысы из старой ямы напали на женщину, выходящую из машины. Должно быть, автомобиль испугал их. Водитель курткой пытался отбить бедную женщину у разъяренных крыс - эта история попала на первые страницы газет и отцы города приказали разобраться с переулком. Тогда было убито около 200 крыс в одной этой яме. Сейчас перерыв между кормежками, и их будет немного. Анна Немцова: Что такое кормежки? Роберт Силиван: Сразу после заката, как только стемнеет, крысы выходят на свою первую трапезу. Последний раз я видел, как они спускались сюда по решеткам на окнах, по поручням - они прекрасно и быстро лазают, цепляясь хвостами, как обезьяны. Поев, они успокаиваются примерно на пару часов и позже, до того как лягут спать, еще выходят покормиться несколько раз. Питаются крысы мусором из ресторанов. Им нравится жирная еда, они не большие любители сырых овощей. День за днем крысы едят тот же мусор, скажем, из ресторанчика "Фаст фуд" за углом. Повторяющиеся действия людей сопровождаются повторяющимися действиям крыс. Что по-настоящему противно в крысах, так это то, как они зависят от отходов человеческой жизнедеятельности, и, о боже, если бы видели что выбрасывает человек! Вон, смотрите, пара крыс выруливает из-за угла. Анна Немцова: Где?! Роберт Силиван: Интересно, что когда город заменил черные мусорные пакеты на новые прозрачные, стало возможно наблюдать за крысой в мешке, как в террариуме. Мне очень весело сегодня: моя жена первый раз вышла со мной понаблюдать за крысами. Ну да, это крысы. Милая, не кричи, пожалуйста. Ты ведешь себя так, как будто этот переулок тебе принадлежит! А ведь здесь живут бездомные люди и крысы. И тех и других нужно уважать. Анна Немцова: А почему Вы выбрали для наблюдения именно эту улицу? Роберт Силиван: Этот переулок называется Театральным, потому что когда-то на нем располагался Английский театр. В свое время и Уитмен и Эдгар По и даже Меллвил проходили по этим камням - очень историческое место. Эдгар По гулял здесь после работы в редакции газеты, располагавшейся за углом. Уитмен выходил сюда из театра напротив. В те времена по этому району Манхэттена ходили толпы людей, как сейчас по Таймс Сквер, и по этому переулку знающие пешеходы срезали себе дорогу покороче. Вон там, за углом, в клинике френологии Меллвилу натирали красные шишки на голове. Я обожаю историю этой части города. Анна Немцова: Я ничего не вижу. Съюзан Силиван: Видите вон те коробки слева, приглядитесь. Анна Немцова: А можно подойти немножко ближе? Роберт Силиван: Только тихо. Анна Немцова: Мне нравится этот пар, жалко, что я фильм не снимаю! Роберт Силиван: Вот видите, они любят собираться здесь, поближе к этому теплому пару, идущему из-под земли, из центральной отопительной системы - точно так же, как бездомные люди. Вон, бегут! Анна Немцова: Ой, вот теперь вижу, ну-у-у, такие маленькие! Роберт Силиван: Не двигайтесь, не двигайтесь! Съюзан Силиван: Извини. Роберт Силиван: Никогда не берите жену на крысиную охоту! Анна Немцова: Боб, а они бывают размерами с собаку? Роберт Силиван: Это была достаточно крупная, их максимальный вес - 1 килограмм (2 фута). Это как за птицами наблюдать, не правда ли? Терпение и погружение. Съюзан Силиван: Видишь ли, я не люблю за пернатыми наблюдать, не разбираюсь в видах птиц. Анна Немцова: Крысы все на одно лицо. Роберт Силиван: Вместо "ой смотри какая прекрасная синица" - "фу, какая крыса жирная!". Вот почему так интересно ходить на крыс в Лос-Анджелесе и Сан-Диего, там разнообразие, можно найти и черных и коричневых крыс. Вон, смотрите, какая красивая сидит! Ну, разве не хороша, в этом слабом освещении? Съюзан Силиван: Вон та крыса - величиной с мою руку! Роберт Силиван: Смотрите, как полезла вверх по перегородке! Анна Немцова: Одна из глав книги описывает попытки автора поймать в капкан живую крысу. Река мешков с мусором стекается в переулок Эденс. На одном берегу крысы кормятся мусором из китайского ресторана, на другом - из ирландского бара. Крысы в мешках и на мешках, крысы лезут из щелей между булыжниками мостовой, карабкаются вниз по заборам, стенам и балконам на высоте 5-6 метров от земли. Стоя на коленях перед мешками полными ресторанных объедков с копошащимися в них крысами, автор тут переживает отвращение и страх. Страх перед бесконечно нарастающим потоком крыс в узком переулке, перед укусом острых зубов, страх заразиться, заболеть и даже умереть. Он ставит капкан с душистыми сардельками в самую гущу крысиных гнезд и часами смотрит, как умные грызуны избегают его ловушки. Роберт Силиван оставляет свой капкан, с тем, чтобы вернуться на следующий день. Но вернуться не скоро удается. Роберт Силиван: В тот вечер перед нашей охотой я и мой помощник Дейв ходили на бейсбол: Бостон играл против "Янкиз". Мне было интересно посмотреть на толпу людей на стадионе - сразу же после на крыс. Сейчас странно вспоминать нас, увешанных веревками и капканами в тот вечер. Нам ничего не удалось поймать тогда. Я помню, как около часа ночи мы, подходя к метро, как всегда посмотрели на башни. А на следующее утро случился налет на Международный Торговый Центр. После 11-го сентября я очень долго не мог попасть сюда, в этот переулок, потому что юг Манхэттена был закрыт. Мы воспринимаем город как место, где у нас есть любимое кафе, где мы ходим в театр, в магазин, в библиотеку, но город - это еще и улицы, по которым мы каждый день ходим пешком и, когда их закрывают, мы физически чувствуем, что все не так, наше тело привыкло к тем или иным местам, привязалось к ним. Город закрыли внезапно, так что вся еда осталась лежать на столах и в кухнях ресторанов. Сперва она протухла, затем загнила и эта часть города наполнилась страшным зловонным запахом. Один из работников отдела здравоохранения рассказывал мне, как ходил в специальной кислородной маске и чистил протухшие салат-бары в кафе. Вонь от остатков еды была настолько сильной, что люди, убиравшие кафе, теряли сознание. Дело в том, что крысы не едят испорченную пищу, но они успели полакомиться, пока запасы продуктов еще были свежими. В какой-то момент город почувствовал, что количество крыс в районе рухнувших башен катастрофически увеличивается. Городская администрация решила окружить район МТЦ кольцом яда. Обычно яд - не самое лучшее средство избавиться от грызунов, но в данном случае он помог: Нью-Йорку удалось остановить ужасающе быстрое размножение крыс. Мы много слышим о подвигах пожарников, полиции, ликвидировавших последствия трагедии 11-го сентября, но мы очень редко говорим о представителях Контроля над Крысами (крысоловах), приезжавших на помощь Нью-Йорку со всей Америки. Анна Немцова: Что же Вы увидели здесь, в этом переулке, когда наконец добрались сюда? Роберт Силиван: Дело в том, что мой переулок оказался вне кольца крысиного яда, так что вернувшись, я обнаружил здесь еще больше крыс, чем до 11-го сентября. Казалось, город забыл об этой улице. В это время по всему городу работали крысоловы-экстерминаторы, ставились ловушки, проводились исследования - город боялся нашествия крыс, город боялся эпидемии чумы. Мне удалось увидеть живых крыс в ловушках - удивительные существа, невероятно похожи на нас, нью-йоркцев. Такая же энергия, такая же вибрация. Анна Немцова: Нью-Йорк - не простой для выживания город, даже для нас, привыкших к русской зиме. Океанский ветер мечется между небоскребами, такое ощущение, что вот-вот поднимет, оторвет от земли. Роберт Силиван: Считается, что крысы любят жить рядом с водой. Ведь они, так же как и мы, приплыли на эту землю по воде, на тех же кораблях с иммигрантами. Коричневые крысы приплыли в Америку из Сибири, с Байкала. Черные же крысы попали на этот континент из Южной Азии. Анна Немцова: Я хотела спросить у Вас, Боб, для русских, для европейцев, охота на крыс ассоциируется со старой сказкой о крысолове из Гамельна, а Вам не вспоминалась его флейта? Роберт Силиван: Ну почему же, однажды ночью, еще до выбора моего переулка, я искал по городу крыс. Вон большая крыса побежала! Анна Немцова: Не надо! Роберт Силиван: Ну так вот, я искал крыс, где-то в районе морского порта. Мне было плохо видно, куда я еду на своем велосипеде, дорога была мокрой и грязной и, вдруг, я услышал звук флейты. Оказалось, что это продавец рыбы, дожидаясь рассвета, решил сыграть на дудочке. Анна Немцова: Чему Вас научила охота за крысами? Роберт Силиван: Медведь гризли, к примеру, - показатель дикой природы. Он живет вдали от людей. Крысы же, наоборот, показатель присутствия человека. Там, где много людей и крыс, возникают города. Люди, как и крысы, совершенно разные. Но и мы и они ходим по одним и тем же дорогам, кормимся в одних и тех же местах. Наши города и историческим и географическим образом представляют мир крыс. Вы можете проследить их путь по всей Америке. Исторически количество крыс увеличивалось с ростом городов. В 20-х годах один эколог решил выяснить сколько крыс в Монтане. Оказалось немного, но и людей, знаете ли, в то время в Монтане почти не было. Анна Немцова: Вы знаете, Боб, я росла в эпоху Холодной войны, и тогда в России люди часто говорили об атомной бомбе, о том, что после взрыва выживут только тараканы и крысы. И те и другие представляют собой что-то противоестественное, не правда ли? Роберт Силиван: Это абсолютная правда. Я слышал, что когда на островах в южной части Тихого океана проводились ядерные испытания, после взрыва уцелели крысы в своих норках. Единственное, что в них изменилось, это густота шерсти, а также небольшие изменения произошли в структуре челюсти. Знаете, я старался исследовать крыс и их близость к человеку. Иногда посмотришь на крыс, и думаешь: ну надо же, чем в них не кидайся, как их не трави, они все равно выживают. Но тут же, повернувшись к людям, понимаешь, что ведь и среди нас есть такие, пережившие самые ужасные события на свете. Александр Генис: Сегодняшний выпуск "Американского часа" завершит "Песня недели", которую представит Григорий Эйдинов. Григорий Эйдинов: В преддверии 20-й годовщины ежегодного музыкального фестиваля "Фарм Эйд" (перевести это можно как "В помощь фермеру") отец-основатель этого движения и американский кумир Вилли Нельсон только что выпустил свой новый альбом - "Кантримэн". Название альбома, которое можно перевести как "Гражданин деревни", подходит 72-х - летней звезде музыкального жанра кантри во всех отношениях. Так же ему подходит и роскошный рисунок куста марихуаны на обложке диска. Всем известный хулиган и дебошир, Нельсон уже много лет не скрывает своего увлечения этим ямайским растением. Может быть поэтому менее поразительно и само содержание альбома, задуманного ещё 10 лет назад: совмещение американского кантри с другим ямайским импортом - музыкой рэгги! Причём симбиоз стилей получился таким органичным, как-будто бы так всегда и было. Судите сами. Вот одна из лучших композиций альбома, регги-версия песни Джони Кэша о бедствиях безработного фермерa. Староиспечённый растаман из американской глубинки Вилли Нельсон. "Я полон беспокойства" (I'm A Worried Man). |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
